Какие отчеты?

Сейчас расскажу. Дело в том, что здесь надо хорошо сосредоточиться… Для того, чтобы все было дальше понятно, следует поставить себя на место Станка. Представь, каково ему. У него в кабинете, и в ближайших окрестностях оного, периодически развлекается этот фраер с его молодой возлюбленной. И мерзко ухмыляется. Потом на тот же стол он кладет докторскую диссертацию. Представляешь себе его психологическое состояние? И помешать этому он не в силах. Поэтому, как обычный мужчина, а одновременно как нормальный советский функционер, озабоченный своим рангом и должностью, Станко должен отомстить во что бы то ни стало. Но он прекрасно понимал, что меня выгнать из Института не так-то просто. Я десять лет проработал в Отделе в должности младшего научного сотрудника. Защитил кандидатскую, издал две монографии, опубликовал десятки научных трудов. Должно произойти нечто фантастическое, чтобы ученый совет Института дал добро на увольнение. В противном случае доказать в президиуме Академии Наук несостоятельность кадровой политики руководства Института археологии мне не составит труда. Потому что такими кадрами не бросаются. Увольнение в этом случае выглядело бы чистой интригой, как мера предосторожности в виду моей чрезвычайно продуктивной научной деятельности. И как очевидное сведение счетов. Короче, я все это отлично понимал и поэтому особо не беспокоился.

Мне казалось, что я, как Иван Грозный, справляюсь с ситуацией и вижу Станка. Кстати, ты знаешь, кто на самом деле изобрел рентген? Иван Грозный. Потому что он еще в шестнадцатом веке повторял своим боярам: «Я вас, блядей, насквозь вижу».

Так вот. По характеру Станок – чистый шизофреник, такой же, как и я. Но у него куда более развит маниакально-депрессивный психоз. Он только и делает, что резко меняет образы. То он дружит, то угнетает. Но при всем своем умелом актерстве он диагностировался достаточно легко. Диапазон его отношений ко мне определялся по четким признакам. Как советский номенклатурщик, Владимир Никифорович обращался ко мне по имени и отчеству в периоды опалы. Когда относился чуть лучше, говорил мне: «Андрей». А когда совсем хорошо, называл Андрюшей.

Но я явно недооценил своего гонителя. Владимир Никифорович – опытнейший и совершенно беспринципный интриган, он все устроил элегантнейшим образом. В один прекрасный день он вызывает меня в кабинет и говорит: «Андрюша, выручи меня, пожалуйста. Ты же делал разведки по Березовскому району? Мне нужно срочно представить документацию». Я думаю: пуркуа бы и не па? Только над этим надо посидеть: «Конечно, раз вам нужно, Владимир Никифорович, о чем речь». Совершенно потерял бдительность. У нас сложился очень доброжелательный разговор. Я даже немного поторговался: «В таком случае я не смогу ходить на работу». Станко словно ждал этого хода: «Так ты и не ходи. Сколько тебе нужно времени?». Необходимо было дня три или четыре. Короче, мы договорились, что я посижу дома три дня и поработаю над этими отчетами. Я пришел домой и как честный человек корячился три дня. Старался даже закончить пораньше: ну просил человек, говорит, срочно надо. Принес работу в срок. Он взял, не сказав ни звука. Поблагодарил. Я сказал «Не за что» и пошел себе в башню, с очередной девицей.

А за то время, пока я сидел дома с отчетами, каждый день моего отсутствия регистрировался как прогул. Были составлены соответствующие акты, которые подписывали сотрудники Отдела. Все правильно, ведь меня действительно не было на рабочем месте в рабочее время. Согласно трудовому законодательству, за эти прогулы меня можно было увольнять без всяких разговоров. О чем Станко, как завотделом, и попросил дирекцию Института, написав соответствующий рапорт. Мне, разумеется, ничего сказано не было. Ходил, приветливо улыбался. Достойный человек, правда?

Такое изящное коварство со стороны даже красиво выглядит. Учиться надо. Молодец, он все правильно рассчитал. Начиналась плановая трехгодичная переаттестация сотрудников отдела. В Академии, в вузах все время идут эти переаттестации и переизбрания. Комиссия Института тайным голосованием решает, кого оставить в должности, а кого уволить.

Я об этом мало думал. Тем более, что у меня в это время вышла вторая книжка в академическом издательстве, что считалось высоким показателем научной деятельности. Я начал мечтать о повышении. Мне показалось унизительным работать в должности младшего научного сотрудника. Лучше, хотя бы на ранг выше. Например, в должности старшего научного сотрудника. Тогда бы мне светила зарплата около трехсот рублей. В должности мэнээса оклад начинался со ста пятидесяти рублей. Это был средний оклад. Например, старший лаборант получал сто двадцать рублей...

Прошло всего несколько лет после моей кандидатской защиты. Мне напомнили об этом на аттестационной комиссии в Киеве. Вызвали и попросили отчитаться по плановой теме. Я отчитываюсь: книга та, книга ся, подана докторская диссертация... Тут вскакивает тот самый Баран: «Вы что?! Прошло всего лишь четыре года после кандидатской защиты!». Не простил он мне того, что Генинг из-за меня его в свое время изнасиловал.