5 страница. Исследования Charcot и Janet.— Изменение техники.— Отказ от гипноза.— Вытеснение и сопротивление.— Пример вытеснения.— Образование симптомов вследствие

II

Исследования Charcot и Janet.— Изменение техники.— Отказ от гипноза.— Вытеснение и сопротивление.— Пример вытеснения.— Образование симптомов вследствие неудачного вытеснения. — Цель психоанализа

Почти в то время, когда Breuer проводил у своей пациентки talking cure, maître Charcot начал в Париже свои исследования над истеричными Сальпетриера, те исследования, которые пролили новый свет на понима­ние болезни. Результаты этих исследований тогда еще не могли быть известны в Вене. Когда же, приблизи­тельно через 10 лет, Breuer и я опубликовали свое пред­варительное сообщение о психическом механизме исте­рических явлений, сообщение, которое основывалось на катартическом лечении первой пациентки Breure'a, тог­да мы находились всецело в сфере исследований Charcot. Мы считали патогенные переживания наших больных, психические травмы равнозначными тем телесным трав­мам, влияние которых на истерические параличи уста­новил Charcot; Вгеиге'овское положение о гипноидных состояниях есть не что иное, как отражение того факта, что Charcot искусственно воспроизводил в гипнозе трав­матические параличи.

Великий французский наблюдатель, учеником кото­рого я был в 1885—1886 гг., сам не имел склонности к психологическим построениям, но его ученик P. Janet пытался глубже проникнуть в особенные психические процессы при истерии, и мы следовали его примеру, когда поставили в центре наших построений расщепле­ние психики и распад личности. Вы найдете у Janet тео­рию истерии, которая разделяет господствующие во Фран­ции взгляды на наследственность и дегенерацию. Исте­рия, по его воззрению, представляет собой известную форму дегенеративного изменения нервной системы, ко­торая выражается в прирожденном недостатке психиче­ского синтеза. Истеричные больные неспособны с само­го начала связать многоразличные душевные процессы в одно целое, и отсюда у них наклонность к душевной диссоциации. Если вы разрешите мне одно банальное, но ясное сравнение, то истеричная Janet напоминает ту слабую женщину, которая пошла за покупками и воз­вращается, нагруженная большим количеством всяких коробок и пакетов. Она не может совладать со всей этой кучей с помощью своих двух рук и десяти пальцев, и поэтому у нее падает сначала одна вещь; наклонится она, чтобы поднять эту вещь, падает другая и т. д. Пло­хо согласуется с этой предполагаемой слабостью исте­ричных то обстоятельство, что у истеричных наряду с явлениями пониженной работоспособности наблюдают­ся примеры частичного повышения работоспособности как бы в вознаграждение за понижение в другом на­правлении. В то время как пациентка Breuer'a забыла и свой родной язык, и все другие, кроме английского, ее владение английским достигло такого совершенства, что она была в состоянии по предложенной ей немецкой книге читать безукоризненный и легкий английский пе­ревод.

Когда я впоследствии предпринял на свой риск и счет начатые Breuer'ом исследования, я скоро пришел к другому взгляду на происхождение истерической диссо­циации (или расщепления сознания). Подобное разно­гласие, решающее для всех последующих взглядов, должно было возникнуть неизбежно, так как я исходил не из лабораторных опытов, подобно Janet, а от терапевтиче­ских стараний.

Меня влекла прежде всего практическая потребность. Катартическое лечение, как его практиковал Breuer, пред­полагало приведение больного в глубокое гипнотиче­ское состояние, так как только в гипнотическом состо­янии можно было получить сведения о патогенных со­отношениях, о которых в нормальном состоянии больной ничего не знает. Вскоре гипноз стал для меня неприятен как капризное и, так сказать, мистическое средство. Когда же опыт показал мне, что я не могу, несмотря на все старания, привести в гипнотическое состояние более из­вестной части моих больных, я решил оставить гипноз и сделать катартическое лечение независимым от него. Так как я не мог изменить по своему желанию психи­ческое состояние большинства моих больных, то я стал работать с их нормальным состоянием.

Сначала это ка­залось бессмысленным и безуспешным предприятием. За­дача была поставлена такая: узнать от больного нечто, о чем не знает врач и не знает сам больной. Как же можно было надеяться все же узнать это? Тут мне на помощь пришло воспоминание о замечательном и поучительном опыте, при котором я присутствовал в Nancy у Bernheim'a. Bernheim нам показывал тогда, что лица, приведенные им в состояние сомнамбулизма, в котором они, по его приказанию, испытывали различные переживания, ут­рачивали память об испытанном только на первый взгляд: оказалось возможным в бодрственном состоянии пробу­дить воспоминание об испытанном в сомнамбулизме. Когда он их спрашивал относительно пережитого в сомнамбу­лическом состоянии, то они действительно сначала ут­верждали, что ничего не знают, но когда он не успока­ивался, настаивал на своем, уверял их, что они все же знают, то забытые воспоминания всякий раз воскреса­ли снова.

Так поступал и я со своими пациентами. Когда я до­ходил с ними до того пункта, где они утверждали, что больше ничего не знают, я уверял их, что они тем не менее знают, что они должны только говорить, и я решался на утверждение, что то воспоминание будет пра­вильным, которое придет им в голову, когда я положу свою руку им на лоб. Таким путем, без применения гипноза, мне удавалось узнавать от больного все то, что было необходимо для установления связи между за­бытыми патогенными сценами и оставшимися от них симптомами. Но это была процедура томительная, тре­бующая много сил, что не годилось для окончательной техники.

Однако я не оставил этого метода, прежде чем не пришел к определенным заключениям из моих наблю­дений. Я, следовательно, подтвердил, что забытые вос­поминания не исчезли. Больной владел еще этими вос­поминаниями, и они готовы были вступить в ассоциа­тивную связь с тем, что он знает, но какая-то сила препятствовала тому, чтобы они сделались сознательны­ми, и заставляла их оставаться бессознательными. Суще­ствование такой силы можно было принять совершенно уверенно, так как чувствовалось соответствующее ней напряжение, когда стараешься в противовес ей бессоз­нательные воспоминания привести в сознание. Чувство­валась сила, которая поддерживала болезненное состоя­ние, а именно сопротивление больного.

На этой идее сопротивления я построил свое понима­ние психических процессов при истерии. Для выздоровле­ния оказалось необходимым уничтожить это сопротивле­ние. По механизму выздоровления можно было составить себе определенное представление и о процессе заболевания. Те самые силы, которые теперь препятствуют как сопро­тивление забытому войти в сознание, были в свое время причиной забвения и вытеснили из памяти соответствую­щие патогенные переживания. Я назвал этот предполагае­мый мной процесс вытеснением и рассматривал его как доказанный неоспоримым существованием сопротивления.

Но можно задать себе вопрос: каковы эти силы и ка­ковы условия вытеснения, того вытеснения, в котором мы теперь видим патогенный механизм истерии? Сравни­тельное изучение патогенных положений, с которыми мы познакомились при катартическом лечении, позволило нам дать на это ответ. При всех этих переживаниях дело было в том, что возникало какое-либо желание, которое сто­яло в резком противоречии с другими желаниями инди­видуума, желание, которое было несовместимо с этиче­скими и эстетическими взглядами личности. Был непро­должительный конфликт, и концом этой внутренней борьбы было то, что представление, которое возникло в созна­нии как носитель этого несовместимого желания, подпа­дало вытеснению и вместе с относящимися к нему вос­поминаниями устранялось из сознания и забывалось. Не­совместимость соответствующего представления с «я» больного была мотивом вытеснения; этические и другие требования индивидуума были вытесняющими силами. При­нятие несовместимого желания, или, что то же, продол­жение конфликта, вызывало бы сильные степени неудо­вольствия; это неудовольствие устранялось вытеснением, которое является, таким образом, одним из защитных приспособлений душевной личности.

Я расскажу вам вместо многих один-единственный из своих случаев, в котором условия и польза вытесне­ния выражена достаточно ясно. Правда, ради своей цели я должен сократить и эту историю болезни и оставить в стороне важные предположения. Молодая девушка, не­давно потерявшая любимого отца, за которым она уха­живала, — положение, аналогичное больной Breuer'a, — проявляла к своему шурину, за которого только что вышла замуж ее старшая сестра, большую симпатию, которую, однако, легко было маскировать как родст­венную нежность. Старшая сестра больной заболела и умерла в отсутствие матери и нашей больной. Отсутст­вующие были поспешно вызваны, причем не получили еще точных сведений о горестном событии. Когда де­вушка подошла к постели умершей сестры, у нее на один момент возникла мысль, которую можно было бы выразить приблизительно в следующих словах: теперь он свободен и может на мне жениться. Мы должны счи­тать вполне достоверным, что эта идея, которая выдала ее сознанию не сознаваемую ею любовь к своему шури­ну, благодаря взрыву ее горестных чувств в ближайший момент подпала вытеснению. Девушка заболела. Наблю­дались тяжелые истерические симптомы. Когда я взялся за ее лечение, оказалось, что она радикально забыла описанную сцену у постели сестры и возникшее у нее отвратительно эгоистическое желание. Она вспомнила об этом во время лечения, воспроизвела патогенный момент с признаками сильного душевного волнения и благодаря такому лечению стала здоровой.

Пожалуй, я решусь иллюстрировать вам процесс вы­теснения и его неизбежное отношение к сопротивлению одним грубым сравнением, которое я заимствую из на­стоящего нашего положения. Допустите, что в этом зале и в этой аудитории, тишину и внимание которой я не нахожу достаточно слов, чтобы восхвалить, тем не менее находится индивидуум, который нарушает тишину и от­влекает мое внимание от предстоящей мне задачи своим смехом, болтовней, топотом ног. Я объявляю, что я не могу при таких условиях читать далее лекцию, и вот из вашей среды выделяются несколько сильных мужчин и выставляют после кратковременной борьбы нарушителя порядка за дверь. Теперь он вытеснен, и я могу продол­жать свою лекцию. Для того чтобы нарушение порядка не повторилось, если выброшенный будет пытаться вновь проникнуть в зал, исполнившие мое желание господа по­сле совершенного ими вытеснения пододвигают свои стулья к двери и обосновываются там, представляя собой сопро­тивление. Если вы переведете теперь наименования обоих мест (в аудитории и за дверью) на язык психологии как сознательное и бессознательное, то вы будете иметь до­вольно верное изображение процесса вытеснения.

Вы видите теперь, в чем различие нашего воззрения от взглядов Janet. Мы выводим расщепление психики не от прирожденной недостаточности синтеза душевного аппа­рата, но объясняем это расщепление динамически, как конфликт противоположно направленных душевных сил; в расщеплении мы видим результат активного стремления двух психических группировок одной против другой. Наше понимание вызывает очень много новых вопросов. Душев­ные конфликты очень часты, стремление «я» отделаться от мучительного воспоминания наблюдается вполне законо­мерно, без того, чтобы это вело к расщеплению психики. Нельзя отделаться от мысли, что требуются еще другие условия для того, чтобы конфликт привел к диссоциации. Я готов с вами согласиться, что, признавая вытеснение, мы находимся не при конце психологической теории, а при начале, но мы можем двигаться вперед только шаг за шагом и должны предоставить завершение нашего позна­ния дальнейшей глубже идущей работе.

Оставьте также попытку свести случай пациентки Breuer'a на вытеснение. Эта история болезни для этого не годится, так как она была создана с помощью гипнотического влияния. Только когда вы исключите гипноз, вы сможете заметить сопротивление, вытеснение и получите дейст­вительно правильное представление о патогенном про­цессе. Гипноз скрывает сопротивление и делает доступ­ным определенную душевную область, но зато оно на­копляет сопротивление на границах этой области в виде вала, который делает недоступным все дальнейшее.

Самое ценное, чему мы могли научиться из Вreuer'овского наблюдения, это были заключения о связи симп­томов с патогенными переживаниями или психически­ми травмами, и мы должны теперь оценить эту связь с точки зрения теории вытеснения. С первого взгляда дей­ствительно неясно, как можно, исходя от гипотезы вы­теснения, прийти к образованию симптомов. Вместо то­го чтобы излагать вам сложные теоретические выклад­ки, я думаю возвратиться к нашему прежнему изображению вытеснения. Подумайте о том, что удалением нарушите­ля и установлением стражи перед дверью еще дело мо­жет не кончиться. Весьма может случиться, что выбро­шенный, огорченный и решивший ни с чем не счи­таться еще займет наше внимание. Правда, его уже нет среди нас, мы отделались от его иронического смеха, от его замечаний вполголоса, но в известном отношении вытеснение осталось без результата, так как он произ­водит за дверьми невыносимый скандал, и его крики, и его стук кулаками в дверь еще более мешают моей лек­ции, чем его прежнее неприличное поведение. При та­ких обстоятельствах мы с радостью должны приветство­вать, если наш уважаемый президент Dr. Stanley Hall возьмет на себя роль посредника и восстановителя мира. Он поговорит с необузданным парнем и обратится к нам с предложением вновь пустить его, причем он дает слово, что последний будет вести себя лучше. Полагаясь на авторитет Dr. Hall'a, мы решаемся прекратить вытес­нение, и вот снова наступает мир и тишина. Это и на самом деле вполне подходящее представление о той за­даче, которая выпадает на долю врача при психоаналитической терапии неврозов.

Говоря прямо: исследование истеричных больных и других невротиков приводит нас к убеждению, что им не удалось вытеснение идеи, с которой связано несов­местимое желание. Они, правда, устранили ее из созна­ния и из памяти и тем, казалось бы, избавили себя от большого количества неудовольствия, но в бессознательном вытесненное желание продолжает существовать и ждет только первой возможности сделаться активным и по­слать, от себя в сознание искаженного, ставшего неуз­наваемым заместителя. К этому-то замещающему пред­ставлению вскоре присоединяются те неприятные чув­ствования, от которых можно было считать себя избавленным благодаря вытеснению. Это замещающее вытесненную мысль представление — симптом — избавле­но от дальнейших нападений со стороны обороняющего­ся «я», и вместо кратковременного конфликта наступает бесконечное страдание. В симптоме наряду с признаками искажения есть остаток какого-либо сходства с перво­начальной, вытесненной идеей, остаток, позволяющий совершиться такой замене. Те пути, по которым про­изошло замещение, могут быть открыты во время пси­хоаналитического лечения больного, и для выздоровле­ния необходимо, чтобы симптом был переведен на вы­тесненную идею по этим же самым путям. Когда вытесненное опять приводится в область сознательной душевной деятельности, что предполагает преодоление значительных сопротивлений, тогда психический конф­ликт, которого хотел избежать больной, получает при руководительстве врача лучший выход, чем он получил с помощью вытеснения. Существует много таких целе­сообразных мероприятий, с помощью которых можно привести конфликт и невроз к благоприятному концу, причем в некоторых случаях можно комбинировать эти мероприятия. Или личность больного убеждается, что она несправедливо отказалась от патогенного желания и при­нимает его всецело или частью, или это желание на­правляется само на высшую, не возбуждающую ника­ких сомнений цель (что называется сублимацией), или же отстранение этого желания признается справедливым, но автоматический, а потому и недостаточный механизм вытеснения заменяется осуждением с помощью высших психических сил человека; таким образом, достигается сознательное овладение несовместимым желанием.

Простите, если мне не удалось сделать вам эти глав­ные точки зрения метода лечения, который теперь на­зывается психоанализом, легко понятными. Затрудне­ния зависят не только от новизны предмета. Что это за несовместимые желания, которые, несмотря на вытес­нение, дают о себе знать из области бессознательного, и какие субъективные и конституциональные условия должны быть налицо у индивидуума для того, чтобы вытеснение не удалось и имело бы место образование заместителей и симптомов, — об этом вы еще узнаете из нескольких дальнейших указаний.

III

Техника узнавания по свободно возни­кающим мыслям больного. — Непря­мое изображение. — Основное правило психоанализа. — Ассоциативный эксперимент. — Толко­вание снов. — Исполнение желаний во сне. — Работа сна. — Дефектные, симптомные и случайные поступки.— Возражения против психоанализа

Не всегда легко сказать правду, особенно когда при­ходится говорить возможно кратко. Сегодня я должен исправить одну неточность, которая вкралась в мою предыдущую лекцию. Я говорил вам, что, отказав­шись от гипноза, я требовал от своих больных, чтобы они говорили мне все, что им приходит в голову, они ведь знают все как будто позабытое, и первая возни­кающая мысль, конечно, будет содержать искомое. При этом опыт показал мне, что действительно первая слу­чайная мысль содержала как раз то, что было нужно, и представляла собой забытое продолжение рассказа. Но это, конечно, не всегда так бывает, я изложил это так только ради краткости. На самом деле это бы­вает так только в начале анализа, когда действитель­но появляется, при настойчивом требовании с моей стороны, именно то, что нужно. При дальнейшем упот­реблении этого метода всякий раз появляются мысли не те, которые нужны, так как они не подходят к случаю, и сами больные их отвергают. Дальше настаи­вать на своем требовании бесполезно. Таким образом, можно было сожалеть, что покинут гипноз.

В этот период растерянности и беспомощности я твердо держался одного предрассудка, научное обоснование ко­торого несколько лет спустя было дано моим другом С. G. Jung'oм в Цюрихе и его учениками. Я положительно утверждаю, что иногда очень полезно иметь предрас­судки. Так, я всегда был самого высокого мнения о строгой детерминации душевных процессов, а следова­тельно, и не мог верить тому, что возникающая у боль­ного мысль, при напряжении внимания с его стороны, была бы совершенно произвольна и не имела бы ника­кого отношения к искомому нами забытому представле­нию. Правда, возникающая у больного мысль не может быть идентична с забытым представлением — это впол­не объясняется душевным состоянием больного. В боль­ном во время лечения действуют две силы одна против другой: с одной стороны, его сознательное стремление вспомнить забытое, с другой стороны, знакомое нам сопротивление, которое препятствует вытесненному или его продуктам вернуться в сознание. Если это сопротив­ление равняется нулю или очень незначительно, то за­бытое без всякого искажения возникает в сознании; ес­ли же сопротивление значительно, то следует признать, что вытесненное искажается тем сильнее, чем сильнее направленное против него сопротивление. Та мысль, ко­торая возникает у больного, сама образуется так же, как симптом; это новый, искусственный, эфемерный заместитель вытесненного. Чем сильнее искажение под влиянием сопротивления, тем меньше сходства между возникающей мыслью — заместителем вытесненного и самим вытесненным. Тем не менее эта мысль должна иметь хоть какое-нибудь сходство с искомым в силу того, что она имеет то же происхождение, как и симп­том. Если сопротивление не слишком уже интенсивно, то по этой мысли можно узнать искомое. Случайная мысль должна относиться к вытесненной мысли как намек. По­добное отношение существует при передаче мыслей в непрямой речи.

Мы знаем в области нормальной душевной жизни слу­чай, когда аналогичное описанному положение дает по­добный же результат. Такой случай — это острота. Бла­годаря проблемам психоаналитической техники я был принужден заняться техникой построения острот. Я объ­ясню вам одну английскую остроту.

Это следующий анекдот¹⁰: двум не очень-то щепе­тильным дельцам удалось рядом очень смелых предпри­ятий создать себе большое состояние, после чего их стрем­ление было направлено к тому, чтобы войти в высшее общество. Среди прочего им казалось вполне целесооб­разным заказать свои портреты самому дорогому и зна­менитому художнику, появление произведений которо­го считалось событием. На большом вечере эти драго­ценные портреты были показаны впервые. Хозяева подвели весьма влиятельного критика и знатока искусства к стене, на которой висели оба портрета, рассчитывая услышать от него мнение, полное одобрения и удивления. Критик долго смотрел на портреты, потом показал головой, как будто ему чего-то не хватает, и спросил только, указы­вая на свободное место между двумя портретами: «And where is the Saviour?» Я вижу, вы смеетесь этой пре­красной остроте, построение которой мы постараемся теперь понять. Мы догадываемся, что знаток искусства хотел сказать: вы — пара разбойников, подобно тем, среди которых был распят на кресте Спаситель. Но он этого не говорит, а вместо этого говорит другое, что сначала кажется совершенно не подходящим и не отно­сящимся к случаю, хотя мы тотчас же узнаем в его словах намек на то неодобрительное мнение, которое ему хотелось бы высказать. Этот намек представляет со­бой настоящего заместителя того мнения, которое он хотел бы высказать. Конечно, трудно надеяться найти при остротах все те отношения, которые мы предпола­гаем при происхождении случайных мыслей, но мы хо­тим только указать на идентичность мотивировки ост­роты и случайной мысли. Почему наш критик не гово­рит двум разбойникам прямо то, что он хочет сказать? Потому что наряду с его желанием сказать это прямо у него есть весьма основательные мотивы против этого. Небезопасно оскорблять людей, у которых находишься в гостях и которые располагают здоровыми кулаками многочисленной дворни. Легко можно испытать судьбу, подобную той, о которой я говорил в предыдущей лек­ции, приводя аналогию вытеснению. Поэтому критик высказывает свое неодобрительное мнение не прямо, а в искаженном виде, как «намек с пропуском». Эта же самая констелляция служит, по нашему мнению, при­чиной того, что пациент вместо забытого искомого про­дуцирует более или менее искаженного заместителя.

Вполне целесообразно называть группу представле­ний, связанных одним аффектом, «комплексом», по при­меру Цюрихской школы (Bleuler, Jung и др.). Итак, мы видим, что, исходя в наших поисках комплекса от той последней мысли, которую высказывает наш больной, мы можем надеяться найти искомый комплекс, если больной дает в наше распоряжение достаточное количе­ство своих мыслей. Поэтому мы предоставляем больно­му говорить все, что он хочет, и твердо придерживаем­ся того предположения, что ему может прийти в голову только то, что, хотя и не прямо, зависит от искомого комплекса. Если вам этот путь отыскания кажется слишком сложным, то я могу вас по крайней мере уверить, что это — единственно возможный путь.

При выполнении вашей задачи вам часто мешает то обстоятельство, что больной иногда замолкает, замина­ется и начинает утверждать, что он не знает, что ска­зать, что ему вообще ничего не приходит на ум. Если бы это было действительно так и больной был прав, то наш метод опять оказался бы недостаточным. Однако более тонкое наблюдение показывает, что подобного отказа со стороны мыслей никогда и не бывает на самом деле. Все это объясняется только тем, что больной удерживает или устраняет пришедшую ему в голову мысль под влиянием сопротивления, которое при этом маскируется в различ­ные критические суждения о ценности мысли. Мы защи­щаемся от этого, предсказывая больному возможность подобного случая и требуя от него, чтобы он не крити­ковал своих мыслей. Он должен все говорить, совершен­но отказавшись от подобной критической выборки, все, что приходит ему в голову, даже если он считает это неправильным, не относящимся к делу, бессмысленным, и особенно в том случае, если ему неприятно занимать свое мышление подобной мыслью. Следуя этому прави­лу, мы обеспечиваем себя материалом, который наведет нас на след вытесненных комплексов.

Этот материал из мыслей, которые больной не ценит и отбрасывает от себя, если он находится под влиянием сопротивления, а не врача, представляет собой для пси­хоаналитика руду, из которой он с помощью простого искусства толкования может извлечь драгоценный ме­талл. Если вы хотите получить от больного быстрое пред­варительное сведение о его комплексах, не входя еще в их взаимоотношения, вы можете воспользоваться для этого ассоциативным экспериментом в том виде, как он выработан Jung'oм¹¹ и его учениками. Этот метод да­ет психоаналитикам столько же, сколько качественный анализ химику; при лечении невротиков мы можем обой­тись без него, но он необходим для объективной демон­страции комплексов, а также при исследовании психо­зов, том исследовании, которое с большим успехом на­чато Цюрихской школой.

Обработка мыслей, которые возникают у больного, если он исполняет основное правило психоанализа, не представляет собой единственного нашего технического средства для исследования бессознательного. Этой же це­ли служат два других мероприятия: толкование снов больного и пользование его дефектными поступками (промахами).

Должен вам сознаться, мои уважаемые слушатели, что я долго сомневался, не должен ли я лучше вместо этого сжатого обзора всей области психоанализа дать вам подробное изложение снотолкования¹². Субъектив­ный и, сказалось бы, второстепенный мотив удержал меня от этого. Мне казалось почти неприличным высту­пать в этой стране, посвящающей свои силы практиче­ским целям снотолкователей, прежде чем вы узнаете, какое значение может иметь это устарелое и осмеянное искусство. Снотолкование есть via Regia к познанию бес­сознательного, самое верное основание психоанализа и та область, в которой всякий работник должен полу­чить свою убежденность и свое образование. Когда меня спрашивают, как можно сделаться психоаналитиком, я всегда отвечаю: с помощью изучения своих собствен­ных снов. С верным тактом все противники психоанали­за избегали до сих пор оценки снотолкования или отде­лывались от этого вопроса несколькими незначитель­ными сомнениями. Если же вы, наоборот, в состоянии подробно заняться проблемами сновидений, то те ново­сти, с которыми вы встретитесь при психоанализе, не будут представлять для вас никаких затруднений.

Не забывайте того, что наши ночные продукции сно­видений представляют собой, с одной стороны, самое большое внешнее сходство и внутреннее сродство с сим­птомами душевной болезни, с другой стороны, вполне совместимы с нашей здоровой бодрственной жизнью. Нет ничего абсурдного в том утверждении, что тот, кто не понимает снов, т. е. нормальных галлюцинаций, бре­довых идей и изменений характера, а только им удив­ляется, тот не может иметь ни малейшей претензии по­нимать ненормальные проявления болезненных душев­ных состояний иначе, как на уровень публики. К этой публике вы спокойно можете теперь причислить почти всех психиатров. Последуйте теперь за мной в быстром поверхностном обзоре проблем сновидений.

Обыкновенно, просыпаясь, мы так же свысока от­носимся к нашим сновидениям, как больной к своим случайным мыслям, нужным для психоаналитика. Мы отстраняем от себя наши сновидения, забывая их обык­новенно быстро и совершенно. Наша низкая оценка снов зависит от странного характера даже тех снови­дений, которые не бессмысленны и не запутаны, а также от явной абсурдности и бессмысленности ос­тальных. Наше отвращение зависит от иногда необузданных бесстыдных и безнравственных стремлений, ко­торые проявляются в некоторых сновидениях. В древ­ности, как известно, к снам не относились с таким презрением. Низшие слои нашего населения и теперь еще не позволяют совратить себя с истинного пути в отношении толкования сновидений и ожидают от снов, как и древние, раскрытия будущего.

Должен признаться, что я не имею ни малейшей по­требности в мистических предпосылках для пополнения пробелов в наших современных заданиях, и потому я не мог найти ничего такого, что могло бы подтвердить про­роческое значение снов. Относительно сновидений можно сказать много другого, также достаточно удивительного.

Прежде всего не все сновидения так уж чужды нам, непонятны и запутаны. Если вы займетесь сновидения­ми маленьких детей, начиная с полутора лет, то вы убедитесь, что они просто и легко поддаются объясне­нию. Маленький ребенок всегда видит во сне исполне­ние желаний, которые возникли накануне днем и не нашли себе удовлетворения. Детские сны не нуждаются ни в каком толковании, чтобы найти их простое объяс­нение, нужно только осведомиться о переживаниях ре­бенка в день перед сновидением (Traumtag). Конечно, самым удовлетворительным разрешением проблемы снов было бы такое же положение относительно сновидений взрослых, если бы их сны не отличались от снов детей и представляли бы собой исполнение тех желаний, ко­торые возникли в течение последнего дня. Но и на са­мом деле это так; затруднения, препятствующие такому толкованию, могут быть устранены постепенно, шаг за шагом, при глубоко идущем анализе.

Первое и самое важное сомнение заключается в том, что сновидения взрослых обычно непонятны по своему содержанию, причем меньше всего содержание сна ука­зывает на исполнение желаний. Ответ на это сомнение таков: сновидения потерпели искажение; психический процесс, лежащий в их основе, должен был бы полу­чить совсем другое словесное выражение. Вы должны яв­ное содержание сна, которое вы туманно вспоминаете утром и с трудом, на первый взгляд произвольно, ста­раетесь выразить в словах, различать от скрытых мыслей сновидения, которые существуют в области психологи­ческого бессознательного. Это искажение сновидений есть тот же самый процесс, с которым вы познакомились при исследовании образования истерических симптомов. Он указывает на то, что при образовании снов имеет место та же борьба душевных сил, как и при образова­нии симптомов. Явное содержание сновидений есть ис­каженный заместитель бессознательных мыслей, и это самое искажение есть дело обороняющих сил «я», т. е. тех сопротивлений, которые в бодрственном состоянии во­обще не допускают вытесненные желания бессознатель­ного в область сознания. Во время же ослабления созна­ния в сонном состоянии эти сопротивления все-таки на­столько сильны, что обусловливают замаскирование бессознательных мыслей. Видящий сон благодаря этому так же мало узнает его смысл, как истеричный — взаи­моотношение и значение своих симптомов.