Языковая политика и языковое строительство в СССР в 20 – 30 годы ХХ века. Политика коренизации и унификации

Автор материала: Светлана Алексеевна Москвичева. РУДН, Филологический факультет кафедра Общего и русского языкознания.

26 декабря 1919 год Совнарком издал декрет о «Ликвидации безграмотности». Это положило начало беспрецедентной по масштабу компании в области языкового строительства. Накануне революции процент неграмотного населения в среднем составлял около 70%. Только 19 языков из 150 имели письменность. В целом по стране ситуация была неоднородной: в западных губерниях процент грамотных был высоким, но в некоторых регионах, особенно в Средней Азии неграмотность населения составляла практически 100%. В результате предпринятых усилий по результатам Всесоюзной переписи населения грамотными в 1926 году был 51% населения, 1939 – 81%, 1979 – 99,7%. Вопросам языковой политики и языкового строительства посвящена монография В.М. Алпатова «150 языков и политика: 1917 – 2000» [Алпатов 2000].

Политика двадцатых конца тридцатых годов определяется как политика коренизации, поскольку она предполагала создание национальных алфавитов и развитие национальных литературных языков. В языковой политике эпохи коренизации можно условно выделить два этапа: двадцатые годы – создание алфавитов для бесписьменных народов СССР и с конца 20-х – политика унификации созданных и существующих графических систем, что было, в первую очередь, связано с курсом партии на создании новой культуры «национальной по форме и социалистической по содержанию».

Затронем чуть более подробно некоторые, собственно лингвистические вопросы создания алфавитов и письменностей для народов СССР.

Проблема создания алфавитов распадается на несколько взаимосвязанных вопросов. В статье 1926 года Н.Ф. Яковлев выделяет культурно-социальные и технические аспекты языкового строительства, связанные с созданием алфавитов:

1. Учет культурно-социальной обстановки у народов, которым придется проводить реформу алфавита;

2. Техническая сторона разработки алфавита, состоящая в свою очередь из:

А) Системы письма, связывающей алфавит с вопросами орфографии;

Б) Чистая графика [Яковлев 1926: 216].

Очень коротко остановимся на первом вопросе. При разработке и реформе системы письма считалось необходимым учитывать такие факторы как религия, наличие/отсутствие письменной традиции, процент городского населения, степень развития национального пролетариата, степень сконцентрированности пролетариата [Яковлев 1926: 217 – 221]. Вопрос выбора графики решался в пользу латиницы. Русская графика считалась неприемлемой, поскольку несла на себе отпечаток политики «великодержавного шовинизма», угнетения царским режимом народов Российской империи, миссионерства, политики «русификаторства». Арабский шрифт, получивший определенное распространение у мусульманских народов Российской империи был в равной степени неприемлем, поскольку являлся проводником мусульманской культуры. Степень грамотности среди населения, использовавшего арабский алфавит варьировалась у разных народов: от 0.85% у туркмен, 1.5% в Азербайджане, до 25% у казанских татар (по сведениям с мест) и 4.3% - по сведениям ЦСУ [Яковлев 1926: 220] Легкость введения латинского алфавита была обратно пропорциональна развитию национальной письменности, т. е. «чем больше было уже до введения латинского алфавита грамотных, тем труднее провести латинский алфавит». Другим фактором, влияющим на проведение реформы, была социальная структур населения региона. «Азербайджан имеет сравнительно большой процент национального пролетариата, сконцентрированного в одном месте, в пределах самого Азербайджана. Мне думается, причины довольно характерного и высокого процента городского населения также влияют на это (реформу письма – С.М.). Если мы сопоставим все эти факты, то мы поймем, почему именно Азербайджан первый стал на путь латинизации и почему он эту латинизацию может с успехом проводить. Если мы с этой точки зрения оценим положение казанских татар, то увидим несколько иные данные. У казанских татар не меньший процент пролетариата, но он не сконцентрирован, он рассеян, он находится по большей части вне Татарской Республики. Вместе с тем, значительный процент грамотных уже на арабском языке и большой процент городского населения. Отсюда становится ясным, почему именно они серьезно призадумываются о латинизации» [Яковлев 1926: 221].

Языковая политика первых лет существования СССР была демократичной и прогрессивной: на первом этапе диктатуры пролетариата речь не шла об «отмирании наций и национальных языков» и создании единого языка, но о развитии национальных окраин, о расцвете их языков и культур, в том числе организации преподавания на родных языках. В доктрине советского языкового строительства был, однако, один настораживающий момент. На втором этапе всемирной диктатуры пролетариата, по мере сложения и укрепления единого мирового социалистического хозяйства, «начнет складываться нечто вроде общего языка» [Сталин 1949, т. 11: 448]. Далее победу одержит единый язык и единая, социалистическая по форме и по содержанию культура. Достаточно либеральная атмосфера 20-х годов сменилась политикой на «унификацию» алфавитов в начале 30-х, сразу после XVI съезде партии, где была провозглашена новая формула культурного строительства: «Расцвет национальных по форме и социалистических по содержанию культур в условиях диктатуры пролетариата в одной стране для слияния их в одну общую социалистическую по форме и содержанию культуру с одним общим языком, когда пролетариат победит во всем мире и социализм войдет в быт» (Сталин 1930: 702). На этом же съезде прозвучала критика различных «уклонов» в партии, борьба с «великодержавным шовинизмом», «национальным шовинизмом» и «паннационализмом».

Методологический базой для унификации алфавитов послужила теоретическая концепция Н.Я. Марра, в которой развитие языков предстает в виде «пирамиды, твердо стоящей на своем основании». «Новое учение о языке» неверно в самом своем основании, поскольку исходит из примата социального. Способы организации человеческого сообщества вещь, конечно, важная, но далеко не первичная, это общественное установление, а не природный феномен, поэтому выводить все, в том числе и язык, из него методологически неправильно. Не были выверены и верифицированы и методы анализа языкового материала, отсюда такое количество фантастических этимологий. Но очень многое в «Новом учении о языке» было и интересно и революционно. Не случайно в начале его поддержали многие крупные лингвисты того времени. Оно понимало язык как социальный феномен, очень интересовалось языковыми контактами, смешанными языками, видело в языке развивающееся явление. Свое учение Н.Я. Марр разрабатывал как опровержение «индоевропеистики», сравнительно-историческому методу в языкознании, которая к тому времени, как уже было сказано, исчерпала свои ресурсы. В концепции традиционной лингвистики не устраивало Н.Я. Марра, в том числе, наличие «прародин», «пранародов», поскольку язык оказывается связан с расой. В его учении процесс развития речи предстает следующим образом:

1. Звуковая речь имеет не расовое происхождение. Она возникает везде и всегда, где достигнут необходимый уровень развития производительных сил;

2. Уровень развития языка соответствует уровню развития производительных сил;

3. Все языки многократно между собою скрещивались. «Чистого» расового языка нет и быть не может. Все языки возникают и развиваются в типологически разных формах, но все проходят одни и те же стадии развития, которые определяются базисом, т.е. уровнем развития производительных сил;

4. Все современные языки являются историческим продуктом схождения многочисленных, различных по форме языков. Количество языков с развитием человечества уменьшается. Итогом развития должен стать единый человеческий язык в бесклассовом коммунистическом обществе.

Таким образом «зная общую тенденцию развития человеческой речи от множества языков к единому, мы должны вести наше строительство в области языка и письма таким образом, чтобы содействовать этому процессу, а не противодействовать ему. Наши теоретические выводы должны быть положены в основу нашей практики. Языковое строительство должна идти в таком направлении, чтобы, давая возможность «национальным культурам развернуться с новой силой» (Сталин), оно устраняло бы в то же время все препятствия к будущему возникновению единого языка» [Гранде 1931: 73]. Как первый шаг на пути к единому языку с начала 30-х активно обсуждается вопрос об унификации уже существующих алфавитов.

Унификации на латинской основе должны были подвергнутся все существующие в СССР графические системы Для этого Центральный комитет Нового тюркского алфавита (НТА) был преобразован в ЦК НА (Нового алфавита). Началась работа по унификации недавно созданных алфавитов на латинской основе, а также по разработке алфавитов для старописьменных народов, пользующихся иными системами письма, в частности для использовавших грузинское, армянское, монгольское письмо, кириллицу, в том числе и для русского языка. В 1929 году при Наркомпросе была создана Комиссия по разработке вопроса о латинизации русского алфавита, работа которой, правда прекратилась в январе 1930 года по указанию Сталина.

Необходимо сказать несколько слов о приводимых доводах перевода письменности на латинскую графику, настолько они были парадоксальны. В.М. Алпатов выделяет три блока аргументов, выдвигаемых в ту эпоху: собственно лингвистические, экономические, психологические [Алпатов 2000]. К ним с полным основанием можно добавить аргументы идеологического характера. На первый план выступают аргументы экономического и психологического порядка, о целесообразности с точки зрения лингвистики практически не говорится. Переход на латиницу позволит окончательно освободиться «от всяких пережитков эпохи царизма в формах самой графика», позволит «рационализировать систему русского письма и русскую орфографию и тем удешевить и ускорить обучение грамотности» [Яковлев 1930:40]. Латинский алфавит «более отвечает физиологии движения пишущей руки и глаза современного человека (на 14 – 15% ускоряет процесс письма; в 4 раза различительней при чтении)» [Там же: 40]. И, наконец, введение латиницы позволит снизить на 11 – 12% экономические расходы (металл, транспорт, бумага, брошюровки и.т.д.), что «за один последний год пятилетки даст до 20 000 000 рублей экономии» [Там же: 40].

В заключении еще раз хотелось бы подчеркнуть, что в этот период политика была направлена именно на унификацию алфавитов, а не на латинизацию как таковую. Латиница была средством, но не целью.

Политика коренизации постепенно сворачивается к концу 30-х. годов, вместе с идей всемирной революции и переходом к политике возможности построения социализма в одной стране. Когда она заканчивается точно, однозначно сказать трудно. Может быть с постановления ЦК ВКП (б) и СНК от 13.03.1938 года об «Обязательном изучении русского языка в национальных республиках и областях». Вообще, принятие этого постановление было оправдано и логично. Официально в СССР до 1990 не было ни государственного, ни официального языка, все языки народов СССР были равны в правах. Фактически же русский язык выполнял функции, свойственные государственному языку. Лишать граждан возможности изучать русский язык было и не разумно и не демократично. Наверное, окончательно политика изменилась в 1958 году с принятием закона об «Укреплении связи школы с жизнью и дальнейшем развитии системы народного образования». Этот закон не был направлен на закрытие национальных школ, но фактически привел именно к этому результату.

Конечно, время создания и внедрения письменностей для народов СССР было для лингвистов и творческим, и интересным, но жизнь в эпохи перемен иногда превращается в ад. Ад был уготован и для «героев» и для «толпы». Судьбе «героев» посвящена статья В.М. Алпатова «Филологи и революция» (Алпатов 2002), а толпа… В некоторых языковых группах на протяжении одного поколения графика кардинально менялась по 3 – 4 раза. Так, например, у калмыков первый алфавит на основе старомонгольской письменности появился в 1648 году («ясный алфавит» Зая-пандиты), в 1924 письменность переведена на первую кириллицу, затем 1930 – на латиницу, в 1939 – вновь на кириллицу, но уже другую.

Что же касается самой социальной лингвистики, то она оказалась надолго забытой и скомпрометированной. В шестидесятые годы возобновляется интерес к проблемам микросоциолингвистики, появляются интересные работы в области исследования изменений языка и его социальной стратификации, но все, что касалось языковой политики и строительства, весь этот период было крайне идеологизированно и, как показало время, нежизнеспособно.