Пшенка» пошло от молдавского «попушой», что означает «кукуруза». Похоже, это такой же архаизм, как и слово «семачки»

Пляжная культура хоть и изменила облик, но она существует. Скажем, культура еды семечек сохраняется и в наши дни. Обрати внимание, что плеваться семечками не считается зазорным даже в самом изысканном одесском кругу – это нормально. Это не плебейская пища. Я полагал, что это явление более позднее, присущее советскому времени. Но оказалось, что семечки в Одессе лузгали всегда. У Владимира Жаботинского в романе «Пятеро» очень хорошо описана Одесса самого начала двадцатого века, где об этом идет речь. Дерибасовская и другие улицы центра города, а также пляжи были просто усыпаны лузгой от семечек. Семечки даже сохранились в одесской топонимике - считается, что название пляжа «Лузановка» произошло от слова «лузга». Я век спустя поразился совпадению впечатлений с Жаботинским. Он пишет, что настоящая, полнокровная и радостная жизнь в Одессе для него была лишь в период от апреля до октября. Все остальное время – это ожидание тепла, лета. Нет, ты живешь нормально, но вкус от жизни не тот.

Картинка Одессы самого начала века не представляется без «семачек». Эта ее особенность сохраняется. Ты знаешь, что я человек изысканный, когда мне надо. Тем не менее, я все время хожу и ем семечки. Надеваю шляпу, белый шарф и плююсь шкарлупой. С любой точки зрения – это дурные манеры. Но с точки зрения одесской культуры – это норма, основной поведенческий признак южного, пляжного человека. Кстати, из моих знакомых мало кто публично лузгает семечки. Стесняются. Значит, я действительно носитель одесской культуры…

Дача у нас была на Тенистой. Все изысканное общество, которое посещало нашу дачу, погружалось в эту атмосферу. Купались именно на скалистом пляже, который в семидесятые годы забетонировали. Я сидел на скалках целыми днями. С дачи убегал сразу же, как заканчивал ненавистные переводы. На скалах собиралась компания. Там были много москвичей и ленинградцев, которые на лето снимали квартиру поблизости.

Я был профессиональным ныряльщиком. Пацанами мы прыгали в воду со старого разрушенного причала. Точно так же, как сейчас прыгают мальчишки на Ланжероне. Кстати, они рискуют тем же, чем рисковал я. После одного случая у меня появился довольно сильный комплекс по части прыжков в воду. До сих пор не могу нырнуть вниз головой. Однажды я подпрыгнул и кинулся с причала рыбкой. И пролетел мимо торчавшей под водой рельсы, в нескольких сантиметрах от нее. Мне было тогда лет шестнадцать. Теперь не могу даже с тумбочки в бассейне прыгнуть...

Нынешние одесские пляжи, по сравнению с советскими – настоящая Копакабана. Советские пляжи были пусты. Вернее, они были густонаселенными, но без пивных будок и ресторанов... Почему-то всегда считалось, что нужно ходить загорать на песок. В моем детстве песчаных пляжей было необычайно мало. Скажем, на Ланжерон, в Отраду, Аркадию и Лузановку специально ездили – там хороший песок. Плавали на том же катере. Билет стоил десять копеек. Вернее, одна остановка. Главное – зайти на катер. По своей привычке мы брали билет на одну остановку. Потом прятались в закоулках. Могли высадить, но не всегда происходило именно так…

В детстве я сидел под водой и ожидал краба. Поймав, хвастался перед друзьями. Мои ощущения совпадают с тем, о чем говорил Жаботинский. Меня не покидает впечатление, что когда я был маленький, летом на пляже всегда была хорошая погода. Дождь не имел для нас никакого значения и поэтому я его не запомнил. Идет дождь, а мы продолжаем купаться. Потом дождь проходит, а мы продолжаем купаться. Тепло, радостно, весело. Я уходил на пляж в семь-восемь утра и возвращался, когда уже темнело. Бабушка могла меня не пустить на следующий день на пляж, в случае чрезмерного опоздания. Мы все ездили на велосипедах. Я не изменил этой привычке по сей день. И единственное, что мне отравляло существование, это ежедневная обязанность перевода иностранных детективов. Но такое испытание со временем давалось легче, поскольку я быстро выучился. Кроме того, мне помогал Каплан, когда гостил у нас.