Мародер 13 страница

– Да не меньше. Слушай, а ты в самом деле собрался, по этим‑то? Если че?

– Честно – не хотелось бы. Кровь, она штука такая, стрельнуть легко, а отвечать вот… Но, если буровить начнут – против лома есть приема. Вон она у нас какая, приема‑то, дудухнет – я думаю, Вить, даже поверх голов им хватит обосраться, больно уж она по‑взрослому дудухает.

Дождавшись полной темноты, Ахмет рысцой сквозанул к Пентагону. Караулы у Пентагона вели себя как пионеры в тихий час – на службу было положено накрест. Курят, ржут чуть ли не в голос. Ахмет предполагал нечто подобное, но действительность оказалась заваренной малость погуще – к примеру, на главном входе вообще никого не было. Подобравшись вплотную, Ахмет сделал рывок и встал спиной к входной двери, потянулся, закурил, изображая только что вышедшего и стараясь уловить, нет ли среди доносящихся из вестибюля голосов знакомого. Нет. Ну и ладно. Бросил почти целый бычок, вошел, сразу направившись к сидящим за низеньким столиком. Двое, незнакомые, не из патрулей – типа блатные, значит. Сидят, в нарды играют, волыны на кресло сложили.

– Здорово, товарышши военные.

– Те че тут надо? – с ходу начал буровить тот, что помельче. – Все вопросы днем! Будешь тут на ночь глядя шарахаться, дошарахаешься – кто‑нибудь подстрелит, ясно? Давай, топай, топай.

– У меня информация для Худякова. – многозначительно приглушил голос Ахмет, рассчитывая проехать на остатках субординации. Прокатило.

– А‑а‑а, да ты стукачок у нас! Ну, тогда иди вон там стань, придут за тобой. – протянул коротышка и принялся спорить с напарником, кому идти звать дежурного.

…“Был оши‑и‑ибкой”… – с горечью передразнил Максимыча Ахмет. – …Приговор это был, а не ошибка. Ведь взрослые люди, бля, должны понимать… – а уши предательски горели на ночном холодке. Возвращаясь домой, Ахмет проявил незаурядные адвокатские способности, всячески отмазав себя от малейшей тени вины за то, что вскоре произойдет. Выходило все правильно: ему предложили – он отказался. Жопой не крутил, не переобувался, четко и сразу ответил – нет. Какие к нему могут быть претензии? Ежу понятно – никаких. В непонятках никого не оставлял? Тоже нет. Хоть это вообще не его ума дело. И Коню, и Максимычу было сказано – заведете у себя денежную движуху – все, пиздец. Никто его, конечно, не спрашивал – а сказано было, и не раз. Про то, что надо делать – тоже говорено было. В самом деле, Ахмет неоднократно заводил с Максимычем базар о том, что было бы умно Коню не пытаться носить воду в решете – все равно всем не поможешь, а вот семейку[75]можно собрать нехилую. Ни Конь, ни Максимыч слушать об этом не желали, хотя было видно, что ситуацию оба просекают до дна. Со своим вечным идиотским заходом, типа “а кто будет выбирать, а, Ахметзянов? Кому жить, кому умереть?” Ахмету эта лирика казалась тупым слюнтяйством, и он даже начал немного, самую чуточку, но презирать их. …Да в самом деле, кто я такой, чтоб старшим офицерам указывать, а? Конь – целый полковник, под полтинник мужику; Максимыч вон еще старше, хоть и подпол. И ладно бы не понимали – все ж понимают, быки упертые!… Результат, естественно, долго ждать себя не заставил – власть Коня как‑то незаметно подрастворилась. Нет, все, конечно, продолжали ждать его решений и даже выполняли их, но… В общем, было ясно – все это ненадолго, Акела промахнулся. …Ну и че? Ну валился бы еще и я с ними сейчас, че бы поменялось? Одним на ножи поставленным больше, вот и все. – заговаривал Ахмет свои горящие уши, но уши жгли – видимо, отмазки не шибко годились.

…Ладно, все эти страдания молодого Винера, все это здорово – а как вот мне‑то, грешнику, живот за други своя положить не пожелавшему, дальше живот этот самый сохранить? Раз уж он мне так дорог. Причем в разрезе, так сказать, дня завтрашнего… Вот это уже помогло – злободневные вещи махом выдавливают из дурной башки всякие абстракции. Ахмет мысленно метался по выросшему вокруг него загону – ни выхода, ни пятого угла, кругом одна дорога – под молотки. Конечно, он здорово переоценивал значимость своего имущества, неверно прогнозировал степень накала страстей при будущем разделе наследства администрации – ну кому он нужен, когда делятся даже не штабеля жратвы в КСК[76], и даже не ящики с новенькими автоматами – а Власть, возможность жить, контролируя вокруг себя важное. Ну что мог значить Ахметов подвальчик по сравнению с контролем над Росрезервовской шахтой, однако мы не зря уже как‑то упоминали – Ахмет был изрядным мизантропом и параноиком, вследствии чего судил людей по себе. Прикинув, как поступил бы сам, он практически не сомневался, что на его хозяйство уже точит зубы какой‑нибудь ушлый беспредельщик, не желающий остаться с голым задом при распиле аминистрации.

…Дать оборотку – ну если дам, положу даже их, дальше‑то че? Завалить этих все равно что на дом табличку прикрутить – я типа тут крутой, пуп на ровном месте, а взять у меня есть чего, и знает об этом слишком много народа… Их валить надо, базара нет, но как‑то так, чтоб я краем остался [77] – а как? Четыре обстреляных урода с волынами. И сорок четыре в получасе отсюда. Если решат за своих рассчитаться, никакой пулемет не поможет – притащат АГС [78], вон, через дом поставят, прижмут из автоматов и раскурочат за одну ленту [79]. Или тот же РПО, один хороший выстрел – и пиздец. Н‑да, бля, раскладец…

До набитой стрелки оставался день. Ахмет нарезал бестолковые петли по Дому – из‑за так и не принятого решения в башке царил жуткий кавардак, все валилось из потных рук, даже табак пах жженой тряпкой. Трудно сказать, что было бы, вздумай он сначала перетереть с наезжалами – скорее всего, наша история этим бы и закончилась, однако Ахмету подфартило – от метаний его избавили. Пришли раньше – за день до стрелки, с утреца, и весьма оригинально поздоровались. Отчего визитеры так поступили, выяснить уже невозможно – то ли предыдущим вечером пили что‑то совсем уж психоделическое, то ли удача какая у них случилась, да много чего теперь можно думать, правды все равно не узнать; только поздоровались они с Ахметом очередью. Короткой очередью в четыре патрона, метров со ста. Заметили его в окне четвертого – Ахмет с Витькой ковырялись в стенах, выдергивая из штроб проводку, – и влупили правее и выше. Одновременно с выстрелами по жестяному водостоку вдоль крыши звонко хлестнули пули. Ахмет с Витькой присели, испуганно переглянувшись. Терять лицо нельзя – хозяин тут же подскочил к окну. Позже, вспоминая этот эпизод, Ахмет часто спрашивал себя – а не случись рядом Витьки, что бы я сделал? Как хорошо, что умница история сослагательное наклонение за мясо не держит…

Через площадь к Дому расслабленно брели патрульные. Старший чуть приотстал, забрасывая на спину РПК. Увидели, один махнул – спускайся, мол. Как погано, блядь… Ахмет с отвращением чувствовал – ноги словно из студня, пот чертит щекотные полоски на пыльной морде, в животе – ком жирных холодных змей. Тоже махнул, кивнул даже – щас, типа, спускаюсь. Повернулся, поглядел на Витьку. Тот понял, и напряженное ожидание на его лице начало перетекать в понимающе‑презрительную мину. Но перекомбинация осталась незавершенной – Ахмет внезапно улыбнулся. Давящий мрак как‑то враз рассеялся одним словом: …А похуй! – весело и злобно подумал Ахмет. – …Похуй! Свое получите, блядва, а там посмотрим! Возьмете – возьмете, а не возьмете – на хуй пошли!…

– Не, Вить. Не. Хуй им. По всей морде.

Витька радостно крякнул и поспешил за ломанувшимся к пулемету хозяином. Только вбежал в угловую комнатку, как Дом сотрясла первая очередь – не представляя, как обращаться с этой дурой, Ахмет все же отсек два патрона. “От ни хуя себе! И вправду, по‑взрослому дудухает!” – высовываясь в окно, отметил Витька. Небольшой перелет, искорки МДЗ вспыхнули в пыльных фонтанах далеко за спинами оторопевших беспредельщиков.

– Ниже бери, ниже!

– Да вижу, отъебись! – нервно огрызнулся Ахмет и снизил линию прицеливания.

Дал полноценную очередь, патронов на семь‑восемь. Одно попадание, переднему, точно в грудь – парня словно кувалдой отшвырнуло, идущих за ним щедро обдало кровью. Из пыльного облака, поднятого кучно легшей очередью, брызнули и залегли оставшиеся. Один бесхитростно шлепнулся на асфальт, судорожно дергая затвор высоко задранной волыны, двое других пристроились умнее – один за поваленным столбом освещения, другой за бетонным цветничком.

– Во, смотри, че он с бетоном может – радостно прошипел Ахмет, тщательно выцеливая того, что залег за цветничок. – Ах ты пидор, стреляет уже!

Оглушительно загрохотало, и цветничок брызнул в стороны, словно кусок рафинада под паровым молотом. Тот, что лежал рядом, за столбом – вскочил и понесся за угол. Три и еще три, все, готов – аж подбросило. Тут же, без паузы, перенес огонь на последнего – и поймал на вставании: две пули в верхнюю часть, покатился, как жирная болонка от хорошего пендаля. Все.

– Пошли соберем. Да по гильзам‑то не топчись!

– Ага. Щас, только мешок найду.

– А че мешок‑то? Четыре ствола да обувка.

– Да я себе. Че‑то поистаскал все.

– Ну, бери, раз надо.

Однако прибарахлиться Почтарю не удалось: оказалось, 12.7 целых трупов не оставляет. Все обмундирование было испорчено безнадежно – трупы буквально плавали в крови. Обувь тоже оказалась говном – заношеные китайские кроссовки. Зато неплохо рванул хозяин: почти три сотни 5.45, три АК‑74, да пулемет с барабаном семерки. В ценах 201… года – два года жизни, как минимум. …Их прожить еще надо. – долго грузился после этого Ахмет. – …Не, во сука меня угораздило – ведь я че сделал? Вообще, конечно, беспределу оборотку дал. Не‑е, это только для меня оно так. А на самом деле – “уничтожил личный состав патруля администрации, выполнявший боевое задание”… Но прошел день, другой – а карающей длани на загривке он так и не ощутил. Акция возымела только одно последствие – прекратилось патрулирование Старого города: гибель Лехиной тройки послужила лишь аргументом в борьбе между группировками в администрации, сыграв на руку одной из сторон. Не сказать, что исчезновение патруля сильно порадовало: хоть лично ему и стало спокойнее, но исчез постоянный источник свежей информации, и о том, чем дышат в администрации, оставалось только гадать. Витька окончательно переселился в Ахметов Дом, принеся даже нечто типа присяги – видимо, твердо уверовав в наличие у Ахмета, а стало быть, и у себя, шансов потрепыхаться еще годик‑другой. Постепенно все вошло в привычное русло – просидев несколько ночей у готового к бою НСВ, Ахмет успокоился и вернулся к привычным занятиям: покупал впрок дешевые дрова, заготавливал картошку и солил капусту, а в конце сентября, когда с клещом стало поспокойнее[80], впервые “сходил” – как это стало потом называться. Началось с добавленной кладовки. Отрубив стеной еще кусок подвала, Ахмет, быстро возведя и оборудовав левый отсек, обнаружил, что на месте, где напрашивается правый, вместо бетонной стяжки лежит песок вперемешку с рыхлым строительным мусором. …Бля, а ведь это ж почти готовый погреб! Хрящ [81] долбить не надо, Мухалыч с Витькой дня за три вынесут. Стены – говно вопрос, утеплителя – как грязи. Лед когда станет, нарубить, и пожалуйста: мясо летом продавай! В три цены! Да какой в три, в пять, в десять! – осенило Ахмета. – Или во, еще лучше – сдавать места: торжок‑то – в двух кварталах! И склад тебе холодный, и охрана… За мясом, а может, и еще чем из жратвы Ахмет решил отправиться к пейзанам.

Целью похода было оценить возможность, а если она есть – то и рентабельность обмена. Ахмет считал, что в окрестных деревнях на патроны можно выменять достаточно для окупания риск. Оставалась неясной доставка – но об этом можно подумать и потом, когда будет побольше информации о дороге.

Поход вышел комом с первого шага – на окраине города, проходя на довольно легкомысленном расстоянии от забора садового кооператива, Ахмет получил в левый борт заряд дроби. Почтя за лучшее уйти от греха, отполз да и дернул со всех ног домой, позорно оставив поле боя за анонимным стрелком. Большого урона не понес – стреляли метров с пятидесяти‑шестидесяти, тройкой[82], да через негустые, но все ж кусты, однако вернуться пришлось. Пока выковыривал из ляжки и руки дробины, заматывал маленькие, но упорно кровящие дырочки, время ушло. Следующим утром он шел уже не по дороге, а напрямую, далеко обходя строения и необлетевшие кусты, по километровому радиусу огибая садовые кооперативы. До Веникова добрался лишь к сумеркам, и до темноты пытался занять подходящую для наблюдения позицию; когда нашел – наблюдать, собственно, было уже нечего. Низкая облачность стремительно превратила сумерки в самую настоящую ночь, вдобавок начало моросить, и пришлось уйти глубоко в лес, чтоб разжечь костер и заночевать.

…Крестьяне должны вставать с рассветом, доить, или че у них там по распорядку. Надо идти. Уже почти светло… – Ахмет уговаривал сам себя, не решаясь оторвать задницу и шагнуть от маленького жаркого костерка в насквозь промокший лес. Поспать нормально не удалось, сырость не позволяла согреться ни на минуту, только согреешь ноги – а уже пробивает дрожь от замерзшей под волглой курткой спины.

Всю ночь шел дождь, мелкий, едва заметный, но лес, словно губка, пропитался насквозь. Каждый шаг выстреливал из‑под лиственно‑хвойной подстилки ледяные струйки, обильно поливая ноги аж до самых колен. …Не, хватит этого раза. За глаза. Чтоб я еще раз в лес да без сапогов. Или сапог? Да насрать, лишь бы резиновые и высокие … Едва устроившись на НП[83], Ахмет обнаружил, что наблюдать, собственно, не за кем. Люди в деревне были, однозначно – это прекрасно чувствовалось даже на полукилометре. (…А как ренген‑то фурычит. Всегда бы так… – отметил Ахмет обострившееся чутье на человека, приписав его ночевке в лесу.) Только на улицу никто носа не казал, над деревней повисла тишина. Ни мычанья, ни гавканья, ничего, однако признаки жизни налицо – над трубами слабо шатались прижатые низкими тучами дымки, и даже те дома, где не топили, брошенными совсем не выглядели. …Блин, да не могут же они целый день дома просидеть. Жратву‑то как‑то надо же добывать… Ахмет с час безрезультатно пялился в монокуляр, затем, слегка разомлев под выглянувшим наконец солнышком, решил вздремнуть и направился к кострищу.[84]Бабу он заметил совершенно случайно, обратив внимание на легкую тень, тронувшую край радарного поля. Она деловито перлась куда‑то краем леса, помахивая пустой пластиковой канистрой. …Литров на двадцать. Доить пиздует. Значит, стадо по лесу раскидано. Понял, понял. – машинально прикинул Ахмет, тихонько выдвигаясь ей наперерез. С местом угадал, только перевел дух, как над подлеском уже запрыгала блескучая красно‑фиолетовая косынка. Ближе, ближе… Оп‑па. Даже дернуться не успела. Ахмет втащил бабу прямо в куст, за которым прятался. Зафиксировал руку, второй зажал рот, и, не давая прийти в себя, положил ничком на заранее присмотренное место. Баба заизвивалась, попыталась вывернуть рот из‑под ладони, но Ахмет навалился на нее всей массой, и баба понятливо притихла. Заручившись согласием не орать, отпустил. Села и тут же начала оправлять многослойные одежки, бросая на Ахмета не слишком уж и испуганные короткие взгляды.

Добиться от нее какой‑либо информации не удалось. Рафига, как она назвалась, ни на йоту не приблизила Ахмета к цели похода. То ли она на самом деле не могла оценить нужду односельчан в Ахметовских товарах, то ли башкиры из Веникова за время анархии успели вернуть в женские головы шариат. Смирившись с тем, что товарообмен нынче совсем не женское дело, он попросил ее сообщить кому‑нибудь из абыев[85]о своем визите с целью взаимовыгодного обмена бус на Манхэттены. Забив стрелку у агростанции, Ахмет занял выгодную, как ему казалось, позицию и сел ждать аборигенов. Все шло нормально, а главное – стало можно спокойно курить, не думая о маскировке. Дальнейшие события Ахмет старается вспоминать как можно реже, поэтому, щадя его самолюбие, пройдемся по ним пунктиром: местные выцепили его, как играющего в войнушку детсадовца – хваленый радар даже вякнуть не успел. Еще по дороге к деревне забрали все, что было в карманах, волыну, обувь и большую часть одежды, несколько раз деловито пнули – надо сказать, по делу, когда пытался упираться. Просидев до вечера в каком‑то непонятного назначения сарае, к вечеру был приведен пред раскосые очи местного аналога Коня. Должность эту исправлял в Веникове бывший начальник местной мусарни Магомедыч, старый (как сказать, обашкирившийся? не знаю, оставлю так) полутатарин‑полулезгин лет шестидесяти; изменений в его облике видевший его лет десять назад Ахмет не заметил, бывают такие старики – мелкие, жилистые, которые по достижении определенного видимого возраста меняться перестают. Оказалось, местные, в основном, промышляют ловом рыбы в Кожаном озере, и Магомедыч весь день пасется там. Повезло – Ахмет был с ним шапочно знаком: как‑то заносило на рыбалку в компании, предпочитавшей отдых на Кожаном, а высочайшее разрешение омыть сапоги в охраняемом водоеме надо было выменивать на пузырь именно у него. Нет, конечно, убивать его и так бы никто не стал, но знакомство роль свою все же сыграло. Когда после обстоятельной беседы двое рослых башкир вывели его во двор краснокирпичного особнячка и подтолкнули в сторону дороги на Тридцатку, важно стоящий на крыльце Магомедыч что‑то скомандовал в лабиринт дощатых сараюшек во дворе. Оттуда мгновенно, словно ждала наготове, вылетела замурзанная девчонка, шлепнула перед Ахметом чудовищного розового колера резиновые сланцы и встала, весело щурясь на милостиво отпущенного пленника.

Не доводилось гулять по заросшей дороге в сланцах? Летом бы все ниче, но в конце сентября прогулки в четверть сотни верст в сланцах с оторванными лямками и одной майке запоминаются надолго. Первые пятьсот метров Ахмет просто радовался, что съехал с вполне реальной пики, и шлось ему легко, летелось, можно сказать. Следующие километра три, несмотря на вновь зарядивший дождик, он яростно прошлепал по лужам, осуществив в воображении с десяток карательных операций по вразумлению вероломных башкортов, нагло отнявших у него: АК‑74 новый – 1шт., полный рожок пятерки – 2 шт., бинокуляр 6х32 в чехле – 1 шт., рюкзак кожаный импортный – 1 шт., и это только из крупных потерь… А еще куртка танкистская летняя – задроченная, конечно, но еще вполне, штаны камуфляжные, ботинки‑мартенсы, пачка винстона еле начатая, зажигалка‑федор! Да кусок лепешки, наконец! Хорошо, хоть АПБ в этот раз не взял… Су‑у‑у‑уки!!! Паррррву блядей! Но реальность что‑то давалась в ощущениях, благородную ярость успешно смирявших. От мокрой резины на стопе вылезли зачатки будущих пузырей, мокрая майка перестала нагреваться от тела, подозрительно саднило в почках – Ахмет уже на полном серьезе начал бояться за свой организм, которому оставалось шагать еще пятнадцать верст. Однако дошел, за ночь дошел, куда ж деваться. Ладно хоть его триумфальное возвращение не видел никто, кроме жены. Вдобавок оказалось, что капитально простыл, несколько дней пролежал с жаром, кашляя как тубик – сухо, до крови.

Пока валялся, в голове насчет ошибок похода малость прояснилось; теперь Ахмету даже казалось странным – как можно было не понимать такие элементарные вещи. …Явился, мудило гороховое, еще б речь им толкнул, типа “Я пришел осчастливить вас плодами цивилизации!”, мудило, ох, муди‑и‑ило… Это ж их самый кошмарный сон, единственная внешняя угроза – мы, “городские”. И как не порвали сразу, тем более, на бабу ихнюю в лесу напал… – Ахмета до сих пор потряхивало от походных впечатлений. – …У них еще здорово все, рано с ними с позиции силы беседовать. Соль есть, без света сидеть привыкли, охотников – через дом, че им от нас надо, да ничего. Пока по три патрона на ствол не останется, репу чесать не начнут. Хотя слабые места тоже есть, как не быть… Лекарства нужны по‑любому, курево опять же, шмотки тоже истаскаются… И последнее – почему он меня отпустил? Из “гуманности”? Ха, мент‑гуманист, колобок повесился… Не‑е‑ет, он меня отпустил не из слюнявых соображений, а из вполне конкретных. У него свои понятки, и ход за мной теперь. Раз он курбаши [86] у них, то у него свои интересы есть. Информация нужна ему? Конечно. Лекарства те же, это он через себя по‑любому пустит, это еще и вопрос власти для него. Патрон к калашу тоже нужен, и это он пальцы гнул, типа у самого завались, вовсе не от того, что и впрямь завались, это он торговаться начал. А патрон ему нужен, нужен, иначе вместо тапочек мне на дорожку дроби в жопу дали бы… Куиш Большой и Куиш Малый от него в двух верстах, Сарыкульмяк – тоже рядом, Кырмыскалы те же, Хасли опять же… Им тоже где‑то надо рыбу ловить, так ведь? Так. Вопрос контроля за озерами и покосами – это для них вопрос жизни и смерти. Да, технично он свою партию отыграл. Умный человек, ничего не скажешь. Но, бля, я тут тоже не лох чилийский. Че он там трeкнул? “Ище афтмат найдешь, апят прыхады?” Приду, Исмаил‑абы, приду. Сигналок [87] вот только возьму, и приду. Охуеешь. Сего числа, как Конь выражается…

На этот раз подготовился тщательно. Разработал план, не поленившись сходить на рекогносцировку, отдал за ящик эсэмок[88]последний коньяк, до смерти заинструктировал Витьку. Наконец, настал Великий День Смытия Позорного Пятна – исполненный решимости Ахмет отправился к курбаши поселка Вениково Исмаилу Магомедычу Тетееву с официальным визитом.

Пятно смылось – операция прошла в рамках намеченного плана. Ахмет наблюдал в ПАГ‑17[89]панораму будущего “сражения при Веникове”. Вот степенно вышедший из особнячка курбаши забавно присел, осыпанный срезанными очередью ветками, поднялась бестолковая суета. Вот, наконец, какая‑то осмысленная реакция – толпа собравшихся во дворе подвергшегося нападению курбаши разделилась надвое, и большая часть потрусила к околице.

– Вить, вышли. Готов?

– Да готов, готов… Всегда готов…

– Ха! Все с берданками, прикинь! Ни одной волыны, моджахеды, епть… А, нет, один огрызок.

– Хули им этот огрызок, что есть, что нет. Застрелиться разве удобней.

Обе “тревожных группы” пошли вполне предсказуемыми маршрутами, обходя предполагаемое расположение стрелка.

– Давайте, давайте, малайки[90], пробегитесь мал‑мал! Утрясите бешбармак[91]… Э, Вить, слышь? Как только первые две сработают, сразу, понял? не жди, когда из колка[92]полезут, а сразу! Чтоб не по траве пришлась, а где во‑о‑он, видишь? полосочка где распахана? Чтоб поняли, что не по ним, а – типа нельзя дальше.

– Бля, да сделаю, че ты греешься… Ты мне который раз уже это паришь, Ахмет, а? Сделаю, не ссы.

– Ладно, ладно…

Свистнула одна эсэмка, тут же – вторая, в колке сверкнули красные искорки. Едва Витька поставил пыльный заборчик, как засвистело с левого фланга, и упражнение повторилось.

Спалившиеся на сигналках молодые парни правильно поняли сигналы, подаваемые РПК, и споро, на рысях оттянулись к деревне. Разумно, на пулемет в чистом поле с ружьями не ходят. Ахмет, расплывшись в довольной ухмылке, что‑то бормотал, не отрываясь от прицела. Витька прикурил две сигареты, сунул одну в зубы Ахмету.

– Спасиб, Вить.

– Ну че? Че они там?

– Бугор сидит у себя во дворе, эти к нему бегут. Щас доложат, и он выйдет оценить, так сказать, ситуацию на месте. В принципе, уже запаливать можно. Пока разгорится, то да се…

– То есть че, зажигать?

– Э‑ээ… Да. Давай, запаливай.

Заботливо нарезанная покрышка, разгоревшись, дала смачный столб: здеся мы, заходи не бойся. Ахмет рассчитал точно – не откликнуться на недвусмысленное предложение диалога старший не мог, и вскоре, показательно бросив наземь стволы, высокие договаривающиеся стороны сошлись посреди заросшего бурьяном поля. Сделав утрированно покорную мину, Ахмет первым, как и положено младшему, почтительно поприветствовал курбаши:

– Хайирле ирта[93], Исмаил Магомедович. За стрельбу прощенья просим. Тапочки вот занес.

Договориться удалось практически обо всем. Обратного пути Ахмет даже не заметил – в голове крутилась коммерческая мешанина. Часть прогнозов оказалась неверной – соседи Магомедыча пока не тревожили, и большого энтузиазма по поводу боеприпаса он не проявил, зато весьма живо заинтересовался лекарствами, еще много чем. У него можно было брать аммониевую селитру для аммонала, молочные всякие дела, рыбу. Рыба у них практически ничего не стоила, но ее в этом озерном краю везде было навалом. А вот с мясом было туго, и цены особо нажиться не позволяли, разве что на будущий год получше будет; как сказал Магомедыч – когда барашка подрастет.

…Сети. Блин, где же взять эти сраные сети, а? Ладно, че‑нибудь придумаем, не завтра, так послезавтра. Надо ему муку всю втюхать, не пролежит она долго. И консервы. А вот пшенку с рисом – хуиньки. Пусть лежат; по весне впятеро минимум уйдут. Так, и бабе сказать, чтоб завязывала с кашами, картоху надо жрать, она возобновляемая. Да, остается один гемор – дорога. Если эту проблему решить, дельта светит неплохая…

В качестве пункта встречи назначили руины атомки[94], как раз на полдороге между Тридцаткой и Вениково. С одной стороны, место для стрелки удобное, но с другой – просто идеальное для засады.

…Так вот схожу раз, другой, а на третий встретит Магомедычевых людей совсем другой пацан, с еще теплым стволом, и скажет – типа, теперь со мной торгуем, товарищи башкиры. Н‑да, не было забот, купил порося…

Сходив на чейндж два раза, Ахмет получил прибыль, далеко превосходившую ожидания. Несмотря на то, что он предпринял все возможные меры для сохранения анонимности, по первому снегу весь торжок начал справляться именно у него – когда еще будут мед, творог и баранина. Все это снова и снова приводило к мысли – канал надо сливать. Кому‑нибудь такому, кто способен защитить в пути товар, и кто будет помнить добро хотя бы некоторое время. Но таких не было, самые крупные люди с торжка оперировали смешными объемами, а на торжки нового города Ахмет соваться не решался, опасаясь ненужных встреч с бойцами администрации. Однако Господни мельницы мелют медленно, но верно; и этот вопрос решился, как рано или поздно решаются все вопросы. Правда, весьма неожиданным образом.

В конце января город проснулся среди ночи от непривычно интенсивной стрельбы. Работало сразу несколько десятков стволов, в том числе несколько тяжелых, в районе Пентагона небо сплошь исполосовали трассы. Это была уже не перестрелка, это был бой, и бой яростный, до кости. Экономных, расчетливых очередей практически не было – лупили на всю ивановскую, выдувая по полрожка за раз. Басом грохотали обе пентагоновские крышные ЗУшки. Несколько гулких хлопков “Шмеля”, одна заткнулась ‑… Во дела! Кто‑то Пентагон прессует! Оба‑на! Ни‑и‑и хуя себе – и вторую загасили!.. – отмечал про себя мгновенно сбросивший сонную одурь Ахмет, несясь на четвертый, к пулемету. …Вот это зарево! Рубероид на крыше горит. Эх, ЗУшки жаль, теперь им пиздец. Да че я их жалею, все равно мне бы не досталась ни одна…

Стрельба затихла; снова возобновилась, потом опять, и опять – до самого утра. Под утро бой превратился в зачистку – видно, кто‑то взял здание, сломив организованную оборону, и по этажам разбежались группы – вот ухнула граната, еще одна, еще; несколько коротких очередей, одиночный; и цикл повторяется. …Да, несладко кому‑то пришлось. Кому? Конь покрошил Нигмата с Мирохой, Мироха – Коня и Нигмата, или наоборот? Да похую!… – ежился от сосущей неизвестности Ахмет, с некоторым удивлением отмечая, что на Коня, Максимыча, да на всех тех, от кого он кроме хорошего ничего не видел – ему отчего‑то однозначно положить. Вообще. Единственное, что его грызло – то, что не сдетонировал склад на шестом. Если б сдетонировал, то запасы Ахмета приобрели бы ценность, назначаемую им самим.

С рассветом пальба утихла, и мертвый город замер, ожидая результатов первого в своей истории coup d?etat[95]. Зарево, какое‑то время притворявшееся вторым рассветом, опало; в низкие тучи размеренно текли несколько столбов жирного дыма…КСК дымит, сам Пентагон, и ДК Строитель. Бля, как же узнать, че там стало? Кто теперь?… – Ахмет несколько раз порывался сгонять и глянуть, но благоразумие брало верх, и ни в первый, ни во второй день он из дому носа не казал.

Оказалось, зря – под вечер третьего дня, подходя к черному от копоти Пентагону, Ахмет услышал знакомые звуки – в здании активно работали коллеги. Пробежала облезлая тощая псина, волоча гирлянду синюшных потрохов, перемешанных с заледеневшими обрывками камуфляжа. Нагло так глянула, сука, как на мебель. Осторожно вошел, пряча под полой расстегнутой телогрейки снятый с предохранителя АПБ. Предосторожности были уже излишни: все более‑менее ценное растащено, и мародеры выжимали из здания остатки. Двое грязных подростков в вестибюле драли из коробов провода и на Ахмета внимания не обратили. Лестницу словно вымыли кровью, и ее запах мощно шибал в нос даже на морозе, забивая едкую гарь. Над белеющим в темноте лестничной клетки голым трупом склонилась какая‑то бесформенная фигура, воровато дриснувшая в темноту при Ахметовом приближении. …Морлок, бля. Че он там, мясо резал, что ли? А, нет, зубы ковырял, вон как щеку‑то разворотил… По второму что‑то тащили, не разобрать, что. Печку, что ли… Отпрянув с дороги, Ахмет толкнул задницей подавшуюся дверь, зашел. Об‑баа. Вот и свиделись. Из груды мусора и штукатурки торчала верхняя часть Пасхина, похожая в сумерках на пыльную статую из пионерлагеря. Все лицо мелко посечено – видать, попал под гранату. …Ишь ты, глаза уцелели. Хотя нет, как рвануло, еще живой был, достреливали; вон, дырок‑то сколь, а сразу и не заметил, снежком подзамело. Кто‑то верх с рубахой снял, зачем только, наверняка все в кровище, лужа‑то вон какая. А пистолет из руки вырезали, или разжимать побрезговали, или… Да без разницы. Блин, и глаза ему хрен закроешь, смерзлось все. Ну‑ка… Нет, никак. Ладно, пойду я, Денисыч, прощевай. Попроси там Аллаха… да ладно, не надо ничего, спи спокойно. Бисмилля р?рахман р'рахим…