ВТОРНИК 4 страница

Практикант смотрел на меня, ничего не понимая. Тогда я объяснил, что когда женится мужчина из этой этнической группы, то он и шесть его соседей собираются для обстоятельного обсуждения. Раз юноша женится, значит, после сношения с женой у него будет болеть поясница и придется весь следующий день лежать в кровати, что женатым соседям уже известно по собственному опыту. Поэтому они совместно решают, кому в какой день недели спать со своей женой (Смеется), потому что на следующий день он инвалид. (Эриксон трясет головой и смеется.)

Для меня все это звучало просто забавно, зато мой практикант, между прочим очень влюбленный в свою жену, от всех этих разговоров прямо-таки загорелся. (Эриксон смеется.)

Община жила по обычаям. Что дедам было хорошо, то и внукам годится. В то лето, наблюдая за жизнью этой этнической общины, я увлекся антропологией. Считаю, этот предмет полезно знать всем психотерапевтам, потому что у каждой этнической группы существуют свои специфические представления о вещах.

Как-то администрация штата Пенсильвания пригласила меня в город Ири с целью подготовки психиатров для своего штата. Я приехал в Ири в воскресенье, и меня устроили в главной городской больнице. Я познакомился с сотрудниками больницы, и все они мне понравились. Я был рад нашему будущему сотрудничеству.

Мы все отправились обедать в столовую для персонала. Когда мы туда пришли, один из сотрудников обратился к своему коллеге: “Не пятница ли сегодня?” Крякнув, тот сказал: “Забирай” (Эриксон протягивает руку) — и отдал ему свой бифштекс, а официантке заказал для себя банку горбуши.

Если вы спросите у ревностного католика в любой день недели: “Не пятница ли сегодня?” — его религиозное чувство не позволит ему притронуться к мясу. Вот это и продемонстрировал мне его коллега.

Все люди строго ограничены своими индивидуальными рамками. У каждой этнической группы свои понятия дозволенного и недозволенного. Когда меня пригласили прочитать курс лекций в Венесуэле, в Южной Америке, я отправился туда с интересом, предвкушая знакомство с национальными особенностями. С помощью переводчика я объяснил встречавшим меня, что моя жена и я прибыли из Северной Америки и не вполне знакомы с тонкостями венесуэльской культуры, что, возможно, мы невольно нарушим местные обычаи и поэтому надеемся, что нас загодя извинят, поскольку североамериканцы не очень сведущи в тонкостях этикета.

Первое, что я усвоил: не надо беседовать с венесуэльцем лицом к лицу, так как, по его представлению, беседовать подобным образом следует, упершись своей грудью в грудь собеседника. Как заметил Гроучо Маркс: “Стоит тебе придвинуться еще чуть-чуть, и ты окажешься позади меня”. (Смех.) Поэтому я всегда старался держать свою трость вот так (Эриксон показывает, как он выставлял трость перед собой), поскольку после полиомиелита я так и не смог научиться двигаться спиной назад. Я-то знал, что если азартный собеседник нажмет на меня, я упаду. Вот я и удерживал его на расстоянии своей тростью.

Затем я объяснил пригласившему меня коллеге (через переводчика), что мы с женой наделаем много ошибок, приноравливаясь к местным обычаям. Поэтому я попросил, если это возможно, предоставить нам с женой случай побывать на какой-нибудь вечеринке в доме, где будут и другие гости вместе с женами и детьми.

Позже выяснилось, что в гостях собираются обычно одни мужчины. Женщины устраивают свои отдельные посиделки. А если устраивается праздник для детей, то за ними приглядывает специально приглашенная пожилая дама. Нас, однако, пригласили в гости, где собрались мужья, жены и дети, и все встретили нас очень мило.

Но миссис Эриксон совершила грубую оплошность. Она неплохо знала испанский язык и услышала, как старшие школьники спорили о генетической цепочке — сколько хромосом в каждой клетке: 45, 46 или 47? Она включилась в разговор на испанском и назвала правильное число. Это число было неизвестно большинству присутствовавших докторов, а по местным убеждениям, мужчины должны знать гораздо больше женщин. А тут какая-то североамериканка сообщает их детям сведения, о которых их папы и мамы представления не имеют. Это был ужасный промах со стороны Бетти.

Незыблемость представлений. А ведь такие представления есть у каждого пациента. (Пауза. Вместе с Салли в комнату входит новая слушательница семинара. Обе опоздали на 20 минут.) Вы у нас новичок, не так ли? Заполните анкету, пожалуйста, для моего учета. (Сегодня на семинаре присутствуют одиннадцать человек.)

Сегодня я расскажу вам одну историю болезни, которая подтверждает важность знания антропологии. (Эриксон просит Стью достать папку. Стью передает ее Эриксону.)

(Обращаясь к вновь прибывшей.) Как тебя зовут, незнакомка?

Женщина: Сара.

Эриксон: Сара Ли?

Сара: Нет. (Смеется.)

Эриксон (Зигфриду): Ничего особенного, мой немецкий друг, я просто спросил, может, ее фамилия “Ли”. Сара Ли. Не знаешь, почему я так спросил?

Зигфрид: Нет. Наверное, какая-то игра слов. Я не понял.

Эриксон: Будь любезна, объясни ему. (Эриксон просит Кристину объяснить, в чем дело.)

Мой сын назвал свою собаку Сара Ли, ужасно несимпатичное животное. (Все смеются. Обращаясь к Саре.) Вам, наверное, не раз приходилось сталкиваться с подобной реакцией?

Сара: Похоже на то. (Эриксон смеется.)

Эриксон: Ну, ладно. Несколько лет назад у меня раздался междугородный звонок. Звонил один психолог из Вустера, штат Массачусетс. “У меня сейчас на приеме юноша шестнадцати лет. Очень способный мальчик, отлично успевает в школе, но заикается с тех пор, как стал говорить. Он из очень состоятельной семьи, и вот уже 15 лет его отец приглашает к нему психоаналитиков, психиатров, логопедов, физиологов и преподавателей, чтобы исправить его речь. А он только еще хуже заикается. Не могли бы вы взяться за его лечение?” — “У меня для этого просто нет сил”.

Через год он мне опять позвонил: “Рику уже семнадцать, он стал еще больше заикаться, пожалуйста, займитесь им”. “Я чувствую, что в этом случае понадобится много сил, а у меня их нет”, — ответил я.

Несколько дней спустя он мне снова позвонил: “Я переговорил с родителями, и они готовы прислать Рика к вам, если вы согласитесь уделить ему хотя бы один час”. “Вы им четко объяснили, что часовая консультация меня не обязывает ровно ни к чему?” — уточнил я. “Да, я объяснил родителям, что час — это час, и они ни на что больше не рассчитывают”, — ответил он. “Если их не пугают расходы на дорогу Рика из Массачусетса ко мне и на оплату моей часовой консультации, это их дело, а не мое. Я уделю мальчику ровно один час и не более”.

Через несколько дней в мой кабинет вошли Рик и его мать. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить их национальность. Рик открыл рот, но вместо слов раздались какие-то невнятные звуки, из которых я ничего не мог понять. Я повернулся к матери, которая явно была родом из Ливана, и попросил ее рассказать о своей семье.

Она и ее муж выросли в одной из ливанских общин. Я попросил ее рассказать о культурных традициях этой общины, что она охотно сделала.

Итак, став взрослыми, они эмигрировали в Массачусетс, решили там пожениться, а затем принять американское подданство. В соответствии с обычаями общи­ны, мужчина там почитается выше Бога, а женщина низведена до такого низкого положения, что ниже уж некуда. Дети обязаны жить с отцом и, пока они в доме, отец остается для них абсолютным повелителем. Дети женского пола — это досадное невезение. Их стараются сбыть с рук, выдав замуж, потому что девушки и женщины годятся только для тяжелого труда и деторож­дения.

Первый ребенок в браке должен быть мальчиком. Если рождается девочка, муж трижды произносит: “Я с тобой развожусь” — и этого достаточно для развода. Если в приданое за невестой дали, скажем, миллион долларов, муж оставляет все себе. Жене остается только ребенок да то, что на ней надето, ее выгоняют на улицу — и живи как знаешь. А все потому, что первый ребенок должен быть мальчиком.

Но поскольку они приняли американское подданство, муж не мог сказать жене: “Я с тобой развожусь” — и ему пришлось смириться с ужасным, невыносимым оскорблением: первым ребенком была девочка. Но каково ему было, когда жена родила вторую дочь! И ведь ничего не поделаешь, он — натурализованный американский гражданин.

Рик родился третьим. Чтобы хоть как-то компенсировать отцу нанесенные женой “оскорбления”, Рику следовало, по крайней мере, походить на отца и вырасти высоким, стройным, гибким мужчиной и стать его точным портретом. Рик, напротив, был коренастым, широкоплечим и невысоким (около 170 см). У отца рост был 180 см и стройная фигура. Для него Рик был новым оскорблением: родился третьим, да еще и не похож на него.

Слово отца в семье — закон. Дети, подрастая, начинают работать по дому и в лавке, получая от отца изредка цент, а иногда даже 10 центов. Дети в семье — практически бесплатная рабочая сила, а работают они очень добросовестно, как принято в этой ливанской общине.

Рик стал заикаться, как только начал говорить. И никакие усилия всяческих специалистов, которых богач-отец в течение 16 лет приглашал к Рику, не принесли плодов. Все это я узнал от матери.

Я сказал ей: “Я посвящу Рику еще несколько часов, но при двух условиях: вы можете взять напрокат автомобиль, поездить по окрестностям Феникса и познакомиться с видами Аризоны. Помните, что это говорит мужчина”. Мои слова “вы можете” были восприняты матерью Рика как безоговорочный приказ. (Эриксон указывает левой рукой на Кристину и слегка меняет интонацию.) Когда вы будете выезжать на прогулки, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не вступайте в беседу с ливанцами, поскольку здесь, в Фениксе, есть ливанская колония”. Они обещали слушаться меня.

“Теперь второе условие. У одной моей знакомой есть свой цветочный магазин и небольшая оранжерея. Я сейчас ей позвоню, а вы слушайте, что я буду го­ворить”.

Я позвонил Минни, так звали мою знакомую, и сказал: “Минни, у меня сейчас на приеме семнадцатилетний юноша, он у меня лечится. Каждый день, в назначенный тобою час, он будет приходить к тебе в магазин или оранжерею. Поручай ему самую грязную работу, какая у тебя только найдется. Когда он войдет, ты его сразу узнаешь”.

Минни сама была ливанка, а двое из ее братьев лечились у меня. Поэтому она меня сразу поняла. “Пусть он работает у тебя два часа, платить ему ничего не надо, даже вялого цветочка не давай. А работу подбери погрязнее. Когда он придет, ты его узнаешь. Здороваться с ним не надо. Ничего не говоря, покажи, что надо делать”. Ни одному уважающему себя ливанцу из упомянутой общины и в голову бы не пришло работать на женщину — это ниже его достоинства. А уж грязная работа, так это исключительно женское дело.

Спустя некоторое время я справился у Минни. Рик являлся как часы. Минни давала задание, главным образом, надо было перетирать вручную землю с навозом. Как мы и условились, Минни с Риком не разговаривала. Рик приходил точно в указанное время, отрабатывал свои два часа и уходил. Никто с ним не прощался и не разговаривал. Хотя, в соответствии с обычаями, любая ливан­ская женщина обязана почтительно кланяться мужчине и учтиво разговаривать с ним. А здесь с Риком обращались как с последним отребьем. Итак, Рик работал по два часа, семь дней в неделю, и они с матерью не общались ни с какими ливанцами.

Время от времени я встречался с Риком. Подробно расспрашивал у матери о нем, о сестрах, об их жизни в Вустере, чтобы убедиться в правильности своих выводов относительно причин болезни Рика. После своих нечастых часовых встреч с Риком я сказал его матери: “Я хочу, чтобы вы сняли Рику жилье на время. Откройте ему счет в банке, а затем первым же рейсом возвращайтесь в Вустер”. “Я боюсь, этого не одобрит его отец”, — сказала мать Рика. (Эриксон смотрит на Кристину.) “Женщина, — возразил я, — я не потерплю, чтобы кто-нибудь вмешивался в дела моих пациентов. Иди и делай, как я сказал”. Она сразу поняла, что имеет дело с мужчиной. Мать сняла Рику жилье, открыла счет и в тот же день отбыла в Массачусетс.

Когда Рик пришел ко мне, я сказал ему: “Я слушал тебя, Рик, и очень озадачен звуками, которые ты издаешь, когда пытаешься говорить. Ты придешь ко мне еще пару раз. Я начинаю догадываться, в чем дело”. Посвятив ему в целом 14 часов, я сказал: “Рик, я внимательно выслушал тебя. Начиная с годовалого возраста, все тебе твердили, что ты заикаешься. На этом сошлись и психоаналитики, и психиатры, и все медики в целом, и учителя, и логопеды, и психологи, и все кому не лень. Я внимательно тебя слушал и не думаю, что ты заикаешься. Даю тебе задание на дом. Возьми два листа бумаги и напиши на них числа от единицы до десяти и алфавит. А затем придумай сочинение на любую тему по своему выбору и принеси мне завтра утром. Это будет доказательством того, что у тебя нет заикания”. Рик удивленно посмотрел на меня, когда я сказал, что у него нет заикания.

На следующий день он принес две странички. Я вам покажу одну. Подчеркнуто мною, чтобы студентам было ясно, что у Рика нет заикания. Достаточно быстрого взгляда, не больше (Эриксон несколько секунд смотрит на листок и передает его Анне, сидящей слева от него в зеленом кресле), чтобы понять, что Рик не заикается.

У меня есть тайная надежда, что однажды встретится человек, который, глянув на листок, скажет: “Верно, Рик не заикается”.

(Обращаясь к Анне.) Ты так долго его созерцаешь, что можно целую диссертацию написать. Передавай дальше, все равно ничего не поняла.

(Санде, следующей.) И ты тоже собралась диссертацию написать.

Анна: Мне кажется, я поняла.

Эриксон (Кивает): Передай дальше. (Страничка переходит из рук в руки. Обращается к Анне.) Что же ты поняла? В чем доказательство, что он не заикается?

Задание Рика

9 8 7 6 5 4 3 2 1 0[4]

z y x w v u t s r q p o n m l k j i h g f e d c b a

История жи нзи

Я чувст увю, что е тсь другая прин ича для мо гео заика ния [5], которую мы еще не обсуждали. Мне кажется, что это незначительная причина. Вам может показаться, что к моему заиканию это не имеет отношения**.

В детстве, примерно до четвертого класса, я был очень толстый. Даже сейчас у меня вес колеблется. Как только я набираю лишние 10—20 фунтов, я сажусь на диету и пытаюсь похудеть. Вот и сейчас я решил сесть на диету. Я заметил, что когда я нервничаю или расстроен, я полнею, потому что я...

Анна: Вот мои соображения. Он пишет, скорее, справа налево, чем слева направо. Может, оба способа перемешались у него в голове, поэтому у него путаница и в мыслях, и в речи. В этом есть смысл?

Эриксон: Это твои соображения?

Анна: Да.

Эриксон: Ну и неверно.

Анна: Неверно?

Кристина: Может, дело в его арабском происхождении? Там ведь пишут справа налево.

Эриксон: Нет.

Зигфрид: Вы, кажется, велели ему написать две страницы, чтобы доказать, что он не заикается?

Эриксон: Он должен был написать числа от единицы до десяти, алфавит и сочинение на две страницы на любую тему. Глянув на первую страничку, я сказал: “Так и есть, Рик, заикания у тебя нет. Сейчас я объясню тебе в чем дело”. (Эриксон берет со стола книгу и читает.) “Жизнь”, “любовь”, “есть”, “работа”, “есть”, “оба”, “преимущество”, “ответственность”, “передо мной”, “отреагировал”, “он”. Вы слышали все слова, но не получили от меня никакого сообщения, никакой связной мысли, верно?

(Эриксон смотрит на страничку Рика.) Смотрите, что он написал. Я сообщил ему свою мысль: напиши числа от единицы до десяти. Какова же обратная связь? “Девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два один, ноль”. Это числовые символы, знаки. Это не числа в определенном порядке от единицы до десяти. Следовательно, он не понял моего сообщения и не ответил на него должным образом. Он написал все буквы, но не алфавит. Снова он не понял моего сообщения, и опять обратная связь не сработала. Возьмем сочинение, каждое второе слово (подчеркиваю, второе) написано неправильно. Как именно? Последние две буквы написаны в обратном порядке.

Рик родился от родителей-ливанцев. Это первая часть семьи, с ними все в порядке. Затем до его рождения родились две сестры, а родители дважды хотели наоборот. Но тут обратного хода нет.

Я объяснил это Рику и сказал: “Лечить тебя будем так. Возьми любую книгу и читай ее вслух от конца к началу, от последнего до первого слова. Ты научишься произносить слова, не связывая их в мысли. Тебе нужна практика для выработки произношения слов. Читай книгу в обратном направлении, слово за словом, от последнего к первому. Учись произносить слова.

Запомни следующее, Рик. Ты вырос в доме, где главенствует ливанская культура. Я не хочу сказать ничего плохого о ливанской культуре. Она хороша для ливанцев. Но ты и твои сестры родились в Америке и вашей культурой должна стать американская. Вы первосортные граждане Америки. Ваши родители — это второй сорт. Я не в обиду им это говорю, они преуспели, насколько позволили их возможности. Ты можешь и дальше уважать ливанскую культуру, но это не твоя культура. Твоя культура — американская.

Ты семнадцатилетний американский юноша. Ты работаешь в магазине отца, а получаешь изредка то цент, то пять центов, от силы десять. Ливанские дети работают задаром и слепо подчиняются отцу. Но ты не ливанский мальчик, ты американский юноша. Твои сестры — американские девушки. По американ­ским стандартам, ты уже взрослый семнадцатилетний американец. Ты разбираешься в торговых делах магазина не хуже отцовских служащих. Ты скажешь отцу, что будешь рад работать у него в магазине, но пусть он тебе выплачивает зарплату американского рабочего.

Твои родители, конечно, вправе попросить тебя жить с ними в одном доме, но ты имеешь право платить за свою комнату, питание и стирку. Так принято у американцев. Я хочу, чтобы ты объяснил это и своим сестрам.

Воспитанные на ливанских представлениях, твои родители считают, что после 16 лет учиться не надо. Но по американским законам, каждая молодая американка имеет право, если пожелает и если у нее состоятельные родители, получить полное среднее и высшее образование. Это право дает ей американская культура. Очень подробно растолкуй это своим сестрам и помоги им понять, что они граждане Америки, урожденные американки и американская культура теперь для них родная.

В твоем ливанском доме, Рик, тебя с детства научили, как думать, когда думать и в каком направлении. Но ты — американец. (Эриксон вроде бы смотрит на Кристину.) Американец думает, когда ему заблагорассудится. Достань хорошую книгу, хороший роман. Прочитай сначала последнюю главу, потом посиди, подумай, поразмышляй, о чем может говориться в предыдущей главе. Прикинь и так, и эдак, а потом прочитай предпоследнюю главу и увидишь, что во многом ошибся. Очень во многом. Прочитай эту главу еще раз и снова погадай о содержании предшествующей главы. И вот к тому времени, когда ты доберешься до первой главы, гадая, предполагая, воображая и размышляя, ты научишься свободно думать во всех направлениях.

А затем, Рик, тебе придется еще кое-чему научиться. Дело вот в чем: в произведении хорошего автора всегда четко прослеживается определенный сюжет, построенный с учетом и знанием логики мыслей и поведения людей. Я тебе расскажу о своем опыте. Когда я начал читать “Волшебную гору” Томаса Манна, я уже на пятидесятой странице догадался, что герой книги, Ханс Касторп, собирается покончить жизнь самоубийством. Чем дальше я читал, тем больше убеждался в своей догадке. Я понимал, что он прибегнет к разным способам, чтобы покончить с жизнью, но неудачно. И, наконец, меня осенило, что он все-таки покончит с собой, но таким способом, который вызовет общественное одобрение. Так что мне пришлось прочитать целую книгу, Рик, чтобы узнать, как покончить с собой и получить при этом одобрение общества.

Вот еще о чтении книг. Эрнест Хемингуэй — хороший автор. Когда я читал его “По ком звонит колокол”, где-то в начале книги, в определенной психологической ситуации мелькнул один второстепенный персонаж. Поскольку Хемингуэй — автор талантливый, этот персонаж, как я сразу понял, обязательно появится еще раз в такой же психологической ситуации, закрепив тем самым определенную сюжетную линию.

Послушай, Рик, твое лечение сводится к тому, чтобы уважать своих родителей; помнить, что у тебя и сестер есть своя американская культура и научиться свободно мыслить во всех направлениях”.

Рик ушел от меня в глубокой задумчивости. Через пару дней мне позвонил психолог, который когда-то наблюдал Рика. Он был первым после меня, кого Рик навестил. Мой коллега сообщил, что Рику на 90% лучше.

Рик часто писал мне письма. Из них я понял, что он относится ко мне как к отцу. В своих ответах я старался избежать любого сходства с ролью отца. Мои письма, скорее, походили на письма школьного товарища.

Год назад Рик приехал ко мне на Рождество. Речь у него была четкая, плавная и благозвучная. Отец хотел, чтобы он учился в Йеле или Гарварде, но, как самостоятельный американский юноша, Рик выбрал другой колледж. Отец хотел, чтобы он изучал организацию бизнеса. Но Рик сказал: “Я знаю, что не найду работы в большом бизнесе. Я занимался этим предметом в течение семестра, мне он не понравился и я оставил занятия. Меня больше интересует химия или психология”.

Проучившись три года в колледже, Рик задумался: “Нормальный американский студент должен хотя бы частично оплатить учебу своим трудом”.

И вот, когда мы встретились на Рождество, он мне рассказал о себе: “В этом году я закончил третий курс и оставил колледж. В Массачусетсе трудно найти работу. Собираюсь поступить на работу к отцу. Я знаю его дела лучше других сотрудников, и мне назначили американскую зарплату. Я буду платить за жилье, питание и стирку. Одеваться я буду на свои деньги и буду копить, чтобы закончить колледж. Если я накоплю достаточно, я уйду с работы и поступлю в аспирантуру”.

“Молодец, Рик, — одобрил я. — А как твои сестры?” Он ответил: “Мы с сестрами все обсудили, и они согласились со мной, что они урожденные американки и должны жить как американки. Когда им исполнилось по 16 лет, они не бросили учебу. Одна сестра окончила Массачусетский университет и живет самостоятельно. Она преподает в школе. Конечно, по ливанским обычаям, незамужняя девушка должна жить с родителями. Но моя сестра — американка, живет отдельно и любит свою работу. Другая сестра тоже окончила университет, но она была не совсем удовлетворена полученным образованием и поэтому поступила в юридический институт. Теперь она занимается юридической практикой”.

(Обращаясь к группе.) Не знаю, что думают обо мне родители, но я знаю, что они могут гордиться своими тремя детьми. Пожалуй, это случай семейной терапии.

Лечение для матери: “Женщина, ты слышала, что я сказал. Иди и делай”. (Улыбается и указывает на Кристину.) Я достаточно разбираюсь в ливанской культуре. Это — смешение многих культур: христианской, мусульманской, зороастрийской и других.

Запомните главное: работайте с пациентом, исходя из его представлений о жизни, а не из своих.

Ливанцы могут писать справа налево сколько им угодно, но Рик родился в Соединенных Штатах, а здесь следует писать слева направо. В Америке принято говорить что думаешь и думать самому, прежде чем говорить.

Надо научиться видеть своего пациента и все о нем знать... в этом вся суть.

Конечно, я много узнал о ливанцах, когда лечил братьев Минни. Кстати, они с большим почтением относятся к своей сестре. Они считают Минни умной деловой женщиной и такой же, как они, равноправной гражданкой Америки.

А вот из вас кто-нибудь пытался читать книгу с конца и предугадывать замысел автора? Я думаю, всем стоит попробовать. Почитав несколько начальных глав “Кейнского мятежа”, я сказал жене: “Я знаю, что будет с капитаном Квигом”. А книгу еще надо было читать и читать, чтобы до конца добраться.

Есть одна книга, “Аллея Кошмаров”, где описывается бродячая труппа, которая ездит по всей стране и дает дешевые карнавальные представления. Первой обнаружила эту книгу моя дочь, Бетти Элис, и посоветовала матери прочитать ее, и обе они рекомендовали книгу мне. Я прочитал первую страницу и спросил у жены и дочери: “Когда вы узнали, как закончится книга?” “Когда дочитали до конца”, — ответили обе. “Прочитайте первую страницу”. Первая страница и была концом книги. “Аллея Кошмаров” очень хорошо рассказывает о карнавалах и о жульничестве. Надеюсь, вы выкроите время и прочитаете эту книгу хотя бы для общего развития. Я убежден, ее должен прочитать каждый врач.

(Здесь Эриксон обсуждает отрицательные стороны отдельных новомодных увлечений в психотерапии. Затем продолжает.) Я считаю ошибочной любую психотерапию, опирающуюся на единую теорию. Ведь все люди не похожи друг на друга.

Вам вряд ли придет в голову пригласить человека в ресторан и указывать ему, что он должен есть. Если вы действительно хотите доставить ему удовольствие, вы предоставите выбор блюд ему самому и по его вкусу. А если вы пригласили гостя к себе домой, а сами не любитель музыки, неужели вы запретите ему слушать музыку и заставите смотреть вестерн по телевизору? Если вы действительно хотите порадовать своего гостя, вы постараетесь узнать его вкусы.

Если вас интересует психотерапия, вас, в первую очередь, должен интересовать пациент.

Рик был американцем, родившимся от ливанских родителей, которые выросли ливанцами. Они поженились и натурализовались в Массачусетсе, но культура этого штата резко отличается от культуры Ливана. Им, взрослым, это трудно было понять.

Ну вот и вся история о Рике. (Эриксон просит одного из слушателей положить папку на место.)

Расскажу вам еще один случай. Я вам вчера показывал куколку на часах в моей комнате (во время осмотра дома после вчерашнего семинара).

Однажды мне позвонили из Канады. Женский голос рассказал: “Я — доктор медицины, мой муж — доктор медицины, у нас пятеро детей. Средней девочке 14 лет. Она лежит в больнице с диагнозом “нервная анорексия”. Только за последний месяц она похудела на пять фунтов и весит сейчас 61 фунт (около 28 кг — Примеч. перев.). Мы с мужем понимаем, что ее ждет голодная смерть. Ее уговаривают, пытаются поддерживать внутривенно, кормить через трубку, через прямую кишку, но все напрасно”.

Нервная анорексия случается, как правило, у подростков, хотя встречается и у взрослых. Это болезнь, психологическое заболевание, когда человек отождествляет себя с религией, с Богом, Иисусом, Девой Марией или с каким-нибудь святым. Такие больные добровольно обрекают себя на голодную смерть. Им кажется, что им вполне достаточно одного крекера и стакана воды в день.

Я лично видел в больнице по крайней мере полсотни таких больных, и все они умерли. С должным медицинским тактом доктора прилагали все силы и все профессиональные знания, чтобы спасти их.

Я помню один случай, когда четырнадцатилетняя девочка (она весила всего 59 фунтов — около 27 кг) до того довела заведующего клиникой, что он нарушил профессиональную этику. Он полагал, что ему удастся заставить девочку поесть и изменить свое поведение. Он велел сестре раздеть ее догола, а персоналу приказал ходить вокруг нее и внимательно разглядывать. Но девочка стояла без всякого смущения, не краснея и не отводя глаз, словно на сотни миль ее окружал полный мрак и ни души вокруг. Ей было совершенно безразлично.

Даже затрудняюсь описать эмоциональное отношение таких больных к своей семье. Они смиренные, покорные. Никогда не делают ничего дурного. Всем во всем уступают, но не хотят есть и даже не замечают, что от них остались кожа до кости.

Это жуткое зрелище, когда перед вами стоит четырнадцатилетняя девочка, в которой нет даже полных 28 килограммов. Такие больные, можно сказать, погибают с попустительства большинства медицинских работников, которые во время лечения больше озабочены соблюдением медицинской этики и собственного профессионального достоинства.

Мать девочки прочитала “Необычайную терапию”, книгу Джея Хейли о моих методах лечения, и обратилась ко мне: “Мы с мужем убеждены, что если кто и может спасти нашу дочь, так это вы”. Я ответил: “Дайте мне подумать пару дней и позвоните”. Я обмозговал этот случай и, когда мать снова мне позвонила, пригласил ее с девочкой ко мне в Феникс.

И вот Барби со своей мамой у меня в кабинете. Барби оказалась очень милой, жизнерадостной и умной девочкой, если не считать того, что ее единственной пищей в сутки был один крекер и стакан имбирного эля. И все. Мы начали беседовать с Барби. Я спросил номер ее дома в Торонто — и ответила мамаша. Попросил назвать улицу — и ответила мамаша. Я спросил Барби, в какой школе она учится, — и ответила мамаша. Как называется улица, где находится школа? И ответила мамаша. Беседа с Барби продолжилась и на следующий день, но на все вопросы отвечала мать.

На третий день мать заявилась ко мне с жалобой: “Последние три ночи я совершенно не сплю, потому что Барби тихо плачет каждую ночь напролет и не дает мне спать”. Я повернулся к Барби и спросил: “Это правда, Барби?” Мать уставилась на Барби, и та ответила: “Да. Я не знала, что мешаю маме спать. Прости, пожалуйста”. Я заметил: “Знаешь, Барби, твоего “прости” недостаточно. Ты, конечно, не нарочно мешала маме спать, но, мне кажется, тебя надо все-таки наказать”. Барби тут же согласилась: “И я так думаю”.

Я по секрету предупредил мать, какое это будет наказание. “Мамаша, приготовьте болтунью из одного яйца и пусть Барби съест ее в качестве наказания”. Мать сделала яичницу из двух яиц и заставила Барби съесть ее в наказание. Барби восприняла это как наказание, но ее желудок, я думаю, обрадовался этой яичнице, как манне небесной. (Эриксон улыбается.) Я переборол ее физиологию, и она добровольно приняла наказание.