Новое искушение

В этот раз — печенье.

Только черствое.

Это были Kipferl,[17]оставшиеся от Рождества, и они простояли на столе по меньшей мере две недели. Нижние — как прибитые к блюду подковки, обмазанные сахарной глазурью. На них вязким холмиком высились остальные. Лизель учуяла печенье, едва ухватившись за край подоконника. Комната со вкусом сахара и теста — и тысяч страниц.

Никакой записки не было, но Лизель быстро смекнула, что за этим опять стоит Ильза Герман, а печенье, конечно, вряд ли могло дожидаться там кого-то другого. Лизель вернулась к окну и сквозь щель просунула шепот. Имя шепота было Руди.

В тот день они пришли пешком — ехать на велосипедах было слишком скользко. Руди стоял под окном на карауле. На оклик Лизель над подоконником возникло его лицо, и девочка подала ему блюдо. Уговаривать Руди Штайнера не пришлось.

Взглядом своим он уже пировал, но все же задал несколько вопросов:

— А еще что-нибудь есть? Молоко?

— Что?

— Молоко, — повторил Руди, уже чуть громче. Если он и уловил в голосе Лизель оскорбленную ноту, то никак этого не выдал.

Над ним снова взошло лицо книжной воришки.

— Ты что, дурак? Дай мне спокойно стащить книгу!

— Да ясно… Я просто говорю, что…

Лизель двинулась к дальней полке, скользнула за письменный стол. В верхнем ящике нашла бумагу и ручку, написала «Спасибо» и оставила записку на столе.

Справа от нее с полки выступала книга — торчала костью. Темные буквы едва ли не как шрамы тянулись по бледному корешку. «Die Letzte Menschliche Fremde» — «Последний человеческий чужак». Книга тихо шепнула что-то, когда Лизель потянула ее с полки. Просыпалась пыль.

У окна, когда девочка уже собиралась выскользнуть прочь, дверь библиотеки скрипнула.

Лизель уже вскинула колено, а ее преступная рука легла на оконный переплет. Оглянувшись на звук, она увидела жену бургомистра в новеньком халате и шлепанцах. Нагрудный карман халата украшала вышитая свастика. Пропаганда добралась уже до ванных.

Они посмотрели друг на друга.

Лизель повела взглядом на грудь Ильзы Герман и вскинула руку.

— Heil Hitler.

Она уже собиралась улизнуть, когда ей в голову пришла вдруг одна мысль.

Печенье.

Стояло тут не одну неделю.

Это значит, что, если в библиотеке бывал сам бургомистр, он, конечно, видел и печенье. И наверное, спросил, для чего оно тут. Или — как только Лизель это подумала, ее затопила какая-то странная радость — может, это была вовсе не библиотека бургомистра, а ее библиотека. Ильзы Герман.

Девочка не понимала, отчего это важно, но ей понравилось, что комната, полная книг, принадлежит бургомистровой жене. Ведь эта женщина и привела сюда Лизель в первый раз, впервые открыла ей — причем буквально — окно. Вот так много лучше. Так все сходится.

И прежде чем двинуться с места, Лизель, ставя все на место, спросила:

— Это ваша комната, правда?

Жена бургомистра подобралась.

— Когда-то мы читали здесь с сыном. А потом…

Лизель потрогала рукой воздух у себя за спиной. Увидела мальчика и его мать, которые читают на полу, и малыш тычет пальцем в картинки и слова. Потом она увидела войну под окном.

— Я знаю.

Снаружи вошло восклицание.

— Что ты сказала?

Лизель резким шепотом ответила через плечо:

— Молчи, свинух, и следи за улицей. — А Ильзе Герман она плавно протянула другие слова. — Так, значит, все эти книги…

— В основном — мои. Некоторые — мужа, некоторые были сына, как ты знаешь.

Теперь смущение возникло со стороны Лизель. У нее вспыхнули щеки.

— Я всегда думала, что это комната бургомистра.

— Почему? — Женщина как будто удивилась.

Лизель заметила, что на носках тапочек у нее тоже свастики.

— Ну, он же бургомистр. Я думала, он много читает.

Женщина сунула руки в карманы халата.

— В последнее время эта комната полезнее всего была для тебя.

— Вы читали вот это? — Лизель протянула «Последнего человеческого чужака».

Женщина присмотрелась к заглавию.

— Читала, да.

— Интересно?

— Ничего.

Лизель не терпелось сбежать, но вместе с тем она понимала, что, как никогда, должна задержаться. Открыла рот, но доступных и слишком быстрых слов было слишком много. Раз за разом девочка пробовала ухватить какое-нибудь, но бургомистрова жена взяла инициативу на себя.

Она увидела за окном лицо Руди, а точнее — его пламенные волосы.

— Наверное, тебе пора, — сказала она. — Он тебя заждался.

По пути домой они ели.

— Там точно ничего больше не было? — спросил Руди. — Поди было.

— Нам и с этим уже повезло. — Лизель внимательно посмотрела на подарок в руках у Руди. — Скажи честно. Ел, пока я была там?

Руди возмутился:

— Эй, это же ты вор тут, а не я.

— Не бреши, свинух, у тебя сахар на губе.

В панике Руди перехватил блюдо одной рукой, а другой испуганно отер губы.

— Ни одного не съел, клянусь.

Половина печенья исчезла еще до того, как вышли на мост, а остатком они поделились на Химмель-штрассе с Томми Мюллером.

Когда всё доели, остался только один вопрос, и его задал Руди.

— Что будем делать с этим чертовым блюдом?