Глава 31. В четыре часа Харри стоял под душем на девятнадцатом этаже отеля «Рэдиссон плаза»

В четыре часа Харри стоял под душем на девятнадцатом этаже отеля «Рэдиссон плаза». Он надеялся, что клейкая лента выдержит соприкосновение с теплой водой, которая на краткий миг облегчала боль. Ему дали номер 1937, и когда он брал ключ, в голове у него пронеслась одна мысль. Год рождения короля, Кестлер, синхронизация и все подобное. Харри в это не верил. А вот в способность человеческого мозга находить закономерности даже там, где никаких закономерностей нет, он верил. Поэтому в свою бытность следователем он всегда сомневался. Сомневался и искал, искал и сомневался. Видел закономерности, но сомневался в виновности. Или наоборот.

Харри услышал писк телефона. Легко различимый, но деликатный и приятный звук. Звук дорогого отеля. Он выключил душ и подошел к кровати. Снял трубку.

– Здесь стоит женщина, – сказал портье. – Ракель Фауске. Извините, она говорит, Фёуке. У нее есть кое‑что для вас, и она хочет с этим подняться.

– Дайте ей ключ от лифта и отправьте наверх, – сказал Харри.

Он осмотрел висящий в шкафу костюм. Вид у него был такой, будто Харри прошел в нем две мировые войны. Он открыл дверь и обвязал вокруг пояса тяжелое банное полотенце размеров в пару квадратных метров. Сел на кровать и стал слушать. Услышал звонок лифта и ее шаги. Он по‑прежнему мог узнать ее по походке. Слегка тяжеловатые, короткие шаги, очень частые, как будто она всегда ходила в узкой юбке. Он на минуту прикрыл глаза, а когда снова их открыл, она уже стояла перед ним.

– Привет, обнаженный, – улыбнулась она, бросила мешки на пол, а себя на кровать рядом с ним. – Что это? – Она провела пальцами по клейкой ленте.

– Импровизированный пластырь, – ответил Харри. – Тебе не надо было приходить самой.

– Я поняла, – сказала она. – Но я не нашла ничего из твоей одежды. Наверное, все пропало во время переезда в Амстердам.

Выбросила, подумал Харри. Что ж, справедливо.

– А потом я поговорила с Хансом Кристианом, и оказалось, что у него есть целый шкаф одежды, которую он не носит. Не совсем твой стиль, но по размеру вы почти одинаковые.

Она открыла мешки, и он с ужасом увидел, как она достает рубашку «Лакосте», четыре пары выглаженных трусов, пару джинсов от Армани с отутюженными стрелками, джемпер, куртку «Тимберленд», две рубашки с игроками в поло и даже пару ботинок из мягкой коричневой кожи.

Она начала развешивать одежду в платяном шкафу, но Харри встал и сделал все сам. Ракель смотрела на него со стороны и улыбалась, теребя прядь волос за ухом.

– Ты бы не купил себе новую одежду, пока этот костюм в буквальном смысле не развалился бы на тебе, правда?

– Ну, – ответил Харри, передвигая вешалки. Одежда была чужой, но издавала слабый, хорошо знакомый запах. – Должен признаться, что я обдумывал покупку новой рубашки и, может быть, двух пар трусов.

– У тебя что, нет чистых трусов?

Харри посмотрел на нее.

– Что ты вкладываешь в понятие «чистые»?

– Харри! – Она со смехом ударила его по плечу.

Он улыбнулся. Ее рука осталась у него на плече.

– Ты горячий, – заметила она. – Как будто у тебя температура. Ты уверен, что в сокрытое под твоим так называемым пластырем не проникла инфекция?

Харри с улыбкой покачал головой. Он знал, что в ране началось воспаление, чувствовал это по пульсирующей тупой боли. Но из своего многолетнего опыта работы в убойном отделе он знал и кое‑что другое. Что полиция допросила бармена и посетителей того заведения и узнала, что человек, убивший нападавшего, покинул бар с глубокими ранами на горле и шее. Что полиция предупредила всех дежурных врачей в городе и установила наблюдение за станциями «скорой помощи». А сейчас не время отправляться в тюрьму.

Ракель погладила его по плечу, по горлу и снова по плечу. По груди. И Харри подумал, что она должна слышать биение его сердца и что она похожа на тот телевизор «Пионер», который перестали производить, потому что он был слишком хорош, и это было очевидно, так как черный цвет на его картинке был очень черным.

Он немного приоткрыл окно, насколько это было возможно: в гостинице не хотели, чтобы самоубийцы прыгали из окон вниз. И даже на девятнадцатом этаже они слышали послеобеденный шум: иногда раздавался гудок автомобиля, а откуда‑то из другого номера доносилась неуместно запоздалая летняя песенка.

– Ты уверена, что хочешь этого? – спросил он, не пытаясь скрыть сиплость в голосе.

Они так и стояли, ее рука лежала на его плече, а глаза следили за ним, как за сосредоточенным партнером по танго.

Ракель кивнула.

Напряженный взгляд ее космически‑черных глаз затягивал его.

Он даже не заметил, как она подняла ногу и толкнула ею дверь. Услышал только, как та захлопнулась, бесконечно мягко, со звуком дорогого отеля, похожим на поцелуй.

И пока они любили друг друга, он думал только о черноте и запахе. Черноте волос, бровей и глаз. И запахе духов, названия которых он никогда у нее не спрашивал, но которыми пользовалась только она, которыми пахла ее одежда в ее шкафу, который перешел на его одежду в те дни, когда его одежда висела в шкафу рядом с ее одеждой. И который теперь присутствовал в платяном шкафу в его гостиничном номере. Потому что вещи того, другого мужчины тоже висели в ее шкафу. Именно оттуда она их и достала, а не взяла у него дома, и может быть даже, это вещи не того мужчины, а совсем другого и она просто вынула их из шкафа и привезла сюда. Но Харри ничего не сказал. Потому что знал, что она досталась ему на время. Она была у него сейчас, и он мог либо с благодарностью принять это, либо остаться ни с чем. Поэтому он помалкивал. Он любил ее так, как всегда, интенсивно и медленно. Не позволял себе поддаться ее жадности и нетерпеливости, но делал все так медленно и глубоко, что она то ругала его, то хватала ртом воздух. Не потому, что он хотел, чтобы она чувствовала себя именно так, а потому, что он сам хотел чувствовать себя именно так. Потому что она досталась ему на время. У него были только эти несколько часов.

Когда она кончила, замерла и уставилась на него с неожиданным выражением обиды на лице, все ночи, что они провели вместе, вернулись обратно, и ему больше всего на свете захотелось расплакаться.

После этого они выкурили одну сигарету на двоих.

– Почему ты не хочешь признаться мне, что вы с ним встречаетесь? – спросил Харри, затянулся и протянул сигарету ей.

– Потому что мы не встречаемся. Это просто… временная спасительная гавань. – Ракель покачала головой. – Я не знаю. Я больше ничего не знаю. Мне надо было держаться подальше от всех и вся.

– Он хороший человек.

– Вот именно. Мне нужен хороший мужчина, так почему же я не хочу хорошего мужчину? Почему мы ведем себя так чертовски иррационально, хотя знаем, как нам будет лучше?

– Человек – это извращенный и поврежденный вид, – ответил Харри. – И излечение невозможно, возможно только облегчение.

Ракель прижалась к нему.

– Вот что мне в тебе нравится, так это твой постоянный оптимизм.

– Я считаю своей миссией нести свет, дорогая.

– Харри?

– Ммм.

– А существует дорога назад? Для нас?

Харри закрыл глаза. Прислушался к биению сердца. Своего собственного и ее.

– Назад – нет. – Он повернулся к ней. – Но если ты считаешь, что в тебе осталось немного будущего…

– Ты серьезно?

– Это просто постельный треп, так ведь?

– Глупый.

Ракель поцеловала его в щеку, протянула ему сигарету и поднялась. Оделась.

– Знаешь, ты можешь жить у меня наверху, – сказала она.

Харри покачал головой.

– Сейчас лучше так, – произнес он.

– Помни, что я люблю тебя, – сказала Ракель. – Никогда не забывай этого. Что бы ни случилось. Обещаешь?

Он кивнул и закрыл глаза. Во второй раз дверь захлопнулась так же мягко. Тогда он снова открыл глаза. Посмотрел на часы.

«Сейчас лучше так».

А что еще ему было делать? Поехать с ней в Хольменколлен, позволить Дубаю выследить его там и втянуть Ракель в эту разборку, совсем как тогда со Снеговиком? Потому что сейчас он понимал, отлично понимал, что они с первого дня следили за каждым его шагом и что вполне достаточно было послать Дубаю приглашение через его дилеров. Они найдут его до того, как он найдет их. А потом они найдут Олега.

Поэтому единственным его преимуществом была возможность выбрать место.

Место преступления. И он выбрал. Это будет не здесь, в «Плазе», – это место для небольшого тайм‑аута, для пары часов сна и подготовки. Местом станет «Леон».

Харри подумывал о том, чтобы связаться с Хагеном. Или Бельманом. Объяснить им ситуацию. Но тогда у них не будет другого выхода, кроме как арестовать его. В любом случае полиция сравнит показания бармена из Квадратуры, охранника Западного кладбища и женщины с аллеи Мадсеруда, это только вопрос времени. Мужчина ростом метр девяносто три, в льняном костюме, со шрамом, пересекающим половину лица, и пластырем на горле и подбородке. Скоро они начнут искать Харри Холе. Так что времени оставалось мало.

Харри со стоном поднялся и открыл платяной шкаф.

Он надел выглаженные трусы и рубашку с игроком в поло. Задумался насчет брюк от Армани. Тихо ругаясь, покачал головой и вместо них надел льняной костюм.

А потом достал спортивную теннисную сумку, лежавшую на шляпной полке. Ханс Кристиан объяснил, что только в ней оказалось достаточно места для винтовки.

Харри забросил ее на плечо и вышел из номера. Дверь захлопнулась за ним с мягким щелчком.