Загадка судьбы 6 страница

Надо послать сообщение Спенсу. Бедный толстяк переживает, как идут дела. Раскрывать все карты Уилл не собирался. За годы работы в бюро он привык скупо информировать начальство о ходе расследования и докладывал подробно, когда дело было раскрыто.

Неловко тыча пальцами по кнопкам мобильника, Уилл напечатал: «Дело продвинулось. С двумя разобрались, два остались. Гарантий нет, но есть надежда. В любом случае теперь мы знаем много больше, чем в начале. Разочарованы вы не будете. Скажите Кеньону, что в этом деле замешан Жан Кальвин! Надеюсь вернуться через пару дней. Пайпер».

Он отправил сообщение и улыбнулся. Эта интеллектуальная игра начала ему нравиться. И вообще – может, подумать о возвращении на службу?

Через пятнадцать минут оперативный центр «зоны‑51» передал это сообщение на карманный компьютер Фрэзера. Самолет как раз останавливался на взлетно‑посадочной полосе у озера Грум. Ему предстояло провести утреннее совещание с сотрудниками отдела, на котором будет видеосвязь с министром Лестером. Теперь есть что доложить. Фрэзер прочитал сообщение еще раз, переслал его Декорсо и задумался. Черт возьми, кто этот парень, Жан Кальвин? Встрепенувшись, он направил по электронной почте приказ аналитикам просмотреть в базе данных все, что есть по Жану Кальвину.

Ответ пришел быстро. В виде выдержек из «Википедии». Фрэзер просмотрел их, перед тем как войти в комнату для совещаний глубоко под землей, на уровне хранилища, и тихо простонал. Боже правый! Религиозный деятель XVI века! Что за чушь?

Наконец Изабелла отложила авторучку.

– Итак, коротко о главном. Кальвин родился в 1509 году в деревне Нуайон, откуда в 1520 году отбыл на обучение в Париж. Там он закончил общую подготовку в колледже Марш, а затем изучал теологию в колледже Монегю. Ты уверен, что не хочешь выпить?

Уилл нахмурился.

– Пока нет.

Она налила себе джина.

– В 1528 году он по требованию отца переезжает в Орлеан, где поступает в университет для изучения гражданского права. В те времена, как и сейчас, законник зарабатывал много больше, чем священнослужитель. Именно тогда с Кальвином, убежденным римским католиком и схоластом, происходит великое превращение. Масла в огонь, конечно, подлил Мартин Лютер, несомненно, но Жан слишком уж решительно отвергает католицизм и становится не просто протестантом, последователем Лютера, а основывает новое течение, более радикальное. Имей в виду, что причина переворота в его убеждениях не известна до сих пор никому.

– До сих пор? – удивился Уилл.

– Да. А теперь слушай.

Изабелла взяла блокнот и начала читать:

«Мой дорогой Эдгар!

Как быстро летит время! Уже два года минули с тех пор, как я покинул колледж Монегю и переехал в Орлеан, чтобы обрести профессию законника. Очень скучаю по нашим беседам, нашей дружбе и верю, что оставшееся время в Париже ты проведешь свободным от плети Бедье. Я знаю, ты страстно желаешь вернуться в свой дорогой Кантуэлл‑Холл, и молю Бога, чтобы ты сделал это прежде, чем в Монегю вернется чума. Я слышал, что она поразила Темпета, да упокоится его душа с Богом.

Дорогой Эдгар, тебе ведомо, что Бог освободил меня от мрака заблуждений и направил на славный путь проповедника Евангелия. Мой отец, всегда имевший намерение, чтобы я стал священником, теперь от него отказался. Поразмышляв, что ремесло законника прибыльнее, он послал меня учиться праву. Я не перечу его воле, но пока тайно следую по стезе, указанной Божьим провидением. И открыто тебе об этом пишу, поскольку ты был свидетелем моего чудесного превращения. Хотя затем мне потребовалось время, чтобы все это осмыслить.

Твоя удивительная книга душ человеческих, драгоценная жемчужина с острова Вектис, показала мне, что судьбы наши в руках Божьих. В той книге предсказаны не только рождение младенца, сына ткача, и смерть богатого корабельщика, что нам с тобой открылось в тот незабываемый чудный зимний день в Париже, но рождения и кончины всех людей на земле.

Нам открылось, что Бог один выбирает момент нашего рождения и смерти. Человек не способен проникнуть в тайну предопределения, его судьба известна лишь Богу. И так было с момента сотворения света, и так будет до его скончания. Ведь для Бога не существует ни прошлого, ни будущего, а лишь одно настоящее.

Одних грешников Бог избрал к спасению – суть проявление его высшего милосердия, – а других обрек на вечные муки – в чем его высшая справедливость, – и ничто: ни добрые дела, ни подвиги благочестия – не может изменить этого предначертания. И уже тем более не растленные папские индульгенции. В тот день на меня сошло озарение, что Дух Святой воздействует так, что душа человеческая просвещается и обретает способность видеть в Писании божественную книгу, понимать ее сущность. И поскольку к превращению этому причастен ты, я почитаю тебя человеком исключительного благочестия и навсегда остаюсь твоим другом и покорным слугой,

Иоаннис Кальвинус

Орлеан, 1530».

– Ну как?

Изабелла положила блокнот на стол.

– Серьезный документ, – задумчиво проговорил Уилл.

– Да, мистер Пайпер, серьезный.

– И сколько эта вещица стоит?

– Что за привычка все измерять деньгами! Прежде всего письмо имеет огромнейшую научную ценность. В нем один из основоположников протестантизма признается, что его теория предопределения вдохновлена нашей книгой.

– Похоже, пахнет большими деньгами.

– Миллионами! – воскликнула она.

– Так что ремонт дома вам уже обеспечен. Крыша, электропроводка, канализация, сантехника.

– Пожалуй. – Изабелла посмотрела на него. – Ну а теперь ты, надеюсь, выпьешь?

– Джин мне не годится, – проговорил он, словно оправдываясь. – Нет ли тут поблизости скотча?

После ужина Уилл пил практически без остановки. «С двумя разобрались, два остались», – вибрировало в его пьяной голове. То есть надо открыть еще две дверцы, и можно отправляться домой. А то, что он опять взялся пить, не его вина. Попробуй устоять, если рядом такая красивая девушка.

Они снова сидели в большом зале у камина.

– А как насчет пророков? – спросил Уилл.

– Ну их, этих пророков, – отмахнулась Изабелла. – Я устала. – Она коснулась его колена, и он понял, что вчерашнего не избежать.

– Назови хотя бы каких‑нибудь пророков. А то я что‑то ни одного не помню.

Она наморщила нос.

– Ну Исаия, Иезекииль, Мухаммед.

– Кто‑нибудь из них имеет отношение к вашему дому?

– Не знаю, Уилл. Я измотана. Давай начнем завтра с утра.

– Но мне скоро надо возвращаться домой.

– Начнем рано, я обещаю.

Когда они поднялись наверх, Уилл не стал приглашать Изабеллу в свою комнату. Для этого пришлось мобилизовать всю силу воли. Усевшись в массивное кресло у кровати, он неуклюже отбил Нэнси сообщение: «На дверце № 2 была нарисована ветряная мельница. За ней очередное откровение. Сюжет запутывается. На пути к дверце № 3. Знаешь ли ты каких‑нибудь пророков? Целую».

Через двадцать минут, когда он уже спал, к нему под одеяло скользнула Изабелла.

– Извини, – пробормотал он. – Но моя жена…

– Все ясно, – успокоила она. – Спи. И я тоже посплю рядом. Хорошо?

– Да.

Изабелла заснула, плотно прижавшись к нему, и ни на сантиметр не отодвинулась до самого утра.

Утро оказалось очень приятным и не по сезону теплым. После завтрака они решили прогуляться, надеясь, что свежий воздух улучшит работу мысли.

Уилл вернулся к себе за свитером. В этот момент позвонила Нэнси.

– Привет! – воскликнул он. – Рано встала?

– Не спалось. Все перечитывала твой сонет.

– Как дела?

– Прекрасно. Хочу тебе помочь, чтобы поскорее вернулся. Сейчас, как я понимаю, проблема в пророке?

– Да. Как ты считаешь, кого имел в виду старина Уилли? Ты ведь его фанатка.

– Вот об этом я и думаю. Шекспир, разумеется, знал всех библейских пророков – Иоиля, Иезекииля, Исаию, Иеремию. Ну и Муххамеда тоже.

– Она их упоминала.

– Кто?

Он осекся.

– Ну, Изабелла, внучка лорда Кантуэлла.

– Ах, Изабелла…

– Да, молодая девушка, студентка, – торопливо проговорил Уилл. – Но никто из них никаким боком не имеет касательства к этому дому.

– А как насчет Нострадамуса?

– Не знаю.

– Шекспир ни в одной из своих пьес прорицателя не упоминал, но в его времена Нострадамус был очень популярен в Европе. Его пророчества были тогда бестселлерами. Рано утром я посмотрела в Интернете.

– Надо подумать, – произнес Уилл. – А как Нострадамус выглядел?

– Бородатый, в широкой одежде. То ли ряса, то ли мантия.

– Да тут на портретах таких полным‑полно, – вздохнул он.

С задней стороны дома сад был запущен больше всего. За забором открывался прекрасный вид на лес и окружающие поля. Когда‑то дедушка Изабеллы держал садовника с помощником и сам активно участвовал в уходе за садом, но те времена минули безвозвратно. Теперь сюда иногда приглашали кого‑нибудь из ближайшей деревни выкосить траву, этим все и ограничивалось.

Они обогнули некогда великолепную клумбу, теперь заросшую сорняками, среди которых кое‑где выглядывали белые маргаритки.

– Сегодня нас ждет радость! – вдруг воскликнула Изабелла.

Уилл удивленно посмотрел на нее.

– Видишь, вон там, на крыше часовни, сидят две сороки? Существует примета: когда тебе попадаются где‑нибудь сидящие сороки, нужно сосчитать их и вспомнить старый детский стишок. «Одна к печали, две к радости, три – встретишь девочку, четыре – мальчика».

Трава была мокрая, и они промочили ноги, пробираясь к часовне, шпиль которой ярко сиял на солнце. Уилл восхищенно разглядывал диковинное сооружение.

– Потрясающе!

Это была уменьшенная копия собора Парижской Богоматери, причем все выглядело пропорционально. Если настоящий собор вмещал шесть тысяч верующих, то часовня была рассчитана человек на двадцать. Шпиль парижского собора взмывал на высоту семьдесят пять метров, а Кантуэлл‑Холла – на тринадцать с небольшим.

– Часовню построил Эдгар, – сообщила Изабелла. – Он был просто одержим.

– Эдгар Кантуэлл из письма Кальвина?

Изабелла кивнула:

– Да. Эдгар начал строительство часовни в память о своем отце почти сразу, как вернулся в Англию после учебы в Париже. Уникальный памятник архитектуры. Мы иногда позволяем туристам его осматривать, хотя в списке достопримечательностей часовня не числится. Люди как‑то сами узнают.

Уилл взглянул наверх, заслонившись от солнца.

– И там на башне есть колокол?

– А как же? Бронзовая уменьшенная копия того, в который звонил Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери».

Они двинулись дальше к полю. Неожиданно Уилл остановился.

– Что? – спросила Изабелла.

– Нотр‑Дам, – проговорил он и повторил, повысив голос: – Нотр‑Дам. Чертовски похоже на Нострадамус. Ты полагаешь, что…

– Нострадамус! – воскликнула она. – Это же наш пророк. Нострадамус, так звали Мишеля де Нотрдама. «Высоко парит над именем пророка». Уилл, ты гений.

«Если кто и гений, так это моя жена», – подумал он.

Изабелла схватила его за руку и повела к часовне.

– Туда можно подняться? – спросил он.

– Конечно. В детстве я часто лазила на колокольню.

Изабелла толкнула плечом тяжелую деревянную дверь и ринулась к кафедре, показывая на дверцу в углу. Как в «Алисе в стране чудес».

– Через нее и наверх.

Она юркнула в узкий дверной проход так же легко, как когда‑то в детстве, а вот Уиллу с его ростом и комплекцией пришлось непросто. Он снял пиджак, чтобы не порвался, и последовал по шаткой деревянной лестнице на колокольню.

– Не боишься летучих мышей? – усмехнулась Изабелла.

Висящие над их головами летучие мыши с белыми брюшками пошевелились. Несколько взлетели и начали метаться вокруг башни.

– Я их не люблю.

– А я люблю! – воскликнула Изабелла. – Они прелестные существа.

На колокольне Уилл мог стоять только пригнувшись, чтобы не упереться головой в потолок. Оттуда открывался великолепный вид на аккуратно вспаханные поля и деревенскую церковь вдалеке, но он не любовался окрестностями, а внимательно осматривал колокольню, выискивая тайник. Надавливал ладонями на скрепленные известковым раствором каменные блоки, но ни один не подавался. Изабелла ползала на четвереньках, разглядывая покрытые мышиным пометом половицы. Неожиданно она встала и начала царапать одно место каблуком.

– Тут, кажется, что‑то вырезано, Уилл.

Он опустился на колени и очистил половицу. Да, там действительно вырезан цветок с пятью лепестками.

– Роза Тюдоров, – объяснила Изабелла. – Как я ее прежде не заметила.

– Потому что они тут нагадили. – Уилл показал на летучих мышей.

Половицу пошевелить не удавалось.

– Я принесу инструменты. – Изабелла скрылась на лестнице, оставив его наедине с летучими тварями.

Вернулась она быстро. Уилл осторожно вбил между половицами тонкую длинную отвертку, приподнял половицу с розой сантиметров на пять, а затем, подложив другую отвертку, резко надавил. Половица скрипнула и оказалась в его руках.

Под ней между полом и досками потолка открылось пространство примерно в тридцать сантиметров глубиной. Уиллу не хотелось засовывать туда руку, но, поморщившись, он это сделал. И сразу нащупал что‑то стеклянное.

Ухватившись за край, он извлек на свет старинную бутылку из толстого темно‑зеленого стекла.

Она имела форму луковицы с плоским дном и расплющенным горлышком, которое было запечатано воском. Уилл поднял бутылку, но сквозь стекло ничего не было видно. Он встряхнул бутылку. Внутри что‑то слабо стукнуло.

– Там что‑то есть.

– Давай же, посмотри! – воскликнула Изабелла.

Уилл сел, счистил с горлышка воск и осторожно пропихнул пробку внутрь. После чего поднял бутылку и сильно встряхнул. Ему на колени упали два листка пергамента, свернутые в рулончик. Они выглядели почти свежими, не тронутыми временем.

– Теперь твой выход! – Он протянул листки ей.

Изабелла развернула их дрожащими пальцами и быстро просмотрела. На одном было написано от руки. На другом напечатано типографской краской.

– Еще одно письмо Эдгару Кантуэллу, – прошептала она. – А это титульный лист очень старой и знаменитой книги.

– Какой?

– Пророчества Нострадамуса.

1532 год

Париж

За вечерней трапезой в пансионе мадам Пусель Эдгар Кантуэлл вдруг почувствовал недомогание. Уже два дня он ощущал тупую боль в паху, полагая ее причиной перенапряжение мышц. Сейчас, после съеденной за ужином телячьей отбивной с луком‑пореем, он ощутил озноб настолько сильный, что это заметил сидевший за столом Ричард Дадли, его приятель, тоже школяр из Англии.

– Тебе нездоровится? – спросил он.

– Знобит что‑то, – проговорил Эдгар, вставая из‑за стола.

Он успел дойти до гостиной, где его вырвало на кресло мадам непереваренной едой.

Когда через пару часов Эдгара посетил доктор, он лежал в своей спальне наверху весь в поту и бледный. Боль в паху усилилась, стала почти непереносимой. Заболело и под мышками. Кроме того, не проходила тошнота и начался сухой кашель. Доктор отвернул одеяло и нащупал костлявыми пальцами в его паху несколько твердых шишек размером с куриное яйцо. При нажатии Эдгар застонал от боли.

Лекарю все было ясно.

В гостиной к нему приблизился встревоженный Дадли.

– Что с моим другом?

– Вам следует покинуть этот дом, – проговорил доктор, опустив голову. – Всем.

– Почему? – воскликнула хозяйка.

– Это чума.

Учиться Эдгару оставалось всего несколько месяцев. Теперь его было не узнать. Спокойный, уверенный в себе молодой человек благообразного вида. Он закончил Монегю с довольно приличными оценками и после пережитого полагал, что больше в жизни ему уже ничего не страшно. Три года назад он поступил в колледж Сорбонна и был там среди лучших школяров. Осталось сдать выпускные экзамены, и он вернется домой с почетом, имея диплом бакалавра церковного права. Отец станет им гордиться, и все вокруг будут его уважать.

Но ничему этому не суждено случиться. Скоро он умрет, пораженный чумой, в этой зловонной комнате, в маленьком пансионе. Сил у Эдгара оставалось, лишь чтобы глотнуть из кувшина горького чая, который оставил доктор после своего короткого последнего визита. В бредовом сознании Эдгара, постоянно сменяясь, возникали различные образы: рычащий, брызжущий слюной кабан, рыло которого трансформировалось в злое, брюзгливо нахмуренное лицо наставника Бедье, играющего своей плетью; похоронная процессия в черных траурных одеждах; его бесценная книга, раскрытая на записи «Эдгар Кантуэлл, Mors». А вот сейчас вдруг появилось незнакомое лицо. Длинное, подвижное, молодое. Рыжая борода.

– Вы меня слышите, месье Кантуэлл?

Эдгар отчетливо видел шевелящиеся губы.

– Если слышите, сожмите мою руку.

Он почувствовал на своей руке крепкую ладонь и, собравшись с силами, попытался ее сжать.

– Хорошо.

Глаза у этого человека были зеленовато‑серые, добрые.

– Недавно в доме одного больного я встретился с вашим лекарем. Он сказал, что осматривал английского школяра. А я, признаться, неравнодушен к англичанам, и к школярам в особенности. Ибо сам не так давно был им. Ученье – тяжкий труд, и будет жаль, если он станет напрасным по причине чумы. Надеюсь, вы со мной согласитесь. Кстати, я слышал, что вы сын барона.

Человек распахнул окно, бормоча что‑то под нос насчет дурных испарений. На нем была красная мантия лекаря, но Эдгару он представлялся рыжим ангелом, влетевшим в комнату, чтобы принести надежду.

– Ваш доктор стар и полон предрассудков. При чуме такой человек пользу принести не может. Я сказал ему, что сам позабочусь о вас, месье. Надеюсь, за вознаграждением дело не станет. Если выживете. Если нет, то замолвите за меня словечко на небесах. Теперь же давайте примемся за работу. Прежде всего надо изгнать из этой комнаты болезнь.

Эдгар много раз погружался в небытие и возвращался в сознание. Рыжий ангел был очень разговорчив, и каждый раз, приходя в себя, Эдгар слышал поток разного рода пояснений.

Сопротивляться чуме возможно, убеждал рыжий ангел. Нужна чистота и лекарственные снадобья. Когда нападает чума, с улиц непременно должны быть убраны мертвые тела, которые надлежит омыть свежей водой и быстро похоронить в глубоких могилах. Весь мусор после них надлежит сжечь, дома вымыть смесью уксуса со вскипяченным вином, а постельное белье тщательно выстирать. Ухаживающие за умирающими должны носить маски и кожаные перчатки. «А за себя я не тревожусь, – балагурил он. – Я выжил в чумной эпидемии в Тулузе, она была там средней силы, и потому защищен от заражения впредь».

Чистый, вымытый Эдгар лежал в постели, время от времени разжевывая приятные на вкус облатки, которые ему вкладывал в рот рыжий ангел и давал запить несколькими глотками свежего разбавленного вина. Затем ангел направился к двери, сообщив, что вернется позднее с супом и хлебом. Эдгар наконец нашел в себе силы еле слышно произнести первые слова за несколько дней:

– Как ваше имя, сэр?

– Меня зовут Мишель де Нотрдам, врач и аптекарь. Всегда к вашим услугам, месье.

Рыжий доктор оказался верен слову и во второй половине дня вновь появился у постели больного. Накормил его еще облатками вместе с вымоченными в густом овощном супе небольшими кусочками хлеба. Эдгара не покидала горячка, боли не утихали, тело сотрясали приступы кашля, но один вид рыжего ангела успокаивал, отодвигал в сторону отчаяние и безысходность. Хлеб остался в его желудке, и вскоре он, почувствовав тяжесть век, провалился во тьму.

Пробудился Эдгар глубокой ночью. Комнату слабо освещала стоящая на столе свеча. Его рыжий ангел сидел в кресле с затуманенным взором. На столе перед ним стояла медная чаша, наполненная до краев водой. Он пристально смотрел на нее, время от времени взбалтывая воду деревянной палочкой. Его лицо освещало тусклое желтое сияние – свет свечи, отраженный от поверхности воды. Доктор что‑то бормотал, даже тихо напевал, и был так поглощен своим занятием, что, казалось, забыл о том, что происходит вокруг. Эдгар мысленно спросил рыжего ангела, чем он занимается, но накатившая истома заставила его вновь погрузиться в сон.

Утром Эдгара разбудил яркий солнечный свет. Из открытого окна веял прохладный ветерок. У постели стояла тарелка с мелко нарезанной соленой треской, ломтик хлеба и бокал легкого эля. Эдгар уже имел силы съесть несколько кусочков, а затем воспользоваться ночным горшком. В доме не раздавалось ни звука. Он позвал. Никто не ответил.

Эдгар лежал, напряженно прислушиваясь. Наконец со стороны лестницы послышались шаги. Рыжий ангел вернулся. Принес еще облатки и зубчики чеснока. Состоянием Эдгара он остался доволен и весело сообщил:

– Я рад, что вы до сих пор живы, месье. Это хороший знак.

Он быстро, не касаясь, осмотрел опухоли в его подмышках и паху. Они были горячими и болели. Затем, не снимая плаща, прибрался в комнате.

– Пожалуйста, доктор, не покидайте меня так скоро, – слабо произнес Эдгар.

– У меня есть еще пациенты, месье.

– Пожалуйста, побудьте немного. Умоляю.

Доктор сел, сложив руки на коленях.

– Ночью я видел, как вы глядели в чашу с водой. Скажите, это мне снилось?

– Может быть.

– Вы лечите меня колдовством?

Доктор рассмеялся.

– Нет. Только с помощью науки. Ваше спасение – чистота и облатки от чумы, состав которых известен лишь мне одному. Я впервые применил их во время лечения чумы в Монпелье. На рассвете надо срезать три сотни роз, растереть лепестки с опилками молодого кипариса, добавить выверенные дозы флорентийского ириса и корня аира. Я держу состав в тайне, но ваш разум сейчас измучен горячкой и вы не в силах запомнить. Надеюсь, в будущем эти облатки сделают меня богатым и знаменитым.

– Вы честолюбивы, – проговорил Эдгар, улыбнувшись впервые за много дней.

– Пожалуй. Ведь меня воспитывал Гассоне, дедушка с материнской стороны. А он был весьма честолюбивым.

Эдгар сделал попытку приподняться.

– Вы сказали, Гассоне?

– Да.

– Необычная фамилия.

– Мой дедушка был иудей. Не надо садиться, опустите голову на подушку. У вас уже на щеках появился румянец. Это хорошо.

– Пожалуйста, расскажите мне о нем.

– Мой дедушка родом из Сан‑Реми. Он был знаменитый книжник. И с юного возраста учил меня латыни, ивриту, математике и наукам о небесах.

– Вы астролог?

– Разумеется. До сих пор пользуюсь медной астролябией – ее завещал мне дед. Звезды влияют на все происходящее на Земле. В том числе и на людские хвори. Назовите дату своего рождения, и я вечером составлю ваш анамнез.

– А ваши звезды могут сообщить дату моей смерти?

Нотрдам с интересом посмотрел на него.

– Не могут, месье, но вопрос ваш весьма любопытный. Теперь разжуйте еще три облатки и поспите. Я вернусь после полудня. На рю де‑Эколь хворает женщина. Ее состояние еще хуже, чем то, в каком до недавнего времени пребывали вы. Если я к ней не потороплюсь, то скоро придется шить саван.

* * *

Минуло еще два дня. Доктор исправно навещал пациента и давал ему лекарства. Эдгару очень хотелось поговорить, он просил его задержаться подольше, но доктор всегда торопился, ссылаясь на множество пораженных болезнью в округе. Когда вечером Нотрдам стремительно вошел в комнату с облатками и горшком супа, Эдгар лежал лицом к стене и негромко всхлипывал.

– Что у вас за печаль, месье?

– Посмотрите! – воскликнул больной, показывая на свой пах.

Доктор поднял одеяла. Обе паховые полости Эдгара были покрыты кровавым гноем.

– Превосходно! Ваши бубоны наконец прорвались. Вы спасены. Теперь при условии соблюдения чистоты я обещаю вам полное выздоровление. Это знак, которого я ждал.

Нотрдам достал из сумки нож и, разрезав одну из льняных рубах Эдгара на бинты, омыл и перевязал гнойники. Затем накормил больного супом и устало опустился в кресло.

– Вынужден признаться, что измотан.

Закатное солнце окрашивало комнату золотистым сиянием, в котором бородатый доктор в красной мантии выглядел похожим на святого с церковного образа.

– Месье Нотрдам, вы, подобно ангелу небесному, вытащили меня с того света.

– Я удовлетворен своими трудами, месье. Если не случится осложнений, вы встанете на ноги в течение двух недель.

– Я вам заплачу, месье.

Нотрдам улыбнулся.

– Против этого возражать не стану.

– При себе у меня немного денег, но я напишу отцу, расскажу, что вы для меня сделали, и попрошу прислать кошель.

– С удовольствием приму вашу благодарность.

Эдгар прикусил губу. Наступил момент, которого он с нетерпением ждал последние несколько дней.

– Месье Нотрдам, но у меня есть возможность отблагодарить вас и прямо сейчас.

Доктор вскинул брови.

– Каким образом, месье?

– В моем сундучке лежит книга и послание к ней. Я уверен, вы найдете их необычайно интересными.

– Книга?

Нотрдам извлек из сундучка Эдгара массивную книгу и вернулся в кресло. Задержав взгляд на тиснении на корешке: «1527», – он раскрыл ее.

– Любопытно, любопытно. – Нотрдам поднял глаза на Эдгара. – Что вы можете сообщить о ней?

И Эдгар рассказал все. И о том, как давно эта книга находится в библиотеке Кантуэллов, как он был ею очарован с детства, как потом «позаимствовал» книгу и послание настоятеля и, наконец, как вместе со своим другом школяром убедился, что указанные в книге пророчества относительно рождений и смертей верны. Затем он попросил лекаря прочитать письмо.

Нотрдам углубился в чтение, одной рукой нервно теребя свою длинную бороду, а другой переворачивая листы. Вскоре губы его дрогнули, а глаза вскинулись ввысь.

– Гассоне, – прошептал он.

Эдгар знал, какое место в послании Феликса только что прочитал рыжеволосый доктор с зеленоватыми глазами.

«…но я хорошо запомнил еще в молодости случай, когда одна сестра принесла не мальчика, а девочку. Наверное, такое происходило и в прошлом, но при мне никогда. Девочка была пригожая, зеленоглазая, рыжая, тоже молчунья, однако дара писать у нее не было. Имя девочки в моей памяти не сохранилось. В двенадцать лет ее отдали в жены проезжему купцу‑иудею Гассоне, торговавшему зерном. Он увез ее с острова, и что потом с ней стало, мне неведомо».

Нотрдам убрал листы в книгу и положил ее на стол. Откинул голову на спинку кресла и тихо проговорил, всхлипывая:

– Лучше отблагодарить меня, месье Кантуэлл, вы не сумели бы. Разве за деньги можно это купить? Вы дали мне возможность понять себя.

– Вы теперь осознали, откуда у вас этот дар?

– Да.

– Значит, чаша мне не приснилась.

Нотрдам потянулся к своей сумке и вытащил помятую медную чашу.

– Мой дед был провидец. Говорят, что и его дед тоже. С помощью чаши он видел будущее и научил этому меня. Мой дар, месье, весьма непрост. Пребывая в надлежащем состоянии, я вижу фрагменты будущего, но не с такой ясностью, как его видели питомцы Феликса. Я не могу точно указать, когда какой младенец родится и когда человек умрет.

– Но вы Гассоне, – произнес Эдгар. – В вас течет кровь таинственных людей с Вектиса.

– Да.

– Прошу вас, посмотрите в мое будущее.

– Сейчас?

– Да, пожалуйста. Вы меня исцелили от чумы. Теперь скажите, что меня ждет впереди.

Нотрдам встал, задернул шторы и налил в чашу воды из кувшина. Зажег свечу и сел перед чашей, накинув на голову капюшон мантии, спрятав под ним лицо. Он опускал голову к чаше все ниже и ниже и водил деревянной палочкой по воде. Прошло несколько минут, и Эдгар услышал тот же самый шепот, похожий на пение, какой слышал в ту ночь, когда метался в горячке. Бормотание стало громче и интенсивнее. Глаз доктора Эдгар не видел, но воображал их неистово мерцающими. Палочка бешено металась по чаше. Плечи Нотрдама затряслись, и он тяжело и часто задышал, словно ему не хватало воздуха. Эдгар смотрел на лекаря теперь уже с беспокойством, жалея, что вынудил его заниматься трудным и опасным делом.

Неожиданно все закончилось. В одно мгновение в комнате стало тихо. Нотрдам откинул капюшон. Внимательно посмотрев на своего пациента, он медленно произнес:

– Эдгар Кантуэлл, вы станете знатным, богатым и уважаемым человеком. И это случится гораздо раньше, чем вы полагаете. Ваш отец погибнет ужасной смертью – виной этому станет его сын, ваш младший брат.

– Когда? Когда это случится?

– Мне неведомо.

– Спасибо вам, месье Нотрдам.

– Нет, это я должен вас благодарить, месье. Вы открыли мне тайну моего происхождения, и теперь я понимаю, что не должен сопротивляться видениям, полагая их демонами, а использовать свой дар на пользу людям. Теперь я знаю свое предназначение.