Лингвистика на пути преобразований 4 страница

О

постулировать,

ко

ур, ^^^.^W^^^^^^^y^^e^i торое мы ему дали. Такова очевидность, открывшаяся Соссюру \ с самого начала его научной деятельности, и всей его жизни будет,j мало, чтобы ввести ее в лингвистическую теорию. л Но даже если бы он уже тогда мог сформулировать то, чему учил позднее, он только увеличил бы непонимание и враждебность, которыми были встречены его первые опыты. Маститые ученые того времени, уверенные в своей правоте, не желали внять его

строгим доводам, и уже самая трудность восприятия «Мемуара» была достаточна для того, чтобы оттолкнуть большинство. Соссюр мог бы пасть духом. Необходимо было новое поколение, чтобы пос­тепенно его идеи получили признание. Счастливая судьба привела его тогда в Париж. Он вновь обрел некоторую уверенность в себе благодаря тому исключительному стечению обстоятельств, когда ему удалось одновременно найти и доброжелательную опеку со стороны Бреаля и встретиться с группой молодых лингвистов, таких, как А. Мейе и М. Граммон, на которых его учение произвело глубокое впечатление. С этого времени начинается новая фаза сравнительной грамматики, когда Соссюр, завершая создание своей доктрины, одновременно излагает ее некоторым из тех лингвистов, кому в дальнейшем суждено было ее развить. Вот почему — не только для того, чтобы показать личное влияние Соссюра, но-и для того, чтобы оценить преемственность идей,— мы хотим напомнить слова посвящения, сделанного Мейе своему учителю Соссюру в 1903 г. в книге «Введение в сравнительное изучение индоевропей­ских языков»: «По случаю 25-летия со времени выхода в свет «Мемуара...» (1878—1903)». И если бы это зависело только от Мейе, это событие было бы отмечено еще более: из одного неиздан­ного письма Соссюра мы узнаем, что Мейе хотел сначала написать: «К годовщине опубликования...», от чего Соссюр его дружески от­говорил.

Но даже в 1903 г., по прошествии двадцати пяти лет, нельзя было еще понять всего, что с такой проницательной интуицией предвосхищено в «Мемуаре» 1878 года. Приведем один разительный пример. Соссюр подметил, что индоевропейская вокалическая систе­ма имела-,несколько_ а. С точки зрения чистого знания различные индоевропейские а — объекты столь же важные, как элементарные частицы в ядерной физике. Одно из..этих а обладало особым свой-гтппм ft"nfrro шбя HHaTjYJTPM n.F_g,.frf> гласных собрата. С подобных наблюдений — отсутствие равновесия в системе, возмущения в поле, янрмяль^op ^mgPH^^jipTTHTp"^^' н£""ря;Г нячиня лигт, под-линные открытия. Соссюр охарактеризовал это а двумя специфи­ческими чертами. С одной стороны, оно не родственно ни е, ни о; с другой — оно является сонантическим коэффициентом, то есть способно играть ту же двоякую роль, вокалическую и консонанти-ческую, как носовые_и_плавные, и сочетается с гласными. Отметим, что Соссюр рассуждает оёГэтом а как о фонеме, а не как о каком-то звуке или какой-то артикуляции. Он не говорит нам ни о том, как произносилась эта фонема, к какому звуку могла она приближаться в определенной наблюдаемой системе, ни даже о том, была ли она гласной или согласной. Звуковая субстанция & расчет не прини­мается. Перед нами алгебраическая единица, член системы, то, что позднее он назовет различительной и оппозитивной сущностью. Нельзя сказать, чтобы даже через 25 лет после того, как это наблю­дение было сделано, оно пробудило большой интерес, Потребова-

лось еще 25 лет, чтобы эта мысль заставила признать себя при об­стоятельствах, которые не смогло бы себе представить самое смелое воображение. В 1927 г. в только что дешифрованном тогда мертвом хеттском языке Е. Курилович обнаружил в звуке, обозначаемом на письме h, ту самую, фонему, которую за 50 лет до этого Соссюр определил как индоевропейскую сонантическую фонему. Это за­мечательное открытие заставило признать реальной теоретическую единицу, постулированную на основе умозаключений в 1878 г.

Естественно, фонетическая реализация этой единицы как h в хеттском языке внесла в споры новый момент, но другого порядка. Начиная с этого времени наметилось два направления исследова­ний. Для одних лингвистов задача заключалась прежде всего в том, чтобы, развивая дальше теоретические изыскания, вскрыть, в частности в области индоевропейской морфологии, следы и комбина­ции этого «сонантического коэффициента». Ныне известно, что эта фонема не единична, что она является одним из представителей целого класса неравномерно наличествующих в исторических язы­ках фонем, называемых «ларингалами». Другие лингвисты, напро­тив, делают упор на дескриптивный анализ этих звуков; они пытают­ся определить их реальный фонетический характер, а поскольку количество этих ларингалов все еще составляет предмет дискуссии, то их интерпретации из года в год умножаются, что дает основания для новых споров. Сегодня эта проблема находится в центре индо­европеистики; она в равной мере увлекает и диахронистов и дескрип-тивистов. Все это свидетельствует о плодотворности предвидений Соссюра, которые сбылись лишь в последние десятилетия, через полвека после того, как были высказаны. Даже те современные лингвисты, которые не читали «Мемуара», обязаны ему многим.

Вот так, с печатью гения, совсем молодым вступил Соссюр на научное поприще. Его с симпатией принимают и в Высшей школе, где он сразу находит учеников, которых восхищают и воодушевляют его идеи, и в Лингвистическом обществе, где вскоре Бреаль возла­гает на него обязанности второго секретаря; перед ним открывается легкая карьера, и все, кажется, возвещает много дальнейших откры­тий. Нельзя сказать, что ожидания были обмануты. Напомним хотя бы его фундаментальные статьи:_о ба.лтийс,кой..днтонации, ко­торые демонстрируют глубину его анализа и остаются образцом для тех, кто предпринимает подобные исследования. Тем не менее остается фактом, который был замечен и о котором сожалели те, кому приходилось говорить о Соссюре в те годы, что вскоре в его научной деятельности наступает спад. Время от времени, и все реже, он публикует одну-другую статью, и то делает это лишь по настоя­нию друзей. Вернувшись в Женеву, чтобы занять университетскую кафедру, он почти совсем перестает писать. И однако, он никогда не переставал работать. Что же удерживало его от публикаций? Теперь мы начинаем понимать это. За этим молчанием скрывается Драма, которая, по-видимому, была мучительной, которая обостря-

лась с годами, которая так никогда и не нашла выхода. С одной стороны, она связана с обстоятельствами личного порядка, на ко­торые могли бы пролить некоторый свет свидетельства его близких и друзей. Но главным образом это была драма мысли. В той самой мере, как Соссюр постепенно утверждался в своей собственной. ис­тине, он отдалялся от своей эпохи, ибо эта истина заставляла его отвергать все, что писалось и говорилось тогда о языке. Но, ко­леблясь перед этим радикальным пересмотром идей, который ощу­щался им как необходимый, он не мог решиться опубликовать хотя бы самую маленькую заметку, пока фундаментально не обосно­ваны сами исходные положения теории. Какой глубины достигало в нем это противоречие и как иногда он почти готов был пасть духом, показывает единственный в своем роде документ — отры­вок из письма к Мейе (от 4 января 1894 г.), в котором, касаясь своих этюдов о балтийской интонации, он сообщает ему довери­тельно: «Но мне порядком опротивело все это, как и вообще труд­ность написать десять строчек о языке с точки зрения здравого смысла. С давних пор занимаясь в особенности логической класси­фикацией языковых явлений, классификацией точек зрения, с ко­торых мы их рассматриваем, я все отчетливее вижу и необъятность того труда, какой был бы нужен, чтобы показать лингвисту, что он делает, сводя каждую операцию к ее предустановленной кате­гории, и в то же время тщетность всего, что можно в конце концов сделать в лингвистике.

Ведь при анализе в конечном счете только живописная сторона того или иного языка, та сторона, которая отличает его от всех других как принадлежащий определенному народу и имеющий определенные истоки, эта почти этнографическая сторона и сохра­няет для.меня интерес: и вот как раз для меня больше не существует удовольствия заниматься ею, предаваясь без всякой задней мысли ее изучению и получая наслаждение от рассмотрения определенного факта в его определенной среде.

Полная нелепость современной терминологии, необходимость реформировать ее, а для этого показать, что за объект представляет собой язык, взятый вообще, беспрестанно портят мне это наслажде­ние от моих исторических занятий, хотя мое самое заветное желание — не быть вынужденным заниматься языком, взятым вообще.

Против моего желания это кончится, вероятно, книгой, в кото­рой я без энтузиазма и страсти объясню, почему среди употребляе­мых лингвистических терминов нет ни одного, в котором я нашел бы хоть какой-то смысл. И только после этого, признаюсь, я смог бы возобновить свою работу с того места, на котором ее оставил.

Вот каково настроение, быть может глупое, которое объяс­нило бы Дюво, почему, например, я более года тянул с публи­кацией одной статьи, не представлявшей в отношении материала никакой трудности, да так и не сумел избегнуть выражений, одиоз-152

ных с точки зрения логики, потому что для этого нужна была бы решительная и радикальная реформа» ².

Мы видим, в какую борьбу вступил Соссюр. Чем глубже ис­следует он природу языка, тем меньше могут удовлетворить его установившиеся понятия. Он хочет отвлечься тогда изысканиями в области этнолингвистической типологии, но его снова и снова влечет к его первой всепоглощающей идее. Быть может, именно для того, чтобы от нее избавиться, позднее он отдается неисчер­паемой теме—поискам анаграмм... Но мы видим сегодня, какой была ставка в этой игре: драме Соссюра суждено было преобразить лингвистику. Препятствия, на которые наталкивается его мысль, вынудят его выработать новые точки зрения, и они упорядочат представления о фактах языка.

С этого момента Соссюру стало ясно, что изучение какого-либо конкретного языка неизбежно приводит к изучению языка вообще. Мы думаем, что можем постичь языковой факт непосредственно, как некую объективную реальность. На самом же деле мы пости­гаем его лишь на основе некоторой точки зрения, которую прежде надо определить. ЭДы доджны перестать видеть в языке простой объект, который существует сам по себе и который можно охватить сразу целиком. Первая задача — показать лингвисту, «что он делает», какие предварительные операции он бессознательно про­изводит, когда приступает к рассмотрению языковых данных.

Ничто так не отдаляло его от его эпохи, как эта озабоченность логической строгостью. Лингвисты были тогда поглощены напря­женными историческими • исследованиями, введением в научный обиход сравнительных материалов и установлением этимологии. Эти грандиозные предприятия, хотя и весьма полезные, не остав­ляли места теоретическим интересам. Соссюр со.своими, проблемами.. был одинок. Огромность дела, которое нужно было свершить, ра­дикальный характер необходимой реформы могли порой поколебать его, иногда приводили в уныние. Но он не отступал. Он мечтает о "книге, в которой выскажет свои взгляды и предпримет полное преобразование теории.

Этой книге не суждено было родиться, но она существует у него в набросках, в форме подготовительных заметок, замечаний, черновиков; и когда он, выполняя университетские обязанности, должен будет читать курс общей лингвистики, он снова примется за те же темы и доведет их до той степени разработки, в какой мы их знаем.

В самом деле, у зрелого лингвиста 1910 года мы вновь находим то же стремление, которое воодушевляло начинающего ученого

* Этот текст приведен у Р. Годеля (цит. соч., стр. 31), но по неверной копии, которую нужно было исправить в нескольких местах. Здесь отрывок воспроизве­ден по оригиналу. См.: Е. Benveniste, Lettres de Ferdinand de Saussure u Antoine Meillet, в: «Cahiers Ferdinand de Saussure», 21 (1964), стр. 92—135.

в 1880 году: обосновать начала лингвистики. Он отвергает привыч­ные рамки и понятия, которые в ходу повсюду, они кажутся ему! чуждыми собственной природе языка. Какова эта природа? СЫ разъясняет это кратко в нескольких приводимых ниже заметках, фрагментах размышлений, которых он не может ни прекратить, ни] довести до конца:

«В других случаях прежде даны „вещи, объедты, которые затем! человек волен рассматривать с различных точек зрения. Здесь же.< сначала даны точки зрения, истинные или_лржные. но исключи-! тельно точки зрения, с помощью которых вторично создаются ^:> объекты. Эти вторично созданные вещи соответствуют" реальный:,' если отправная точка истинна, или не соответствуют им в случае«противного; но в обоих этих случаях никакая вещь, никакой объект! ни на одно мгновение не даны сами по себе; даже когда речь идет о \ самом что ни на есть материальном явлении, которое на первый взгляд самым очевидным образом определенно само по себе, как, например, некоторая последовательность звуков голоса» ⁸.

«Вот наше лингвистическое кредо: в других областях можно S говорить о вещах с той или другой точки зрения, будучи уверен­ными, что мы найдем твердую почву для этого в самом объекте. В лингвистике мы в принципе отрицаем, будто имеются данные объекты, будто имеются вещи, которые продолжают существовать, когда мы переходим от идей одного порядка к идеям другого по­рядка, и будто можно, следовательно, допустить рассмотрение «вещей» в нескольких аспектах, как если бы эти вещи были даны сами по себе» ⁴.

Эти размышления объясняют, почему Соссюр считал столь важным показать. лингвисту, «что он делает». Он хотел заста­вить понять то заблуждение, в котором пребывала лингвистика, с тех пор как она изучает язык как вещь, как живой организм или как некий материал, подлежащий анализу с помощью техни­ческих средств, или как свободную и непрерывную творческую деятельность человеческого воображения. Нужно вернуться к первоосновам, открыть язык как. объект, который не „может.Jjbnb сравним__ни_с чем.

Что же это за объект, который Соссюр воздвиг, сметя все при­
нятые и установившиеся понятия? Здесь мы подошли к главному
в соссюровской концепции — к принципу, который предполагает
интуитивное глобальное понимание языка, глобальное и потому,
что в нем целиком содержится его теория языка, и потому, что
оно целиком охватывает свой объект, /©тот принцип заключается
в том, что язык, с какой бы точки зрения он ни изучался, всегда
есть_^бъект двойственный, сжвддщди из _двух сторон, из которых
одна существует лишь в силу й

Это, как мне кажется, центральный пункт учения Соссюра, тот принцип, из которого вытекает весь аппарат понятий и раз­личий, образующий опубликованный позднее «Курс». В самом деле, все в языке необходимо определять в двояких терминах: на всем' лежит печать onnp3jjraBHorg дуализма:

— дуализм артикуляторно-акустический;
_ дуализм звука и значения;

_ дуализм индивида и общества;

— дуализм языка и речи;

._ дуализм материального и несубстанциального;

__ дуализм «ассоциативного» (парадигматики) и синтагматики;

__ дуализм тождества и противопоставления;

— дуализм синхронического и диахронического, и т. д.

И, подчеркнем еще раз, ни один из противопоставленных таким образом терминов не имеет значимости сам по себе и не соотно- сится с субстанциальной реальностью; значимость каждого из них является следствием его противопоставленности другому.

«Конечный закон языка ~Ш1~ЩШёысЖЪЩрмуШрЪватъ~ в таком виде: никогда нет ничего, что могло бы заключаться в каком-либо одном термине, в силу прямого следствия из того, что у языковых символов нет связи с тем, что они призваны обозначать; в силу того, следовательно, что а неспособно ничего обозначить без помощи Ь, и это последнее— без помощи а, иначе говоря, или оба они имеют яначи\юсть__только.благодаря,. взаимному„.р.азличию, или ни один из них ничего не значит даже в какой-то своей части (я имею в виду «корень» и т. п.), кроме как на основе этого переплетения вечно не­гативных различий» ⁵.

«Поскольку язык ни в одном из своих проявлений не выяв­ляет субстанцию, а лишь комбинированное или изолированное действие физиологических, психических, умственных факторов и поскольку, несмотря на это, все наши определения, вся наша терминология, все наши способы выражения сформировались при невольном допущении, что существует субстанция языка, нельзя не признать, чхо важнейшая задача-теории ~.языка_—„ рдзо-бр,аться,-.в_ том, ках- -об£холх_дела~х_л!шш^

определениями. Для нас невозможно согласиться, что ученые имеют ripalo возводить теорию без этой работы с определениями, хотя такой удобный способ, по-видимому, и удовлетворял линг­вистов вплоть до нынешнего времени» ^в.

Разумеется, можно взять в качестве объекта лингвистического анализа какой-нибудь материальный факт, например отрезок высказывания, с которым не связывалось бы никакого значения, и рассматривать его как простой результат функционирования речевого аппарата; можно даже взять изолированный гласный.

⁸ «Cahiers Ferdinand de Saussure», 12 (1954), стр. 67 и 58. ⁴ Там же, стр. 58.

^? «Cahiers F. de Saussure», 12 (1954), стр. 63. ⁶ Там же, стр, 55—56.

Б4

Но было бы иллюзией полагать, что мы имеем здесь субстанцию: ведь только сяомошыо„одерации абстрагирования и обобщения мы поможем вычленить подобный объект изучения. Соссюр настаивал на том", '"что" единственно точка зрения создает эту субстанцию. Все аспекты языка, которые мы считаем непосредственно данными, являются результатом бессознательно проделываемых нами логи­ческих.рдераций. Осознаем же это. Откроем глаза на ту истину, \ что нет ни одного аспекта языка, который был бы дан помимо j других, который можно было бы поставить над другими как исход-/ ный и главный. Отсюда следует такой вывод:

«По мере того как мы углубляемся в материал, данный нам для • лингвистического изучения, мы все более убеждаемся в той истине,.которая — бесполезно закрывать на это глаза — заставляет глу-|боко задуматься: связь, которую мы устанавливаем между вещами, 1в данной области существует до самих вещей и служит их опреде­лению» ⁷.

...... Это кажущееся парадоксальным положение способно удивить

еще и теперь. Некоторые лингвисты упрекают Соссюра за то, что он любит подчеркивать парадоксывфункционировании языка. Но язык и есть как раз самое парадоксальное в мире, и жаль тех, кто этого не^видит. Чем дальше, тем больше будет чувствоваться контраст между единством как категорией нашего восприятия объектов и двойственностью, модель которой язык навязывает нашему мышлению. Чем дальше мы будем проникать в механизм значения, тем лучше будем видеть, что вещи имеют значение не в силу их субстанциального бытия^ а в силу отличающих их_от других вещей того" же класса формальных признаков, выявлять которые нам ТГ" надлежит.

Из этих положений и вытекает то учение, которое ученики Соссюра оформили и опубликовали. Теперь скрупулезные коммен­таторы стремятся восстановить точное содержание лекций Соссюра с помощью всех тех материалов, которые они смогли найти. Бла­годаря их стараниям у нас будет критическое издание «Курса общей лингвистики», которое не только даст нам верное представление об этом учении, передававшемся в устной форме, но и позволит со всей строгостью установить соссюровскую терминологию.

Это учение в том или ином отношении питает всю теорети­ческую лингвистику нашего времени. Ее воздействие усиливает­ся в результате слияния соссюровских идей с идеями других теоре­тиков. Так, в России Бодуэн де Куртенэ и его ученик Крушевский независимо от Соссюра предложили в то время новую концепцию фонемы. Они различали лингвистическую функцию фонемы и ее артикуляторную реализацию. Их учение, хотя и в меньшем мас­штабе, соответствовало соссюровскому различению языка и речи и придавало фонеме дифференциальную значимость. Это был за-

родыш того, что позднее развилось в новую дисциплину — фоно­логию, теорию различительных функций фонем, теорию их струк­турных отношений. Ее основатели,' Н. Трубецкой и Р. Якобсон, прямо указывали на Соссюра и Бодуэна де Куртенэ как на своих предшественников.

Таким образом, структуральная тенденция, наметившаяся с 1928 г. и затем выдвинувшаяся на первый план, берет свое начало от Соссюра. Хотя он никогда не употреблял в теоретическом смысле термин «структура» (который, впрочем, став знаменем весьма раз­личных течений, в конце концов лишился всякого точного содер­жания), для нас очевидна связь с Соссюром всех тех; кто ищет в отношениях между фонемами общую модель структуры языковых

систем.

* Полезно, пожалуй, в этой связи вспомнить об одной из струк­туральных школ, национальный характер которой наиболее ярко выражен,— об американской школе, постольку, поскольку она заявила о своей приверженности идеям Блумфилда. Не все знают, что Блумфилд написал хвалебный отзыв о «Курсе общей лингви­стики»; в конце своей рецензии, ставя в заслугу Соссюру то, что он ввел различение языка и речи, Блумфилд говорит: «Он дал нам тео­ретическую основу науки о человеческой речи» ⁸. При всем свое­образии своего дальнейшего пути американская лингвистика со­храняет связь с Соссюром.

Как все плодотворные идеи, соссюровская концепция языка порождала следствия, которые были замечены не сразу. Даже целая сторона его- учения в течение длительного времени почти не находила применения. Это касается трактовки языка как системы знаков и разложения знака на, означающее и означаемое. Здесь содержался новый принцип — принцип двустороннего единства. В последние годы понятие знака стало обсуждаться лингвистами: до какой степени две стороны знака соответствуют друг другу, как это единство сохраняется или распадается в диахронии, и т. д. Предстоит обсудить еще многие пункты теории. В частности, для всех ли уровней пригодно понятие знака в качестве принципа ана­лиза. Мы указывали в другом месте, что предложение, как таковое, не допускает сегментации на единицы типа знаков.

Но здесь мы хотим отметить важность самого этого принципа, согласно которому единица языка — знак. Отсюда следует, что язык — семиотическая система. «Задача лингвиста,— говорит Сос­сюр,— определить, что делает язык особой системой во множестве семиологических явлений... Для нас лингвистическая проблема есть прежде всего проблема семиологическая»⁹. Теперь же мы ви­дим, как этот принцип, выйдя за рамки лингвистических дисцип­лин, проникает в науки о человеке, которые начинают осознавать

⁷ «Cahiers F. de Saussure», 12 (1954), стр. 57.

⁸ «Modern Language Journal», 8 (1924), стр. 319.

" F. de Saussure, Cours de linguistique generale, 1-е изд., стр. 34 и 35.

свою семиотическую природу. И при этом понятие языка вовсе не! растворяется в понятии общества, напротив, само общество начи-* нает рассматриваться как «язык». Социологи задаются вопросом, не следует ли рассматривать определенные социальные структуры или, в другом плане, те сложные высказывания, какими являются мифы, как некие означающие, означаемые которых предстоит найти. Эти новаторские исследования дают основание думать, что присущая языку знаковая природа есть общее свойство всей сово­купности социальных феноменов, которые составляют культуру. Нам кажется, что следует установить фундаментальное различие между явлениями двух разных порядков: с одной стороны, физи­ческими и биологическими данными, обладающими «простой» при­родой (какова бы ни была степень их сложности), потому что они целиком лежат в той области, в которой они проявляются, а все их структуры формируются и развиваются по уровням, последо­вательно достигаемым в системе одних и тех же отношений, и с другой стороны — явлениями, присущими человеческой среде, ко­торые характеризуются тем, что их никогда нельзя принять за простые данные и нельзя определить в рамках их собственной природы; их всегда следует рассматривать как двойственные, по­скольку они соотносятся с другой вещью, каков бы ни был их «референт». Факт культуры является таковым лишь постольку, поскольку он отсылает к какой-то другой вещи. Когда Hayjia о щшахщае,, оформится, она, вероятно, будет основываться на этом главном принципе и разрабатывать свои собственные двусторон­ние сущности, отправляясь от той их модели, какую дал Соссюр для двусторонних сущностей языка, хотя и не обязательно во всем с ней сообразуясь. Никакая гуманитарная наука не избег­нет этих раздумий о своем объекте и своем месте внутри общей науки о культуре, ибо. человек 4юждаехся„ не.в природной среде, а в среде определенной культуры.

Причудлива судьба идей, и кажется иногда, что они живут. своей собственной жизнью, утверждая или опровергая своего творца или во всем величии воссоздавая его облик. Поразите­лен контраст, который представляет преходящая жизнь Соссюра по сравнению со счастливой судьбой его идей. Одинокий в своих размышлениях в течение всей почти жизни, не соглашаясь учить тому, что считал ложным или лишь видимостью истины, чувствуя, что все надо переделать, и все меньше желая переделывать, и наконец, после многочисленных попыток уйти с этого пути и не уйдя от мучительных открытий истины, он сообщает нескольким слушателям свои идеи о природе языка, идеи, никогда не ка­завшиеся ему достаточно зрелыми для публикации. Он умер в 1913 году, мало кому известный, кроме узкого круга учеников и несколь­ких друзей, уже почти забытый современниками. Мейе в прекрасной, посвященной ему тогда заметке сожалеет, что эта жизнь окончи­лась незавершенным трудом: «По прошествии более чем 30 лет

идеи, которые высказал Фердинанд де Соссюр в своей первой работе, не потеряли актуальности. И тем не менее его ученики сознают, что в лингвистике своего времени он далеко не занял места, которое соответствовало бы его гениальному дарованию» ¹⁰. Мейе закан­чивал словами глубокого сожаления: «Он создал самую превосход­ную книгу по сравнительной грамматике из всех, какие были напи­саны, посеял идеи и возвел прочные теории, воспитал многочислен­ных учеников — и все же не осуществил всего, предначертанного ему судьбой» ".

Через три года после смерти Соссюра вышел в свет «Курс об­щей лингвистики», составленный Балли и Сеше по конспектам студентов. В 1916 году среди грохота орудий кого могло заинте­ресовать какое-то сочинение по языкознанию? Как никогда спра­ведливы оказались слова Ницше о том, что великие события при­ходят на голубиных лапках.

Что видим мы сегодня, через 50 лет после смерти Соссюра, когда нас отделяет от него два поколения?.Лингвистика стала фундаментальной наукой среди наук о человеке и обществе, одной из самых активных как в теоретических изысканиях, так и в развитии метода. И эта обновленная лингвистика берет свое начало от Соссюра, именно в учении Соссюра она осознала себя как наука и обрекла свое единство. Роль Соссюра как зачинателя признана всеми течениями, существующими в современной линг­вистике, всеми школами, на которые она делится. Искра, под­хваченная несколькими учениками, засияла великим светом, и в озаренной им картине мы ощущаем присутствие Соссюра.

Мы говорим теперь, что Соссюр принадлежит истории евро­пейской мысли. Провозвестник теорий, которые в течение 50 лет преобразили науку о языке, он пролил яркий свет на высшую и самую загадочную способность человека и в то же время, введя в науку и философию понятие «знака» как двусторонней единицы, внес вклад в формализацию метода в науке об обществе и культуре и в создание общей семиологии.

Окидывая взглядом истекшие полстолетия, мы можем сказать, что Соссюр выполнил свое предназначение. Его земная жизнь окон­чилась, но его идеи получили такое широкое признание, какое он вряд ли мог себе представить, и эта посмертная судьба стала его второй жизнью, которая теперь сливается с нашей.

¹⁰ A. Meillet, Linguistique historique et linguistique generate, II, Paris,
1936 стр. 174.

¹¹ Там же, стр. 183.

Г Л А В А IV ПОНЯТИЕ СТРУКТУРЫ В ЛИНГВИСТИКЕ

За последние двадцать лет, с тех пор как термин «структура» приобрел теоретический и в некотором роде программный смысл, он получил широкое распространение в лингвистике. Однако важнейшим понятием, которое определенным образом характе­ризует лингвистику, стал не столько сам термин структура, как образованное от него прилагательное структурный или структу­ральный. А оно быстро вызвало появление терминов структурализм и структуралист. Так возник целый комплекс названий ¹, которые теперь и другие науки заимствуют из лингвистики, вкладывая в них свое собственное содержание ². Сегодня, листая любой линг­вистический журнал, обязательно встретишь один из этих терми­нов, часто в самом заглавии работы. Нетрудно видеть, что такому их распространению отчасти способствует желание быть «совре-. менным» и что за некоторыми декларациями «структуралистов», скрываются работы сомнительной новизны и ценности. Но цель данной статьи не в разоблачении злоупотреблений этим термином, а в разъяснении его употребления. Речь идет не о том, чтобы пред­писывать структуральной лингвистике ее сферу и ее границы, а о том, чтобы выяснить, каким потребностям отвечал и какой смысл имел термин структура у тех лингвистов, которые первыми применили его в точном значении ⁸.