Искушение вербовкой

Как раз во время моей болезни, когда я на костылях с трудом доходил до церкви, ко мне домой нередко приходили верующие. И начали за мной следить кагэбэшники. Однажды заехали на ма­шине прямо домой. Все осмотрели, потом пригласили с ними по­ехать. В органах у нас пошел странный разговор.

—Валентин Яковлевич, зачем вы с церковью связались, что она вам дает? Мы знаем, как вы воевали, — ваши родители столько
благодарностей получали! Вы — защитник Родины, заслуженный человек, орденоносец! Сколько у вас воинских наград! Это даже в
голове не умещается: вы — и церковь! Что она вам дает?

Ах, вон оно что! Вот почему взяли меня в оборот! Я отвечаю просто:

— Я благодарю Бога.

— За что?!

— За то, что живой остался.

— Так не вы один в живых остались — вон их сколько. Да толь­ко все не ходят по храмам.

— Так мне куда деваться-то? — доказываю им я. — Только в церковь — Бог меня спас на фронте.

— Но ведь многие спаслись! Сколько мы боремся с отстало­стью — а вы, заслуженный человек, все еще в церкви. Разве не помните, что вашего отца сослали за церковь?

—Ну что же, — говорю, — и меня ссылайте...
Вот так вот и поговорили. Прощаясь, я им сказал:

—Вот когда душа ваша пойдет на Небо, а плоть зароют —тогда и в Бога поверите.

—Ого! Как на два метра зароют — вот и конец! — смеются следователи.

—Нет, только начало, — отвечаю. — Только начало будет.
Они меня даже фотографиями пытались смутить, которые они

сделали в церкви. Но все равно я не испугался — чего бояться-то?

И прежде меня вызывали в «органы», когда в 1946 году рабо­тал в магазине в Макарьевке и в церковь еще не ходил, — не было ее в нашем селе. Приехал с фронта — мне даже отдохнуть не дали: сразу на фронт трудовой. Ну, я ж тогда еще молодой был, крепость во мне была. Поработал я месяц или больше — прихо­дит комендант. Дождался, когда рабочий день кончился:

— Мне надо с вами побеседовать, Валентин. Нам нужен ра­ботник.

— Ну, так и ищите себе работника.

— Именно вы нам и нужны.

— Так я уже работаю, — говорю,

— А вы тут и останетесь работать, но нам помогать будете...

— А какая вам нужна помощь?

— Сюда приходят различные люди — есть те, кто жалуются, антисоветчики. Мы будем вам задание давать — узнать, кто они, о чем говорят.

— А вы сами их знаете? — спрашиваю.

— Знаем.

— Тогда какая же от меня помощь? Я товар взвешиваю, счи­таю. Если буду смотреть туда и сюда, тогда растратчиком стану. Вы ведь мне тогда не поможете!

Как ни уговаривал он, как ни грозил второго человека поста­вить (видно, для надзора за мной), — я ни в какую не согласился. Четыре раза он приходил — и всё без результата. На пятый раз он устроил мне провокацию. Пришел вечером, когда в магазине ни­кого не было, и просит:

— Взвесь мне три килограмма сахара, конфет, колбасы, запи­ши в долг.

— Как — записать?

- Ну, ты же директору школы записываешь, учителя у тебя все друзья — ты записываешь им. И мне запиши.79

А сам наклоняется и... достает из-под прилавка тетрадку, в ко­торую я записывал должников. Видно, кто-то донес ему...

— Ну что ж, — вынужден был я согласиться, — записываю: Кузьмин должен столько-то.

— Ну-ка, я посмотрю — правильно ли записал? Берет тетрад­ку — ив карман!

— Вы зачем берете?!

Он будто не слышит. Говорит повелительно:

—Вечером зайдешь ко мне. Когда стемнеет.

Я не испугался: долгу там было немного. Но понял уже, что он задумал. Давай собирать отчет. Вечером пошел к коменданту.

—Ну, вот что, говорит он, я написал протокол, буду в суд передавать, что ты государственный товар раздаешь в долг.

Я смотрю ему в глаза:

— Знаете что, ведь вам я доверил — и вы такое будете де­лать?

— Нет, я буду передавать в суд! Распишись, что ты государст­венный товар давал в долг.

— Не буду расписываться! — говорю.

— Ну, тогда с нами работай...

«Ах, ты, — думаю, — вон куда клонит».

— Ну, так что — в суд передавать?

— Передавайте! — отвечаю. — Можно идти?

— Иди.

Только сделал шаг на улицу...

— Стой! Садись. Ну, что? Будешь помогать?

— Знаете что? Когда я на фронте был, помощи не просил ни у кого. Некогда было просить. А вы в тылу — и какую-то помощь просите... К тому же иудой я никогда не буду.

Он опешил. Помолчал, а потом снова приступает: то «отпуска­ет», то вдруг снова «садись!», и судом грозит. Раз 20 так мне душу выворачивал. Такое вот дьявольское искушение.

Трудно ли было не дрогнуть? Я как-то не думал об этом. Если б на свои силы надеялся, может, и не выдержал бы — запанико­вал. А так — будто волю свою отключил и только на Бога уповаю.

Когда в последний раз комендант спросил меня, передавать ли бумаги в суд или я захочу «спасти» себя, а я твердо ответил «передавайте», он вытащил протокол, порвал. На клочки, пока­зал мне обрывки:

—Вот твои документы! Давай руку! Люблю таких людей! — и как сжал мне руку.

Я только что не сказал ему:

—Ох ты, негодяй!

Но промолчал. Вот как их учат.

А потом приходит ко мне в магазин и говорит:

—Какие люди разные бывают, а?!

Я встретился с этим комендантом почти 20 лет спустя, в Барнауле. Мы с Клавдией Никитичной Устюжаниной шли в цер­ковь и столкнулись с ним лицом к лицу. Узнал он меня, хотя я уже был с бородой, засыпал вопросами. Ну. прямо как родной чело­век. В гости напросился к Клавдии Никитичне. А когда вошел в дом и увидел в углу иконы, то прямо опешил:

—Так ты что — верующий? Да, — отвечаю.

—Во-о-он ты какой... Не зря я тогда чувствовал, что ты какой-то другой человек, не такой, как все. Помнишь?

Как не помнить. Только вера и помогла вырваться из тех лову­шек, что так умело и психологически точно расставлял лукавый руками этого кагэбэшника.

«НАМ НЕЛЬЗЯ ГОВОРИТЬ!..»

Бывает, в церковь ходят люди, которые нехорошими делами занимаются, — заговоры читают, «лечат», что-то «нашептывают».

На одну такую «бабушку», которая к тому же работала пова­ром, не раз жаловались прихожане: дескать, что-то недоброе де­лает, болеем от нее. Я, конечно, не мог знать, занимается ли она колдовством на самом деле, но раз зашел такой разговор, сказал на проповеди, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Счастливый тот человек, кто исполняет волю Божию. Но несчастлив тот, кто исполняет волю дьявольскую, например, воры, блудники, колдуны, чародеи всякие.

Эта женщина — Галина — во время проповеди в храме стоя­ла. Вижу по ее лицу: сильно обиделась на меня, хотя я и не думал ее называть, но она-то, видно, себя узнала. Стала караулить, ко­гда я выйду из алтаря, даже в шкафу пряталась. Будет так делать человек с чистой совестью?

Я молитву «Живый в помощи Вышняго» прочитал, перекре­стился и вышел из алтаря. Галина из шкафа вылезает — лицо злое, старается перейти мне дорогу поперек.81

—Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, — сказал я.

Она отскочила, как ошпаренная, побежала из храма.

—Вы исполняете свою волю! — сказал я ей вслед.

За руку, конечно, в таком деле не схватишь. Но, видно, она поняла, что Господь сделал явными ее черные дела. Проповедь попала в точку...

Молитва на таких людей действует, как огонь, — обжигает, они сами не свои становятся.

Еще во время моей жизни в Тогуре, когда я не был священни­ком, а только пел на клиросе в храме Воскресения Христова, мне довелось столкнуться с одной такой женщиной.

По делам служебным зашел я в дом одного слесаря. Хозяйка, его мать, меня обедом угостила. Помолился я, сел за стол и по привычке про себя молитву читаю. Вдруг вижу, что с хозяйкой что-то неладное: из дома выскочила, потом бежит обратно, глаза на­выкате, что-то шепчет, руками странные движения делает. Я спо­койно сижу, ем, продолжаю про себя молиться. Она в горницу вбе­жала — и прямо ко мне. Я чуть отодвинулся и перекрестился. Вдруг посинели у нее губы, сама она побледнела и на бегу сквозь зубы выговорила:

— Никакого в этом толку нет!

— В чем? — удивился я.

— В колдовстве! — отвечает.

И падает без сил на лавку к печке — уставшая такая, подав­ленная. Пытается вскочить, убежать — и снова на место садит­ся... Я чай допил, помолился, на иконы поклонился, а потом по­клонился этой женщине. Как вскинет она руки в ужасе, как взвоет:

—Йы-ы-ы-ы-а-а-а-а!!!

Подхватилась — и бегом из комнаты. Господи, спаси меня!

Прошло месяца три или больше. В храме заканчивалась служ­ба. Я, как всегда, пел на клиросе. Вдруг подходит та самая женщи­на — я сразу узнал ее. Стал молитвы читать! Вдруг она как бах­нется в пол:

— Простите меня!!!

— За что простить?

Не отвечает, только плачет и все повторяет:

— Простите меня! Несколько раз ее спрашивал:

— Вы за что просите прощения?

Она лишь плачет и все одно и то же повторяет. Я поднял ее и повернулся к выходу:

—Ну, раз не говорите — то я ухожу.

Она принародно — опять упала мне в ноги и плачет во весь голос, кричит «Простите!», а за что — не говорит. Думаю, может, стесняется при людях, вышел с ней на улицу, отошли в сторонку.

—За что вы просите прощения? Как я могу простить, не зная за что?

Я уже все понял — и за что она прощения просит, и почему назвать своей вины не может. Не действует на православного че­ловека ее «порча» — вот ей и тяжело. Все же я попытался вытя­нуть из нее признание. Сказал, что не могу простить ее неизвест­но за что.

— Нам нельзя говорить!!! — вдруг закричала она.

— А чего — говорить нельзя?

— Так... Нельзя!

Тогда я напомнил ей, как она угощала меня (она до мелочей вспомнила, чем кормила), потом сидела у печки и вдруг сказала: «Никакого в этом толку нет».

—Помните, что вы мне ответили? — напомнил я. — Когда я спросил вас «В чем толку нет?», вы сказали: «В колдовстве!»

—Ой, нет, нет!!! Я так не говорила! — ойкнула женщина.
Я тогда выпрямился:

— Как — не говорила? Помнишь, чем угощала меня, — и не помнишь своих слов? А помнишь, как тебе плохо было, как после моей молитвы ты руки подняла — испугалась?

— Так это со мной так бывает... — протянула женщина. Сло­вом, ни за что не захотела сознаваться.

Ну, ладно, раз нечего тебе сказать — как я тебе прощать буду? Грех твой остается с тобой. Ты не хочешь сказать Богу «Про­сти мне, Господи» — значит, Господь так тебе все твое и оставит. Вот твоя работа — вот твоя награда! За доброе — добро, за пло­хое — той же мерой.83

Так и ушел. Колдуну покаяться невозможно — если только от бесовских дел полностью отречься, всей жизнью своей, кровью смертные грехи омыть. А эта несчастная душа каяться не хотела. И когда она умирала, то совсем сошла сума. Прости меня, Господи, я не судья ей. Но все-таки что было — то и говорю. А рассудить надо. Не судить, а рассудить. Не осуждать их, не мстить — Боже упаси (ведь Бог пришел спасти всех, всех — и бесноватых тоже исцелить)! Но защищать свою веру мы должны. Не дай Бог обратиться к врагу Божию. Избави Господи попасть в их общество.