Глава 61

Лэнгдон летит в Женеву?

Туман в голове не рассеивался, и доктор Элизабет Сински чувствовала себя все хуже на тряском заднем сиденье фургона, мчавшегося из Флоренции на запад, к частному аэродрому.

Женева? В этом нет никакого смысла, сказала себе Сински.

Единственной причиной могло быть то, что в Женеве штаб‑квартира Всемирной организации здравоохранения. Лэнгдон там меня ищет? Нелепость. Лэнгдон знал, что Сински здесь, во Флоренции.

Пронзила другая мысль.

Боже… Зобрист нацелился на Женеву?

Зобрист был неравнодушен ко всяческой символике, и если он выбрал исходной точкой заражения штаб‑квартиру ВОЗ, в этом была бы даже игра ума, учитывая его долгую войну с Сински. С другой стороны, если Зобрист искал самое эффективное место для вспышки чумы, то Женева отнюдь не лучший вариант. По сравнению с другими метрополисами она географически изолирована, и в это время года там прохладно. Обычно чума распространялась из перенаселенных и теплых мест. Женева расположена на высоте более трехсот метров над уровнем моря – не самый подходящий источник пандемии. Несмотря на всю его ненависть ко мне.

Так что вопрос оставался: зачем туда летит Лэнгдон? Этот непонятный маршрут американского профессора был еще одним звеном в цепи его странных поступков начиная с прошлого вечера, и сколько ни старалась Сински, она не могла найти им разумного объяснения.

На чьей он стороне?

Правда, Сински познакомилась с Лэнгдоном всего несколько дней назад, но она неплохо разбиралась в людях и не могла поверить, чтобы такого человека соблазнили деньгами. И все же вчера вечером он прервал с нами всякие контакты. А теперь казалось, Лэнгдон носится между городами, словно какой‑то шпион. Или решил, что правда на стороне Зобриста?

От этой мысли ее обдало холодом.

Нет, убеждала она себя, я слишком хорошо знаю его репутацию, он на такое не способен.

Сински познакомилась с Робертом Лэнгдоном четыре дня назад в транспортном самолете «С‑130», переоборудованном под мобильный координационный центр Всемирной организации здравоохранения.

В начале восьмого самолет приземлился на аэродроме Хэнскомфилд в двадцати с небольшим километрах от Кембриджа, Массачусетс. Сински не знала, как выглядит знаменитый профессор, с которым она связалась по телефону, и была приятно удивлена видом человека, уверенно поднявшегося по трапу в хвостовую часть самолета. Он вошел с беспечной улыбкой.

– Доктор Сински, я полагаю? – Лэнгдон крепко пожал ей руку.

– Профессор, ваш приход – большая честь для меня.

– А для меня – ваше приглашение.

Лэнгдон оказался высоким красивым мужчиной с интеллигентной внешностью и низким голосом. Поскольку его забрали прямо из университета и неожиданно, он, вероятно, был в рабочем костюме – твидовый пиджак, полотняные брюки защитного цвета и мокасины. Выглядел он моложе и спортивнее, чем она ожидала, и это лишний раз напомнило ей о ее возрасте. Я гожусь ему в матери.

– Спасибо, что согласились приехать, профессор, – сказала она с усталой улыбкой.

Лэнгдон показал на хмурого помощника, который был прислан за ним:

– Ваш друг не оставил мне выбора.

– Хорошо. За это ему и платят.

– Красивый амулет, – сказал Лэнгдон, глядя на ее ожерелье. – Лазурит?

Сински опустила глаза на голубой амулет в форме змеи, обвившей вертикальный столбик.

– Современный символ медицины. Кадуцей – вы, конечно, знаете его название.

Лэнгдон как будто хотел что‑то сказать.

Она ждала.

Но он, должно быть, передумав, только улыбнулся и вежливо переменил тему:

– Итак, почему я здесь?

Элизабет пригласила его к столику из нержавеющей стали, за которым, видимо, происходили совещания.

– Присаживайтесь. Мне надо кое‑что вам показать.

Лэнгдон неторопливо подошел к столу, и Элизабет отметила, что хотя профессор явно заинтригован неожиданным вызовом, он не проявляет ни малейшего беспокойства. Вот человек, который живет в ладу с самим собой. Будет ли он так же невозмутим, когда узнает, зачем его пригласили? – подумала она.

Он сел, и Сински без предисловий подала ему предмет, который она с сотрудниками извлекла из депозитной ячейки каких‑нибудь двадцать часов назад.

Лэнгдон внимательно рассмотрел маленький резной цилиндр и кратко охарактеризовал его назначение. Ей оно было уже известно. Этот старинный валик использовался для оттисков. На нем было вырезано страшное изображение трехглавого Сатаны и одно слово: saligia.

– Saligia, – сказал Лэнгдон, – это латинское мнемоническое…

– Для семи смертных грехов, – подхватила Элизабет. – Мы осведомились.

– Хорошо… – В голосе Лэнгдона слышалось недоумение. – Вы по какой‑то причине хотели показать это мне?

– Да. – Сински забрала цилиндрик и стала энергично его встряхивать. Внутри загремел шарик.

Лэнгдон с удивлением наблюдал за ней и хотел уже спросить, что она делает, но в это время торец валика засветился, и она направила его на гладкий участок стенки фюзеляжа.

Лэнгдон тихо присвистнул и подошел к изображению.

– «Карта ада» Боттичелли, – сказал он. – На сюжет Дантова «Ада». Полагаю, вам это уже известно.

Элизабет кивнула. Она со своей группой нашла это изображение в Интернете, с удивлением узнав, что оно принадлежит Боттичелли, известному в первую очередь своими светлыми, идеализированными образами «Весна» и «Рождение Венеры». Сински обожала обе картины, хотя воспевали они плодородие и жизнетворную силу и были еще одним горьким напоминанием о ее собственном бесплодии. Это было единственным постоянным сожалением в ее жизни, в других отношениях чрезвычайно плодотворной.

– Я надеялась, что вы растолкуете мне символическое содержание этой картины, – сказала Сински.

В голосе Лэнгдона впервые послышалось раздражение.

– Вы за этим меня привезли? Я думал, у вас правда что‑то чрезвычайное.

– Снизойдите к старческому капризу.

Лэнгдон тяжело вздохнул.

– Доктор Сински, вообще говоря, если вам надо что‑то узнать о какой‑то картине, лучше всего обратиться в музей, где хранится оригинал. В данном случае это Апостолическая библиотека Ватикана. В Ватикане есть великолепные искусствоведы, и они…

– Ватикан меня терпеть не может.

Лэнгдон удивился:

– И вас тоже? Я думал, только меня.

Она грустно улыбнулась:

– ВОЗ твердо убеждена, что широкая доступность контрацептивов – одно из ключевых условий здоровья планеты и в смысле предотвращения болезней, передаваемых венерическим путем, и в смысле контроля рождаемости.

– А Ватикан считает иначе.

– Да. Он потратил массу сил и денег, объясняя странам «третьего мира», какое зло несут противозачаточные средства.

– Ну да, – с улыбкой отозвался Лэнгдон, – кому, как не восьмидесятилетним старцам, давшим обет безбрачия, наставлять мир в вопросах секса.

Лэнгдон нравился ей все больше и больше.

Она встряхнула проектор, чтобы подзарядить, и снова навела на стенку.

– Профессор, посмотрите внимательнее.

Лэнгдон шагнул к проекции, всмотрелся, подошел еще ближе и вдруг застыл.

– Странно. Она изменена.

Быстро заметил.

– Да. И прошу вас объяснить, что означают эти изменения.

Лэнгдон молча рассматривал картину, задержался на десяти буквах, из которых составилось слово catrovacer… потом на чумной маске и на странной фразе по краю со словами «глаза смерти».

– Кто это сделал? – спросил он. – Откуда эта вещь?

– Сейчас чем меньше вы об этом знаете, тем лучше. Я рассчитывала, что вы сможете проанализировать эти изменения и объяснить нам их смысл.

– Прямо здесь? Сейчас?

– Да. Я понимаю, это с нашей стороны бесцеремонность, но не могу даже выразить, насколько это важно для нас. – Она помолчала. – Вполне может быть, что на карту поставлена наша жизнь.

Лэнгдон посмотрел на нее с тревогой.

– На расшифровку может потребоваться изрядное время, но если это так важно для вас…

– Благодарю. – Сински прервала его, пока он не передумал. – Вам надо кому‑нибудь позвонить?

Лэнгдон покачал головой и сказал, что намеревался провести выходные тихо и в одиночестве.

Отлично. Сински усадила его за отдельный стол, с проектором, бумагой, карандашом и ноутбуком, имеющим надежный выход на спутник. Лэнгдон был глубоко озадачен этим интересом ВОЗ к переделанной картине Боттичелли, но послушно принялся за дело.

Решив, что он будет изучать картину несколько часов, доктор Сински занялась своими бумагами. Она слышала, как он время от времени встряхивает проектор и пишет в блокноте. Не прошло, наверное, и десяти минут, как он положил карандаш и объявил:

– Cerca trova.

Сински повернулась.

– Что?

– Cerca trova, – повторил он. – Ищите, и найдете. Вот что там зашифровано.

Сински поспешила к его столу, села рядом и зачарованно выслушала объяснение Лэнгдона, каким образом перемешаны круги Дантова ада и как, будучи расставлены в правильной последовательности, они дают итальянскую фразу cerca trova.

Ищите, и найдете? – удивлялась Сински. Это желал сообщить мне маньяк? Фраза звучала прямым вызовом. Вспомнились угрожающие слова безумца, которыми закончилась их встреча в Совете по международным отношениям. Что ж… тогда потанцуем?

– Вы побледнели, – сказал Лэнгдон, пристально глядя на нее. – Я так понимаю, вы ждали другого объяснения?

Сински овладела собой и поправила амулет на шее.

– Не совсем такого… Скажите, этой картой ада мне предлагают что‑то искать?

– Да. Cerca trova.

– А где искать, не намекают?

К столу потянулись сотрудники ВОЗ, напряженно ожидая ответа. Лэнгдон потер подбородок.

– Впрямую – нет… Но могу высказать весьма правдоподобную догадку.

– Говорите, – произнесла она с неожиданной резкостью.

– Ну, как вы отнесетесь к Флоренции?

Сински стиснула зубы, стараясь не выдать своей реакции. Сотрудники же ее не так хорошо собой владели. Они обменялись изумленными взглядами. Кто‑то схватил телефон и стал звонить. Кто‑то поспешно вышел за дверь в носовую часть самолета.

Лэнгдон ничего не понимал.

– Я сказал что‑то важное?

Чрезвычайно, подумала Сински.

– Почему вы сказали «Флоренция»?

– Cerca trova, – ответил он и быстро рассказал о давнишней загадке, связанной с фреской Вазари в палаццо Веккьо.

Ей этого было достаточно. Значит, Флоренция. Это не могло быть простым совпадением, раз ее мститель покончил с собой в каких‑нибудь трех кварталах от палаццо Веккьо во Флоренции.

– Профессор, когда я показала вам мой амулет и сказала, что он называется кадуцеем, вы промолчали – как будто хотели возразить, но раздумали. Что вы хотели сказать?

Лэнгдон покачал головой:

– Ничего. Глупость. Профессорский педантизм иногда берет надо мной верх.

Сински посмотрела ему в глаза.

– Я спрашиваю потому, что хочу знать, можно ли доверять вам полностью. Что вы хотели сказать?

Лэнгдон сглотнул и откашлялся.

– Это не важно, но вы сказали, что ваш амулет – древний символ медицины. Правильно. Только, назвав его кадуцеем, вы допустили весьма обычную ошибку. В кадуцее две змеи на жезле с крыльями. На вашем амулете одна змея, и крыльев наверху нет. Ваш символ называется…

– Посохом Асклепия.

Лэнгдон удивленно посмотрел на нее.

– Да. Совершенно верно.

– Я знаю. Проверяла вашу искренность.

– Не понял?

– Мне было любопытно, скажете ли вы правду, не побоявшись смутить меня.

– Похоже, я не выдержал испытания.

– Больше так не делайте. Мы с вами можем работать только при условии полной откровенности.

– Работать с вами? Разве мы не закончили?

– Нет, профессор, не закончили. Мне надо, чтобы вы полетели с нами во Флоренцию и помогли кое‑что отыскать.

Лэнгдон не поверил своим ушам.

– Сегодня?

– Боюсь, что да. Я еще должна рассказать вам, насколько угрожающая создалась ситуация.

– Что вы мне скажете, не имеет значения. Я не хочу лететь во Флоренцию.

– Я тоже, – хмуро отозвалась она. – Но к сожалению, время уже на исходе.