Організаційно-економічна частина дипломного проекту

А он похож на собственную тень,

На призрак тени.

Джон Форд. Разбитое сердце [134]

На экзамен по французскому я не явился – как вы понимаете, огнестрельное ранение в живот вряд ли можно было назвать недостаточно уважительной причиной.

Хирург потом сказал, что мне повезло: пуля прошла навылет, из внутренних органов пострадал только тонкий кишечник, да и то не слишком серьезно. «Скорая» рассекала еще не остывший воздух таинственной летней ночи, пятна фонарей в облачках мошкары мелькали все быстрее, а я лежал, вцепившись в носилки, и думал: неужели это оно и есть, неужели вот так ускоряется жизнь перед смертью? Обильное кровотечение. Головокружение и слабость. Помню, еще я подумал, что это даже забавно – мчаться в преисподнюю по туннелю, освещенному огнями «Шел» и «Бургер‑кинга». Сопровождавший меня санитар – лопоухий паренек с пробивающимися усиками – видел пулевое ранение впервые и не переставал допытываться, что я чувствую: тупую боль или острую? ноющую или жгучую? Описать ему толком свои ощущения я, конечно, не мог, но меня посетила смутная мысль, что это похоже на первый раз, когда я напился или переспал с девушкой: не совсем то, чего ожидал, но после понимаешь, что иначе быть просто не могло. Неоновые вывески одна за другой: «Мотель 6», «Дейри‑куин», «Мотор‑инн»… Их яркий холодный свет почему‑то наполнял меня невыносимой тоской.

Генри, конечно, умер – после двух выстрелов в голову вариантов в общем‑то не было. Смерть наступила, однако, только через двенадцать часов. (Передаю эти факты с чужих слов, сам я тогда лежал в забытьи.) Врачи были изумлены – от таких ран, утверждали они, большинство людей скончались бы мгновенно. Я часто задавался вопросом, означало ли это, что он не хотел умирать, а если да, то зачем застрелился? На тот момент ситуация действительно выглядела мрачновато, но, думаю, с течением времени жизнь бы, так или иначе, наладилась. Сомневаюсь, что им двигало отчаяние или страх. Уверен, что подкосило его бегство Джулиана. Мне кажется, ему нужно было любой ценой доказать нам и самому себе, что долг, благочестие, преданность, самопожертвование – все те монументально‑высокие принципы, которые преподавал нам Джулиан, – это не пустой звук. Я помню, с каким выражением он поднес к виску пистолет: его черты светились экстатической сосредоточенностью, предвкушением триумфа. Он был похож на пловца, готовящегося прыгнуть с вышки: глаза закрыты, тело собрано в ожидании полета.

На самом деле я часто вспоминаю его лицо в тот момент, и это воспоминание почему‑то влечет за собой другие, никак с ним не связанные: о том, как я впервые увидел березу, о том, как в последний раз видел Джулиана, о том, как старательно вывел свое первое предложение на греческом. Χαλεπά τά καλά. Прекрасное – трудно.[135]

Сразу скажу, что Хэмпден я закончил – с дипломом бакалавра английской литературы. Выйдя из больницы с перебинтованным брюхом, я сразу отправился в Нью‑Йорк. Повязка, которую мне надлежало носить еще некоторое время, была хорошо заметна под рубашкой и, должно быть, вызывала вполне определенные ассоциации: «Н‑да… Вы уверены, что прибыли по нужному адресу? – шутливо изрек профессор, оглядывая меня. – Как‑никак это Бруклин‑Хайтс, а вам, очевидно, нужно в Бенсонхерст».[136]Большую часть лета я провел в шезлонге на плоской крыше – покуривая сигареты, пытаясь читать Пруста, размышляя о времени и смерти, праздности и красоте. Рана зажила, оставив на животе темную отметину. В сентябре я влился в ряды студентов английского отделения. В том году выдалась поистине роскошная осень, никогда потом я уже не видел такого кристального неба, таких великолепных красок листопада. Соученики бросали на меня сочувственные взгляды, перешептывались за моей спиной. Ни Фрэнсис, ни близнецы в колледж не вернулись.

Версия происшествия в «Альбемарле» сложилась сама собой: молодой человек задумал самоубийство, его друг, попытавшийся отнять оружие, был ранен, но не сумел предотвратить беду. Сначала эта трактовка показалась мне несправедливой по отношению к Генри, однако потом я счел ее удачной во всех смыслах. Для него это все уже не имело никакого значения, а мне было приятно сознавать, что из незадачливого ротозея я вдруг превратился в бесстрашного героя, – хотя, конечно, я не питаю иллюзий насчет того, какую из этих двух ролей играю в жизни.

Хоронили Генри в Сент‑Луисе. Из всех нас туда поехал только Фрэнсис. В день похорон (любопытно, что состоялись они в тот самый день, на который было назначено судебное слушание) Камилла сопровождала Чарльза в Виргинию, а я валялся в бреду, снова и снова наблюдая за тем, как расползается красное пятно на моей рубашке и катится по полу опрокинутый бокал.

Накануне меня навестила мать Генри – видимо, зайдя ко мне прямо из морга, где лежало тело ее сына. К сожалению, мои воспоминания о ее визите расплывчаты – красивая темноволосая дама с синими, как у Генри, глазами держала меня за руку и, кажется, за что‑то благодарила. В палату вошли врач и две медсестры, а потом появился и Генри в перепачканной землей одежде садовода.

Только когда я выписывался и нашел среди своих вещей ключи от машины, я припомнил кое‑что из того, что она говорила. Разбирая бумаги сына, она обнаружила, что перед смертью он начал переводить автомобиль на мое имя. (Это столь хорошо увязывалось с официальной версией – собравшись свести счеты с жизнью, юноша принялся раздавать ценности друзьям, – что никому, даже полиции, не пришло в голову сопоставить эту щедрость с тем, что Генри грозила конфискация машины.) Теперь БМВ принадлежал мне. Она выбрала эту модель сама, ему в подарок на девятнадцать лет, продать ее у нее не поднимется рука, но видеть ее она тоже не в силах. Это она и пыталась объяснить, тихонько плача у моего изголовья, в то время как не замеченный медперсоналом Генри подошел к окну и, нахмурившись при виде вазы с растрепанным букетом, стал приводить цветы в порядок.

Наверное, было бы естественно ожидать, что Фрэнсис, близнецы и я станем поддерживать более или менее прочную связь. Однако смерть Генри словно отсекла объединявшее нас прошлое, и очень скоро мы начали терять друг друга из виду.

За все лето, которое я провел в Бруклине, а Фрэнсис – на Манхэттене, мы раз пять созвонились и дважды встретились – оба раза, по его настоянию, в Верхнем Ист‑Сайде, в баре на первом этаже дома, где располагалась квартира его матушки. Он заявил, что не любит гулять по городу: стоит отойти на пару кварталов от дома, как начинает казаться, что люди готовы его затоптать, а здания – обрушиться ему на голову. Разговор не клеился. Фрэнсис сказал, что очень много читает; нервно двигая по столу пепельницу, сообщил, что вроде бы нашел приличного врача. Посетители бара здоровались с ним как со старым знакомым.

Близнецы остались у бабушки в Виргинии. Камилла два раза позвонила справиться о моем здоровье, прислала три открытки. В октябре я получил от нее письмо, где говорилось, что Чарльз бросил пить и уже месяц не берет в рот ни капли. Еще одна открытка пришла к Рождеству (Чарльз не упоминался), следующая – в феврале, ко дню рождения. Потом, очень долгое время, – ни весточки.

Общение ненадолго возобновилось с приближением даты моего выпуска. «Кто бы мог подумать, что ты единственный из всех нас закончишь Хэмпден!» – писал Фрэнсис. Камилла от всей души поздравляла меня с успехом. Оба выразили желание приехать на церемонию вручения дипломов, но дальше разговоров дело не пошло.

На последнем курсе я начал встречаться с Софи и в конце осеннего семестра перебрался к ней. Она снимала квартиру на Уотер‑стрит, совсем рядом с домом, где раньше жил Генри. В садике дичали посаженные им розы («мадам Исаак Перейр» действительно восхитительно пахла малиной; жаль, что Генри так и не увидел ее в цвету), боксер, переживший его фармакологический эксперимент, облаивал меня всякий раз, как я проходил мимо. После окончания колледжа Софи ждала работа в одной из лос‑анджелесских танцевальных трупп. Мы думали, между нами любовь, в воздухе витали мысли о свадьбе. Презрев предупреждающие сигналы подсознания (мои сны полнились снайперскими пулями, взорванными автомобилями, оскаленными мордами диких псов), я ограничил поиск подходящей магистратуры колледжами в Южной Калифорнии.

Мы с Софи расстались меньше чем через полгода после переезда. Я слишком замкнут, утверждала она, никогда нельзя понять, что у меня на уме, а по утрам я, бывает, просыпаюсь с таким взглядом, что ей просто страшно.

Я проводил дни в библиотеке, читая драматургов эпохи короля Якова I. То, что я остановил свой выбор на этом периоде, многим казалось странным, но меня это не смущало. Уэбстер и Мидлтон, Тернер и Форд – мне был по вкусу мир, в котором жили их персонажи: мир, освещенный не солнцем, а предательским пламенем свечей, мир, где невинность всегда оказывалась попранной, а злодеяние – ненаказанным. Меня притягивали уже сами названия пьес, старомодные и возвышенно‑броские: «Недовольный», «Белый дьявол», «Разбитое сердце»… Я сидел над ними часами, размышлял, делал выписки и заметки. Никто не мог сравниться с моими авторами в изображении катастрофы. Они не только понимали, что такое зло, но и сознавали все многообразие уловок, при помощи которых оно прикидывается добром. Мне казалось, что они проникают в самую суть, что, говоря о пороках людей и перипетиях их судеб, они указывают на главное – невосполнимую ущербность всего мироустройства.

В моих штудиях мне часто встречалось имя Кристофера Марло. Я всегда любил его пьесы, а теперь поймал себя на том, что меня привлекает и его личность. «Милый Кит Марло» – называл его Джон Марстон.[137]Воспитанник Кембриджа, самый блестящий из «университетских умов»,[138]друг Уолтера Роли[139]и Томаса Нэша,[140]Марло вращался в высоких литературных и политических кругах; он единственный поэт‑современник, аллюзию на которого мы находим у Шекспира.[141]И в то же время это был убийца, фальшивомонетчик, человек беспутных привычек и сомнительных знакомств, который «умер, бранясь» в таверне в возрасте двадцати девяти лет. День своей смерти он провел в обществе трех человек, пользовавшихся очень дурной славой: один был мошенником, другой – агентом тайной полиции, третий – осведомителем и провокатором. Кто‑то из них и нанес Марло рану над глазом, «от каковой смертельной раны, – сообщает нам коронер двора ее величества Елизаветы I, – вышеупомянутый Кристофер Морли тогда и в том месте тотчас умер».[142]

Я часто вспоминаю строчки из его «Трагической истории доктора Фауста»:

Хозяин, знать, собрался помирать?

Свое добро он все теперь мне отдал…

А также реплику, которую бросает в сторону рыцарь, когда Фауст появляется при дворе императора:

Право, он очень похож на фокусника.[143]

Когда я засел за магистерскую диссертацию (по «Трагедии мстителя» Тернера[144]), мне пришло письмо от Фрэнсиса. Привожу его здесь целиком.

25 февраля

Дорогой Ричард!

Я хотел бы начать словами «Мне трудно писать это письмо…», но это было бы неправдой, поскольку ощущаю я, скорее, облегчение. Жизнь моя исподволь подгнивала уже много лет, и, кажется, я наконец нашел в себе мужество остановить этот процесс.

Обращаясь к тебе в последний раз (по крайней мере, в этой скорбной юдоли), я хочу сказать тебе следующее. Работай. Будь счастлив с Софи. [Он не знал о нашем разрыве. ] И прости меня за все – прежде всего за все, чего я не сделал.

Mais, vrai, j'ai trop pleuré! Les aubes sont navrantes. [145] Какая все‑таки печальная и прекрасная строчка! Я давно надеялся, что когда‑нибудь смогу процитировать ее в достойном контексте. Быть может, зори будут менее скорбны в той стране, куда я вскоре отбываю. Впрочем, как ты помнишь, «умереть, говоря по правде, значит одно из двух…», [146] и, возможно, по ту сторону нас ждет всего лишь сон. Еще немного, и я узнаю это наверняка.

Интересно, увижу ли я Генри? Если да, то не премину спросить, почему он не прикончил тогда нас всех и не поставил точку в нашей истории.

Не переживай из‑за меня, я того не стою.

С приветом Фрэнсис

Судя по штемпелю, письмо было отправлено из Бостона четыре дня назад. Бросив все, я помчался в аэропорт, сел в самолет и уже через несколько часов вошел в отдельную палату больницы Бригхем‑энд‑Уименс. Фрэнсис – бледный как смерть, но живой – лежал, бессильно вытянув руки с забинтованными запястьями. Выяснилось, что уже после того, как он потерял сознание, в ванную заглянула горничная его тетушки.

С тех пор как он покинул Хэмпден, прошло без малого четыре года. Я был страшно рад его видеть, и, по‑моему, он меня тоже. Мы без умолку болтали о всякой ерунде под уютный шум дождя за окном.

– Кстати, ты слышал, что я женюсь? – спросил он вдруг.

– Расскажи кому‑нибудь другому, – засмеялся я, уверенный, что это шутка.

Но он запустил руку в ящик тумбочки и достал фотографию, с которой улыбалась голубоглазая блондинка, немного похожая на Марион.

– Симпатичная…

– Тупая как пробка! – с жаром ответил он. – Ненавижу ее. Знаешь, как прозвали ее мои кузены? Черная дыра.

– Почему?

– Потому что ее появление вызывает моментальный коллапс любой беседы.

– Зачем же ты женишься?

Фрэнсис помолчал, потом сказал, доставая сигарету:

– Я встречался с одним человеком. Он адвокат, выпускник Гарварда. Мне кажется, вы бы нашли общий язык. Правда, он любит приложиться к бутылке, но это ничего. Зовут его Ким.

– И что?

– И как‑то раз мой дед застал нас вдвоем… Я раньше думал, такое только в анекдотах бывает.

Справиться с зажигалкой он не мог – большой палец не действовал из‑за поврежденного сухожилия. Я дал ему прикурить.

– Так вот, теперь мне нужно жениться, – заключил он, выпустив дым.

– «Нужно»?

– Да. Иначе дед оставит меня без гроша.

– А устроиться на работу ты не можешь?

– Нет.

Как и в былые времена, подобный ответ вызвал у меня сильное раздражение, но теперь я только усмехнулся:

– Хм, я вот как‑то умудряюсь зарабатывать себе на жизнь…

– Ты к этому привык.

Дверь приоткрылась, и, заговорщицки улыбаясь, к нам заглянула персональная медсестра Фрэнсиса:

– Мистер Абернати, к вам тут кое‑кто пришел.

Фрэнсис зажмурился, словно ожидая удара:

– Это она.

Медсестра ретировалась. Мы переглянулись.

– Фрэнсис, одумайся.

– От меня уже ничего не зависит.

В палату танцующей походкой вошла блондинка с фотографии. Ее розовый свитер украшала вышивка из голубых снежинок, волосы были затянуты в хвостик лентой того же оттенка розового.

Я нашел ее очень миловидной, даже красивой. На одеяло посыпались подарки: плюшевый мишка, упаковки «желейных бобов», номера «Джи‑Кью», «Атлантик мансли», «Эсквайра»… «С каких это пор Фрэнсис читает глянцевые журналы?» – изумился я.

Она чмокнула больного в лоб:

– Милый, ну что ты как маленький… Мы ведь, кажется, договорились, что ты больше не куришь?

Выхватив сигарету, она затушила ее в пепельнице, после чего одарила меня сияющей улыбкой.

– Присцилла, познакомься, это мой друг Ричард, – монотонно произнес Фрэнсис.

Она распахнула глаза:

– О, я про тебя так много слышала!

– А я про тебя, – вежливо ответил я, и на этом, как по волшебству, разговор иссяк.

На следующий день в Бостон приехала Камилла – она тоже получила «предсмертное» письмо.

Вспоминая, как Генри сидел у моей постели в больнице Монпелье, я читал Фрэнсису «Нашего общего друга», а потом задремал в кресле. Проснувшись от его изумленного возгласа, я открыл глаза и подумал, что грежу.

Она выглядела старше своих лет. Осунувшееся лицо, потемневшие волосы, стрижка под мальчика. Все эти годы мне подспудно казалось, что Генри увел ее за собой в царство теней; сам того не сознавая, я уже не надеялся встретить ее снова. Тем сильнее было мое потрясение, когда она вдруг возникла передо мной – увидев ее померкшие, но все еще обворожительные черты, я чуть не умер от счастья.

Фрэнсис раскрыл объятия:

– Привет, дорогая! Иди скорее сюда.

Фрэнсиса выписали на второй день после приезда Камиллы (это была Пепельная среда). Втроем мы отправились гулять по городу. Бостон показался мне похожим на никогда не виденный Лондон: серое небо, закопченные кирпичные домики, китайские магнолии в тумане. Камилла и Фрэнсис захотели пойти к мессе, я к ним присоединился.

В церкви было людно и зябко. Мы отстояли очередь к алтарю, где согбенный престарелый священник обмакнул большой палец в пепел и начертил крест у меня на лбу. «Ибо прах ты и в прах возвратишься».[147]Когда пришло время причастия и вокруг начали подниматься, я тоже встал, но Камилла поспешно одернула меня. Сидя на скамье, мы наблюдали за тем, как прихожане, толпясь и шаркая, снова подтягиваются к алтарю.

– Знаете, – сказал Фрэнсис, когда мы вышли из церкви и открыли зонты, – как‑то раз я проявил наивность и спросил Банни, приходилось ли ему всерьез задумываться о том, что такое грех.

– И что он ответил? – поинтересовалась Камилла.

Фрэнсис насмешливо фыркнул:

– Он ответил: «Конечно нет. Что я, католик какой‑нибудь?»

После мессы мы пошли в темный тесный бар на Бойлстон‑стрит и просидели там до самого вечера. В беседе всплыло имя Чарльза. Выяснилось, что одно время он был в Бостоне частым гостем.

– А года два назад Фрэнсис одолжил ему крупную сумму, – сказала Камилла и прибавила: – Только напрасно он это сделал. Чарльз не заслуживал его доброты.

Дернув плечом, Фрэнсис допил виски. Такой поворот разговора, кажется, его не обрадовал:

– Одолжил, и ладно.

– С деньгами ты, считай, распрощался.

– Ничего страшного.

Меня распирало от любопытства:

– Так как же у Чарльза дела?

– Потихоньку, – туманно ответила Камилла.

Ей, похоже, тоже было неловко, но, поймав мой ожидающий взгляд, она нехотя продолжила:

– В общем, сначала он работал у дядюшки в конторе. Потом устроился тапером в бар… можешь представить последствия. Бабушка вся извелась. Наконец ей пришлось попросить дядю, чтобы он поговорил с Чарльзом, объяснил, что если так и дальше пойдет, то она не захочет видеть его под своей крышей. Чарльз взбеленился, ушел, хлопнув дверью, снял комнату, продолжал играть в баре. Но его скоро выгнали, и ему пришлось вернуться. Тогда‑то он и начал наведываться в Бостон.

– Спасибо, что ты терпел его все это время, – добавила она, обращаясь к Фрэнсису.

– Да ну, брось.

– Нет, это было очень великодушно, правда.

– Он был моим другом.

– В конце концов Фрэнсис одолжил Чарльзу деньги на лечение, – продолжила Камилла. – Он лег в клинику, но пробыл там меньше недели – сбежал с какой‑то женщиной, лет на десять старше его, с которой там познакомился. Месяца два от них не было ни слуху ни духу. Потом муж этой женщины…

– Она была замужем?

– Да, и к тому же с ребенком, бросила его вместе с мужем. Так вот, тот нанял частного детектива, и их выследили. Они жили в Сан‑Антонио, в каких‑то ужасных трущобах. Чарльз мыл посуду в закусочной, а она… честно говоря, даже не знаю, чем она могла заниматься. Оба были, мягко скажем, не в лучшей форме, но возвращаться отказались. Заявили, что очень счастливы.

– И что в итоге?..

Камилла поднесла к губам стакан:

– Да ничего. Так и живут в Техасе. Из Сан‑Антонио, правда, уехали. Одно время обретались в Корпус‑Кристи, а потом, кажется, перебрались в Галвестон.

– Кажется? Разве он тебе не звонит?

Помолчав, Камилла произнесла:

– Мы с Чарльзом уже давно не разговариваем.

– Как, вообще?

Она допила виски:

– Вообще. Не знаю, как бабушка это пережила.

В дождливых сумерках мы возвращались домой через Паблик‑гарден. Неожиданно Фрэнсис сказал:

– Знаете, мне все кажется, что к нам вот‑вот присоединится Генри.

Я не стал в этом признаваться, но мной владело то же ощущение. Более того, Генри мерещился мне с самого приезда в Бостон – я узнавал его то в пассажире проезжающего мимо такси, то в рослом клерке, исчезающем за дверью офисного центра.

– Он ведь привиделся мне тогда… Когда я лежал в этой чертовой ванне, как Марат. Мне показалось, я вот‑вот потеряю сознание, и вдруг смотрю – на пороге стоит Генри в домашнем халате. Помните тот его халат с большими карманами, где он держал всякую всячину – сигареты, таблетки?.. Так вот, он подходит ко мне и говорит таким осуждающим тоном: «Ну что, Фрэнсис, теперь ты доволен?»

Некоторое время мы шли в молчании.

– Мне до сих пор трудно поверить, что его нет в живых, – продолжил Фрэнсис. – То есть я понимаю, что он не мог прикинуться мертвым, а потом инсценировать свои похороны, но… В общем, если кто и способен додуматься, как вернуться обратно, так это он. Как Шерлок Холмс после падения в Рейхенбахский водопад. Я все жду, что в один прекрасный день он, как ни в чем не бывало, зайдет ко мне в комнату и подробно объяснит, как ему удалось все это провернуть.

Мы взошли на мост. Свет фонарей северным сиянием расплывался в чернильной воде пруда.

– Может быть, тебе и не привиделось, – сказал я.

– То есть?

– Я вот тоже думал, что привиделось, когда лежал в больнице со своей раной.

Фрэнсис понимающе кивнул:

– Ты ведь знаешь, что сказал бы в этом случае Джулиан? Призраки действительно существуют. Мы верим в них ничуть не меньше, чем люди гомеровских времен, только называем иначе – памятью или бессознательным…

– Не возражаете, если мы сменим тему? – вдруг сказала Камилла. – Очень вас прошу.

В пятницу утром мы провожали Камиллу – узнав накануне, что бабушка прихворнула, она тут же засобиралась домой. Я решил задержаться в Бостоне до понедельника.

Фрэнсис пошел купить ей что‑нибудь почитать в дорогу, мы остались на платформе вдвоем. Накрапывало. Камилла нервно постукивала ногой и поминутно тянулась посмотреть, не подают ли поезд. Со вчерашнего вечера я думал лишь о предстоящей разлуке, и теперь отчаяние наконец развязало мне язык:

– Не хочу, чтобы ты уезжала.

– Я и сама не хочу.

– Так останься.

– Нет, я должна ехать.

Я посмотрел в ее глаза цвета дождя:

– Камилла, я люблю тебя. Выходи за меня замуж.

Она долго молчала.

– Ричард, ты же понимаешь, что это невозможно.

– Почему?

– Потому что… По многим причинам. Бабушка очень сдала, ей нужна моя забота. Я не могу вот так сорваться и укатить в Калифорнию.

– И не надо. Я перееду на Восток.

– А колледж? А твоя диссертация?

– Все это не важно.

Камилла вздохнула:

– Видел бы ты, как я сейчас живу. Я ухаживаю за бабушкой, веду дом, на большее не остается ни времени, ни сил. У меня фактически нет друзей. Не помню даже, когда я последний раз брала в руки книгу.

– Я помогу тебе.

– Мне не нужна твоя помощь, – сказала она, вскинув голову, и от ее стального взгляда земля ушла у меня из‑под ног.

– Ну хочешь, я перед тобой на колени встану? Правда встану, только скажи.

Камилла устало прикрыла глаза – темные веки, темные полукружья под густыми ресницами. Я снова подумал, как разительно изменилась она за то время, что мы не виделись; она была уже ничуть не похожа на ту беззаботную девушку, в которую я когда‑то влюбился, но оттого не менее прекрасна – красотой, которая не столько возбуждала эмоции, сколько властвовала над всем моим существом.

– Я не могу выйти за тебя замуж.

– Но почему? – спросил я, предчувствуя ответ: «Потому что не люблю тебя», но она сказала:

– Потому что я люблю Генри.

– Генри давно умер.

– Я все еще люблю его. Ничего не могу поделать.

– Я тоже его любил, – произнес я.

На секунду мне показалось, я уловил в ней какое‑то колебание, но она тут же отвела взгляд:

– Знаю. Но этого недостаточно.

Мысль о перелете в Калифорнию была невыносима. В жалкой попытке смягчить горечь расставания я взял напрокат машину и, стиснув зубы, ехал без остановок до тех пор, пока за окнами не замелькал унылый пейзаж Среднего Запада. Я благословлял дождь, сопровождавший меня всю дорогу, – он был напоминанием о прощальном поцелуе Камиллы.

Мерный скрип дворников, прорезающиеся и глохнущие радиостанции, бесконечные кукурузные поля. Однажды мне уже приходилось терять ее, но эти последние минуты на бостонском вокзале были куда тяжелее и горше тех сентябрьских дней, когда стало ясно, что в Хэмпден она не вернется, – ведь маша рукой вслед уходящему поезду, я понимал, что новых встреч и прощаний не будет, что я потерял ее навсегда. Hinc illae lacrimae[148]– отсюда эти слезы.

Пожалуй, мне осталось только поведать вам о том, что я знаю о судьбе других героев моей истории.

Клоук, к всеобщему удивлению, поступил в юридическую школу и, что еще более удивительно, ее закончил. Сейчас он работает в отделе слияний и поглощений «Милбэнк Твид», где, кстати, Хью Коркоран недавно стал старшим партнером. Говорят, Хью его туда и пристроил – и, скорее всего, не врут; во всяком случае, поверить, что Клоук попал туда благодаря исключительным успехам в учебе, я затрудняюсь при всем желании. Живет он недалеко от Фрэнсиса и Присциллы (к слову сказать, у них сказочная квартира на углу Лексингтон‑авеню и 81‑й улицы – свадебный подарок отца Присциллы, который давно занимается нью‑йоркской недвижимостью), и Фрэнсис, по‑прежнему мучающийся бессонницей, иногда встречает Клоука среди ночи в корейском магазинчике, куда оба наведываются за сигаретами.

Джуди преуспела на поприще аэробики. Теперь она, можно сказать, знаменитость – регулярно появляется на кабельном телевидении, где заправляет массовкой таких же подтянутых красоток в программе «Личный тренер».

Когда Фрэнк и Джад решили, что колледж им надоел, они купили вскладчину «Приют селянина», куда вскоре переместилась тусовка из «Гадюшника». Говорят, их бизнес процветает. Издание выпускников недавно посвятило им большую статью, откуда я, в частности, узнал, что в «Приюте» работают многие хэмпденские питомцы, включая Джека Тейтельбаума и Руни Уинна.

Кто‑то из знакомых убеждал меня, что Брэм Гернси пошел в «Зеленые береты», но я склонен считать это байкой.

Жорж Лафорг, вопреки проискам завистников, по‑прежнему преподает в Хэмпдене французский.

Доктора Роланда наконец‑то спровадили на пенсию; светило бихевиоризма счастливо коротает свой век в Хэмпден‑тауне. Выйдя на покой, он опубликовал очень неплохой фотоальбом «Хэмпден‑колледж – взгляд сквозь годы», и теперь городские клубы часто приглашают его выступить с послеобеденной речью. Кстати, по его милости мне чуть было не отказали в поступлении в магистратуру: в блестящей рекомендации, которую он мне сочинил, расписывались достоинства некоего Джерри.

Кошка, которую Чарльз подобрал на парковке, отлично прижилась в домашних условиях. На лето Фрэнсис пристроил ее под опеку своей кузины, а осенью та, не пожелав расставаться с «пусечкой», увезла ее с собой в Бостон. Уроженка хэмпденских помоек ныне обитает в десятикомнатной квартире на Эксетер‑стрит под кличкой Принцесса.

Марион вышла замуж за Брейди Коркорана. Они живут в Тэрритауне, откуда Брейди удобно ездить на работу в Нью‑Йорк. У них дочка – первое чадо женского пола, родившееся в клане Коркоранов за исторически обозримый период. По словам Фрэнсиса, малышка полностью покорила сердце мистера Коркорана, и он возится только с ней, совсем забросив других внуков и собак. Имя Мэри Кэтрин, данное девочке при крещении, так и не вошло в употребление – Коркораны, неизвестно почему, зовут ее Банни.

Софи серьезно повредила ногу и долгое время не могла вернуться на сцену, зато недавно получила большую роль в новой постановке. Мы остались друзьями, иногда вместе выбираемся поужинать. Когда поздно вечером у меня раздается звонок, я знаю, что это Софи, которой нужно выговориться после расставания с очередным молодым человеком. Мне по‑прежнему приятно общаться с ней, и все же, не скрою, я так и не простил ей того, что ради нее вернулся в это богом забытое место.

Джулиана, как уже было сказано, я больше никогда не видел. Приложив немало усилий, Фрэнсис связался с ним накануне похорон Генри. По его словам, Джулиан сердечно его поприветствовал, выслушал, не перебивая, рассказ о случившемся, потом сказал: «Все это очень печально, Фрэнсис. Боюсь, однако, мое присутствие там будет лишним. Спасибо, что позвонил».

Около года назад Фрэнсис обрушил на меня потрясающую новость: по слухам, Джулиан назначен наставником наследного принца Суаориланда – восточноафриканской страны размером с пол‑Вермонта. Позже выяснилось, что правды в этой истории ни на грош, но в моем воображении она уже успела обрасти красочными подробностями. Ведь действительно, что могло бы стать лучшей долей для Джулиана, чем увенчать свою педагогическую карьеру воспитанием философа на троне? Я представлял себе, как Джулиан станет могущественной закулисной силой в политике Суаориланда, как его венценосный ученик превратит безвестный клочок земли в образцовое государство, слава о котором разнесется по всему миру. Вымышленному наследнику престола было восемь лет. Голова шла кругом при мысли о том, где был бы сейчас я, возьмись за меня Джулиан в этом возрасте.

– Как знать, быть может, Джулиан, как в свое время Аристотель, воспитает покорителя ойкумены? – в шутку обронил я в одном из разговоров с Фрэнсисом. – Представляешь, если лет через тридцать–сорок одной из самых могущественных мировых держав будет империя Суаори?

Фрэнсис, посопев в трубку, произнес с огорошившей меня серьезностью:

– Сильно в этом сомневаюсь… А впрочем, как знать, как знать.

Агент Давенпорт, надо полагать, так и живет в своем родном Нашуа, а вот Сциола умер от рака легких. Я узнал об этом года три назад из выпуска социальной рекламы. Стоя на черном фоне, страшно исхудавший Сциола обращался к зрителям со словами: «Когда эта запись выйдет в эфир, меня уже не будет в живых». Далее он объяснял, что погубили его не тяготы работы на страже закона, а сигареты в количестве двух пачек в день. Выпуск показывали в четвертом часу ночи; один в квартире, я сидел перед черно‑белым телевизором, на экране которого бушевала метель помех, и мне показалось, Сциола обращается лично ко мне. Меня охватило смятение: а вдруг это вовсе не запись, вдруг это его дух обрел зримую форму посредством радиочастот, антенны и кинескопа? Ведь, если подумать, что такое призраки? Частицы и волны, излучение… Свет угасшей звезды.

Последнее сравнение, помнится, употребил Джулиан на одном из занятий по «Илиаде». Речь зашла о сцене, в которой Патрокл является спящему Ахиллу, и тот, вне себя от радости при виде погибшего друга, пытается заключить его в объятия, но призрак исчезает.[149]«Мертвые являются нам во сне, поскольку наше восприятие не позволяет нам видеть их наяву, – сказал Джулиан. – Эти ночные гости суть образы, проецируемые в наше сознание из немыслимого далека, в определенном смысле их можно уподобить свету давно угасшей звезды…»

В этой связи мне вспоминается сон двухнедельной давности.

Темной ночью я брел по какому‑то старому городу – Лондону или, может быть, Риму, – обезлюдевшему после войны или эпидемии. Поначалу я видел лишь разруху и запустение: заросшие сорняками площади, парки с вывороченными деревьями и изувеченными статуями, дома, из боков которых переломанными ребрами торчали ржавые балки. Потом среди заброшенных руин мне стали попадаться новые высотные здания, соединенные подсвеченными переходами из стекла и металла, – сквозь щебень прошлого прорастала, фосфоресцируя, гладкая и бездушная современность.

Я зашел в одно из таких строений, оказавшееся не то лабораторией, не то музеем. Посередине просторного сумрачного зала несколько мужчин курили трубки и рассматривали какой‑то экспонат.

Я подошел ближе. Под стеклянным колпаком медленно вращалась странная машина, детали которой то распадались, то складывались в архитектурные образы. Инкский храм… щелк‑щелк… Египетские пирамиды… Парфенон. Я застыл, завороженно наблюдая, – сама история, изменчивая и многоликая, протекала у меня на глазах.

– Я так и предполагал, что застану тебя здесь, – произнес голос у меня за плечом.

Это был Генри. На его правом виске, чуть выше дужки очков, я заметил отверстие в ореоле порохового ожога.

Я обрадовался встрече, но ничуть не удивился:

– Знаешь, все говорят, что ты умер…

Он смотрел на машину. Колизей… щелк‑щелк… Пантеон.

– Нет, я не умер. Просто у меня возникли некоторые проблемы с паспортом.

– Как это?

Он кашлянул:

– Мои перемещения ограниченны. Я больше не могу, как раньше, отправиться туда, куда захочу.

Айя‑София. Собор Святого Марка в Венеции.

– А где мы находимся?

– Боюсь, эта информация не подлежит разглашению.

Я с любопытством огляделся. Курильщики исчезли, мы остались в зале одни.

– Сюда вообще пускают посетителей?

– Как правило, нет.

Меня переполняло желание рассказать ему про себя, задать ему море вопросов, но я почему‑то знал, что на долгий разговор у нас нет времени. Впрочем, чувствовал я и то, что любые слова все равно будут некстати.

– Ты счастлив здесь? – только и спросил я.

Он задумался:

– Не слишком.

Блаженного. Шартр. Солсбери. Амьен.

Генри бросил взгляд на часы:

– Надеюсь, ты извинишь меня. У меня встреча, и я уже немного опаздываю.

Он направился прочь, а я смотрел ему вслед до тех пор, пока его темная фигура не растворилась в сумраке зала.

[1]Следует пояснить, что название книги отсылает к произведению византийского историка Прокопия Кесарийского (ок. 500–562 гг.). Исполняя обязанности военного летописца при дворе императора Юстиниана, он написал восьмитомную «Историю войн», которую снабдил «неофициальным» дополнением – памфлетом под заглавием «Anecdota». В нем он излагает закулисные причины описанных в «Истории» политических событий и весьма критически оценивает действия императора. Греческое название памфлета переводилось на английский как «The Secret History», а на русский – как «Тайная история». (Здесь и далее – прим. перев.)

[2]Традиционный русский перевод этого термина аристотелевской эстетики – «трагическая ошибка»: «Остается среднее между этими [крайностями]: такой человек, который не отличается ни добродетелью, ни праведностью и в несчастье попадает не из‑за порочности и подлости, а в силу какой‑то ошибки (hamartia)…» (Поэтика, 1453а. Перевод М. Гаспарова).

[3]О себе. История одного из моих безумств (фр.) (А. Рембо. Одно лето в аду. Перевод М. Кудинова).

[4]Что требовалось доказать (лат.).

[5]Потерянный рай, I, 254.

[6]Граф Робер де Монтескью‑Фезенсак (1855–1921) – сочинитель, эстет и денди, был известен как арбитр элегантности и покровитель искусств.

[7]Обязательным (фр.).

[8]Первая книга американского писателя Филипа Рота (р. 1933), за которую в 1960 г. он удостоился Национальной книжной премии.

[9]Пойдем возляжем? (лат.)

[10]Здесь: хорошего вкуса (фр.).

[11]Койне – общегреческий язык эллинистически‑римского периода (конец IV в. до н. э. – IV в. н. э.).

[12]Плотин, философ‑неоплатоник III в. н. э., написал 54 трактата, которые его ученик Порфирий разделил на шесть групп (Эннеад), по девять трактатов в каждой. Сочинения Плотина чаще всего издаются в порядке «Эннеад».

[13]«… поэту Софоклу был при мне задан такой вопрос: „Как ты, Софокл, насчет любовных утех? Можешь ли ты еще иметь дело с женщиной?“ – Помолчал бы ты, право, – отвечал тот, – я с величайшей радостью ушел от этого, как уходят от яростного и лютого повелителя» (Платон. Государство, I, 329. Перевод А. Егунова).

[14]«Сами лакедемоняне… отправили посольство в Дельфы вопросить бога: разумно ли им начинать войну или нет. А бог, как говорят, изрек в ответ: если они будут вести войну всеми силами, то победят, а сам он – званый или незваный – будет на их стороне» (Фукидид. История, 118. Перевод Г. Стратановского).

[15]Эсхил. Агамемнон. 1388–1392. Перевод Вяч. Иванова.

[16]«Он [Ахилл] ужаснулся и, вспять обратяся, познал несомненно Дочь громовержцеву: страшным огнем ее очи горели». (Илиада, I, 199–200. Здесь и далее цитируется в переводе Н. Гнедича.)

[17]Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, III, 67. Перевод М. Гаспарова.

[18]Вакханки, 866–867. Перевод Ф. Ф. Зелинского.

[19]Здесь: попустительство (фр.).

[20]Не хотите ли переспать со мной (искаж. фр.).

[21]Манхэттенский проект – кодовое название программы создания ядерной бомбы, принятой администрацией Ф.Д. Рузвельта в 1942 г.

[22]Бенджамин Джоветт (1817–1893) – английский филолог, теолог и преподаватель. Его перевод диалогов Платона, опубликованный в 1871 г., стал выдающимся событием не только античной филологии, но и английской литературы.

[23]«Лихие всадники» – добровольческий кавалерийский полк под командованием будущего президента США Теодора Рузвельта (1858–1919), принимавший участие в испано‑американской войне 1898 г.

[24]Название одного из диалогов Платона. «Парменид» считается одним из самых сложных для понимания платоновских текстов.

[25]L'Allegro (Веселый) и Il Penseroso (Задумчивый) – названия поэм Мильтона.

[26]Ла‑Бреа – район Хэнкок‑парка (Лос‑Анджелес, Калифорния), где выходят на поверхность скопления природных битумов. Из смоляных ям Ла‑Бреа были извлечены тысячи экземпляров ископаемых животных эпохи последнего оледенения, включая мамонтов, мастодонтов и саблезубых тигров.

[27]Имеется в виду Греко‑английский словарь под редакцией Генри Джорджа Лидэлла, Роберта Скотта и Генри Стюарта Джонса – монументальный лексикографический труд по древнегреческому языку.

[28]Куросы – статуи архаического периода древнегреческой скульптуры (примерно 650–500 гг. до н. э.), изображающие обнаженных юношей. Сохранившиеся куросы выглядят довольно единообразно: как правило, юноши стоят прямо, руки опущены вдоль тела, одна нога занесена для шага, на губах – слабая («архаическая») улыбка.

[29]Мари Корелли (настоящее имя Мэри Мэки, 1855–1924) – британская писательница. Ее романы подвергались яростным нападкам критиков, обвинявших автора в мелодраматизме и безвкусице, но имели огромный успех у читающей публики. Мари Корелли была любимой писательницей королевы Виктории.

[30]«Ровер бойз» – серия детских книг о приключениях трех мальчиков, братьев Ровер (во второй части серии фигурируют их дети). Серия состоит из 30 выпусков, опубликованных в 1899–1926 гг. Они пользовались большой популярностью и неоднократно переиздавались.

[31]Комическая опера английского композитора Артура С. Салливана по либретто сэра Уильяма Гилберта. Премьера «Пиратов Пензанса» состоялась в Нью‑Йорке в 1879 г.

[32]«Бобси твинз» – название серии детских книг. Первая книга появилась в 1904 г., последняя (72‑я) – в 1979 г.

[33]Толос – в древнегреческой архитектуре круглое строение с конической или сводчатой крышей, иногда обнесенное колоннадой.

[34]Стэнфорд Уайт (1853–1906) – знаменитый архитектор, в творениях которого воплощен дух «американского ренессанса».

[35]Дэвид Уорк Гриффит (1875–1948) и Сесиль Блаунт де Милль (1881–1959) – американские кинорежиссеры и продюсеры, снимавшие в том числе масштабные исторические картины.

[36]Перевод Д. Бородкина.

[37]«Ее мысли, вначале неопределенные, блуждали без цели, как ее левретка, что кружила по полям…» (Г. Флобер, Госпожа Бовари. Перевод А. Чеботаревской).

[38]Мари принесла брату овощей (фр.).

[39]Александр Поуп (1688–1744) – английский поэт. Выдающиеся способности Поупа проявились в раннем детстве. По утверждению (не вполне, впрочем, достоверному) самого поэта, первое стихотворение («Ода одиночеству») было написано им в двенадцатилетнем возрасте.

[40]Свершилось (лат.).

[41]Фрэнсис поет «Whiffenpoof song» – песню, традиционно завершающую выступления студенческого хорового ансамбля Йельского университета «Yale Whiffenpoofs». Ее припев представляет собой немного измененные строки стихотворения Р. Киплинга «Джентльмен в драгунах».

[42]Говорим по‑итальянски (ит.).

[43]Роскошь (фр.).

[44]Исаак Уолтон (1593–1683) – английский писатель, автор популярного по сей день «Полного руководства по ужению рыбы» (1653).

[45]Чудесно (фр.).

[46]Руперт Брук (1887–1915) – английский поэт, известный романтическими стихами на военно‑патриотическую тему.

[47]Эдит Луиза Ситвелл (1887–1964) – поэт и критик; Фрэнсис Осберт Сачиверелл Ситвелл (1892–1969) – писатель и критик; Сачиверелл Ситвелл (1897–1988) – писатель и искусствовед.

[48]Добрый день (исп.).

[49]Стэн (Артур Стэнли) Лорел (1890–1965) и Олли (Оливер) Харди (1892–1957) – знаменитый голливудский комический дуэт, мастера фарсовой клоунады. В 1920‑1940‑х годах они сыграли более чем в ста фильмах, создав образы двух обаятельных простаков – плаксивого, тщедушного Лорела и неунывающего толстяка Харди.

[50]Нет ответа (фр.).

[51]Бутч Кэссиди (настоящее имя Роберт Лерой Паркер, 1866‑?) – легендарный американский бандит, главарь шайки, грабившей банки и поезда.

[52]Здесь: Чернь. Варвары (др. – греч.).

[53]Боб (Лесли Таунс) Хоуп (1903–2003) – американский комедийный актер и эстрадный артист, суперзвезда радио, телевидения и кино, автор бесчисленных юморесок и крылатых шуток. Хоуп много ездил по миру и написал несколько книг, включая автобиографический роман «Смокинг есть, отправляюсь путешествовать» (1959).

[54]Антонин (Антуан Мари Жозеф) Арто (1896–1948) – французский актер, поэт и теоретик театрального искусства, оказавший сильное влияние на развитие театра абсурда. Арто страдал расстройством психики, с 1937 г. он проводил большую часть времени в психиатрических лечебницах. Среди его работ – несколько эссе, посвященных самоубийству. Одно из наиболее часто цитируемых высказываний Арто на эту тему гласит: «Если я совершу самоубийство, то не затем, чтобы себя разрушить, а затем, чтобы собрать себя воедино» («О самоубийстве», 1925).

[55]Под покровом ночи и тумана (нем.).

[56]После случившегося (лат.).

[57]Пары, приводящие в состояние исступления (др. – греч.).

[58]Буквально «скитания по горам» (др. – греч.); орибасии, ритуал вакханок.

[59]Горе – попасться. (Гораций. Сатиры, I, 2, 135. Перевод М. Дмитриева и Н. Гинзбурга).

[60]Окно, стул (фр.).

[61]Я чувствую себя как Хелен Келлер, старина (фр.). Хелен Келлер (1880–1968) – слепоглухонемая американская писательница и общественная деятельница.

[62]Джон Эдгар Гувер (1895–1972) – основатель ФБР и его бессменный директор с 1923 г. до своей смерти.

[63]…вот взлетело на воздух ребро, вот упало на землю раздвоенное копыто; а само животное висело на ели, обливаясь и истекая кровью (Вакханки, 740–743. Перевод Ф. Зелинского).

[64]Радуйтесь – традиционная форма приветствия и прощания в древнегреческом языке.

[65]Вакханты (др. – греч.).

[66]Вода (ит.).

[67]Зловредный кролик (лат.). Одно из значений слова bunny – кролик, крольчонок.

[68]Господин (ит.).

[69]Бикарбонат натрия (ит.) – пищевая сода.

[70]Ушки на макушке (лат.).

[71][Я сна хочу, ] хочу я сна, не жизни!

Во сне глубоком и, как смерть, благом… (Ш. Бодлер. Лета. Перевод С. Рубановича).

[72]Тодзё Хидеки (1884–1948) – японский политический и военный лидер, ставший олицетворением японского милитаризма. В октябре 1941 г. стал премьер‑министром страны, однако после нападения на Перл‑Харбор, приказ о котором отдал он сам, фактически приобрел статус диктатора.

[73]Ну да (искаж. фр.).

[74]Т. С. Элиот. Пепельная среда. Перевод О. Седаковой.

[75]Илиада, II, 610.

[76]Каллимах. Гимн к Зевсу. Перевод С. Аверинцева.

[77]После 86‑летнего перерыва команда «Бостон Рэд Сокс» все‑таки выиграла Кубок серий в 2004 г.

[78]Плиний Младший (Гай Плиний Цецилий Секунд) (61 или 62 – ок. 113) – римский государственный деятель и писатель – был патроном обоих городов. В их окрестностях располагались его имения. В Комо (родном городе Плиния) на его средства были построены библиотека и баня.

[79]Озноб (фр.).

[80]Далман – одно из названий флуразепама – лекарственного препарата, применяемого как снотворное. Вызывает привыкание.

[81]Пусть покоится в мире (лат.).

[82]Не правда ли? (фр.)

[83]Говард Хьюз (1905–1976) – американский бизнесмен, авиатор и кинорежиссер. Начиная с 50‑х годов Хьюз, один из самых богатых людей в США, жил затворником, однако слухи о его странностях постоянно муссировались в бульварной прессе. Утверждалось, в частности, что он стрижется один раз в год и носит вместо обуви картонные коробки из‑под бумажных носовых платков.

[84]Смысл существования (фр.).

[85]Торговое название изобутилнитрита – летучего жидкого вещества, вызывающего эйфорию и усиливающего остроту сексуальных ощущений.

[86]Празднества (фр.).

[87]Чарльз Лафтон (1899–1962) – английский актер, с 1940 г. жил в США.

[88]Имеется в виду Уоллис Уорфилд (1896–1986) – жена Эдварда, герцога Виндзорского. Эдвард, коронованный под именем Эдуарда VIII, был вынужден оставить британский престол из‑за намерения жениться на Уоллис, которая к тому времени проходила процедуру развода со своим вторым мужем. После бракосочетания в июне 1937 г. чета обосновалась во Франции, где на протяжении десятилетий занимала видное место в высших светских кругах.

[89]Гарольд Актон (1904–1994) – англо‑итальянский писатель, ученый и знаток искусств.

[90]Сара (1883–1975) и Джеральд (1888–1964) Мерфи – состоятельные американские экспатрианты. Переехав в начале века во Францию, в 20‑30‑х гг. они стали центром широкого артистического круга – среди их друзей и гостей были Фицджеральд, Хемингуэй, Дон Пассос, Пикассо, Стравинский и многие другие писатели, художники и музыканты.

[91]Мелкая камбала с виноградом (фр.).

[92]Джонас Солк (1914–1995) – американский врач и исследователь, создатель полиомиелитной вакцины.

[93]Карен Карпентер (1950–1982) – вокалистка группы «Карпентерс». Скончалась от сердечного приступа, ставшего результатом нервной анорексии. Поглощение большого количества пищи с последующей искусственно вызванной рвотой характерно для нервной булимии.

[94]Нет ничего нового под солнцем (Книга Екклесиаста, 1: 9).

[95]В Аверн спуститься нетрудно (Вергилий. Энеида, VI, 126; здесь и далее цитируется в переводе С. Ошерова). Аверн (совр. Аверно) – озеро вулканического происхождения близ города Кумы в Кампании (Италия), в древности считавшееся одним из входов в Аид.

[96]«Ролэйдс» – нейтрализатор кислотности в виде таблеток с вкусовыми добавками.

[97]Марч – ситуация, при которой набрано пять взяток (максимум в юкере).

[98]Каллимах. «Эпитафия Хариданту».

[99]Слава богу (лат.).

[100]Добрый день, месье Лафорг. Как приятно снова вас видеть (фр.).

[101][… Аполлон‑де и кудрями крут, ] и щеками пригож, и телом прегладок, и в искусстве многосведущ, и фортуной не обделен (Апулей. Флориды. Перевод Р. Урбан).

[102]Лоренс Альма‑Тадема (1836–1912) – английский художник нидерландского происхождения, главной темой его полотен были сцены из античной жизни. Уильям Пауэлл Фрит (1819–1909) – английский художник, мастер портретной и жанровой живописи.

[103]Готовое платье (фр.).

[104]Бессмертные боги (лат.).

[105]Энеида, VI, 325, 329.

[106]Речь идет о случае, упоминаемом Фронтином: «Когда афинянин Тимофей собирался дать морской бой коркирцам, его кормчий начал было давать отбой уже выступавшему флоту, так как кто‑то из гребцов чихнул». (Стратегемы, I, 12, 11. Перевод А. Рановича.) Греки и римляне полагали, что чиханье – это знак свыше. Так, Сократ, если ему случалось чихнуть в тот момент, когда он сомневался, стоит ли приступать к тому или иному делу, считал это подтверждающим знаком, однако, если он вдруг чихал, когда дело было начато, немедленно его оставлял (Плутарх. О демоне Сократа, 11). Аристотель, в свою очередь, задавался вопросом: почему чиханье в промежуток от полудня до полуночи считается добрым знамением, а от полуночи до полудня – дурным? (Проблемы, XXXIII, 11). Однако наиболее распространенным было следующее толкование: если чихают справа от человека, предзнаменование благоприятно, если слева – то нет.

[107]Альфред де Виньи (1797–1863) – поэт, писатель и драматург, крупнейший представитель французского романтизма. Упомянутая пьеса, принесшая ему шумный успех, повествует о бедствиях и смерти некоего «идеального» поэта, «непризнанного гения», прототипом которого послужил Томас Чаттертон (1752–1770) – английский поэт, покончивший с собой в 17‑летнем возрасте. Пьер Жюль Теофиль Готье (1811–1872) – французский поэт, писатель, журналист и литературный критик.

[108]Шрайнеры – члены «Древнего арабского ордена благородных адептов Таинственного храма». Эта масонская организация известна своей благотворительной деятельностью – в США действует созданная шрайнерами сеть из 22 бесплатных детских больниц.

[109]Уиллард Скотт (р. 1934) – в 80‑90‑х гг. ведущий «Сегодня», одного из самых популярных американских ньюз‑ток‑шоу.

[110]Вероятно, речь идет о первом энергетическом кризисе, который разразился осенью 1973 г., когда ОПЕК снизила добычу нефти и прекратила ее поставки в страны Запада, поддержавшие Израиль в войне с Египтом и Сирией («Война Судного дня» – 6‑24 октября 1973 г.).

[111]Мандала – графический символ сложной структуры, используемый в буддизме для священных ритуалов и практики созерцания и медитации.

[112]Ах! (др. – греч.)

[113]Вино (др. – греч.).

[114]Снадобья (др. – греч.).

[115]Илиада, XI, 409–410.

[116]Те же глаза, и то же лицо, и руки… (Энеида, III, 490).

[117]Кнут Кеннет Рокне (1888–1931) – знаменитый футбольный тренер.

[118]Альфред Эдвард Хаусман (1859–1936) – английский ученый и поэт. Хаусман, считавший главным занятием своей жизни античную филологию, опубликовал лишь два небольших сборника стихов, которые, к некоторому удивлению самого автора, постепенно приобрели большую популярность.

[119]«Ликид» – элегия Джона Мильтона, посвященная памяти утонувшего при кораблекрушении Эдварда Кинга, университетского друга Мильтона.

[120]Стихотворение Альфреда Теннисона, посвященное атаке британской кавалерии 25 октября 1854 г., во время Крымской войны. Из‑за ошибок командования наступление закончилось полным провалом, несмотря на проявленные рядовым составом чудеса храбрости. Теннисон воспевает героизм солдат и оплакивает их бессмысленную гибель.

[121]Одно из самых знаменитых стихотворений о Первой мировой войне, его автор – канадский военный врач и поэт Джон МакКрэй (1871–1918). «На полях Фландрии» написано как обращение мертвых к живым.

[122]Перевод Д. Бородкина.

[123]Евангелие от Иоанна, 11: 25–26.

[124]Диалог Платона, в котором Сократ накануне казни обсуждает с учениками аргументы в пользу бессмертия души.

[125]Здравствуй, друг (лат.).

[126]Здоров ли? Как дела? (лат.).

[127]Здесь: благодарю тебя (лат.).

[128]Табачная лавка (фр.).

[129]Любовь втроем (фр.).

[130]Орел не ловит мух (лат.).

[131]Платон. Апология Сократа, 40c.

[132]Первые строчки стихотворения Джона Саклинга (1609–1642). Перевод М. Бородицкой.

[133]Ричмонд Латтимор (1906–1984) – известный американский поэт, филолог‑классик и переводчик древнегреческой литературы.

[134]Перевод С. Таска.

[135]Греческая поговорка, восходящая, по преданию, к словам Солона. Ее часто приводит Платон (см., например, Государство, IV, 435 и Гиппий Больший, 304e).

[136]Бенсонхерст – район в южноцентральной части Бруклина, большую часть населения которого составляют выходцы из Италии. Согласно расхожим представлениям, в Бенсонхерсте находятся квартиры нью‑йоркской мафии.

[137]Джон Марстон (1576–1634) – английский поэт, драматург и сатирик.

[138]Так называли группу драматургов конца XVI в., получивших университетское образование: Кристофер Марло, Роберт Грин, Томас Нэш, Томас Лодж, Джордж Пиль, Томас Кид и Джон Лили. Название группы связано с тем, что почти все ее члены учились в Кембриджском или Оксфордском университете.

[139]Уолтер Роли (1552 или 1554–1618) – прославленный английский поэт, писатель, придворный и путешественник.

[140]Томас Нэш (1567–1600?) – английский памфлетист, поэт и сатирик.

[141]«Как вам это понравится» содержит цитату из пьесы Марло «Геро и Леандр», а также, по‑видимому, завуалированное упоминание его убийства.

[142]Цит. по: Парфенов А. Кристофер Марло. Сочинения. М., 1961.

[143]Перевод Н. Амосовой.

[144]Слава английского драматурга Сирила Тернера (ок. 1575–1626) основывается на двух пьесах – «Трагедия атеиста» и «Трагедия мстителя». Авторство последней, однако, спорно. Некоторые литературоведы полагают, что «Трагедия мстителя» принадлежит перу Томаса Мидлтона (1580–1626).

[145]Но слишком много слез я пролил! Скорбны зори… (Рембо А. Пьяный корабль. Перевод М. Кудинова).

[146]Платон. Апология Сократа. 40с. Перевод М. Соловьева.

[147]Книга Бытия, 3:19.

[148]Теренций. Девушка с Андроса.

[149]Илиада, XXIII, 65‑101.

ОРГАНІЗАЦІЙНО-ЕКОНОМІЧНА ЧАСТИНА ДИПЛОМНОГО ПРОЕКТУ