Этнический парадокс современности

С одной стороны, не только в политической фразеологии, но и в обыденном сознании закрепляется приоритет универсальных (общечеловеческих) ценностей и «планетарного» или «глобального» мышления — гражданами мира называли себя Вернадский и Сахаров, — объединяется Европа и люди в поисках работы или просто движимые тягой к перемене мест свободно перемещаются по всей Земле, но, — с другой, по прогнозам американских ученых, начало следующего тысячелетия будет отмечено существенными изменениями на политической карте мира — число государств возрастет в 1,5 раза, кризис межэтнических отношений сопровождает распад таких федеративных государств как СССР, Югославия и Чехословакия, и даже на политически стабильном Западе «евростроительство» встречает сопротивление со стороны представителей отдельных народов.

Так, в ходе первого референдума 2 июня 1992 года Дания отказалась войти в Европейское Содружество, а во Франции Маастрихтский договор был ратифицирован 20 сентября 1992 года лишь с весьма незначительным перевесом голосов.

После достаточно длительного периода «консервации» так называемых государств-наций этнический фактор вновь становится еще не до конца осознанным «движителем» многих политических процессов, а стремление утвердить свои «особые» ценности нередко приводит к насилию, к всплескам агрессивного сепаратизма и терроризма.

Проще всего объяснять неблагополучие межнациональных отношений на территории бывшего СССР или Югославии одним лишь социальным кризисом, крушением прежней системы ценностей или ошибками в национальной политике, но как же тогда быть с регионализацией, которая подчас носит явно или скрыто этнический характер, внешне стабильных обществ западного мира?

Уже более тридцати лет Канаду, государственный статус которой закреплен Конфедеративным Актом 1867 года, расшатывает позиция квебекского общества, устремленного к политическому суверенитету. Потерпела поражение федеральная политика билингвизма и параллельного развития многих культур, проводившаяся либеральным правительством П. Э. Трюдо, цель которого состояла в том, чтобы замаскировать специфическое положение, сложившееся во франкоязычном Квебеке, и обезвредить национальное квебекское движение. Стремление квебекцев к самоопределению едва не увенчалось успехом на референдуме 1996 года, когда всего лишь несколько тысяч голосов, отданных, прежде всего, коренными жителями провинции, определило судьбу Канадской конфедерации1.

Фактически расколото надвое население Бельгии, где периодически возникают конфликты между фламандским и валлонским сообществами по поводу структуры и перераспределения власти, а также лингвистическому «размежеванию». Эти конфликты во многом обусловлены историей Бельгийского государства, которое в течение века развивалось как унитарное, хотя бельгийское общество явно не унитарно. Эта не только стабильная, но и процветающая страна испытывает все более сильное давление феномена идентификации этнической группы, вызванное фламандским движением, которое, радикализируясь, принуждает валлонов, до тех пор распыленных как в культурном, так и социально-экономическом отношении, к объединению2. Более активна в этом противостоянии Фландрия, устроенная «общинным» способом в силу своей истории, языка и культуры, в отличие от франкоязычных бельгийцев, разделенных на собственно валлонов, пытающихся воссоздать валлонскую культуру, и брюссельцев, представляющих уже несколько иной анклав.

Северная Лига Италии (ранее Лига Ломбардии) исходит из того, что Рим для Италии стал не более чем «политическим артефактом». Это мощное движение стремится к федерализации Итальянского государства, центр тяжести которого будет находиться на Севере, а его «части» будут аналогичны землям Федеративной Республики Германии. Лига Ломбардии буквально ворвалась на выборы 1990 года, получив во многих провинциях 18-20 % голосов. На выборах 1992 года, изменив свое название на Лигу Севера, она набрала уже 30% голосов, распространив свое влияние на Пьемонт и Венецию. Р. Страссолдо в числе основных черт этого движения наряду с критикой централизованного государства отмечает неприкрытую враждебность к южным итальянцам, смешанную с определенной долей расизма3.

Процесс регионализации, где не последнюю роль играют этнокультурные факторы, затронул и Францию. В1992 году двадцати двум регионам были предоставлены права отдельных территориальных сообществ и полномочия, необходимые для свободного принятия решений по вопросам экономического и социального развития, а также кругу проблем, касающихся сохранения этнонациональной специфики. Однако границы этих регионов не соответствуют территориям проживания «исторических национальностей», в частности, Бретани и Корсики, и поэтому задача сохранения своей особой культуры остается трудновыполнимой.

Особенно сложная ситуация уже не одно десятилетие сохраняется на Корсике, жителей которой так и не удалось превратить во французов. В1982 году Французская палата отказалась признать существование «корсиканского народа», даже после того, как была сделана оговорка, что он является «частью французского народа». Этот факт лишний раз продемонстрировал живучесть французского центризма, граничащего с национализмом. Несмотря на инициативу группы социалистов Корсики по установлению сотрудничества с культурным миром Средиземноморья, в частности, с итальянской Сардинией, к которой Париж относится достаточно благосклонно, все большее число голосов (в 1992 году — более 25%) на региональных выборах получают националисты, которые выступают за «радикальное решение проблемы».

Страна басков, расположенная в Пиринеях, исторически оказалась разделенной государственными границами Франции и Испании: на баскском языке говорит часть жителей французской Наварры и Аквитании и их «соплеменники» в испанских регионах Бискайя, Гипускоа и Алава. И если в последние годы, подавляя сепаратистские выступления баскских радикалов, Мадрид тем не менее предоставляет возможности для этнокультурного развития этому маленькому народу, в Аквитании баскский язык не имеет статуса официального языка, так как Французское государство отказалось подписать Социальную хартию о правах языков и культур меньшинств, что, естественно, не может не вызвать неудовольствие населения северной (французской) части Страны Басков4.

Силятся сепаратистские тенденции и в Шотландии, вошедшей в Соединенное королевство еще во времена Якова 11 Стюарта. В начале 1998 года были опубликованы результаты опроса, в котором респондентов спрашивали, кого они намереваются поддержать на выборах в шотландский парламент, которые пройдут в мае будущего года. Результаты ошеломили даже самих националистов: 38% опрошенных склонны проголосовать за шотландскую национальную партию, ставящую своей целью выход Шотландии из состава Великобритании и лишь немногим больше (39%) — за лейбористов.

Если подобные предпочтения сохранятся в этом году и лидеру шотландских националистов Алексу Сэлмонду удастся заключить союз с 1-2 мелкими партиями (выборы проводятся по пропорциональной системе), у него есть все шансы занять пост премьер-министра Шотландии и предпринять все шаги для того, чтобы в наступающем столетии на карте образовалось новое независимое государство Шотландия.

Примеры можно было бы продолжить. Ясно одно, что попытка решить проблемы этнической и субэтнической идентичности малых народов западных стран в рамках «Европы регионов», противопоставляемой «Европе государств», полностью снять региональную напряженность не может, ибо ее постоянно подпитывают именно этнические мотивы, которые принято считать несущественными для постиндустриального общества.

Конечно, эти мотивы могут быть завуалированы экономическими или социальными требованиями, проявляться с большей или меньшей интенсивностью, однако суть их всегда состоит в защите «своей» группы от более сильных общностей или центристских тенденций государства, причем, в конечном счете, неважно где это происходит на Корсике или на Украине, в Квебеке или в Армении.

«Взрыв» этничности во второй половине XX века, на наш взгляд, обусловлен общими для всех территорий причинами как культурного, так и политического характера.