Беседы о сельском хозяйстве 3 страница

О том, каков коэффициент полезного действия дополнительных энергетических «вливаний» в природные процессы, точно сказать невозможно. Но если соотнести этот КПД с «естественным», то, может быть, мы даже получим право на первое место…

В самом деле, КПД переноса энергии в природных системах очень низкий: энергия Солнца усваивается растениями в процессах фотосинтеза всего на 1-3 процента, эффективность переработки органики в желудках травоядных равна 10-20 процентам. Значит, если для удвоения продуктивности нам необходимо десятикратное энергонасыщение, то это около 20 процентов отдачи…

совсем неплохо!

Однако подождите радоваться! Природа вовсе не напрасно выбрала низкий КПД. Ведь в живых системах много «горючего» расходуется на «ремонт» и самоподдержание всей системы — будь это система, включающая небольшое болото или охватывающая всю Землю.

Машины с их несравненно более высоким КПД — не долгожители, срок их существования — миг по сравнению со сроками жизни крупных биологических систем Но и при столь малом сроке жизни нам приходится тратить довольно энергии на поддержание их работоспособности (которое, кстати, не учитывается при вычислении энергетического КПД).

Людям, вооруженным техникой, с помощью которой они добывают сегодня хлеб свой насущный, необходимо понять, что любое повышение эффективности культивируемой ими природной системы оборачивается необходимостью увеличения затрат на её поддержание в течение длительного времени, охватывающего как наши дни, так и все последующие, в течение которых на Земле будет жить Человек.

— А не напоминаем ли мы в этом случае человека, всерьез утверждающего, что с тех пор как соседа переехала машина и вместо ног ему прикрутили наисовременнейшие протезы, он стал лучше ходить?

— Другими словами, вы хотите сказать, что «природа знает лучше», или, как говорил Ж. Руссо, «природа не делает ошибок»…

— В то время как человек с его всемогущественной техникой и непоколебимой верой в то, что он компетентен во всех вопросах, делает их на каждом шагу.

— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — это старая истина. Впрочем, и тот, кто ничего не делает, тоже ошибается.

В XVIII столетии, когда цивилизованные европейцы научились производить уже вполне приличные машины и механизмы, Ж. Руссо так определил, что такое человек: «Во всяком животном я вижу лишь хитроумную машину, которую природа наделила чувствами, чтобы она могла себя заводить и ограждать себя до некоторой степени от всего, что могло бы её уничтожить или привести в расстройство. В точности то же самое вижу я и в машине человеческой с той только разницей, что природа одна управляет всеми действиями животного, тогда как человек и сам в этом участвует как свободно действующее лицо. Одно выбирает или отвергает по инстинкту, другое — актом своей свободной воли; это приводит к тому, что животное не может уклониться от предписанного ему порядка, даже если бы то было ему выгодно, человек же часто уклоняется от этого порядка себе во вред».

Вопрос о том, «хорошо» это для человека или «плохо», оставим без обсуждения; Руссо, как известно, полагал, что «очень плохо», и звал людей «назад, к природе». Не первый, но, впрочем, и не последний апостол «жизни по законам природы» практического успеха не добился. Общество продолжало развиваться «противоестественно», понастроило массу дымящих заводов, громыхающих юродов и изрыгающих газ автомашин…

И лишь в одном оно осталось верным заветам Руссо:

возможность подчеркнуть свое преимущественное положение «над природой», свое отличие от неё не упускалась почти никогда. Даже теперь, когда упомянутая «исключительность» человечества уже ощутимо угрожает его собственному существованию. Поневоле позавидуешь вместе с Руссо тем «благословенным временам», когда люди прямо-таки затруднялись точно установить разницу между собой и буйволом (впрочем, негры из племени бауле до сих пор считают, что этой разницы практически не существует).

Сейчас, как и две сотни (а если быть более точным, то и две тысячи) лет назад, вновь раздаются призывы опомниться и вернуться к новому «золотому веку» Руссо, к «естественному человеку». Правда, теперь, в наш техницизированный век, уже трудно говорить о «природном человеке». Но зато можно говорить о «естественной промышленности», о производстве, которое бы «составляло с природой единое целое»…

Попыток спасти человечество или, по крайней мере, найти путь к спасению в истории цивилизации чрезвычайно много. По существу, делом спасения занимались все: мифический Иисус Христос, вполне реальные утописты от Кампанеллы до Оуэна, известные писатели, ученые и философы…

В апреле 1968 года в Риме, в одном из старейших научных учреждений — «Академия деи Линчей», собралась очередная группа «спасателей». Bee составе были высокопоставленные администраторы, ученые, экономисты, социологи и, естественно, представители деловых кругов. «Римский клуб» поставил цель: «способствовать упрочению и распространению правильного понимания той критической ситуации, которая сейчас сложилась в мире». Другими словами, собравшиеся задали друг другу вопросы: «куда все это движется» и существует ли некий «разумный вариант ведения дел в будущем».

Поскольку задавшие вопросы не смогли на них ответить, решили перепоручить это дело группе специалистов из Массачусетского университета во главе с профессором Д. Медоузом. Группа, воспользовавшись разработанной профессором Дж. Форрестером техникой социологического прогнозирования, предложила несколько «математических моделей будущего» и доверила их анализ вычислительным машинам. Машины сделали категорический вывод: любые гипотезы будущего, исходящие из предпосылок непрерывного экономического роста, ведут человечество к катастрофе.

Итак, человечеству предложено нажать на стоп-кран, ограничить рождаемость и снизить потребление. «Самая интересная особенность этих предложений, — писал М. де Альмейда, глава бразильской делегации на Стокгольмской конференции ООН 1972 года, — состоит в том, что их авторы предпочитают, чтобы сокращало численность и снижало потребление какое-нибудь другое общество, но не то. к которому принадлежат они сами».

Что это действительно так, убедительно доказывает один из документов Госдепартамента США, адресованный президенту Р. Никсону: «Соединенные Штаты и другие страны, участвующие в программе помощи, удручены тем, что быстрый рост населения в малоразвитых странах съедает и сводит к нулю две трети нашей помощи… Если мы и будем оказывать большую помощь, её хватит только на то, чтобы помочь возросшему числу людей остаться хотя бы на том уровне бедности, который наблюдается сейчас… Поэтому… мы должны прекратить всякую помощь стране с растущим населением до тех пор, пока эта страна не убедит нас в том, что она делает все возможное, чтобы ограничить этот рост… На любую страну или международную организацию, мешающую решению самой насущной проблемы мира, должно быть оказано самое жестокое политическое и экономическое давление. Пусть некоторые из этих мер и кажутся репрессивными, но выбора нет».

Для новоявленных мальтузианцев действительно нет сомнений, что сокращать: роскошь богатых или потребности неимущих. Разумеется, второе! Что же касается призыва «нажать на стоп-кран», то практическое его осуществление не пошло дальше «дней без автомобиля», демонстраций преимуществ велосипедов перед моторными средствами передвижения и, конечно же, благотворительных вечеров.

Когда Бразилия объявила о начале освоения долины Амазонки, в развитых капиталистических странах раздались возмущенные голоса: что будет с человечеством, если исчезнут леса, ныне дающие планете третью часть кислорода? При этом, как писал М. де Альмейда, намеренно забывают, что именно они «компенсируют неумеренную кислородную прожорливость американцев», давно уже живущих «чужим воздухом»!

Призыв «нажать на стоп-кран» не только вреден, но и утопичен: почему то, что было позволено сделать с лесами американцам, нельзя бразильцам? Впрочем, может быть, следует просто изменить ориентацию прогресса? Например, перейти от индустриального развития к сельскохозяйственному как более естественному? Возможно, человек некогда сделал чудовищную ошибку, повернувшись лицом к индустрии? Ведь в конце концов ему хватило бы и того, что дает одна земля…

Не только по мнению малоосведомленной публики, но и с вполне компетентной (и в то же время ошибочной) точки зрения отдельных специалистов, именно сельское хозяйство может явить «пример сбалансированных отношений с природой». Американский эколог Б. Коммонер так и пишет:

«Из множества видов человеческой деятельности, пожалуй, ближе всего стоит к природе сельское хозяйство. До того как её коснулась техническая революция, ферма была не более чем место, где в угоду человеческим потребностям были локализованы некоторые естественные биологические процессы: выращивание растений на полях и разведение на этой базе животных. Растения и животные росли, созревали и размножались по законам, издавна установившимся в природе. Столь же естественной была и их взаимосвязь: растения всасывали из почвы питательные вещества, такие, как, например, неорганический азот; питательные вещества возникали в почве в результате постепенного воздействия бактерий на органические вещества почвы; запас органических веществ поддерживался за счет поступления в почву остатков растений и продуктов жизнедеятельности животных и путем преобразования азота воздуха в пригодную органическую форму.

При таком положении вещей экологический цикл практически сбалансирован, и с небольшими отклонениями естественное плодородие почвы может поддерживаться веками, как это происходило, например, в европейских странах и во многих странах Востока».

Обратите внимание на оюворку в последней фразе»с небольшими отклонениями». Между прочим, эти самые «небольшие отклонения» привели к возникновению так называемых «антропогенных» (то есть «от человека происшедших») пустынь и полупустынь на всех материках планеты. По достаточно надежным данным, за всю историю существования сельского хозяйства на Земле было утрачено по вине человека около 2 миллиардов гектаров некогда плодородных земель. Для сравнения:

сейчас сельскохозяйственные угодья планеты занимают 1,5 миллиарда гектаров. Таковы результаты функционирования «почти идеально» экологически сбалансированного «немашинного» сельского хозяйства.

Современные глашатаи «органического» земледелия не хотят замечать этих очевидных фактов. На вышеупомянутой Стокгольмской конференции ООН некоторые представители из промышленно развитых стран призывали отказаться от индустриализации как пути увеличения экономического благосостояния и вернуться к экономике, основанной почти исключительно на сельском хозяйстве. Последнее казалось многим из них куда более «естественным» и «природным», нежели чадящая и громыхающая машина современной индустрии. Другие эксперты, несколько более знакомые с принципами современного механохимизированного сельского хозяйства, соглашаясь с тезисом «возврата», добавляли обязательное требование его «демеханизации» и тем более «дехимизации».

Немецкий биолог, автор нашумевшей книги «Демографический взрыв», П. Эрлих делает в связи с этим совершенно недвусмысленный вывод: «Цепочка причин ухудшения окружающей среды легко приводит нас к его первопричине. Слишком много машин, слишком много пестицидов, слишком неудовлетворительная очистка стоков, слишком мало воды и слишком много углекислого газа — все эти факторы легко можно свести к одному: слишком много людей».

Новоявленному пророку от мальтузианства вторит другой биолог — американец В. Девис:

«Блаженны голодающие негры с Миссисипи, которые ведут экологически правильный образ жизни именно потому, что они ничего не имеют; они-то и спасут страну».

Непонятно, конечно, как произойдет предсказанное спасение самой богатой страны мира (население — шесть, производство продукции всех видов — около сорока процентов от мирового). Если за счет голодной смерти указанных негров, то ведь остальным, «вполне благополучным» американцам, она не принесет облегчения: голодающие не ездят в шикарных «фордах» и не засоряют, таким образом, среду. Разве что «заразительным примером»…

Призывы остановить технический прогресс, законсервировать промышленность и вернуться к «естественному» состоянию примитивного земледелия, разумеется, не имели практических последствий. Правда, несколько юродствующих групп хиппи пытались организовать сельскохозяйственные общины на базе сохи и мотыги.

Однако большой необходимости в подобном опыте не было. Дело в том, что и по сей день половина населения мира, занятая в сельском хозяйстве, продолжает ковырять землю сохой и мотыгой и даже представления не имеет ни о ядохимикатах, ни об «экологической бомбе». Самая страшная, постоянная и вполне реальная угроза, висящая над ними от колыбели до гробовой доски, — голодная смерть.

Это они-то ведут «экологически правильный образ жизни»?!. Сейчас индийский крестьянин, живущий в обезлесенной местности, вынужден использовать в качестве топлива главным образом сухой коровий помет.

Тем самым он разрушает вековой круговорот веществ:

животные съедают растения, но почва недополучает взамен 300 миллионов тонн «кизяка». Академик С. Шварц писал в связи с этим:

«Можно с уверенностью сказать, что громадные территории, ныне представляющие собой житницу для миллионов людей, неизбежно превратятся в выжженную пустыню — это лишь вопрос времени и не слишком большого».

Что это действительно возможно, показывает пример непрерывно растущей Сахары: к концу века она увеличит свою площадь па 20 процентов. И «виновато»

здесь именно «примитивное» земледелие и скотоводство.

Делегаты от развивающихся стран на Стокгольмской конференции 1972 года единогласно заявили в ответ на предложения остановить индустриализацию и перейти к «органическому» сельскому хозяйству ввиду катастрофического загрязнения среды: «наихудшая форма загрязнения среды — нищета и голод». По убеждению этих делегатов, любой способ промышленного развития, дающий надежду на увеличение производства продуктов питания, уменьшение безработицы, улучшение здоровья людей, наконец, поднятия уровня жилищно-бытовых и культурных условий, оправдывает урон, который будет нанесен окружающей среде.

Прочную основу эта точка зрения получила благодаря примеру планового природопользования в СССР. Последовательное, в течение шестидесяти лет, проведение в жизнь социалистических принципов хозяйствования превратило одну из самых отсталых стран мира в гигантскую промышленную державу. И этот невероятно быстрый процесс индустриализации не повлек за собой столь катастрофического разрушения среды, какое имело место, скажем, в процессе капиталистического развития американского государства.

— Итак, нажать на стоп-кран не удается — это очевидно. Мир будет по-прежнему развиваться «неестественно». Сельское хозяйство будет превращаться в агроиндустрию. К чему это приведет?

— В первую очередь к росту экономического благополучия. А во вторую… Подсчитано, что если к 2000 году развивающиеся страны достигнут современного уровня производства и потребления в странах развитых, то засорение среды возрастет. Хватит ли нам чистой воды, земли и воздуха?

— Вот именно, хватит ли? Как сказал один юморист: ища другие цивилизации, на всякий случай сохраните свою! Так ли уж нужна эта повальная агроиндустриализация? Я читал, что один фермер вырастил картофельный клубень весом в 49 килограммов. Вот была бы вся картошка такой — и никаких хлопот…

— Не все делается так, как в популярной сказке «Посадил дед репку. Выросла репка большая-пребольшая!» У деда с бабкой всего и хлопот-то было — вытащить означенный плод. В несказочных условиях их значительно больше.

В решении вопроса — «Можно ли вернуться назад к природе?» — наиболее компетентен, вероятно, Т. Хейердал. После окончания колледжа он поставил эксперимент «пересадки в дикость». Подопытными - были он сам и его жена. Прожив некоторое время в условиях каменного века на одном из тихоокеанских островков, они бежали из «обретенного рая». Пришлось оправдываться:

«Нам вовсе не хотелось уезжать. Не хотелось возвращаться к цивилизации, но нас подгоняла сила, которой было невозможно противостоять. Зов муравейника… Мы чувствовали, и я по сей день чувствую, что первозданную природу можно обрести лишь в одном месте. В своей собственной душе».

Хейердал сделал вывод: «Мы находимся в пути. Назад возвращаться нельзя, но это ещё не означает, что любая дорога вперед означает прогресс».

В течение 1200 лет, со II по XIV век нашей эры, Европа испытывала давление со стороны кочевых народов Азии. Гунны и половцы, торки и печенеги, венгры и кыпчаки, татары и монголы волна за волной прорывались со своими бесчисленными стадами в южнорусские степи и далее на запад, в Центральную Европу. Все эти народы шли по коридору между Уралом и. Каспийским морем. Пробитая ими тропа отчетливо видна и по сей день: это волжско-уральские пески.

Был ли выбор у человека прошлого? Что бы изменилось, найдись среди гуннов или монголов некий гений, сумевший предвидеть грядущее опустошение степей?

Разве смог бы он остановить несметные орды, гонимые бескормицей и голодом, алчностью и нуждой?!

Сейчас не нужно быть гением, чтобы предвидеть последствия «нерасчетливого» хозяйствования. Однако большая ли у нас свобода выбора, чем у гуннов?.. Наверное, все-таки да. Но ведь и ответственность неизмеримо большая! Гунны вытоптали одно Поволжье, человечество рискует вытоптать весь мир…

В 1944 году в Мексике был создан Международный центр по улучшению сортов кукурузы и пшеницы. Возглавил его 30-летний американец Н. Борлауг. Перед центром стояла задача: «помочь Мексике помогать себе самой».

В 40-х годах Мексика ввозила более половины потребляемой пшеницы. Урожайность последней, несмотря на орошение, не превышала 8 центнеров с гектара. Почвы были истощены, страна находилась в тисках жесточайшей нужды.

Первые высокоурожайные сорта короткостебельной (карликовой) мексиканской пшеницы, созданные Борлаугом, начали распространяться в 1961 году. Уже в 1964 году мексиканцы сняли по 19,7, в 1969 — 25,9 и в 1971 — 27,9 центнера пшеницы с гектара. К настоящему времени страна практически полностью обеспечивает себя зерном.

Новые мексиканские сорта и их более поздние индийские и пакистанские производные стали главными катализаторами так называемой «зеленой революции».

Мексика, безусловно, самый яркий пример её действенности. Несколько хуже пошло дело в Индии и Пакистане. В период 1960-1964 годов здесь собрали в среднем по 8,2 центнера пшеницы с гектара, в 1965-1969 — по 9,8, а в 1970-1971 — по 12,6 центнера. В дальнейшем урожайность стабилизировалась на относительно низком уровне — от 11 до 14 центнеров с гектара.

В 1973 году правительство Индии пришло к выводу, что надежды, возлагавшиеся на «зеленую революцию», преувеличены. Значительный эффект новые сорта принесли только в крупных частных хозяйствах, имеющих возможность использовать лучшую агротехнику и машины. Анализируя причины неудачи, известный американский эколог Г. Одум писал:

«…Многие думают, что большие успехи сельского хозяйства объясняются только умением человека создавать новые генетические варианты… Основанные на опыте высокоразвитых стран рекомендации для развивающихся стран могут иметь успех только в том случае, если они сопровождаются подключением к богатым источникам дополнительной энергии. До трагичного наивны те, кто полагает, что мы можем поднять сельскохозяйственное производство в развивающихся странах, просто послав туда семена и несколько «сельскохозяйственных советников». Культуры, выведенные специально для индустриального сельского хозяйства, требуют дополнительных эффективных затрат, на которые они рассчитаны!»

Репку-рекордистку ни вырастить, ни выдернуть методами сказочного деда никак невозможно!

Успех Борлауга (заслуженно отмеченный в 1970 году Нобелевской премией) явился следствием 20-летнего отбора гибридных сортов пшеницы на лучшее усвоение азота искусственных удобрений. В результате удалось вывести сорт, способный поглощать до 130 килограммов азота на гектаре площади. Обычные сорта поглощают не более 45 килограммов, при этом колосья тяжелеют до такой степени, что стебли не могут их выдержать и ложатся на землю (полегают).

Возросшая устойчивость по отношению к удобрениям в сочетании с меньшим сроком созревания (120 дней против обычных 150-180) делает новые гибриды в 2-3 раза продуктивнее, конечно, при условии, что у них будет вдосталь воды и пищи и не будет неприятностей с вредными насекомыми. Именно эти оговорки и объясняют неполноту победы «зеленой революции».

Все живое существует лишь потому, что в каждом мельчайшем комочке живой материи скрыта жизненная энергия, которой вполне хватило бы для завоевания всего мира. Известен пример с парой мух. За пять дней вес её потомства превысит вес родительской пары в 200 раз, а за год — сплошным и достаточно толстым одеялом из жужжащих мух покроется вся планета…

Разумеется, если только ничто не помешает.

Создавая искусственно оптимальную среду для жизни культурных растений и животных, человек обеспечивает условия наиболее полной реализации жизненных потенций, заложенных в них природой. Возможности такой реализации практически безграничны, поскольку практически безгранична способность любого биологического вида к размножению. Все дело в цене, которую следует уплатить за создание искусственной среды, и в «отдаче».

Проанализируем этот вопрос на примере размножения неких «культурных организмов», предположив, что, если создать им наибольший комфорт, они будут развиваться с течением времени все быстрее. График размножения в осях «время» — «биомасса» выглядит в таком случае как парабола. Подобное — «катастрофическое» размножение прекрасно изображено в известной сказке братьев Гримм «Горшок каши», а также в научно-фантастическом романе А. Беляева «Вечный хлеб».

В реальных условиях с течением времени плотность организмов в питательной среде настолько возрастает, что в одних случаях вступает в силу закон внутривидовой конкуренции, в других — среда оказывается в конце концов слишком засоренной выделениями. Как только будет достигнута соответствующая точка на кривой роста, парабола изогнется и перейдет в прямую, параллельную оси времени. Рост остановится.

Совершенно очевидно, что чем дольше мы сможем поддерживать «комфортный уровень» жизни культивируемых нами организмов, тем выше поднимется парабола, тем больший урожай мы вырастим. Прибавка урожая тем больше, чем больше «время срыва». В идеале при очень большом времени Т совсем крохотная добавка бесконечно малого времени dT дает бесконечно большой скачок урожая.

Вместо времени мы могли бы по горизонтальной оси откладывать энергию и машины, капитальные сооружения, удобрения и ядохимикаты… Чем выше затраты на все это, тем выше урожай. В идеале он бесконечен…

Представим себе, однако, что, достигнув в один из сезонов очень высокого урожая за счет очень больших затрат, мы в следующий сезон в чем-то «промазали»

или нас подвел климат. Один из факторов жизни культивируемых организмов оказался лимитирующим. Он-то и «слимитировал» урожай. Очевидно, что потери будут тем больше, чем выше по кривой роста мы успели продвинуться.

Все изложенное позволяет сделать весьма важный вывод: высокоурожайный сорт в случае необеспеченности каким-либо из факторов роста даст значительно большие потери, чем сорт низкоурожайный в равных условиях.

Вышеупомянутую репку коллектив, возглавляемый дедкой, вытянул, как известно, крепко ухватившись за весь пучок торчавших наружу репкиных листьев. Если бы хватались за каждый лист отдельно, не вытянули бы репку.

Вот так же сельское хозяйство нельзя «вытянуть», решая только одну проблему: селекции или механизации, химизации или мелиорации. Все настолько тесно связано друг с другом, что и говорить о проблемах сельского хозяйства и тем более решать их приходится все разом…

В течение почти всей своей истории земледелие Соединенных Штатов ориентировалось на эксплуатацию природного плодородия земли. В результате, несмотря на очень высокую степень механизации, урожайность зерновых непрерывно падала: 1875 год — 25, 1925 — 12,5 и 1930 — 9,5 центнера пшеницы с гектара. Противоэрозионные мероприятия позволили поднять продуктивность земли: в 1960 году в США получили уже 17 центнеров с гектара. Однако только после проведения комплексных мероприятий (селекция, механизация, химизация и мелиорация) средние урожаи в 1970-1975 годах перевалили за 20 центнеров с гектара.

Сходным образом обстояло дело и в нашем сельском хозяйстве, с той только разницей, что, как говорил на XXV съезде КПСС Л. Брежнев, «по ряду причин, в основном объективно-исторического характера, только в последнее время мы начали выделять для этой отрасли большие средства». В связи с этим в течение длительного промежутка времени наше земледелие ориентировалось главным образом на мобилизацию естественного плодородия почв. И поэтому же оно, несмотря на достаточно высокий уровень механизации, не могло решить задачи быстрого подъема урожайности. Значительные капиталовложения в сельское хозяйство были сделаны только в восьмой, девятой и десятой пятилетках. И результаты не замедлили сказаться. Еще недавно урожай в 15-20 центнеров с гектара в основных зерносеющих районах юга казался нормальным. А теперь он равноценен полному провалу: норма подтянулась к 30, а кое-где и к 40-50 центнерам. И, безусловно, указанная норма стала бы правилом, не будь наш климат столь засушливым.

Б. Уорд и Р. Дюбо, обсуждая в своей книге «Земля только одна» проблемы «зеленой революции», пишут:

«Совершенно бесполезно вкладывать капитал в «зеленую революцию» — селекцию сортов, применение удобрений и пестицидов, подготовку рабочей силы, конструирование нового оборудования для хранения и транспортирования урожая и т. д. — если… все эти усилия сводятся к нулю отсутствием своевременного увлажнения».

Изобретение и широкое применение трактора и тракторного плуга, сеялки и комбайна не заставили растения давать два урожая в год вместо одного.

Машины не изменили принципиальные отношения человека и земли, земледельца и растения.

Все, чем располагает современное комплексно-механизированное и автоматизированное сельское хозяйство, нисколько не затрагивает самих его основ, завещанных нам тысячи лет назад. Именно поэтому рост энерговооруженности сельского хозяйства и рост капитальных затрат на его ведение все больше и больше обгоняют рост его продуктивности.

На языке буржуазных экономистов — последователей Мальтуса — описываемое отставание называется «законом убывающего плодородия земли». В соответствии с ним каждое новое вложение капитала и труда.

в землю дает все меньший результат, все меньший прирост продукции. «В пределе», в отличие от только что рассмотренной теоретической кривой роста биомассы, бесконечно большие затраты дадут бесконечно малый выход, а это значит, что мы вот-вот вступим на «порог эффективности» сельскохозяйственного производства.

Страшно ли это?

Человечество уже не раз стояло перед похожими порогами и каждый раз перешагивало их, несмотря на всяческих пра — и прапрамальтусов. По существу, мы все время перед порогом, только он не порог, а очередная ступенька лестницы вверх…

Людям всегда было тесно. Даже когда они ещё не были людьми. Именно из-за тесноты они в незапамятные времена покинули от природы назначенную им экологическую нишу — кроны деревьев — и отправились прогуляться в прерию. Здесь, на безлесных пространствах, их никто не принял с невыразимым восторгом: в том гигантском здании, которое построила природа, никогда не было свободных квартир. Чтобы получить новое жилое помещение, прачеловек вынужден был отказаться от привычки бегать на четвереньках, стать всеядным и взять в руки палку. Дальше пошло совсем гладко, и через 1-2 миллиона лет Homo sapiens понавыдумывал массу приспособлений для охоты, рыбной ловли и собирания плодов. Он стал владыкой дикой природы.

А для любого биологического вида понятие «власть»

равноценно понятию «количество». Поэтому стоявшим накануне неолитической революции сапиенсам было так же тесно, как и их предкам — прасапиенсам.

Сколько их было?

Подсчитать нетрудно: пусть Q — «урожай» биомассы, который можно собрать с гектара леса, саванны или приморской полосы, a q — количество биомассы, которое необходимо одному индивидууму на год. Отсюда количество индивидуумов на гектар (то есть плотность населения)

N = Q/q.

Потребность q за время жизни человечества, по-видимому, изменялась не очень существенно: вероятно, в пределах от 300 до 600 килограммов сухого органического вещества в год. А вот урожай…

Максимум, что можно получить с гектара «дикого» ландшафта, это 2 килограмма абсолютно сухой органики в год. Итого: плотность «дикого» населения Земли при q = 500 будет равна 0,004 человека на гектар.

И это в самых лучших условиях!

Нам неизвестно, воевали ли регулярно друг с другом люди древнекаменного века. Но то, что в неолите война стала достаточно повседневным занятием, установлено точно. Что поделаешь: теснота была ужасная:

более трех-четырех человек на тысячу гектаров!

Наконец кому-то пришла в голову мысль, что тесно стало не потому, что людей слишком много, а потому, что они слишком ещё плохо освоили свою новую экологическую нишу, то есть квартиру. Вот тогда-то и было изобретено земледелие.

Приблизительно через 20 тысячелетий вновь раздался крик: нас стало слишком много, а поэтому нужно воевать с размахом куда большим, чем во времена Александра Македонского. Сто с лишним лет назад К. Маркс ответил на это: нам тесно не потому, что нас много, а потому, что производимые нами блага распределяются далеко не одинаково между всеми живущими. И Великий Октябрь блестяще подтвердил справедливость этого тезиса.