Фольклор и действительность сегодняшнего дня: традиционные фольклорные рассказы народов Cибири и современная мифологема реликтового динозавра

Уже много лет любителям приключений и фантастических историй о загадочных чудовищах не дает покоя не дает покоя озеро Лабынкыр на востоке Якутии. По рассказам местных жителей и по сообщениям путешественников, бывавших на этом озере, в нем будто бы обитает таинственное чудовище, похожее на реликтового динозавра, которого много раз видели на шотландском озере Лох-Несс.

Предмет настоящей работы составляет мифологема реликтового динозавра, внедрившаяся в комплекс представлений о загадочных явлениях природы, в сравнении с устными рассказами, послужившими основой для ее появления, а также различные аспекты изучения источников данной мифологемы.

Мифологема реликтового динозавра и традиционный фольклор народов Сибири. Публикации образцов устного народного творчества коренного населения Сибири до сих пор довольно немногочисленны, а несказочная проза занимает в общем корпусе изданного материала и вовсе весьма скромный объем. Поэтому даже из специалистов по фольклору народов Сибири мало кто знает, что истории о таинственом чудовище, обитающем в водах глубокого озера, распространены в фольклоре коренных жителей Сибири — эвенов и эвенков — на огромном пространстве от правобережья Енисея до Камчатки с запада на восток и от Арктического побережья до Прибайкалья с севера на юг, том самом пространстве, которое занимают эти два близких друг к другу этноса. Обычно сюжет об этом чудовище рассказывается так. Зимой кочевники-оленеводы ехали на оленьих нартах по льду замерзшего озера. В одном месте они увидели, как из льда торчат огромные рога какого-то животного. Когда они начали пилить эти рога, чудовище зашевелилось, лед на озере разломался и почти все люди погибли. Ограниченность познаний в фольклорном материале в данном случае объясняется весьма прозаически: фольклор народов Сибири знаком по преимуществу тем специалистам, которые записывали его на языках оригинала: имеющиеся публикации позволяют типологизировать изучаемый материал в довольно редких случаях. Образцы этих записей по большей части не переведены на русский язык и не изданы — поэтому-то такие рассказы и представляются экзотикой. Подобные рассказы записывались разными собирателями в разных районах проживания эвенов от Якутии до Камчатки, и действие в них приурочивается к местным объектам.

Несказочная проза, точно так же, как и сказки, предполагает, что определенный круг людей способен воспроизводить такие тексты, а другой, более широкий круг людей может обнаруживать знакомство с их содержанием. Если коренные жители рассказывают друг другу истории о таинственном чудовище, безразлично, рогатом или зубастом, чешуйчатом или мохнатом, то никому из их слушателей, представляющему круг знатоков традиционного фольклора, не приходит в голову немедленно отправляться ловить это чудовище на ближайшее озеро. Если та же история будет зафиксирована в дневниках путешественника, то в таком контексте очень трудно отличить фольклорный рассказ, случайно услышанный автором дневника, от рассказа о реальном событии. Но если на подобный рассказ впоследствии обращает внимание кто-то из посторонних, мало знакомых с традиционным фольклором местных жителей, например, заезжий геолог или журналист — вот тут и начинается сенсация того типа, до какого падки читатели бульварной прессы.

Документальные источники рассказов о сибирском реликтовом динозавре и их связь с традиционным фольклором. А.М. Кондратов, анализируя рассказы о реликтовом динозавре, которые относятся к водоемам Якутии, дал подробное последовательное изложение материалов, сообщающих нам таинственном водяном чудовище. Первым устным источником о нем, получившим широкую известность за пределами обитателей окрестностей озера Лабынкыр, были рассказы магаданского геолога, первым печатным источником была публикация отрывков из дневников В.А. Твердохлебова в журнале «Вокруг света», котоыре вызвали отклики читателей. Из этой публикации явствует, что самым ранним источником сведений о таинственном животном, якобы обитающем в озере Лабынкыр, были рассказы местных жителей с теми же самыми устойчивыми фольклорными сюжетами, которые известны нам ныне по публикациям фольклорных материалов и по полевым записям образцов фольклора эвенов. Известно, что автор дневников со своим спутником В. Башкатовым увидели в соседнем озере Ворота чудовище, сходное по описаниям с обитающим в Лабынкыре.

Биологический аспект легенд о реликтовом динозавре: шансы, равные нулю. Из сотен фантастических и вполне правдоподобных сообщений об экзотических реликтовых животных за весь уходящий XX век подтвердилось лишь одно — состоялось открытие ископаемой кистеперой рыбы латимерии, которая обитает возле Коморских островов в Индийском океане. Около двух десятков экземпляров этой рыбы поймано ихтиологами, а когда диковинную рыбу показали местным жителям, то они сказали, что такая рыба и ранее нередко попадала им в сети. Нетрудно сообразить, что никакое реликтовое животное не может жить многие миллионы лет. Для того, чтоб популяция реликтовых животных могла выжить и существовать очень длительное время, она должна насчитывать по крайней мере 30-40 особей, а А.М. Кондратов в своей книге «Динозавра ищите в глубинах» (Л., 1984, 2-е издание Л., 1985) называет цифру в 200 особей. Но при такой численности диковинные обитатели якутского озера Лабынкыр или шотландского озера Лох-Несс показывались бы на глаза людям десятки раз в день. Далее, никто ни единого раза не находил останков реликтовых монстров в тех местах, где согласно рассказам предполагается их присутствие.

Обращает на себя внимание и то, что рассказы о реликтовом динозавре в современных вариантах проявляют собственно мифологические черты: их предмет является как бы медиатором-посредником между земной и водной стихиями. С одной стороны, здесь занимается чисто сюжетная позиция, с другой стороны, данное обстоятельство как бы оправдывает недоступность объекта для изучения его материалистической наукой. Как показывает изучение материала, собранного А.М. Кондратовым, сухопутные таинственные животные обитали исключительно в недоступных джунглях и болотах Африки, причем примерно до 1940-х годов. Это понятно: в Европе легко рассказывать мифы об африканских джунглях, но трудно — о соседнем лесе; однако глубокие озера оставляют прекрасную Уэкологическую нишуФ для реликтового динозавра, а океан — для морского змея. Отметим также и то, что мифологические рассказы о реликтовых динозаврах многократно активизируются после тех успехов, каких достигла палеонтология в середине и второй половине XX века, и это тоже не случайно.

Итак, как писал А.М. Кондратов, шансы обнаружить реликтового динозавра в озерах Лабынкыр, Хайыр и других местах, где, по слухам, видели экзотических чудовищ, равны нулю. Но в данном случае нулевая вероятность проявляется как вполне значимая величина, и если она обладает переменностью, то обязательно кто-то будет стремиться увеличить ее значение либо реализовать потенциал нулевой вероятности. Это достигается либо за счет сомнительности достоверности события, либо за счет элиминации всей сопутствующей информации о событии. В нашем случае на страницах дневника В. Твердохлебова ранее всего оказался фольклорный рассказ местных жителей, но из тех, кто пишет о динозавре озера Лабынкыр в наши дни, этого никто не признает и мало кто вообще имеет об этом представление.

Предполагаемая реальная основа фольклорных историй об озерном чудовище. Если рассуждать о том, какое именно событие могло вызвать к жизни рассказ о рогатом водяном чудовище, которое, зашевелившись, взломало лед и погубило местных жителей, кочевавших на оленях через озеро, то реальная основа такого рассказа вырисовывается следующим образом. В проточных водоемах, лиманах и устьях больших и средних сибирских рек, впадающих в моря Северного Ледовитого и Тихого океанов, довольно часто встречаются плавучие острова, состоящие из торфа и какой-либо растительности, травы, кустов, иногда на таких островах встрачаются одиночные деревья и даже группы деревьев. Такой торфяной остров — размером со слона или мамонта, а, возможно, и больше — вполне мог быть вынесен из таежной зоны верховьев какой-то реки в безлесную тундровую местность в низовьях этой реки, где дерево имело для людей большую ценность. Если такой остров вмерзает в лед, и потом на нем спиливают дерево или часть его корней, этот остров вполне может перевернуться, а лед вокруг него растрескается. На лимане в устье реки Анадырь в начале лета можно наблюдать похожие торфяные островки с кустами и небольшими деревьями во время осенней шуги и весеннего ледохода, которые кренятся и переворачиваются по мере таяния окружающего их льда. Очень вероятно, что как раз такие события и лежат в основе исторических рассказов о загадочном водяном чудовище, сохранившихся в фольклоре отдельных народов Сибири.

Колебания воды и странные звуки, которые можно было услышать на озере Лабынкыр, объяснялись как следствие выхода газа со дна озера, эти же явления могут быть причиной подвижек затонувших деревьев — эта гипотеза представляется наиболее убедительной для феноменов озера Лох-Несс, она же применима и к другим озерам, где по рассказам предполагается обитание реликтовых динозавров.

И.Л. Днепрова
(СПбГУ)

Мы вместе с ним уносимся в далекий
И фантастически прекрасный мир,
Где правил и законов нет жестоких,
Где он для всех единственный кумир.
Там города покоятся на сыре,
В лесах течёт молочная река.
И верить хочется, что нет правдивей в мире
Вот этого смешного старика.

Вадим Калинин, 6 класс, г. Мытищи

In falso veritas [1]

В 1781 году в восьмом выпуске берлинского журнала «Путеводитель для весёлых людей» была опубликована подборка из 16 шванков — коротеньких, похожих на анекдоты, рассказов, озаглавленных «M-h-s-nsche Geschichten», т. е. «Истории М-г-з-н». Указывая своим читателям на их несомненные достоинства, журнал признаёт, что правдивость не входит в их число: «…они настолько комичны и изобретательны, что, хотя и трудно поверить в их правдоподобие, смеёшься от всего сердца» [2]. Через два года в выпуске девятом того же журнала появились «Ещё две лжи М.». Вопрос правдоподобия, таким образом, был просто снят. Но вот, спустя ещё два года, в Англии выходит анонимная книга «Собственное повествование барона Мюнхгаузена о его удивительных путешествиях и кампании в России» — имя и титул рассказчика названы полностью. Имя автора — Р.Э. Распе станет известным почти через сто лет. Со всей почтительностью уже в первой фразе Предисловия он рекомендует героя: «Барон Мюнхгаузен … принадлежит к одному из первых дворянских родов Германии, подарившему нескольким провинциям этого государства достойнейших и прославленнейших мужей» [2,7]. Итак, всё перевернулось: рассказы представителя «одного из первых дворянских родов», безусловно, могут быть только чистейшей правдой и цель должны иметь высокую: «обличить искусство лжи, или … искусство втирания очков» [2,7]. Предисловие завершается утверждением, что барону по праву мог быть присвоен ещё один титул, вполне подходящий для названия книги: «Каратель лжи». Через год в Германии выйдет немецкий перевод, куда обширнее английского оригинала. «Переводчик», известный поэт-штюрмер Г.А. Бюргер, в своей книге по меньшей мере 7 раз повторит настойчивые и пространные заверения: рассказчик не только что человек безупречной дворянской чести, но вообще — самый правдивый на свете.

Тут-то и заключена загадка: почему беспечный враль и насмешник М-h-s-n, едва возвысившись до ранга титулованного литературного героя, немедленно превращается в самого правдивого человека на свете?

Несколько есть отгадок. Самая убогая — в стремлении отыскать назидательный пафос в книге. Это наследство классицизма, но уже совершенно изношенного, выдохшегося, ставшего достоянием классной:

«Если бы кому-нибудь из вас вздумалось прихвастнуть, сказать неправду — вспомните барона фон Мюнхгаузена и постыдитесь походить на него». [3]

Другой ответ, предлагаемый современным исследователем, тоже сводится к назидательности, с оттенком обличения. Справедливо считая книгу Э.Р. Распе и Г.А. Бюргера произведением сатирическим, он видит в нём стремление «посмеяться над легковерием необразованных слушателей» [4].

Однако уже Распе в английском Предисловии именно этих слушателей приглашает посмеяться, поскольку юмор куда более авторитетный проводник серьёзных истин, чем унылое наукообразие. Ещё запальчивее отстаивает этот тезис Бюргер. Оба автора полагаются на чувство юмора и проницательность читателей. И это понятно: читатели Распе и Бюргера — те же друзья барона, что заглядывали к нему на огонёк, чтоб насладиться его историями и бутылкой мозеля. Это единомышленники. Смеются не над ними, а с ними.

Попробуем предложить ещё одно объяснение того странного факта, что Мюнхгаузен претендует на звание самого правдивого человека на свете.

Ну, прежде всего, подобное заявление — самая последняя, самая размашистая, лихая и артистичная ложь барона. Оно в полной мере осуществляет основной принцип всех его рассказов: доводить любую ложь до её логического предела и тем самым обращать в собственную противоположность, из рядового вранья — в чистую правду, в правду более высокого ранга, чем житейское правдоподобие. Мюнхгаузен творит правду эстетическую, неподдельную правду искусства. Фокус, совершаемый бароном, — чистое колдовство. Оно оказывается возможным, только благодаря тому, что он прибегает к другому чуду: чуду воображения, которое обладает творческой энергией фантастической силы.

Во все времена воображение действует по своим собственным законам, заявившим о себе ещё в те поры, когда не существовало никакой литературы. Именно штюрмеры одними из первых высказали идею необходимости обращения к искусству первобытному как к живому источнику образов нового времени. Существует целая литература, описывающая источники конкретных Мюнхгаузеновских образов, ситуаций, сюжетов — они в мифе, в сказке, в народной книге. Однако в мифе содержится нечто большее: инструментарий сотворения этих образов, ситуаций, сюжетов, а точнее, тайна сотворения необычайного Мира, в котором обитает чудесный барон. Этот сверхъестественный мир Мюнхгаузен ощущает как свою вотчину, родной Боденвердер, поскольку в основе этого мира изначально лежит некий грандиозный «первичный обман». [5] Всё в этом мире перевёрнуто. «Можно сказать, что в мире чудесного «всё иллюзорное действительно» как и обратно: «всё действительное может в нём стать иллюзорным» [5,36]: за каких-то три четверти часа солнце превосходно зажаривает целого барана; конь, летящий стрелой, действительно пролетает через окна кареты; искры, что сыплются из глаз, поджигают порох; лиса на самом деле выскакивает из собственной шкуры, а волк выворачивается наизнанку. В мире мифа все метафоры материализованы, сравнения, гиперболы обретают плоть и являются как вещи действительные и несомненные. В мире чудесного пространственно-временные отношения обретают свои собственные параметры, абсолютно несовместимые с представлениями обычной жизни: один любимый пёс барона держит стойку 14 дней, другой чует дичь на море за 300 миль от берега, в животе одной рыбы можно отплясывать джигу, а в животе другой -помещается целая флотилия. Пространства сжимаются и растягиваются, размеры предметов и живых существ молниеносно приспосабливаются друг к другу: два страшных медведя терзают бедную пчёлку, намереваясь полакомиться её мёдом; деревья, весом в сотни центнеров, поднятые ураганом, кажутся пёрышками, а вино из Вены в Константинополь доставляется за час. Сам барон разом истребляет сотни тысяч белых медведей и, разумеется, ощущает себя мифологическим героем: «При виде всех этих лежащих вокруг меня мёртвых тел, я сам показался себе Самсоном, сокрушившим тысячи врагов» [2,110].

Мюнхгаузен не только играет пространственно-временными и количественными отношениями — размерами, ростом, весом, но, как факир или бог, создаёт предметы и живых существ буквально из ничего: как-то, рассказывает барон, «к концу охоты у меня оказалось шесть зайцев и шесть собак, хоть начал я охоту с одной-единственной собакой» [2,33]. Налицо чудесное рождение и чудесный рост существ, наделённых божественной природой. Впрочем, любые предметы и существа, причастные к миру Мюнхгаузена, обладают этой природой: куртка без промаха бьёт дичь пуговицами, искусанная шуба страдает бешенством, обе половины разрубленного коня оказываются жизнеспособны и все они победоносны.

Могущество странных этих предметов и существ определяется их миксогенностью. Они сотворены в точном соответствии с законом мифа, по которому жизненная сила есть некая единая разлитая в природе субстанция, которая переливается из одного сообщающегося сосуда в другой, а потому ни в какой самой химерической смеси не может возникнуть несовместимости и отторжения. Книгу барона переполняют миксогенные существа. Здесь соединяются животные и растения (знаменитый олень с вишнёвым деревом меж рогов, всё тот же конь-литовец, спина которого навеки украшена подобающим барону лавровым венком, омаровые и раковые деревья на дне океана), животные и полезные вещи (куртка со стреляющими пуговицами ещё делает стойку, выслеживая дичь; любимый легаш охотится с фонариком на хвосте), наконец, человек и предмет (сам Мюнхгаузен превращается в немыслимого кентавра — человека-ядро, затем становится человеком-пластырем, закрывающим течь на корабле).

С неменьшей лёгкостью природа существ и предметов и вовсе меняет своё обличие, являя бесчисленные метаморфозы: борзая, оттопав лапы, ещё долго будет служить барону как такса; волк, на бегу сожравший лошадь, занимает её место; а сам Мюнхгаузен при необходимости оборачивается то католическим священником, то белым медведем, которого другие медведи, обнюхав, принимают за своего.

Самые заурядные предметы обретают магическую силу за счёт абсолютизации их качеств. Кусочку сала положено скользить, и он скользит из одной утки в другую, нанизывая их на шнур, как бусы. Кремням положено высекать огонь, и они его высекают, столкнувшись в животе медведя. Спирт, испаряясь, горит, даже если испаряется он через крышечку в голове генерала, предающегося возлияниям. Остановить действие волшебного предмета непросто. Тут необходимо едва ли не волшебное противодействие. Если рука отважного барона привыкла на войне рубить противника без передышки, то чтоб её обуздать, приходится неделю носить на перевязи (или на привязи?). Рука привыкла побеждать. И не только рука. Любая часть уникального существа барона победоносна. Чего стоит хотя бы струя, так чудесно удлинившая на морозе рукоять оброненного ножа! Впрочем, и в этом случае, как всегда, Мюнхгаузен обязан воображению: «Наконец, у меня мелькнула мысль, столь же необыкновенная, сколь удачная» [2,26]. Именно воображение побеждает непобедимых, находит выход из безвыходных положений, совершает невозможное. Воображение, осуществляющее любые самые дерзновенные желания. Желая и воображая, герой как истинный мифологический персонаж всемогущ.

Будучи совершенно оригинальным, Мюнхгаузен в мире мифа проявляет и определённые типологические черты. Он одержим страстью познания и созидания, он охватывает взглядом весь мир, готовый ему повиноваться, и при этом абсолютно бескорыстен. В Мюнхгаузене отчётливо проступают черты сходства с тем типом культурного героя, который ещё не оторвался от своего антипода, трикстера. В его случае проявляется вариант нерасчленённости героического и комического, возвышенно-торжественного и плутовского начал. В мифе подобное явление характерно для наиболее древних времён, когда ещё понятия культуры и природы не разделились, строгий миропорядок не установлен, нравственные нормы не определены, правдивость не вошла в разряд необходимых добродетелей, а в поэзии не возникло жанровой дифференциации.

Книга Распе вышла в декабре 1785, книга Бюргера — декабре1786 года. До революции во Франции и всеобщей неразберихи в Европе оставалось совсем немного. Баррикады ещё не выстроены, но уже ясно, что устойчивый миропорядок нарушен, все ценности смешались, чёткие критерии нравственности исчезли, и справа и слева заявили о себе глупцы и преступники. Это было время надвигающегося хаоса, — не первобытного, но порождённого распадом и потому, быть может, более страшного. Потому-то книга Распе и Бюргера должна была превратиться в сатиру глобальную, бьющую веерным огнём во всех направлениях, а истинным героем мог стать барон Мюнхгаузен, мужественный хранитель ценностей культуры и одновременно безбожный насмешник и враль. Г.А. Бюргер совершенно ясно осознавал разрушительную роль своей книги, производящей революцию духа, сознания, которая и должна опережать реальную революцию, подготавливая её: «Ибо прежде, чем что-нибудь уничтожить на самом деле, надо тысячу раз уничтожить это в уме — развенчать, вывернуть наизнанку, насмеяться, растоптать смехом — чтобы как на ладони была вся абсурдность происходящего. Это как ярлык на вещи: “Достойно гибели!”» [6].

Равно достойными гибели оказывались и государственные деятели, сияющие алкогольным нимбом, и мелкие тираны, торгующие рекрутами, и религиозные символы (типа оленя святого Губерта и даже — страшно сказать! — распятия, ибо конь, висящий на кресте, есть, безусловно, кощунственная пародия), и вульгарно материалистические построения (замёрзшие и оттаявшие звуки рожка), и дерзостные идеи утопистов (организация жизни на Луне). Вынести приговор реальной исторической действительности авторы книги могли, лишь продемонстрировав со всей недвусмысленностью могучую познавательную и творческую силу воображения, той самой лжи, в которой обвиняли Мюнхгаузена суровые правдолюбцы. А он вовсе не бежал в яркий мир фантазии из мира тусклой реальности. Он в ней оставался. Но это был уже мир познанный, цена ему была определена, и как истинный культурный герой он его пересоздавал. И в новом чудесном мире «всё неестественное» представало как «некая сверхъестественная естественность» [5,45], абсолютная свобода становилась высшей необходимостью, а сам Король лжецов — богом фантазии, чей образ, деяние и слово были абсолютной истиной. Ибо истина, поведанная мифом, сакральна.