Аметист

Память царственной руки.

Случевский

У председателя парижского совета депутатов Шарля Флоке на парадном обеде Карно с женой, министры, дипломатический корпус.

Флоке коренаст и вертляв, с седыми бакенбардами.

За шампанским зашла беседа о том, что в Берлине и Вене обнародована Австро-Германская конвенция; что Бисмарк провозгласил: мы, немцы, ничего не боимся, кроме Бога; что папа Лев Тринадцатый ко дню юбилея получил несметные груды подношений, но наотрез отказался принять дары от Гумберта, итальянского короля.

Дипломаты грациозно улыбались. Но когда испанский атташе нечаянно напомнил о письме первосвященника римского к русскому Царю, улыбки вдруг исказились.

Кто поверит? Карно некрещен: ни церковь, ни папа над ним не имеют власти. А знает ли об этом народ?

За ликерами кто-то рассказал, что маркиз де Бретоль, глава монархистов, опять гостил в Лондоне у графа Парижского.

Улыбнулся на это один лишь Карно; его улыбка понятна: если на троне Людовика Святого некрещеный президент, что может значить монархическая партия?

А когда упомянуто было, что граф Парижский осыпает золотом своих приверженцев, улыбнулся только Флоке.

И эту улыбку легко объяснить: как раз накануне обещано им Панамской компании полмиллиона франков.

Речь зашла и о том, что болгарский князь Фердинанд получил от султана Абдул-Гамида черкешенку: варить князю турецкий кофе.

И о том, что известным философом Гартманом составлена новая карта германской империи на случай войны с Россией.

Министры посмеивались сдержанно. Но что-то принудило смех умолкнуть.

Быть может, припомнились царские слова: за Болгарию я не пожертвую ни одним солдатом.

Или отзыв Гладстона о русском Царе: его нельзя не любить; такие монархи теперь немыслимы: ни единой темной тени в венце его.

Да и кому в Европе не известна честность Александра Третьего, неумолимая, строгая, щепетильная? На ней основана вся русская политика. Никогда, даже в детстве, даже в шутку не мог он солгать.

Евангелический союз представил адрес Царю: да упразднится в России власть православной Церкви; да разрешит самодержавный монарх своим подданным свободно менять религию.

Твердый и ясный отказ союзу на днях отправлен обер-прокурором Святейшего Синода Константином Павловичем^* Победоносцевым.

Память его да будет с похвалой.

Продолговатое бритое лицо обер-прокурора всегда невозмутимо; в кожаной оправе очки на спокойных глазах; черный сюртук застегнут.

Он москвич, сын профессора, ученый правовед. В Хлебном переулке родительское гнездо; два крошечных ветхих флигеля.

Часто навещает Москву Константин Петрович. Поутру из Славянского базара пешком в Хлебный. В сенях старый дворник снимает с барина медвежью шубу, дворничиха приносит самовар. И ходит всесильный министр по убогим горенкам, вспоминая детство; смотрит на истлевшие обои, на черные портреты, на дряхлый клавесин.

Все проходит, но ничто не исчезает.

В Российском царстве сорок пять тысяч церквей и семьсот соборов; пятьдесят тысяч священников. Недавно Синод воспретил духовенству брать деньги за исповедь и причастие, совершать литургию в орденах, допускать надгробные речи в храмах.

Землетрясение в Верном: толчки и подземный гул.

Вся царская фамилия в Александрийском театре на бенефисе Сазонова: комедия «Испорченная жизнь» и водевиль «Сорванец». Победоносцев с супругой бывают только в балете.

По всей России празднуют рождение Государя: ему сорок четвертый год. В тот год скончался в Берлине девяностолетний император Вильгельм; на погребение выехал Наследник.

— Насильно мил не будешь, — сказал Государь, узнав, что в Болгарии казнят руссофилов смертью.

В этом месяце днем больше: високосный год.

Да святится имя Твое.

Глава третья

АЛМАЗ

Вы, тени славные, встаете ли опять?

Князь Цертелев

Наследник в Берлине встречен кронпринцем Вильгельмом; с вокзала вдвоем в собор.

На траурном катафалке усопший император; благодушие на старческих чертах. С трех сторон три гигантских канделябра; регалии, оружие, ордена, рыцарский шлем и корона.

Наследник целует руку почившего прадеда, склоняет колена, молится. Из собора в дом русского посольства.

Адъютант Наследника — Преображенский поручик граф Карл фон Эгерт приходится племянником имперскому канцлеру князю Бисмарку.

Князь в кабинете читает «Новое Время»; два дога у ног его. Смеясь, заговорил с племянником по-русски, велел подать самовар.

— В России, я знаю, меня не особенно любят, я же люблю все русское.

На женственно-нежной руке железного канцлера перстень с русской надписью: «ничего».

Наследник и кронпринц между собою на «ты».

На бульваре взял Эгерта под руку брюнет в голубых очках.

— Время летит, и я буду краток. Царь хочет женить Наследника.

Германские принцессы ему не по нраву, а у главы Орлеанского дома есть дочь. К осени граф Парижский будет королем.

— С кем имею честь говорить?

Я генерал Буланже. Вы понимаете, что значит для Франции дружба с Россией?

— Понимаю и ценю вашу мысль. Что должен я сделать?

— Попытаться внушить ее Наследнику.

Перед обедом царственный гость принимал визиты. Австрийский эрцгерцог Рудольф и Эдуард, принц Уэльский, явились вместе.

Рудольф в венгерском белом с бобровой опушкой доломане; глаза зеленые, волчьи; густая борода. У Эдуарда добродушные приемы веселого малого; красный английский мундир выдает его рыхлую полноту.

Явно тяготеет над Рудольфом карающая десница. Горе Габсбургу, познавшему страсть! И отзывается кафешантанными мотивами смех Эдуарда. В юные годы брал он на яхту десяток красавиц, две бочки вина, корзину сигар и не спешил поднять якорь.

Это Эдуард научил Рудольфа разбавлять шампанское коньяком.

«Власть тьмы», с успехом шедшая в Париже, бурно освистана брюссельцами. «Разумеется, сударь», — ответил бельгийский король Леопольд какому-то блузнику на громкий возглас: «Да здравствуют рабочие!»

Генерал Буланже уволен от службы; в члены парламента его избрали огромным большинством.

Сильное землетрясение в Ташкенте: лопались стены; рамы и двери трещали; собаки лаяли; в клетках кричали и бились птицы.

Бал в Зимнем дворце. Певучие вальсы Штрауса сменяются рьяными польками; вот загремела кадриль. Государыня, грациозная, стройная как подросток, танцует то с чернобровым князем Сандро Долгоруким, то с жизнерадостным турецким послом. Темноглазый, в гусарском мундире, Наследник теряется в толпе.

На масленице Государь читал Барсукова «Жизнь и труды Погодина»; в Академии художеств на выставке выбрал для Русского музея ряд картин. Навестив больного историка Бестужева-Рюмина, положил под подушку ему денежный пакет: приказываю вам лечиться за границей.

Любит Государь в хорошую погоду смотреть из окна на Невский, кататься по Дворцовому пруду на коньках.

Ровно год назад раскрыт был заговор цареубийц. Узнав об этом, Государыня упала в обморок. Государь, приведя ее в чувство, сказал: «Я готов. Свой долг я исполню, а там будь, что будет».

По всей России празднуют Благовещенье. Царевне Ксении сегодня тринадцать лет. Незадолго до того, как ей родиться, Государь смертельно заболел. Молитвы Государыни услышала блаженная Ксения, явилась во сне: утешься, супруг не умрет, а у тебя будет дочь. И Государыня дала новорожденной имя в честь блаженной.

Министр иностранных дел Гирс представил к ордену Ротшильда. «Хорошо, но в последний раз для жида»,— ответил Государь.

В тот день в Петербурге скончался писатель Гаршин.

Еще мальчиком Гаршин, отринув свет разума, положился на рассудок. И тотчас забился в сетях его, как птица в силке.

Думал Гаршин: можно любить человека, не зная Бога. От искушений помощи просил не у Христа, а у доктора.

Отвращался от Животворящих Тайн Христовых, не верил им; верил в пилюли и бром.

Не в церковь шел, а в редакцию.

И вывел его дьявол на лестницу: бросайся.

Ответить Гаршин не сумел.

Да воскреснет Бог.

Глава четвертая

САПФИР

В том царская его заслуга пред Россией,

Что царь, он верил сам в устои вековые,

На коих зиждется Российская земля.

А.Майков

Царское семейство в Гатчине.

Дворец екатерининских времен; два озера, парк; на озерах лебединые стаи, в парке зверинец.

На антресолях рукой достать потолок. Семейные снимки, скромная мебель, пианино.

Ясный весенний день.

Государь в кабинете за письменным столом; на нем сюртук с аксельбантом. На креслах изящный в серой тужурке Наследник; как он невзрачен подле мощного отца!

— Читал ты, что пишут за границей? Когда Буланже явился в заседание парламента, стражу в Бурбонском дворце пришлось утроить. Целая армия стояла под ружьем. Это в так называемой свободной стране. А взятки? Во Франции все можно купить. Граф Парижский думает, что монархия водворит порядок. Поздно. Монархию нельзя навязать народу, воспитанному вне Церкви. Царство земное, как и Божие, созидается в сердцах.

Государь помолчал, поиграл аксельбантом, потупился.

— Поддержать французского короля наш долг, но кто этот король? Внук буржуазного Людовика-Филиппа. Да, Буланже покуда за него, но он же и за принца Бонапарта. А будет нужно, обоих продаст.

Наводнением затоплен весь Тобольск.

В тот день Государь пожаловал щедрую премию вдове Миклухи-Маклая; другой путешественник, Пржевальский, произведен в генералы. Сердцу Государя близки поэты, художники, ученые. Еще в юности любил он беседовать с Аксаковым, Буслаевым, Соловьевым, Забелиным, Гротом; поощрял таланты Васнецова, Репина, Сурикова, Крамского. Из актеров отмечены им Сазонов, Горбунов, Медведева, Ермолова, Ленский, певец Хохлов. В Эрмитажном театре собираются ставить «Царя Бориса» с участием Наследника и великих князей. Назначая Островского директором театров в Москве, Государь сказал: «Меня вы, надеюсь, знаете, а я с вами давно знаком». В генеральских чинах поэты Полонский и Майков, беллетрист Григорович, философ Страхов, химик Менделеев, живописцы Айвазовский и Боголюбов, композитор Рубинштейн, историки Ключевский, Иловайский и Бартенев. «Я учился истории по вашим учебникам»,— сказал Государь Иловайскому. Тайным советником скончался Катков. Фету пожалован орден Анны, Гончарову роскошная чернильница; недавно творец «Обрыва» поднес Государю собрание своих трудов. Чайковский получил пожизненную пенсию; Балакирев назначен директором придворной капеллы. Последнему декабристу престарелому Муравьеву-Апостолу возвращены все права и знаки отличия; государственный преступник Лев Тихомиров отечески прощен. По всей России пронеслись слова старообрядцев Государю: нам в твоих новизнах старина наша слышится. В звании камергеров и камер-юнкеров Высочайшего двора поэты Случевский, граф Голенищев-Кутузов, князь Ухтомский, граф Бутурлин, Павел Козлов, Владимир Мятлев, Всеволод Соловьев.

Рука дающего не оскудеет.

Пятьдесят лифляндских пасторов предано уголовному суду за совращение православных латышей.

Московский медик, профессор Захарьин, пожертвовал на церковноприходские школы миллион.

А в Татевской средней школе у Сергея Александровича Рачинского кончилась предпраздничная уборка. Теплится лампадка перед киотом. На иконах, на портрете Государя вышитые полотенца; на столах куличи, пасхи, крашеные яйца. И Рачинский, и школьники в белых, с красными узорами, рубашках. Полночь. Яркая церковь переполнена. Ударил колокол. С трудом пробирается крестный ход сквозь праздничную толпу. «Воскресение Твое Христе Спасе ангели поют на небесех». — «Христос Воскресе!» — «Воистину Воскресе!»

В Ташкенте за одну пасхальную неделю разошлось без остатка евангелие на киргизском языке.

Пятидесятилетний юбилей Аполлона Николаевича Майкова. Скромную квартиру на Садовой против Юсупова сада с утра осаждают поздравители. Лично заехал к маститому парнасцу поэт К.Р.; от Победоносцева письмо.

Зал Литературно-драматического общества весь в цветах; на сцене бюст Майкова. Среди гостей министр народного просвещения Делянов, министр финансов Вышнеградский, морской министр Шестаков. Художники, генералы, литераторы, сановники, ученые, актеры, благоухающая гирлянда нарядных дам. А вот и Майков: он невысок, сухощав, на прозрачных глазах очки; с ним неуклюжий, длинный, на костыле, Полонский и председатель общества Исаков. При взрывах рукоплесканий все трое уселись на эстраде.

Майков не умеет улыбаться: он вечно серьезен.

Праздник открылся сообщением от графа Толстого, министра внутренних дел. Государь во уважение заслуг юбиляра пожаловал ему чин тайного советника с удвоенной пенсией.

Гимн и громовое ура.

Граф Голенищев-Кутузов читает юбилейные стихи К.Р. и Фета. Ряд поэтов произносит стихотворные приветствия. Оглашается письмо Гончарова к ученику-юбиляру; в письме пожелания достигнуть глубоких пределов жизни.

Сам Майков прочитал перед гостями новую поэму «Брингильда». Аплодисменты, пауза, робкий вопрос юной дамы: «Ах, Аполлон Николаевич, неужели и весну, и сенокос, и ласточек сочинили вы?» — «Я, дорогая, я»,— растроганно отвечает певец «Рыбной ловли». И мгновенно ожили в памяти летнее утро, изумрудный камыш над розовым озером, удочки, лодка, круги по воде от плеснувшей рыбы.

Слава Тебе, показавшему нам свет.

Глава пятая