Глава 4. Очевидным преимуществом того, что исследовательские лаборатории находились в том же здании, что и мое бюро

Очевидным преимуществом того, что исследовательские лаборатории находились в том же здании, что и мое бюро, заключалось в отсутствии необходимости дожидаться бумажных отчетов. Так же как и я, ее сотрудники владели результатами исследований задолго до того, как переносили их на бумагу. Я передала на исследование материалы по делу Берил Медисон ровно неделю назад. Возможно, пройдет еще несколько недель, прежде чем отчет окажется на моем столе, но Джони Хэмм уже должна иметь собственное мнение на этот счет. Закончив утренние дела, я с чашкой кофе в руке поднялась на четвертый этаж.

Кабинет Джони, немногим больший, чем ниша, был зажат между лабораторией анализа следов с места преступления и лабораторией химических исследований в конце коридора. Когда я вошла, она сидела за черным столом, вглядываясь в объектив окуляра стереоскопического микроскопа, блокнот рядом с ее локтем был заполнен аккуратными записями.

– Неудачное время? – спросила я.

– Не хуже, чем любое другое, – откликнулась она, рассеянно оглянувшись.

Я пододвинула стул.

Джони была миниатюрной молодой женщиной с короткими черными волосами и широко распахнутыми темными глазами. Мать двоих детей, она вечерами училась на доктора философии и поэтому всегда выглядела усталой и немного торопящейся. Но, с другой стороны, так выглядело большинство сотрудников лабораторий, и если уж на то пошло, это же самое частенько можно было сказать и обо мне.

– Как там с материалами по делу Берил Медисон, что‑нибудь удалось выяснить? – спросила я.

– У меня ощущение, что такого ты не ожидала. – Она листнула назад несколько страниц блокнота. – Следы по делу Берил Медисон – сплошной кошмар.

Меня это не удивило. Я сдала на анализ множество пакетиков и образцов. Тело Берил было настолько окровавлено, что собрало мусор, как липучка для мух. Особенно трудно было исследовать волокна: прежде, чем Джони смогла положить под микроскоп, их требовалось еще очистить. Для этого каждое волоконце закладывалось в контейнер с мыльным раствором, который, в свою очередь, помещался в ультразвуковую ванну. После того как кровь и грязь осторожно приводились в движение, раствор процеживался через стерильную фильтровальную бумагу, и каждое волокно укладывалось на предметное стекло микроскопа.

Джони просматривала свои записи.

– Если бы я не была уверена, – продолжила она, – то заподозрила бы, что Берил Медисон убита не у себя дома, а где‑то в другом месте.

– Это невозможно, – ответила я. – Она была убита наверху, и ее смерть наступила незадолго до того, как приехала полиция.

– Я знаю. Начнем с волокон, явно имеющих отношение к ее дому. Таких было собрано три вида – с окровавленных участков кожи на ее коленях и ладонях. Это – шерсть. Два вида – темно‑красные, один – золотистый.

– Они соответствуют восточному молитвенному коврику наверху в коридоре? – вспомнила я фотографии места преступления.

– Да, – ответила она, – очень хорошее соответствие с образцами, принесенными полицией. Если Берил Медисон стояла на четвереньках на коврике, это вполне объясняет, как на ее ладонях и коленях оказались эти волокна. Здесь все относительно просто.

Джони достала множество жестких картонных упаковок с предметными стеклами. Открывая клапаны, она, продолжая говорить, стала перебирать стекла, пока не нашла то, что искала:

– Кроме этих волокон, там было еще несколько белых хлопчатобумажных. Они довольно бесполезны, поскольку могли взяться откуда угодно, например, с белой простыни, которой накрывали тело. Кроме того, я исследовала десять других волокон, собранных с ее волос, с окровавленных участков на шее и груди и из соскобов из‑под ногтей. Синтетика, – она взглянула на меня. – И они не соответствуют никаким другим образцам, которые прислала полиция.

– Они не сочетаются ни с ее одеждой, ни с покрывалом ее кровати? – спросила я.

Джони покачала головой и сказала:

– Абсолютно. То есть, совершенно не сочетаются. Похоже, они не имеют отношения к месту преступления, а поскольку они прилипли к крови или оказались под ее ногтями, то велика вероятность, что они были пассивно перенесены на нее с нападавшего.

Это было для меня неожиданной наградой. Когда мой заместитель, Филдинг, наконец связался со мной в ночь убийства Берил, я проинструктировала его и попросила дождаться меня в морге. Я приехала туда во втором часу ночи, и следующие несколько часов мы занимались исследованием тела Берил в лучах лазера, собирая каждую частицу или волокно, которые удавалось обнаружить. Правда, я предполагала, что большая часть того, что мы нашли, окажется нестоящим мусором с одежды Берил или из ее дома. Факт обнаружения десяти волокон, оставленных преступником, был поразителен. В большинстве случаев, я считала большой удачей, если удавалось обнаружить хотя бы одно неизвестное волокно, и была совершенно счастлива, найдя два или три. У меня зачастую были дела, когда я не находила ни одного. Волокна трудно заметить даже с помощью лупы, и малейшее нарушение спокойствия тела или слабое колебание воздуха могут смахнуть их задолго до того, как медицинский эксперт прибудет на место преступления или тело перевезут в морг.

– Какая именно синтетика? – спросила я.

– Олефин, акрил, нейлон, полиэтилен и динэл, причем, с преобладанием нейлона, – ответила Джони. – Цвета разнообразные: красный, голубой, зеленый, золотистый, оранжевый. Под микроскопом они совершенно не соответствуют друг другу.

Припав к окуляру стереоскопического микроскопа, она стала укладывать на предметный столик одно стекло за другим, продолжая объяснения:

– Совершеннейший винегрет: есть с прожилками и без. Большинство из них содержат окись титана в различных концентрациях. Некоторые имеют тусклый блеск, некоторые – матовые, некоторые – яркие. По диаметру все довольно толстые, предположительно, волокна типа ковровых, но имеют различную форму в поперечном сечении.

– Десять различных источников? – спросила я.

– По крайней мере, так это выглядит на данный момент. Это, определенно, нетипично. Если эти волокна принадлежат нападавшему, то он носил на себе необычное их разнообразие. Более толстые волокна явно не из его одежды, потому что они коврового типа. И они не соотносятся ни с одним ковром из дома Берил. Но то, что на нем такое их разнообразие, странно по другой причине. Ты собираешь волокна целый день, но они на тебе не остаются. Ты садишься где‑нибудь, и к тебе прилипают волокна, а чуть позже, когда ты садишься где‑то еще, они счищаются. Или их сдувает с тебя.

Это действительно сбивало с толку. Джони перевернула страницу блокнота и сказала:

– Я также посмотрела под микроскопом пробы пыли, собранные пылесосом, доктор Скарпетта. Мусор, который Марино всосал с молитвенного коврика – настоящая мешанина, – она бегло просмотрела страницу. – Табачный пепел, розоватые частицы бумаги, соответствующие наклейкам на сигаретных пачках, стеклянные бусинки, пара кусочков битого стекла, соответствующие пивным бутылкам и автомобильным фарам. Как обычно, множество останков насекомых, овощного мусора, а также металлический шарик. И еще много соли.

– Пищевой?

– Совершенно верно, – сказала Джони.

– Все это было на ее молитвенном коврике? – спросила я.

– А также на полу в том месте, где было найдено тело, – ответила она. – И много аналогичного мусора было на ее теле, в соскобах из‑под ее ногтей и на волосах.

Берил не курила. Не было причины, по которой табачный пепел и частицы наклеек с сигаретных пачек могли быть найдены в ее доме. Соль ассоциируется с едой, и с чего бы это вдруг соли оказаться на коврике или на ее теле.

– Марино принес шесть различных проб, взятых пылесосом. Все они с ковров или с участков пола, где была обнаружена кровь, – сказала Джони. – Кроме того, я посмотрела контрольные образцы проб с тех участков дома и ковров, где не было крови или следов борьбы, то есть там, где, как полагает полиция, убийца не ходил. Образцы существенно различаются. Мусор, про который я говорила, найден только там, где, по‑видимому, убийца был. Предположительно, большинство из этих частиц было перенесено с него на место преступления и ее тело. Они могли прилипнуть к его туфлям, одежде, волосам. Куда бы он ни ходил, чего бы он ни касался, он оставлял след из этого мусора.

– Должно быть, он изрядный неряха, – сказала я.

– Вся эта чепуха почти невидима невооруженным глазом. – Джони не поддержала шутку. – Он, скорее всего, даже понятия не имел, что носит на себе такое количество следов.

Я изучала страницы, написанные ею от руки. Мой опыт подсказывал только два варианта, которые объясняли бы такое изобилие мусора. Первый – когда тело было выброшено на какую‑нибудь земляную насыпь или в какое‑то другое не менее грязное место, например, на обочину дороги или автостоянку, засыпанную гравием. Второй – когда тело перевозили с одного места на другое в грязном багажнике или на грязном полу автомобиля. Ни один из этих сценариев к случаю Берил не подходил.

– Разбей их для меня по цветам, – попросила я. – Какие из них вероятнее всего ковровые, а какие – волокна одежды?

– Шесть нейлоновых волокон: красные, темно‑красные, голубые, зеленые, зеленовато‑желтые и темно‑зеленые. Зеленые на самом деле могут оказаться черными, – добавила она. – Черный под микроскопом совсем не выглядит черным. Все они толстые, соответствуют волокнам коврового типа, и я подозреваю, некоторые из них могут быть из автомобильного, а не из домашнего ковра.

– Почему?

– Из‑за мусора, который я нашла. Например, стеклянные шарики ассоциируются с отражающей краской, той, что используется для дорожных знаков. Металлические шарики я достаточно часто нахожу в пробах, взятых из автомобилей. Это кусочки припоя, остающиеся после монтажа кузова. Их не видно, но они есть. Что же касается осколков стекла, то битое стекло есть повсюду, особенно, вдоль обочин дороги и на стоянках. Ты собираешь его на подошвы туфель и несешь в свой автомобиль. То же самое касается сигаретного мусора. Наконец, остается соль. И это обстоятельство вызывает у меня еще большее подозрение насчет того, что следы, обнаруженные в доме Берил, автомобильного происхождения. Люди ходят в «Макдональдс». Они едят жаренную картошку в своих автомобилях. Я думаю, в каждой машине в городе есть соль.

– Допустим, ты права, – сказала я. Допустим, эти волокна – с автомобильного коврика. Все это по‑прежнему не объясняет, откуда взялись шесть различных ковровых нейлоновых волокон. Маловероятно, что у этого парня в автомобиле шесть различных ковриков.

– Да, маловероятно, – согласилась Джони. – Но волокна могли быть занесены в его автомобиль. Возможно, что его работа так или иначе связана с этими ковриками. Например, ему целый день приходится залезать и вылезать из автомобиля.

– Автомобильная мойка? – спросила я, представив себе автомобиль Берил. На нем не было ни единого пятнышка ни внутри, ни снаружи.

Джони задумалась, на ее лице отразилось напряжение.

– Очень может быть что‑нибудь в этом роде. Если он работает на одной из этих автомобильных моек, где обслуживающий персонал чистит салоны и багажники, то ему действительно целый день приходится иметь дело с различными ковровыми волокнами, и он неизбежно собирает часть их. Другой вариант – он работает механиком по автомобилям.

Я потянулась за своим кофе.

– О'кей. Давай перейдем к другим четырем волокнам. Что ты можешь рассказать о них?

Джони заглянула в свои записи.

– Это волокна акрила, олефина, полиэтилена и динэла. Первые три, опять же, соответствуют волокнам коврового типа. А волокно динэла я не слишком часто встречаю. Из этого материала шьют шубы и чехлы для автомобилей. Знаете, такие, из искусственного меха. Еще парики. Но именно это волокно динэла довольно высококачественно и больше подходит для одежды.

– Это единственное одежное волокно, которое ты нашла?

– Я склоняюсь к этому, – ответила Джони.

– По‑видимому, Берил была одета в бежевый брючный костюм…

– Он не из динэла, – сказала она. – По крайней мере, ее слаксы и куртка не из него. Они из смеси хлопка и полиэстера. Может быть, ее блузка была из динэла, но это невозможно выяснить, так как она не нашлась. – Джони достала из упаковки очередное стекло и положила его на предметный столик. – Что же касается оранжевого волокна, о котором я говорила, – единственного из всех акрилового, то оно имеет такую форму поперечного сечения, какую я никогда прежде не встречала.

Чтобы лучше объяснить, она нарисовала эскиз: три кружка, соединенных в центре, напоминающие трилистник Клевера без черенка. Волокна изготовляются пропусканием расплавленного или растворенного полимера через очень тонкие отверстия мундштука. Нити, или волокна, которые получаются в результате, будут иметь в поперечном сечении ту же форму, что и отверстия мундштука, так же, как полоска зубной пасты сохранит в поперечном сечении форму отверстия тюбика, из которого она выдавлена. Я никогда не видела раньше профиля в виде листа клевера. Большинство акриловых нитей имеют в поперечном сечении форму земляного ореха, собачьей косточки, гантели, круга или гриба.

– Вот, – Джони подвинулась, освобождая мне место перед микроскопом.

Я прильнула к окуляру. Волокно выглядело как угреватая волнистая лента, разнообразные оттенки ярко‑оранжевого были слегка приперчены двуокисью титана.

– Как видишь, – пояснила Джони, – цвет довольно бестолковый – оранжевый, неровный и умеренно густой, с частицами, уменьшающими блеск, чтобы волокно выглядело матовым. Все равно, оранжевый – кричащий цвет, настоящий карнавальный оранжевый, который я нахожу странным для волокон одежды или ковров. Диаметр – средний.

– Что делает его скорее соответствующим ковру, – отважилась я, – несмотря на странный цвет.

– Возможно.

Я начала вспоминать материалы ярко‑оранжевого цвета, которые мне встречались.

– А как насчет дорожных жилетов? – спросила я. – Они ярко‑оранжевые, и они хорошо согласуются с мусором автомобильного типа, который ты идентифицировала.

– Вряд ли, – ответила Джони. – Большинство дорожных жилетов, которое я видела, сделаны из нейлона, а не из акрила, причем ткань, как правило, очень плотная, гладкая, которая, скорее всего, не теряет волокна. То же самое – форма транспортной полиции.

Она помолчала, а затем задумчиво добавила:

– А еще мне кажется, что ты вряд ли найдешь в них частицы, уменьшающие блеск – ты же не хочешь, чтобы дорожный жилет был тусклым.

Я отодвинулась от микроскопа.

– В любом случае, мне кажется, это волокно настолько отличается от других, что должно быть запатентовано. Кто‑то должен узнать его, даже если у нас нет известного материала для сравнения.

– Бог в помощь.

– Да, я знаю, промышленные секреты, – тяжело вздохнув, сказала я. – Текстильный бизнес так же скрывает свои патенты, как люди свои любовные похождения.

Джони подняла руки и принялась сзади массировать себе шею.

– Меня всегда поражало, как нечто сверхъестественное, что агенты ФБР смогли заручиться такой могучей поддержкой в деле Уэйна Уильямса, – сказала она, имея в виду жуткий, двадцатидвухмесячный кошмар в Атланте, когда, по слухам, целых тридцать черных детей стали жертвами одного убийцы. Волокнистый мусор, обнаруженный на двенадцати телах жертв, был связан с жилищем и автомобилями, которыми пользовался Уильямс.

– Может быть, нам стоит связаться с Хейновэллом, чтобы он взглянул на эти волокна, особенно на оранжевые, – сказала я.

Рой Хейновэлл был специальным агентом ФБР в отделе микроанализа в Квантико. Он занимался исследованием волокон в деле Уильямса и с тех пор был завален просьбами следственных подразделений всего мира, которые жаждали, чтобы он посмотрел на все, от пуха до паутины.

– Бог в помощь, – снова шутливо повторила Джони.

– Ты позвонишь ему? – спросила я.

– Я сомневаюсь, что это что‑нибудь даст. Он не любит смотреть материалы, которые уже прошли обследование, – сказала она и добавила: – Ты же знаешь этих федеральных агентов.

– Мы обе позвоним ему, – решила я.

* * *

Когда я вернулась в свое бюро, меня дожидались с полдюжины розовых телефонных сообщений. Одно бросилось мне в глаза. На нем был написан номер телефона с кодом Нью‑Йорка и припиской: «Марк. Пожалуйста, перезвони так быстро, как только сможешь». Я могла придумать только одну причину, по которой он был в Нью‑Йорке. Он встречался со Спарацино, адвокатом Берил. Почему «Орндорфф и Бергер» так сильно интересуется убийством Берил Медисон?

Очевидно, номер телефона был прямой линией Марка, потому что он взял трубку на первом же гудке.

– Когда ты последний раз была в Нью‑Йорке? – спросил он небрежно.

– Не поняла?

– Самолет улетает из Ричмонда ровно через четыре часа. Рейс без промежуточной посадки. Ты можешь вылететь на нем?

– Чего это вдруг? – спросила я спокойно, чувствуя, как заколотилось в груди сердце.

– Мне не кажется разумным обсуждать детали по телефону, Кей, – сказал он.

– Мне не кажется разумным лететь в Нью‑Йорк, Марк, – парировала я.

– Пожалуйста. Это важно. Ты же знаешь, иначе бы я не просил.

– Это невозможно…

– Я провел утро со Спарацино, – прервал он меня. Долго сдерживаемые эмоции боролись во мне с решимостью. – Есть пара новых обстоятельств, имеющих отношение к Берил Медисон и к твоему отделу.

– К моему отделу? – В моем голосе больше не было безразличия. – Что такого ты можешь мне сообщить, имеющего отношение к моему отделу?

– Пожалуйста, – сказал он снова. – Пожалуйста, приезжай.

Я колебалась.

– Я встречу тебя в «Ла Гуардиа». – Настойчивость Марка отрезала мне путь к отступлению. – Мы найдем какое‑нибудь тихое место, чтобы поговорить. Билет уже заказан. Все, что от тебя требуется, это забрать его у стойки регистрации. Я зарезервировал тебе комнату, обо всем позаботился.

«Боже мой», – думала я, повесив трубку и направляясь затем в приемную к Розе.

– Мне нужно сегодня лететь в Нью‑Йорк, – объяснила я тоном, исключающим вопросы. – Это касается дела Берил Медисон. Меня не будет в отделе по крайней мере до завтра.

Я избегала ее взгляда. Хотя моя секретарша ничего не знала о Марке, я боялась, что мои побуждения так же очевидны, как доска объявлений.

– Есть номер телефона, по которому с вами можно будет связаться? – спросила Роза.

– Нет.

Открыв календарь и просматривая запланированные встречи, которые нужно было отменить, она сообщила:

– Звонили из «Таймс», что‑то по поводу большой статьи – биографический очерк о вас.

– Забудь об этом, – раздраженно ответила я. – Они просто хотят припереть меня к стенке насчет дела Берил Медисон. Как только я отказываюсь давать информацию о каком‑нибудь особенно зверском преступлении, тут же каждый репортер в городе хочет узнать, в каком колледже я училась, есть ли у меня собака, как я отношусь к смертной казни, какой мой любимый цвет, еда, фильм и какие убийства я предпочитаю.

– Я отменю, – пробормотала она, протягивая руку к телефону.

Когда я ушла из отдела, времени оставалось в обрез, чтобы добраться до дома, закинуть несколько вещей в дорожную сумку и преодолеть пробки в часы пик. Как Марк и обещал, билет ждал меня в аэропорту, и уже через час я устраивалась в первом классе – одна в совершенно пустом ряду. В течение следующего часа я маленькими глотками потягивала тоник со льдом и пыталась читать, тогда как мои мысли плыли, как облака в темнеющем небе за овальным окном.

Мне хотелось видеть Марка. Я понимала, что это не профессиональная необходимость, а слабость, которую, как мне казалось, я полностью преодолела. Я то чувствовала волнение, то испытывала отвращение к себе. Я не верила ему, но отчаянно хотела верить. «Он не тот Марк, которого ты знала когда‑то, и даже если бы он был им, вспомни, как он с тобой поступил». И не важно, что говорил мой разум, мои чувства не внимали ему. Я прочитала двадцать страниц романа, написанного Берил Медисон под псевдонимом Эдер Вайлдс, и в голове ничего не осталось. Я не люблю исторические романы, а этот совершенно точно не выиграл бы никаких призов. Берил писала хорошо, ее проза порой звучала как песня, но повествование в целом хромало на костылях. Это была своего рода бесформенная масса, творимая по шаблону. И я спрашивала себя, смогла бы она преуспеть в настоящей литературе, если бы осталась жива.

Голос пилота неожиданно объявил, что мы приземлимся через десять минут. Город внизу представлялся, поразительной сценой – с круговращением огней, крошечными светлячками, ползущими по магистралям, и красными сигнальными лампочками, мигающими с вершин небоскребов.

Через несколько минут я извлекла свою сумку из багажного отделения и сошла по трапу в сумасшествие «Ла Гуардиа». Я испуганно обернулась, когда чья‑то рука легла на мой локоть. Марк, улыбаясь, стоял за моей спиной.

– Слава Богу, – сказала я с облегчением.

– Что такое? Ты приняла меня за карманника? – сухо спросил он.

– Если бы ты был им, ты бы не стоял здесь.

– Это уж точно. – Он повел меня через терминал. – У тебя только сумка?

– Да.

– Хорошо.

Покинув здание аэропорта, мы сели в такси, управляемое бородатым сикхом в темно‑красном тюрбане, которого звали Манджар, как сообщала табличка, прикрепленная к приборному щитку. Они с Марком долго кричали друг на друга до тех пор, пока Манджар, наконец, как будто понял, куда нам нужно ехать.

– Надеюсь, ты не ела, – обратился ко мне Марк.

– Если не считать жаренного миндаля… – Я чувствовала его плечо каждый раз, как машина со скрипом поворачивала в очередной переулок.

– Недалеко от гостиницы есть хороший мясной ресторан, – громко сказал Марк. – Я рассчитывал, что мы как раз поужинаем там, поскольку я совершенно не знаю, где что находится в этом чертовом городе.

«Только бы добраться до отеля», – подумала я, когда Манджар затянул непрошеный монолог насчет того, что он приехал в страну, имея в виду жениться, и он намерен сделать это в декабре несмотря на то, что сейчас не представляет себе, кто будет его женой. Он продолжал рассказывать нам, что работает таксистом всего три недели и учился вождению в Пенджабе, где сел за трактор в возрасте семи лет.

Движение на дороге было бампер к бамперу, и желтые такси кружились, как дервиши в темноте. Добравшись до центра города, мы проехали мимо плотного потока людей в вечерних туалетах, присоединявшихся к длинной очереди перед Карнеги‑Холлом. Яркие огни и люди в мехах и черных галстуках будоражили старые воспоминания. Мы с Марком любили театры, симфонические концерты, оперы.

Такси остановилось перед отелем «Омни Парк Сентрал», внушительным, сияющим огнями сооружением рядом с театральным районом на углу Пятьдесят пятой и Седьмой. Марк подхватил мою сумку, и я следом за ним прошла в элегантный вестибюль. Зарегистрировав меня, он отослал сумку в номер, и уже через несколько минут мы вышли на морозный вечерний воздух. Я была рада, что захватила пальто.

Пройдя три квартала, мы оказались у «Галлахера». Витрина этого ужаса всех коров, кошмара коронарной артерии и мечты каждого любителя свежего мяса являла собой огромную выставку в виде холодильной камеры, заполненной всеми сортами мяса, которые только можно вообразить. Внутренность ресторана представлялась местом поклонения знаменитостям, фотографии которых с их автографами покрывали стены.

Было очень шумно. Бармен смешал нам крепкие напитки. Я зажгла сигарету и осмотрелась. Столы стояли близко друг от друга, что типично для нью‑йоркских ресторанов. Слева от нас двое бизнесменов были поглощены разговором, столик справа пустовал, а за столиком напротив сидел поразительно красивый молодой человек, упорно трудившийся над «Нью‑Йорк Таймс» и пивом. Я внимательно посмотрела на Марка, пытаясь понять выражение его лица. Его взгляд был напряжен, и он вертел в руках свой скотч.

– Итак, зачем я здесь, Марк? – спросила я.

– Может быть, я просто хотел пригласить тебя пообедать, – сказал он.

– А если серьезно?

– Я серьезно. Ты недовольна?

– Как я могу быть довольна, когда жду взрыва бомбы? – ответила я.

Он расстегнул пиджак.

– Сначала мы закажем, а потом поговорим.

Он всегда так со мной поступал, придумывая все что угодно, лишь бы заставить меня ждать. Может быть, в нем просто говорил адвокат. Прежде это выводило меня из себя, и теперь ничего не изменилось.

– Настоятельно рекомендую мясо, – сказал он, пока мы просматривали меню. – Плюс салат из шпината. Ничего затейливого. Но стейки должны быть лучшими в городе.

– Ты никогда не бывал здесь? – спросила я.

– Нет. Спарацино бывал, – ответил он.

– Он рекомендовал это место? И отель, полагаю, тоже? – Я не могла сдержать раздражение.

– Конечно, – ответил он, теперь углубившись в перечень вин. – Так заведено. Клиенты, прилетая в город, останавливаются в «Омни», потому что это удобно фирме.

– А ваши клиенты и едят здесь?

– Спарацино бывал здесь прежде, обычно после театра. Поэтому он знает об этом месте, – сказал Марк.

– О чем еще знает Спарацино? – спросила я. – Ты ему рассказал, что намерен встретиться со мной?

Он посмотрел мне в глаза и ответил:

– Нет.

– Как это возможно, если ваша фирма оплачивает мою поездку и если Спарацино порекомендовал отель и ресторан?

– Он рекомендовал отель мне, Кей. Я должен был где‑то остановиться. Я должен был где‑то питаться. Спарацино пригласил меня провести вечер с парой других адвокатов. Я отказался, сказав, что мне нужно просмотреть некоторые документы, и просто где‑нибудь перекушу. Что он, по‑твоему, должен был мне порекомендовать? Ну, и так далее.

До меня, наконец, начало доходить, и я не знала, смущена я или расстроена. Возможно, и то, и другое. «Орндорфф и Бергер» не оплачивали мою поездку. Это делал Марк, и фирме ничего не было об этом известно.

Официант вернулся, и Марк сделал заказ. Я быстро теряла аппетит.

– Я прилетел вчера вечером, – продолжил он. – Спарацино позвонил мне в Чикаго вчера утром и сказал, что ему нужно увидеться со мной как можно скорее. Как ты, наверное, догадываешься, это по поводу Берил Медисон.

Ему явно было неловко.

– И?.. – Я подгоняла его, моя тревога возрастала.

Он глубоко вздохнул и сказал:

– Спарацино знает о моей связи, ну… о нас с тобой. О нашем прошлом…

Мой пристальный взгляд остановил его.

– Кей…

– Ты ублюдок. – Я отодвинула стул и кинула свою салфетку на стол.

– Кей!

Марк схватил меня за руку и потянул вниз. Я зло стряхнула его руку и, с прямой спиной усевшись на свой стул, свирепо уставилась на него. Много лет назад в Джорджтауне, в ресторане, я стянула тяжелый золотой браслет, который он мне подарил, и кинула его в суп из моллюсков. Это было совершенное ребячество, один из редких моментов в моей жизни, когда я потеряла самообладание и устроила сцену.

– Послушай, – сказал он, понизив голос, – я не осуждаю тебя за то, что ты думаешь, но все совсем не так. Я не пытаюсь использовать наше прошлое. Только послушай минуту, пожалуйста. Все это очень запутано и связано с обстоятельствами, о которых тебе ничего не известно. Клянусь, я думаю о твоих интересах. Встреча с тобой не планировалась. Если бы Спарацино или Бергер узнали об этом, они подвесили бы меня за задницу на ближайшем суку.

Я промолчала. Была так расстроена, что не могла ни о чем думать.

Он наклонился вперед.

– Начнем с того, что Бергер катит баллон на Спарацино, и в данный момент Спарацино – против тебя.

– Против меня? – выпалила я. – Я никогда не встречалась с этим человеком. Что он может иметь против меня?

– Опять же все это имеет отношение к Берил, – повторил Марк. – Видишь ли, он был ее адвокатом с начала ее карьеры. Он не присоединялся к нашей фирме до тех пор, пока мы не открыли представительство здесь, в Нью‑Йорке. До этого он был сам по себе. Нам был нужен адвокат, специализирующийся на индустрии развлечений. Спарацино жил в Нью‑Йорке около тридцати лет. У него обширные связи. Он привел с собой свою клиентуру и предоставил нам широкий фронт деятельности. Помнишь, я упоминал ленч в «Алгонкине», когда я познакомился с Берил?

Я кивнула, страсти во мне улеглись.

– Это было подстроено, Кей. Я оказался там не случайно. Меня послал Бергер.

– Зачем?

Окинув взглядом ресторан, он ответил:

– Потому что Бергер обеспокоен. Здесь, в Нью‑Йорке, фирма только начинает, и ты должна понимать, как трудно в этом городе закрепиться, завоевать солидную клиентуру, создать хорошую репутацию. И кто нам меньше всего нужен, так это такая скотина, как Спарацино, который мешает с грязью доброе имя фирмы.

Он замолчал, когда появился официант с салатами и церемонно открыл бутылку «Каберне совиньон». Марк сделал обязательный первый глоток, после чего наши бокалы были наполнены.

– Бергер знал, когда нанимал Спарацино, что парень эксцентричен, любит играть быстро и не ограничивать себя рамками, – продолжил Марк. – Ты подумаешь: «Ну, что ж, это просто его стиль. Одни адвокаты консервативны, другие – любители устроить много шума». Проблема в том, что всего несколько месяцев назад Бергер и еще несколько сотрудников фирмы начали понимать, как далеко Спарацино готов зайти. Ты помнишь Кристи Риггс?

Мне потребовалось некоторое время, чтобы напрячь память:

– Актриса, которая вышла замуж за футболиста?

Кивнув, он сказал:

– Спарацино руководил этим от начала и до конца. Кристи, пробивающаяся модель, снималась в нескольких рекламных роликах на телевидении здесь, в городе. Это было примерно два года назад, в то время Леон Джонс не сходил с обложек журналов. Они познакомились на вечере, и какой‑то фотограф снял, как они уходят вдвоем и садятся в «мазерати» Джонса. Дальше, Кристи Риггс оказывается в вестибюле «Орндорфф и Бергер». Она встречается со Спарацино.

– Ты имеешь в виду, что Спарацино стоит за тем, что произошло? – спросила я недоверчиво.

Кристи Риггс и Леон Джонс поженились в прошлом году и развелись примерно шесть месяцев спустя. Их бурные взаимоотношения и грязный развод развлекали весь мир день за днем в вечерних новостях.

– Да. – Марк пригубил вино.

– Объясни.

– Спарацино выбрал Кристи, – начал он. – Она красива, умна, честолюбива. Он ухватился за нее как раз в тот момент, когда она начала встречаться с Джонсом. Спарацино предлагает ей план игры. Она хочет, чтобы ее имя не сходило у всех с языка, и она хочет быть богатой. Все, что от нее требуется, это заманить Джонса в сети, а затем начать плакать перед камерами об их жизни за закрытыми дверями. Она обвиняет его в рукоприкладстве, пьянстве, утверждает, что он психопат, употребляет кокаин, ломает мебель. Ну, а дальше, ты знаешь: они с Джонсом разводятся, и она подписывает миллионнодолларовый контракт на книгу.

– То, что ты рассказал, заставляет меня испытывать немного больше симпатий к Джонсу, – пробормотала я.

– Самое поганое в этом деле то, что он на самом деле любил ее, и у него не хватило мозгов понять, с чем он на самом деле столкнулся. Он начал игру с заранее проигрышного шара и закончил в клинике Бетти Форд. С тех пор он исчез. Один из лучших защитников в американском футболе сломлен, уничтожен и косвенно надо благодарить за это Спарацино. Копание в дерьме и вытряхивание грязного белья – не наш стиль. «Орндорфф и Бергер» – старая, уважаемая фирма, Кей. Когда Бергер почуял, чем занимается его специалист в области индустрии развлечений, он уж наверняка был не в восторге от сотрудничества с ним.

– Почему ваша фирма просто не избавится от него? – спросила я, ковыряя вилкой салат.

– Потому что мы ничего не можем доказать, по крайней мере, сейчас. Спарацино знает, как сделать все без сучка, без задоринки. Он силен, особенно в Нью‑Йорке. Это то же самое, что ухватить змею. Не укусив, она тебя не отпустит. Этот перечень можно продолжить. – Глаза Марка были злыми. – Когда начинаешь просматривать послужной список Спарацино и проверять некоторые из его дел, которые он вел еще до того, как присоединился к фирме… Уму непостижимо, что обнаруживается.

– Какие дела, например? – я испытывала почти омерзение, задавая этот вопрос.

– Множество исков. Некий топорный писатель решает сделать неавторизованную биографию Элвиса, Джона Леннона, Синатры, и когда приходит время публикации, знаменитость или ее родственники преследуют биографа по суду, при этом организуются дебаты на телевидении и радио и в журнале «Пипл». Книга все равно выходит и при этом получает бесплатную рекламу. Все дерутся за нее, так как, вызвав такое зловоние, она становится необычайно привлекательной. Все ждут пикантных подробностей. Мы подозреваем, что метод Спарацино состоит в том, чтобы представить писателя, а затем уйти за кулисы и предложить «жертве» или «жертвам» деньги «под столом» за организацию, скандала. Все это – инсценировка, и работает безотказно.

– Тут задумаешься, во что верить. – На самом деле я думала об этом большую часть времени.

Подали мясо. Когда официант ушел, я спросила:

– Как вообще случилось, что Берил Медисон попалась на его крючок?

– Через Кери Харпера, – ответил Марк. – Это ирония судьбы. Спарацино представлял Харпера много лет. Когда Берил пришла в литературу, Харпер послал ее к нему. Спарацино пас ее с самого начала в качестве агента, адвоката и крестного отца. Я думаю, Берил была неравнодушна к пожилым влиятельным мужчинам. Ее карьера была очень спокойной до тех пор, пока она не решила написать автобиографию. Мне кажется, что первоначально это было идеей Спарацино. Как бы то ни было, Харпер не опубликовал ничего после своего Великого Американского Романа, и его судьба была интересна только для кого‑то, типа Спарацино, если, конечно, имелась возможность что‑то из нее выжать.

Я попробовала поразмышлять:

– Но может быть и так: Спарацино играл с ними по своим правилам. Берил решает нарушить молчание – и нарушить свой контракт с Харпером, – а Спарацино воюет на два фронта. Он уходит за кулисы и подстрекает Харпера «поднять волну».

Марк снова наполнил наши бокалы и ответил:

– Да, я думаю, что он устроил собачью грызню, и ни Берил, ни Харпер не знали об этом. Как я уже сказал, таков стиль Спарацино.

Некоторое время мы ели молча. «Галлахер» оправдывал свою репутацию – мясо можно было резать вилкой.

Марк в конце концов сказал:

– Что ужасно, по крайней мере, для меня, Кей, – он посмотрел на меня с жестким выражением лица, – тогда, во время ленча в «Алгонкине», когда Берил упомянула, что ей угрожали, что кто‑то угрожал убить ее… – Он колебался. – Сказать по правде, зная то, что я знаю о Спарацино…

– …ты не поверил ей, – закончила я за него.

– Нет, не поверил, – признался он. – Честно говоря, я решил, что это очередной рекламный трюк. Я подозревал, что Спарацино устроил ей это, что это инсценировка, направленная на то, чтобы помочь Берил продать ее книгу. Дескать, мало того, что у нее битва с Харпером, но теперь еще кто‑то угрожает ей. Я не придал большого значения тому, что она говорила. – Он помолчал. – И я был неправ.

– Спарацино не зашел бы так далеко, – рискнула предположить я. – Ты же не имеешь в виду…

– На самом деле, я думаю – и это более вероятно, – Спарацино мог «накрутить» Харпера до такой степени, что тот запаниковал и окончательно обезумел, он пришел к ней и потерял самообладание. Или нанял для этого кого‑нибудь.

– Если дело обстоит так, – сказала я спокойно, – ему есть что скрывать в прошлом, в те времена, когда Берил жила с ним.

– Возможно, – сказал Марк, возвращаясь к еде. – Даже если это не так, он знает Спарацино и знает методы его работы. Правда или выдумка – не имеет значения. Когда Спарацино хочет поднять шум – он это делает. И никто не помнит, чем все закончилось, в памяти остаются только обвинения.

– И теперь он против меня? – спросила я с сомнением. – Не понимаю. Я‑то здесь при чем?

– Очень просто. Спарацино нужна рукопись Берил, Кей. Теперь, больше, чем когда‑либо, книга представляет собой весьма лакомый кусочек из‑за того, что случилось с автором. – Он взглянул на меня. – Он уверен, что рукопись была передана в качестве улики в твой отдел. И теперь она исчезла.

Я потянулась за сметаной и очень спокойно задала вопрос:

– А почему ты думаешь, что она исчезла?

– Спарацино как‑то сумел добраться до полицейского отчета, – сказал Марк. – Полагаю, ты с ним ознакомилась?

– Разумеется. Это обычная практика, – ответила я.

Он напомнил:

– На обратной стороне листа есть перечень собранных улик, в который включены бумаги, найденные на полу ее спальни, и рукопись, обнаруженная на туалетном столике.

«Боже мой!» – подумала я. Марине действительно нашел рукопись. Просто, она оказалась совсем не той.

– Этим утром он разговаривал со следователем, – сказал Марк, – с лейтенантом, которого зовут Марино. Тот сказал Спарацино, что у полицейских этой рукописи нет и что все улики были переданы в лабораторию, которая расположена в твоем здании, и предложил Спарацино позвонить медицинскому эксперту, другими словами – тебе.

– Это просто формальный ответ, – сказала я. – Полицейские посылают всех ко мне, а я посылаю всех обратно к ним.

– Попробуй объяснить это Спарацино. Он утверждает, что рукопись была передана тебе вместе с телом Берил. А теперь она исчезла. Он считает, что это вина твоего отдела.

– Какая нелепость!

– Так ли? – Марк задумчиво посмотрел на меня.

Я чувствовала себя как на перекрестном допросе, когда он сказал:

– Разве не правда, что некоторые улики поступили вместе с телом, и ты лично приняла их под расписку или оставила на хранение в комнате для улик?

Конечно, это было правдой.

– Значит, ты имеешь непосредственное отношение к уликам по делу Берил? – спросил он.

– Нет, все, что обнаруживают на месте преступления, в данном случае личные бумаги, сдается в лабораторию под расписку полицейскими, а не мной. На самом деле большинство предметов, собранных в ее доме, должны быть в полицейском департаменте в хранилище личного имущества.

– Попробуй рассказать это Спарацино, – снова повторил он.

– Я никогда не видела рукописи, – сказала я напрямую. – В моем отделе ее нет и никогда не было. И, насколько мне известно, на данный момент она еще не найдена.

– Не найдена? Ты имеешь в виду, что в доме ее не было? Полицейские ее не нашли?

– Нет. Рукопись, которую они нашли, не та, о которой ты рассказывал. Это старая рукопись, возможно, книги, опубликованной несколько лет назад, и к тому же неполная – всего пара сотен страниц. Она была в ее спальне на туалетном столике. Марино забрал ее и проверил отпечатки пальцев на тот случай, если убийца прикасался к листам.

Марк откинулся на стуле.

– Если вы не нашли ее, – спросил он спокойно, – тогда где же она?

– Понятия не имею, – ответила я. – Полагаю, что она может быть где угодно. Например, Берил отослала ее кому‑нибудь.

– У нее есть компьютер?

– Да.

– Вы проверили жесткий диск?

– В ее компьютере нет жесткого диска, только два накопителя для флоппи, – сказала я. – Марино проверяет ее дискеты. Я не знаю, что на них.

– Это лишено всякого смысла, – продолжил Марк. – Даже если она отослала кому‑нибудь рукопись, совершенно невероятно, что она не скопировала ее, не оставила себе копии.

– Совершенно невероятно, чтобы ее крестный отец Спарацино не имел бы копии, – произнесла я подчеркнуто. – Я не могу поверить, что он не видел книгу. Я не могу поверить, что у него нет черновика, или, может быть, даже последней версии.

– Он так утверждает, и я склоняюсь к тому, чтобы поверить ему по одной весьма убедительной причине. Как я понял, Берил была очень скрытной во всем, касающемся ее литературной деятельности, и не показывала никому, включая Спарацино, то, что она пишет, до тех пор, пока работа не была завершена. Она извещала его о том, как движется дело, в телефонных разговорах и письмах. По его словам, последний раз он получил от нее известия месяц назад. Она, якобы, сказала, что была занята обработкой текста, и книга должна быть готова для публикации к началу года.

– Месяц назад? – спросила я осторожно. – Она написала ему?

– Позвонила.

– Откуда?

– Черт, я не знаю. Думаю, из Ричмонда.

– Это он тебе так сказал?

Марк мгновение подумал.

– Нет, он не упоминал, откуда она звонила. – Он помолчал. – А что?

– Ее долго не было в городе, – ответила я так, как будто это было совершенно не важно. – Мне просто интересно, знал ли Спарацино, где она была?

– Полиция не знает, где она была?

– Большинство полицейских не знает, – сказала я.

– Это не ответ.

– Лучше я отвечу, что мы вообще не должны говорить о ее деле. Я уже и так сказала слишком много. И мне непонятно, почему ты так этим интересуешься.

– И ты не уверена в том, что мои побуждения чисты, – сказал Марк. – И тебе кажется, я затеял этот ужин потому, что мне нужна информация.

– Да, если быть честной, – ответила я, когда наши глаза встретились.

– Я обеспокоен, Кей.

Напряженное выражение его лица – лица, которое все еще имело надо мною власть, – говорило мне, что это действительно так. Я отвела глаза, в душе шевельнулся испуг.

– Спарацино что‑то замышляет, – сказал он. – Я не хочу, чтобы тебя прижали. – Он разлил в наши бокалы остатки вина.

– Что именно, Марк? – спросила я. – Позвонить и потребовать рукопись, которой у меня нет? И что дальше?

– Мне кажется, он знает, что у тебя ее нет, – сказал Марк. – Проблема в том, что это не имеет значения. Она просто нужна ему. И он, в конце концов, получит ее, должен получить, если она не потерялась, – он, душеприказчик Берил.

– Это удобно, – сказала я.

– Я просто знаю, что он что‑то замышляет. – Казалось, Марк разговаривает сам с собой.

– Еще одна из его рекламных махинаций? – предположила я, пожалуй, слишком беззаботно.

Он пригубил вино.

– Я не могу вообразить, что именно он может устроить, – продолжила я. – Во всяком случае, ничего, затрагивающего меня.

– А я могу, – сказал Марк серьезно.

– Тогда, пожалуйста, объясни мне, – попросила я.

Он объяснил:

– Заголовок: «Главный медицинский эксперт отказывается выдать скандальную рукопись».

Я засмеялась:

– Это нелепо!

Марк даже не улыбнулся.

– Подумай об этом. Скандальная автобиография, написанная зверски убитой писательницей‑затворницей. Затем рукопись исчезает, и медицинский эксперт обвиняется в ее краже. Проклятая писанина исчезает из морга. О, господи! Когда книга, в конце концов, выйдет, она, без сомнения, станет бестселлером, и Голливуд будет драться за права на экранизацию.

– Меня это не беспокоит, – сказала я неуверенно. – Это все так надуманно, что я не могу себе такое представить.

– Спарацино мастер делать из мухи слона, Кей, – предупредил Марк. – Я просто не хочу, чтобы ты закончила так же, как Леон Джонс.

Он поискал взглядом официанта, и его глаза застыли в направлении входной двери. Посмотрев на свое недоеденное мясо, он пробормотал:

– О, черт.

Потребовалась вся моя выдержка, чтобы не обернуться. Я даже не поднимала глаз до тех пор, пока у нашего столика не появился крупный человек.

– Прекрасно, Марк, я так и думал, что найду тебя здесь.

Ему было около шестидесяти лет. Его речь отличалась мягкостью, а мясистое лицо производило неприятное впечатление из‑за маленьких глаз, голубых и холодных. Он раскраснелся и тяжело дышал, как будто усилия от одного только перемещения его огромного веса вызывали напряжение каждой клеточки тела.

– Мне вдруг стукнуло в голову зайти и предложить тебе выпить, старина.

Расстегнув свое кашемировое пальто, он повернулся ко мне, протягивая руку, и улыбнулся:

– Безмерно рад познакомиться. Роберт Спарацино.

– Кей Скарпетта, – сказала я с удивительным самообладанием.