Буддизм 7 страница

Христианское учение едино. Христос одинаково проповедовал для всех, ибо считал, что его учение может постичь любой, независимо от его склада ума и способностей. Будда же поступал иначе: это видно не только по его афоризмам, обращённым к разным группам людей, но и по сутрам, ориентированным на различные аудитории. Так, например, «Алмазная сутра» или «Сутра сердца Праджняпарамиты» – произведения, написанные, несомненно, для людей с достаточно прочными буддийскими воззрениями, прошедшими определённую буддийскую школу. В то же время «Назидание Сигале» из Свода Долгих сутр ориентирована, в первую очередь, на мирян, вовсе не знакомых с основами буддийского учения. Поэтому в ней нет проповеди учения как таковой, однако даны некоторые указания, которым должен следовать мирянин, если он стремится жить праведной (в буддийском понимании) жизнью.

Буддийское учение многослойно. Глубины его могут постичь немногие, однако, самих буддистов – сотни миллионов. Для большинства понимание основных сутр слишком сложно, и их практика более проста: они поклоняются Будде как богу, просят его о милости, (в японской буддийской традиции существует даже специальное руководство – Сайтё, или «Обращение к Будде с просьбами», где как раз и содержатся указания для мирян), занимаются благотворительностью и ходят в буддийские храмы для совместных богослужений. Впрочем, точно так же, как поступают верующие всех концессий. Далеко не всем мусульманам суждено стать суфиями либо имамами, однако дружно молится на восходе и закате солнца могут все. И в христианской традиции обычные верующие не слишком-то вникают в суть учения, предпочитая просто ходить в церковь и ставить свечки, не утруждая себя осмыслением нехитрых проповедей священников. Однако повторюсь: только в буддизме просматривается чёткая грань между различными уровнями понимания учения. Только в буддизме отношение к различным понятиям может меняться в диаметрально противоположную сторону, согласно духовному росту практикующего. Так, для новичка понятие «дхарм» является откровением; более продвинутый буддист скажет: дхармы есть всё. Но буддист, достигший истинного понимания учения, с улыбкой поведает, что дхарм не существует вовсе…

В христианском учении первоначальные понятия не меняют свой смысл, но по мере познания, по мере духовного роста христианин открывает новые, неведомые ранее грани известного. Процесс этот не менее захватывающ, чем буддийский процесс познания.

Сиддхартха был очарован Раджагрихой. Прекрасный город, многолюдный и красивый, был полон искателей истины. Сама атмосфера Раджагрихи была необычайной: как будто в самом воздухе витал дух святости. Многочисленные отшельники, йоги, различные гуру и мудрые созерцатели встречались на улицах города так же часто, как прекрасные девушки в чертогах дворца Капилавасту. Сиддхартха терялся: к кому же примкнуть? Учений было такое множество, и каждое казалось лучше предыдущего. Сиддхартха старался успеть услышать проповеди самых разных учителей, узнать о самых различных направлениях. Он наблюдал за самыми различными отшельниками, и процесс этот казался бесконечным. Сколько разных учений! И как они различаются между собой! И даже исключают друг друга… Однако Сиддхартха не походил на тех наивных искателей, которые мечутся между различными учителями, не имея решимости или ума выбрать что-то одно. Сиддхартха знал, чего он хочет. Он искал путь освобождения от страданий, и только тот, кто освободился от них, может стать его учителем.

Этот отшельник сразу бросился в глаза Сиддхартхе. Никогда ранее царевич не видел такого презрения к страданиям, такого нечеловеческого терпения, такой силы духа. Не было никаких сомнений, что этот человек – святой, что он победил страдание. Никогда Сиддхартха не был нерешительным, но теперь, когда он принял решение подойти к Учителю, он смешался. Ведь от решения этого человека зависит, сможет ли он достигнуть цели своей жизни. Может быть, он скажет «нет». Что тогда? Искать другого учителя? Но Сиддхартха уже отошёл от первоначального восторга, более прохладно смотрел на отшельников, наводнивших Раджагриху, и теперь ясно видел многие изъяны в их учениях. И только этот человек, святой Арата Калама внушил ему уважение. Сиддхартха глубоко вдохнул, медленно выпустил воздух сквозь прикрытые губы, и шагнул вперёд.

– Учитель! Преклоняюсь перед тобой. Твои проповеди поразили мой разум. Твоя праведность восхитила моё сердце. Я счастлив уже тем, что увидел такого человека. И лишь одна мысль могла бы сделать меня ещё счастливее: что святой Арата возьмёт меня, недостойного, в ученики. Воистину, в таком случае я был бы счастливее любого смертного…

Арата взглянул на красивого статного юношу, склонившегося перед ним. Даже простая одежда отшельника не могла скрыть его благородное происхождение. Но не это удивило отшельника. Благо, немало благородных юношей стремятся покорить свою плоть в рядах отшельников. Но ни у кого из них Арата не видел такого прямого, ясного взора, в котором его проницательный взгляд читал глубокий ум, решительность и великие способности. И ёще – в глазах этого молодого человека, так смиренно преклонившего перед ним голову, Арата видел то, что решило судьбу юноши. Мудрый отшельник прочитал в этих искренних, чистых, и в то же время загадочных глазах, что этот юноша вскоре значительно превзойдёт своего учителя…Это знание было неожиданным и даже пугающим, но Арата знал: плох тот учитель, который не может воспитать ученика, превзошедшего его. Может быть, так угодно богам… Воздев руки, он положил ладони на голову юноши:

– Как тебя звали, юноша? Вступая в нашу общину, ты лишишься имени, потому что с этой минуты ты родишься заново. Назови его, чтобы мы знали, кем был тот, кто станет нашим братом?

Тихим голосом, который, однако, в наступившей тишине ясно слышали все ученики, Сиддхартха ответил:

– Меня звали Сиддхартха, сын Шуддходаны.

Так Сиддхартха стал произвольным тружеником. Теперь его называли Гаутамой. Он сам выбрал это имя, ибо его предок, мудрец Готама, также искал истину. Пусть же в роду Шакьев его поиски не прервутся.

Практика Араты была суровой. Первое время Гаутама едва выдерживал многочасовое сидение под палящим солнцем, ощущая, как вживую сгорает кожа на его плечах, как горят бёдра, как всё плывёт в голове, а внутри всё пересыхает от жажды. Однако нужно было победить тело, чтобы закалить дух. Только изнурениями, только превозмогая боль, можно было подчинить себе тело, отбросить, отдалить страдания. Арата уже не чувствовал боли: он мог сидеть в неподвижности неделями, мог пройтись по горящим углям костра, переносить многодневную жажду и не есть целыми месяцами. Для Сиддхартхи это было непостижимо и величественно. Воистину, этот человек достиг совершенства.

Со временем новичок стал делать успехи. Арата замечал, что на то, на что у других его учеников уходят годы, Гаутама постигает за недели. А то, что пришлось бы иному объяснять месяцами, юноша постигал за несколько минут. Это и радовало учителя, и страшило его. Ведь и его познания и достижения небезграничны, и при таком прогрессе нового ученика просто нечему будет учить… Он просто обойдёт своего учителя. И тогда вряд ли Арата сможет удержать его в общине.

Эта мысль была для Араты горькой полынью. За время подвижничества он успел привязаться к замечательному юноше. Да и его ученики полюбили былого Сиддхартху. Пока Гаутама – его ученик, но Арата знал, что это продлиться недолго. Не таков был характер у этого, внешне абсолютно послушного и смиренного юноши, чтобы остановится на своём пути. Поэтому отшельник решил сделать ему встречное предложение.

Однажды вечером, когда дневные бдения были закончены и уставшие ученики укладывались на ночлег, Арата подозвал Сиддхартху и пригласил его сесть. Разговор предстоял серьёзный, и учитель задумался, подыскивая нужные слова. Наконец он вымолвил:

– Ты достиг больших успехов, Гаутама! Очень больших. Вскоре ты станешь равен мне, и мне нечему будет тебя учить. Но даже теперь ты сможешь учить других. У меня много учеников, Гаутама! Мне трудно уследить за всеми. Я хочу, чтобы ты помогал не.

Сиддхартха только уважительно склонил голову. Не удовлетворённый этим, Арата продолжал:

– Я хочу, чтобы ты управлял общиной так же, как я. Разве это не прекрасно? Самый молодой ученик становится учителем! Любой из моих учеников только и мечтает об этом.

Сиддхартха молча улыбнулся, долгим взглядом посмотрел на своего учителя, и вдруг тихо, но удивительно проникновенно сказал:

– Учитель! Ты предлагаешь мне управлять общиной на равных с тобой. Но ведь я ничего не достиг! Чему же я буду учить других? Разве готов я нести твоё учение, не постигнув его конечной цели? Мне рано ещё учить других, учитель! Я всего лишь твой учений.

Арата скорбно молчал. Да, пришло время расставания, он это чувствовал. За мягкими словами этого юноши скрывалась огромная сила, большое понимание. Теперь он должен набраться решимости, чтобы сказать ему правду. Не то, чтобы он не понимал, что Гаутама сам чувствует, что ему уже тесно в рамках его учения, но он должен был признать это сам. И Арата вновь заговорил:

– Мне нечему тебя больше учить, Гаутама! Мне нечего тебе больше дать. Я могу лишь разделить с тобой хлеб и свой авторитет…

По лицу Сиддхартхи пробежала тень, но он тотчас же вновь улыбнулся – улыбнулся немного печальной, но такой же приятной улыбкой, которая всегда освещала его уста.

– Я ведь не за властью и не за хлебом пришёл сюда. И то, и другое у меня были. Я пришёл, чтобы разгадать секрет смерти и страданий. Но раз и ты, учитель, не смог передать его мне, значит, и твоё учение неполно. Я очень благодарен тебе: благодаря твоей практике, я познал, что значит управлять телом, что дух стоит над плотью, что человек может победить себя. Но я не вижу, как можно победить смерть… Я должен продолжать поиски, учитель. Я должен найти истину. Для этого я оставил всё…

Арата смотрел прямо в лицо Сиддхартхи. В его глазах стояли слёзы…

– Ты прав… Иди. Иди, Гаутама, ибо ты уже более мудр, чем твой учитель. Я не могу больше тебя учить, но может быть, вскоре ты станешь учить меня. Я выдал всё…

С этими словами великий отшельник привлёк к себе Сиддхартху и крепко его обнял. Всей душою своею он чувствовал боль, ибо даже его закалённое сердце плакало, предвидя, что такого ученика у него больше никогда не будет…

Буддийскую литературу можно разделить на три достаточно чётко разграниченных раздела. Это, в первых, доктринальная литература, предназначенная для всех буддистов в целом. В ней очерчены основные черты буддийского учения, которые должен знать как буддист-монах, так и буддист-мирянин. В канонической литературе этот раздел представлен Сутра-питакой. Во вторых, это специальные буддийские психотехники и йогические практики, которые должны предназначались для достижения особых состояний сознания. Только в подобных состояниях и возможно было обрести понимание, ибо в обычном своём состоянии человеческое сознание слишком слабо и мятежно для усвоения истины. Первоначально эти психотехники открывались лишь монахам, однако со временем их стали практиковать и многие миряне. В наше время буддийские и йогические практики не являются секретом ни для кого. Каждый, кто найдёт в себе терпение покопаться в библиотеке или Интернете, может обнаружить множество руководств по медитации или йоге. Другое дело, что осваивать эти упражнения самостоятельно, без помощи опытного учителя большей частью бесполезно, а иногда и опасно. Этот раздел в буддийском каноне представлен Винная-питакой. И, наконец, в третьих, буддийская литература представлена философскими трудами. На этом, третьем разделе, представленном в каноне Абхидхарма-питакой, мы остановимся подробнее. Ибо именно на поле философии вклад буддизма в мировую культуру огромен.

Дело в том, что, в отличие от христианства, буддийские философы не были так сильно привязаны к канонам учения, как их христианские собратья. Покидая этот мир, Будда завещал своим ученикам никогда не размениваться на мелочи, следуя не букве, но духу Учения. И, надо сказать, этот его завет ученики восприняли всем сердцем. Не случайно слово «секта» в буддийском понимании не имеет того негативного смысла, который вкладывают в это слово христиане. Секта для буддиста – это не ересь и не раскольничество, это всего лишь один из вариантов буддийской практики. Чем больше сект, тем больше возможностей для раскрытия своего потенциала.

Причём наблюдался такой интересный феномен, что многие философские труды буддийских авторов только косвенно касались сути буддийского учения, а иногда и не соприкасались с ним вовсе. Темы, которые интересовали буддистов, были самыми различными: и социальная жизнь человека, и его здоровье, и устройство общества, и модель мира, и вопросы, которые близки современной науке. Буддисты, в отличие от своего учителя, стремились объяснить всё, объять необъятное. И нельзя сказать, чтобы с этой задачей они не справились. Ибо именно буддийское учение поражает своей целостностью, всеохватностью, широтой и грандиозностью картины мира. Не случайно многие философские категории и понятия Западом заимствовались именно из буддийских концепций.

Однако кроме перечисленных категорий книг, существовала ещё одна обширнейшая категория, которую нельзя было отнести ни к практике, ни к философии буддизма, ни к его доктрине. Речь идёт о многочисленных произведениях народного творчества, маленьких повестях, рассказах, записанных сказаниях, имеющих прямое отношение к буддизму. Так, в Китае во времена распространения буддизма были чрезвычайно популярны маленькие рассказики, так называемые сяошо. В этих рассказиках повествуется о жизни буддийских святых и простых людей, об эпизодах из их жизни, о необычайных вещах, происходящих с самыми разными людьми: чиновниками, селянами, воинами, купцами, императорами… Сяошо интересны, прежде всего, тем, что в них нашёл отражения так называемый «народный буддизм», то есть та повседневная жизнь, которую вели простые миряне-буддисты, и их представления о сути буддийского учения.

А представления эти были зачастую очень далеки от учения классического буддизма. Так, в народных верованиях китайцев наличие у человека неизменяемой души не подвергалось сомнению, в то время как ученые буддисты утверждали, что никакой вечной и неизменяемой души быть не может, ибо всё сущее – ничто иное, как определённое скопление дхарм. Это и понятно: до прихода в Китай буддизма космологические представления этого региона уже имели многовековую историю, и кардинально изменить свои представления о сокровеннейших вещах, впитанных с молоком матери и завещанных многочисленными поколениями предков, было немыслимо. Китайцы и не отказались от своей традиции: просто немного «подправили» буддийское учение, унифицировав его с традиционными верованиями. Благо, буддийское учение всегда славилось огромной гибкостью и приспособляемостью к различным условиям. Очень возможно, что займи буддийские проповедники более жесткую позицию, и их проповеди не нашли бы такого широкого отклика в сердцах миллионов китайцев…

Так же, как и в «народном» христианстве, буддисты-миряне больше полагались на молитвы и поклонение богам, чем на моральное совершенствование и изучение священных писаний. Тем более что зачастую мирянин просто не понимал смысла написанных далеко не простым языком сутр, а уж постигать тонкости различных йогических практик и вовсе у него не было ни возможности, ни желания. Не удивительно, что вскоре различным «священным» вещам стали приписывать необычайные свойства: они исцеляли, помогали, карали, учили…

Загадочное понятие «карма» в представлении обычных верующих практически не отличалось от близких нашему менталитету понятий «судьба», «удел», «доля». Безличный закон кармы превратился в некое подобие высшего суда, где каждому воздают по заслугам. В этом отношении народные буддийские представления очень близки представлениям западных народов. Точно так же, как близки нам представления китайцев о Страшном суде, который состоится после смерти человека. Причём в сяошо сцены посмертного суда описываются так подробно, как будто сам автор был их свидетелем: «… Чжао Тай направился в город, прошёл двустворчатые ворота и очутился перед чёрным строением этак в несколько тысяч этажей. Мужчин и женщин, старых и малых было там тоже несколько тысяч. Они стояли рядами, и служки одевали их в чёрные одежды. Пять или шесть служек записывали имя и фамилию каждого для представления в соответствующее ведомство. Имя Тай было тринадцатым в списке. Вдруг несколько мужчин и женщин, а вместе с ними и Чжао Тай, все разом двинулись вперёд. Глава ведомства сидел, обратясь лицом к западу. Он бегло сверил списки, и Чжао Тая отправили на юг через чёрные ворота.

Человек в тёмно-красных одеждах сидел у большого здания и по очереди вызывал людей. Он вопрошал Чжао Тая о содеянном при жизни:

– Какие ты содеял преступления и совершил благодеяния? И посмотрим, правду ли ты скажешь? Среди людей постоянно находятся наши представители от Шести отделов. Они по пунктам записывают всё доброе и дурное. И упущений не может быть никаких!»

Такой вот суд, больше напоминающий обычную мирскую чиновничью волокиту, чем нечто потустороннее. Впрочем, процесс упрощения, «приземления» религиозных знаний характерен для любой массовой религии. Не всем дано постигнуть глубины буддийских откровений, не всем дано понять тонкие христианские откровения. Однако буддийские народные представления отличаются от христианских тем, что в популярном буддизме загробный мир бюрократизирован до невозможности. Небесные слуги не могут и шагу вступить, чтобы не заглянуть в свои инструкции и письменные указания. Впрочем, этот факт легко объясним самим бытом древних китайцев: китайское государство всегда было сильно бюрократизировано, ибо роль государства в жизни китайцев была просто огромной.

Довольно любопытной представляется религиозная практика в представлении простого мирянина: «Увидев Чжи-да, господин приосанился и сурово спросил:

– Человек, ушедший в монахи! Почему у тебя так много грехов?!

– С тех пор, как я стал сведущ в Законе, мне не приходится помышлять о грехе, – возразил Чжи-да.

– А обеты почитывать Вы не перестали? – спросил господин.

– К принятию монашеского сана я воистину все обеты заучил наизусть. Последнее время я постоянно исполняю на молебнах обязанности вращающего сутру. Поэтому и перестал читать обеты, – отвечал Чжи-да.

– Если шрамана не читает обеты, разве же это не преступление?! Ну, а сутру Вы можете прочитать? – продолжал допытываться господин.

Чжи-да начал было читать Сутру цветка закона, но произвёл лишь троекратный повтор и замолк. Знатный господин приказал слугам, доставившим Чжи-да:

– Отведите его прямиком в землю преступников! Но не смейте мучить слишком жестоко!»

Так и православные батюшки зачастую сводят исповедь своей паствы к сакраментальной фразе Отелло: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?». Вот уж воистину нет ничего нового под луной!

Понятия об аде, кстати, также практически идентичны как в представлении простого буддиста, так и в представлении простого христианина. Действительно, кроме пряника, коим представляется в буддизме блаженство в Нирване, а в христианстве – райская жизнь, должен быть и кнут. Вот в отношении кнута и буддисты постарались даже больше, чем их христианские собратья. Буддийские представления об аде действительно ужасны. Великому Данте надо было бы почитать китайские сяошо, описывающие адские муки, и думаю, «Божественная комедия» получилась бы гораздо более впечатляющей. Вот типичный образчик «адских мук» в представлении древнего китайца буддийской ориентации: «Путь их пролегал через города, и города эти были земным адом. Народу там было великое множество, и каждому воздавалось за прегрешения. Были там сторожевые псы, кусающие людей куда не попадя. Куски живой плоти были рассеяны по земле, пропитанной потоками крови. Ещё были там птицы с клювами, как острые копья. Они с лёту вонзали свою клювы, и в кровь людей проникал яд. Птицы то влетали людям в рот, то снаружи клевали их тела. Те уворачивались и истошно вопили, а их кости и мышцы падали на землю». Не удивительно, что, наслушавшись таких кошмарных историй, неискушённый в различных религиозных доктринах человек в ужасе воскликнет: а как же мне избежать такой страшной участи?! Вот тут – то и начиналась проповедь буддийского учения и мораль: следуй великому Закону Будды – и обретёшь заслуги, которые позволят тебе не попасть в ад… Причём не будет преувеличением предположение, что большинство простых китайцев принимали буддизм вовсе не из-за его прекрасного учения, но из-за страха перед адскими муками, которыми в изобилии устрашали паству буддийские проповедники.

Но если сяошо является жанром, отошедшим в прошлое, то другой короткий буддийский рассказ, а именно дзэнский коан, прочно завоевал своё место не только в странах Юго-Восточной Азии, но и на Западе.

Что же это за тексты? Коан представляет собой маленькую историю, нечто типа притчи или даже восточного анекдота, в котором заключена некая загадка или мораль. В дзэн-буддизме коан используется практически с той же целью, с которой ортодоксальные буддийские школы используют сутры. Считается, что коан помогает раскрепостить ум, расширить сознание, постичь непознаваемое. В конечном итоге коан служил достижению Просветления.

Коаны могли содержать в себе сценки из жизни реальных буддийских деятелей, но не обязательно. Зачастую же эти истории были вымыслом. Это не имело значения, как не имеет значения, реальные факты содержаться в детской задаче или нет. Дзэнские истории служили темами для медитации, они давались ученикам в качестве своеобразных тестов, которые должны были высветить особенности мышления и восприятия послушника. Нередко коаны были довольно забавными, иногда они казались лишёнными всякого смысла. Однако это совершенно не так. Коан парадоксален: в действительности, если подходить к нему рационально, с точки зрения логики, то он и в самом деле не имел смысла. Чтобы раскрыть идею какого-либо коана, некоторым, даже достаточно подкованным ученикам приходилось проводить в размышлении долгие месяцы и даже годы. Дело в том, что коан не является обычной загадкой, которую можно решить с помощью обычной логики и научного подхода. Объяснение смысла коана ничего не даст тому, кто стремится решить его. Это как съеденная за тебя пища: вроде бы всё на виду, но сытости не ощущается… Коан принципиально неразрешим. И в то же время он имеет решение. Этот парадокс трудно объяснить. Можно лишь указать, что смысл коана в том, что он «расшатывает» мышление, изменяет сознание настолько, что оно воспринимает вещи совершенно иным образом. И как только ученик достигает такого состояния, он становится способным воспринять коан адекватно. Однако передать кому-то своё открытие ученик не сможет, ибо для другого человека, который не вышел не избавился от стереотипов мышления, это открытие покажется таким же нелогичным и бессмысленным, как и сам коан.

Однако коаны, как и сутры, также бывают различными. Некоторые коаны опираются на нашу повседневную действительность, и решаемы даже в обычном состоянии сознания. Они служат как бы подготовительным этапом, как бы «Винаей» для мирян. Для более глубокого постижения сути дзэна служат другие коаны, и чем сложнее и глубже коан, тем бессмысленнее и нелогичнее он нам кажется.

В современном дзэне коаны чрезвычайно популярны. Причём как на Востоке, так и на Западе. Благодаря сжатой лаконичной форме, особому восточному юмору и удобству в применении, чего не скажешь об многих других буддийских практиках, коаны прочно вошли в мировую культуру как подарок буддистов всему человечеству.

Наиболее простые коаны представляют собой чуть ли не анекдоты, наполненные, тем не менее, поучительным смыслом. В них в образной запоминающейся форме содержаться какие-то аспекты учения, проиллюстрированные на житейских примерах. Зачастую они учат правильно (с точки зрения буддийского учения, конечно) относится к людям. Как, например, в истории об одном мастере каллиграфии, которого пригласили выполнить какой-либо жизнеутверждающий текст на шёлковом холсте. Что он и сделал, написав: «Дед умирает, отец умирает, сын умирает, внук умирает». Естественно. Прочитав подобные оптимистические утверждения, заказчик потерял дар речи. Однако ответ мастера на его возмущение был предельно рациональным: «А разве было бы лучше, если бы сначала умирал внук, а затем дед?!!» Так что это с какой стороны посмотреть…

Или взять коан о двух буддийских монахах, перебирающихся через бурный поток. Проходя вдоль речушки, они наткнулись на красивую девушку, попросившую помочь ей перебраться на другой берег. Что и было исполнено старшим монахом: он подхватил красавицу на руки и перенёс её через поток. Более молодой монах, долго скрывающий возмущение столь недостойным поступком, наконец, не выдержал, указав, что устав запрещает монахам прикасаться к женщинам. На что получил следующий ответ: «Я оставил девушку на берегу, а ты до сих пор тащишь её на себе!»

Смысл этих нехитрых историй находится на поверхности. Однако далеко не все коаны так просты и однозначны. Зачастую даже учёные монахи спорили о точном значении того или иного коана, не в силах прийти к соглашению. Да и смыслов в коане могло быть великое множество, и кто мог сказать, который из них имел ввиду автор текста?

Частенько в коанах содержаться весьма оригинальные практические советы практикующим дзен. Впрочем, эти советы тоже нужно было «увидеть», «разгадать». Так, например, какой совет увидит читатель в следующем коане:

Однажды утром после беседы с монахами к Ю-шаню приблизился монах и сказал: «У меня есть проблема. Не решите ли вы её мне?» «Я решу её на следующей беседе», – ответил Ю-шань. Вечером, когда монахи все монахи собрались в зале, Ю-шань громко объявил: «Монах, который сказал мне сегодня утром, что у него есть проблема, пусть немедленно подойдёт ко мне». Как только монах вышел вперёд, чтобы предстать перед собравшимися, мастер встал со своего места и грубо схватил его. «Посмотрите, монахи, – сказал он, – у этого парня есть проблема». Затем он оттолкнул монаха в сторону и возвратился в свою комнату, так и не проведя вечерней беседы.

Как вам история? Не слишком сложная, не так ли? Думаю, в нашем проблемном мире будет полезно поразмышлять над ней. Если читателю будет трудно найти путь к этому коану, автор охотно поделится некоторыми своими размышлениями на этот счёт, не считая их, впрочем, единственно верными. Но пока, чтобы не нарушить медитацию проницательного читателя, я приведу ещё один коан, наглядно иллюстрирующий дзэнскую психотехнику:

Монах сказал Сю-фэну: «Я понимаю, что человек на стадии Шравака видит свою природу Будды, как он видит луну ночью, а человек на стадии Бодхисаттвы видит свою природу Будды как он видит солнце днём. Скажите мне, как вы видите свою природу Будды». Вместо ответа Сю-фэнь трижды ударил монаха своим посохом. Монах пошёл к другому учителю, Ень-тоу, и спросил его о том же. Ень-тоу трижды ударил монаха.

Почему учитель ударил ученика? Как можно объяснить учение ударами палкой? Между прочим, вопросы далеко не праздные.

Но попробуем разобраться с первым коаном. Надеюсь, что читатель не поленился поразмышлять над этим текстом хотя бы несколько минут. И если это так, то определённо, у читателя уже возникли некоторые догадки относительно столь небрежного отношения дзэнского наставника к человеку, обременённому какой-то проблемой. Согласитесь, бросить человека, попросившего вас о помощи, да ещё публично огласив об этом перед другими – как-то неэтично. Впрочем, этика дзэнских наставников – понятие относительное. Но давайте для начала вспомним, что же такое «медитация». А медитация, батенька, не что иное, как «размышление». Причём достаточно глубокое. А для того, чтобы размышлять, нужно иметь, как минимум, объект размышления. Не так ли? Давайте ещё раз просмотрим предыдущий текст: для чего собрались монахи вечером? Для беседы. Но беседа – это западное слово, дзэнские беседы называются по другому: медитации. Причём пусть читатель отбросит стереотип медитации как неподвижное сидение в позе лотоса с закрытыми глазами. Медитация – это размышление. Размышлять можно и в беседе. Для чего нужен наставник в подобной беседе-медитации? Видимо, для того, чтобы задавать тему. А теперь ещё раз ВНИМАТЕЛЬНО перечитаем последнюю строчку коана: затем он оттолкнул монаха в сторону и возвратился в свою комнату, так и не проведя вечерней беседы. Что, видимо, вовсе не означает, что эта беседа не состоялась… Всё! Подсказки кончились!

Что касается второго коана, то вряд ли автор будет унижать читателя своими подсказками. Я уверен, что читатель давно уж разгадал мораль этой притчи. Впрочем, для проформы приведу лишь одну фразу, которая пришла автору в голову при размышлении над этим текстом: есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе, это науке неизвестно… Помните откуда? Ситуация, между прочим, схожая…

И, напоследок, ещё одна история. Ничего загадочного в ней нет, но она отражает достаточно ясно отражает суть дзэнского учения. Итак:

Некоторое время Е-шуань не проводил занятия со своими учениками. Наконец, к нему пришёл старший ученик и сказал: «Монахи скучают без ваших лекций». «Тогда звони в колокольчик», – сказал Е-шуань.

Когда все монахи собрались в лекционном зале, Е-шуань, не произнося ни слова, вернулся в свою комнату. Старший монах пошёл вслед за ним: «Вы же сказали, что будет лекция. Почему же вы не проводите её?» «Лекции по сутре должны читать специалисты по сутре, лекции по шастре – специалисты по шастре. О чём тревожится этот монах?» – был ответ.