Робочий зошит 38 страница

Самый большой интерес вызывает исследование продолжитель­ности жизни и смерти организмов в работах А. Вейсмана1.

К этому исследованию восходит разделение живущей субстан­ции на смертную и бессмертную половину; смертная — это тело в узком смысле, сома, подверженная естественной смерти; зароды­шевые же клетки потенциально бессмертны, поскольку они в состоя­нии, при известных благоприятных обстоятельствах, развиться в новый индивидуум или, иначе выражаясь, окружить себя новой сомой2.

Что нас здесь привлекает — это неожиданная аналогия -с на­шим собственным определением, возникшим на совершенно ином пу­ти. Вейсман, рассматривающий живую субстанцию с точки зрения морфологической, находит в ней составную часть, подверженную смерти, сому, тело, независимо от пола и наследственности, а так­же часть бессмертную, именно эту зародышевую плазму, кото­рая служит для сохранения вида, для размножения.

Мы уже рассматривали не самую живую материю, но действую­щие в ней силы, и пришли отсюда к различению двух родов вле­чений, таких, которые ведут жизнь к смерти, и других, а именно сексуальных влечений, которые постоянно стремятся к обновлению

1 Ober die Dauer des Lebens, 1882; Uber Leben und Tod, 1892; Das Keimplasma, 1692.

3 Uber Leben und Tod, 2 Aufl., 1892, S, 20,

жизни. Это звучит в качестве динамического коррелята к морфо­логической теории Вейсмана.

Но видимость этого совпадения быстро улетучивается, когда мы знакомимся с разрешением Вейсманом проблемы смерти. Ведь Вейсман допускает различие смертной сомы от бессмертной заро­дышевой плазмы лишь у многоклеточных организмов, а у одноклеточ­ных животных индивид и клетка, служащая для продолжения рода, по его мнению, есть то же самое1. Таким образом, он рассматри­вает одноклеточные как потенциально бессмертные, смерть наступает лишь у Metazoa (многоклеточных). Эта смерть высших живых су­ществ есть естественная смерть от внутренних причин, но она опи­рается не на исходные свойства живой субстанции2, не может быть понята как абсолютная необходимость, обоснованная сущностью жиэниа. Смерть есть больше признак целесообразности, проявление приспособляемости к внешним условиям жизни, так как при разде­лении клеток тела на сому и зародышевую плазму неограниченная продолжительность жизни индивидуума была бы совершенно нецеле­сообразной роскошью,

С наступлением этой дифф'еренцировки у многоклеточных смерть стала возможной и целесообразной, С этой стадии сома высших ор­ганизмов умирает, вследствие внутренних причин, к определенному времени, простейшие же остались бессмертными. Напротив,'размно­жение введено было не со смертью, а представляет собой первобыт­ное свойство живой материи, как, например, рост, из которого оно произошло, и жизнь осталась на Земле с самого своего начала беспрерывной4.

Легко заметить, что признание естественной смерти для выс­ших организмов мало помогает разрешению нашего вопроса. Если смерть есть лишь позднейшее приобретение живых существ, то вле­чения к смерти, которые восходят к самому началу жизни на Зем­ле, опять остаются без внимания. Многоклеточные могут умирать от внутренней причины, от недостатков обмена веществ; для вопро­са, который нас интересует, это не имеет значения.

Такое понимание происхождения смерти лежит гораздо ближе к обыкновенному мышлению человека, чем странная гипотеза о ^влечениях к смерти».

Дискуссия, поднятая теорией Вейсмана, по-моему, не достигла решения ни в каком отношении5.

Некоторые авторы вернулись к точке зрения Гёте (1883), кото­рый видел в смерти прямое следствие размножения.

Гартман считает характерным для смерти не появление «тру-

1 Dauer des Lebens, S. 33.

* Leben und Tod, 2 Aufh, S. 67.

3 Dauer des Lebens, S. 33.

4 Cber Uben und Tod, Schlufi.

ь Н з г t m a n n Max. Tod und Fortpflanzung, 1906; L i p s с h u t z Alex- Warum wir sterben+ Kosmos-Bucher, 1914; D о f 1 e i n Franz. Das Problem des Todes und der Unsterblichkeit bei den PHanzen und Tieren, 1919.

па», этой отмершей части живой субстанции, а определяет ее «окончание индивидуального развития».

В этом смысле смертны и Protozoa, смерть совпадает у них с размножением, но этим она известным образом замаскировывается у них, так как субстанция. производящего животного непосред­ственно переводится в субстанцию молодого потомка {К с, S. 29),

Интерес исследования вскоре устремился к экспериментально­му выяснению этого утверждаемого бессмертия живой субстанции на одноклеточных. Американец Вудрефф воспитал ресничную инфу-зорию-«туфельку», которая размножается посредством деления на два индивидуума, и проследил до 3029-й генерации, на кото­рой он прервал этот опыт; каждый раз он изолировал одну из от­делившихся частиц и помещал в свежую воду* Этот поздний по­томок первой «туфельки» был так же свеж, как его предок, без всяких следов состаривания или вырождения. Этим, казалось, экспе­риментально может быть доказано (если эти числа достаточно доказательны) бессмертие протистов1.

Другие исследователи пришли к иным результатам.

Мопа, Колккнс и др., в противоположность Вудреффу, нашли, что и эти инфузории после определенного числа делений становят­ся слабее, убывают в величине, теряют часть своего тела и в конце концов умирают, если не получают каких-либо особых освежаю* щих влияний.

Согласно этому, Protozoa умирали после известной фазы ста­рости совершенно так же, как и высшие животные, в противопо­ложность утверждению Вейсмана, который считает смерть лишь более поздним приобретением живых организмов*

Из сопоставления этих исследований мы выводим два факта» которые кажутся нам имеющими твердую основу. Во-первых; если эти животные в определенный момент, когда еще не проявляют признаков старости, сливаются между собой по двое, копулируют, после чего они через некоторое время снова разъединяются, то они избегают старости, они, так сказать, омолаживаются. Эта копуляция есть предвестник полового продолжения рода высших существ; она еще не имеет ничего общего с размножением, ограни­чивается смешением субстанции обоих индивидуумов (амфимиксис Вейсмана) • Освежающее влияние копуляции может быть также за­менено определенными раздражающими средствами, изменениями в составных частях питательной среды, в температуре или сотрясе­нием. Нужно вспомнить об известном опыте Ж. Лёба, который вы­зывал у яиц морского ежа посредством химических раздражителей явления деления, наступающие обыкновенно только после оплодот­ворения.

Во-вторых: весьма вероятно, что инфузорий ведут к смерти их собственные жизненные процессы, так как противоречие между результатами Вудреффа и других происходит оттого, что Вудрефф

1 Ср. с этим и с дальнейшим Ljpschutz, l+ c+> S, 26» 52 и след.

помещал каждую новую генерацию в свежую питательную жид­кость. Если бы он этого не делал, он наблюдал бы те же старче­ские изменения генераций, как и другие исследователи. Он сде­лал вывод, что этим маленьким животным вредят продукты обмена веществ, которые они отдают окружающей, жидкости, и мог убеди­тельно доказать, что только продукты собственного обмена веществ оказывают действие, ведущее к смерти генерации, ибо эти живот­ные созревали великолепно в растворе, который был насыщен про­дуктами распада отдаленного родственного вида, и безусловно выми­рали, собранные в своей собственной питательной жидкости. Таким образом, инфузория умирает, предоставленная сама себе, естествен­ной смертью вследствие несовершенства в устранении своих соб­ственных продуктов обмена веществ; но, может быть, и высшие животные умирают в основном вследствие такого же недостатка.

Для нас может вообще стать сомнительным, имеет ли смысл искать разрешение вопроса о естественной смерти в изучении Pro­tozoa.

Примитивная организация этих существ может затуманить весь­ма важные обстоятельства, которые хотя и имеются у них, но обнаруживаются лишь у высших животных, когда они достиг­ли морфологической выраженности.

Если мы оставим морфологическую точку зрения и примем ди­намическую» то нам может вообще стать безразличным» можно ли доказать естественную смерть Protozoa или нет. Субстанция, которую впоследствии выделяют как бессмертную, ни в какой мере не отделена у них от умирающей. Силы влечений, переводящие жизнь в смерть, могут с самого начала действовать в них, и все же их эффект может быть скрыт сохраняющими жизнь силами, так что прямое распознание первых становится очень трудным*

Во всяком случае мы слышали, что наблюдения биологов поз­воляют нам принять такие внутренние процессы, ведущие к смерти, и для п рот истов, Но если даже протисты оказываются бессмерт­ными в смысле Вейсмана, то его утверждение, что смерть есть позднее приобретение, остается в силе лишь для явных проявлений смерти и не делает невозможным допущение о тенденциях, вле­кущих к смерти* Наше ожидание, что биология легко устранит при­знание влечений к смерти, не оправдалось,

Мы можем продолжать выяснять эту возможность, если мы вооб­ще имеем для этого основание. Удивительное сходство вейсма-новского разделения на сому и зародышевую плазму с нашим де­лением на влечения к смерти и к жизни остается и получает снова свое значение.

Остановимся вкратце на этом резко дуалистическом понимании жизни влечений. По теории Э, Геринга о процессах в живой суб­станции, в ней происходят беспрерывно два рода процессов проти­воположного направления, одни созидающего — ассимиляторного, другие разрушающего — диссимиляторного типа. Должны ли мы по­пытаться узнать в этих обоих направлениях жизненных процессов

работу наших обоих влечений — влечения к жизни н влечения у. смерти? Но мы не можем скрыть и того, что мы нечаянно попали в гавань философии Шопенгауэра, для которого смерть есть «собст­венный результат» и, следовательно, цель жизни1, а сексуальное вле­чение воплощает волю к жизни.

Попробуем сделать смелый шаг дальше. По общему мнению, соединение многочисленных клеток в одну жизненную систему, мно-гоклеточность организмов стала средством удлинения продолжи­тельности жизни. Одна клетка служит поддержанию жизни другой, и клеточное государство может продолжать существовать, если даже отдельные клетки и должны отмирать.

Мы уже слышали» что копуляция, это временное слияние двух одноклеточных, влияет в сохраняющем и омолаживающем смысле на обе клетки. Посредством этого можно было бы сделать опыт; пере­нести выработанную психоанализом теорию лнбидо на взаимоотно­шения клеток друг к другу и представить себе, что именно жизнен* ные или сексуальные влечения в каждой клетке берут другие клет­ки в качестве своих объектов и их влечения к смерти, вернее, вы­зываемые этими влечениями процессы, частично нейтрализуются и, таким образом, сохраняют им жизнь, в то время как другие клет­ки, в свою очередь, действуют так же по отношению к первым, а третьи жертвуют собой для выполнения этой либидозной функции. Зародышевые клетки должны были вести себя <к нар цисти чески», как мы привыкли выражаться в учении о неврозах, если весь ин­дивидуум сохраняет свое либидо в себе и ничего не расходует из нега на внешние объекты. Зародышевые клетки употребляют свое либидо, деятельность своих жизненных влечений для себя самих, в качестве запаса для их последующей высокотворческой деятель­ности. Возможно, что и клетки злокачественных новообразований, разрушающих организм, нужно объяснить в том же смысле нарцнс-тически. Патология склоняется к тому, чтобы считать их проис­хождение врожденным, и приписывает им эмбриональные свойства. Таким образом, либидо наших сексуальных влечений совпадает с Эросом поэтов и философов, который охватывает все живущее*

Здесь мы встречаем повод для обозрения постепенного разви­тия нашей теории либидо. Анализ неврозов перенесения сначала побуждал нас подчеркнуть противоположность между сексуальными влечениями, которые были направлены на объект, и другими, весь­ма мало распознанными нами и пока обозначенными как влечения Я. Между ними в первую очередь нужно указать на влечения, которые служат для самосохранения индивидуума. Трудно было установить, какие еще другие подразделения нужно было внести сюда. Никакое знание не было столь важным для обоснования научной психологии» как приблизительное понимание обшей природы и некоторых особен­ностей влечений» но ни в одной из областей психологии мы не дей-

die anscheinende Absichtlichkeit Im Schlcksale des Einzelnen. GroBherzog Wilhelm Ern&t-Ausgabe, Bd> IV, S«268.

ствовали до такой степени в потемках. Каждый выставлял столько влечений, или «основных влечении», сколько ему нравилось, и рас­поряжался ими> как старые греческие натурфилософы своими че­тырьмя элементами: водой, землей, огнем и воздухом.

Психоанализ, не успевший выдвинуть какую-либо теорию влече­ний, примкнул сначала к популярному различению влечений, для ко­торого прообразом были слова о «голоде и любви а. Это не было по крайней мере новым актом произвола. С этим мы обходились долгое время в анализе психоневрозов. Понятие «сексуальности* и вместе с тем сексуального влечения должно было, конечно, быть расширено, пока оно не включило в себя многое, что не подчиня­лось функциям продолжения рода, и это наделало много шума в чопорных и лицемерных кругах.

Следующий шаг последовал тогда, когда психоанализ ближе подошел к психологическому понятию Я, которое сначала стало известным как инстанция, вытесняющая, цензурирующая и способ­ная к созданию защитных реактивных образований. Критические и дальновидные умы уже давно, правда, восстали против ограничения понятия либидо энергией сексуальных влечений, обращенных на объект. Но они позабыли сообщить, откуда они приобрели более верный взгляд, и не смогли извлечь что-либо нужное из этого для анализа. При дальнейшем развитии мысли психоаналитическому наблюдению бросилось в глаза, как постоянно либидо отклоняется от объекта и направляется на само Я (интроверсия), и, изучая развитие либидо у ребенка в его ранних стадиях, оно пришло к убеждению* что Я и является собственным и первоначальным резер­вуаром либидо, которое лишь отсюда распространяется на объ­ект. Я выступило среди сексуальных объектов и признано было сейчас же самым важным между ними. Если либидо пребывало таким образом в $i то оно называлось нарцистическим. Это нарцнс-тнческое либидо было также выражением силы сексуальных влече­ний в аналитическом смысле, которое мы должны были отождест­вить с признанными с самого начала влечениями к самосохранению. Благодаря этому оказалась недостаточной первоначальная проти­воположность между влечениями Я и сексуальными влечениями. Часть влечений Я была признана либидозной; в Я, вероятно, сре­ди других действовали и сексуальные влечения. Однако нужно все же признать, что старая формула, гласящая, что психонев­роз основывается на конфликте между влечениями Я и сексуальны­ми влечениями, не содержала ничего такого, что теперь можно было бы отбросить. Различие двух видов влечений, которое с самого начала мыслилось качественно, теперь трактуется иначе, а именно топически. В особенности невроз перенесения, соб­ственный предмет психоанализа, остается результатом конфликта между Я и либидозной привязанностью к объекту*

1 См. Zur Emftihrimg des Narziflmus //Jahrbuch der Psychoanalyse, Bd, VI, 1914. (PyctK. перевод: Психол. и психоаналит. библиотека, под ред. И, Д. Ермакова, т. VIII, 1924.)

Тем более мы должны теперь подчеркнуть либидозный характер влечений к самосохранению, ибо мы решаемся сделать следующий шаг, а именно — признать сексуальные влечения как Эрос, сохраняю­щий все, и вывести нарцнстическое либидо Я из частичек либидо, которыми связаны друг с другом соматические клетки.

Теперь перед нами встает неожиданно следующий вопрос: если и влечения к самосохранению имеют либидозную природу, то, может быть, вообще мы не имеем других влечений, кроме либидозных. По крайней мере никаких других мы не видим. Но тогда нужно согла­ситься с критиками, которые с самого начала думали, что психо­анализ объясняет все из сексуальности, или с новыми критиками, как Юнг, которые решили употреблять понятие либидо для обозначе­ния вообще «силы влечений». Не так ли?

Этот результат был во всяком случае не нашим намерением, мы скорее исходили из резкого разделения между влечениями Я — влечениями к смерти и сексуальными влечениями — влечениями к жизни. Мы были даже готовы считать так называемые влечения Я к самосохранению — влечениями к смерти, от чего мы сейчас вынуж­дены будем воздержаться. Наше представление было с самого нача­ла дуалистическим, и теперь оно стало им еще резче, чем раньше, с тех пор как мы усматриваем противоположность не между влечениями Я и сексуальными, а между влечениями к жизни и влече­ниями к смерти. Напротив, теория либидо Юнга монистична; нас должно было спутать то обстоятельство, что он назвал именем ли­бидо единую «силу влечения»; однако это не должно нас смущать больше. Мы предполагаем> что в Я действуют еще другие влечения» кроме либидозных влечений к самосохранению, но мы должны быть в состоянии их выявить. Остается пожалеть, что еще так мало развит анализ #> что для нас так трудно это обнаружение. Либи-дозные стремления Я могут во всяком случае быть связаны осо­бым образом с другими, для нас еще неизвестными влечениями Я* Еще прежде чем мы познакомились с нарциссизмом, в психоанали­зе существовало уже предположение, что влечения # привлекли v себе либидозные компоненты. Но это еще довольно неясные возмож­ности, с которыми противники едва ли могли бы считаться. Остает­ся минусом, что анализ давал нам до сих пор возможность изучать только либидозные влечения, Мы не можем, однако, сделать вы­вод, что другие влечения не существуют.

При современной неясности в учении о влечениях мы едва ли поступим хорошо, отвергнув какое-либо обстоятельство, обе­щающее нам разъяснение. Мы исходили из коренной противополож­ности между влечениями к жизни и смерти. Сама любовь к объ екту показывает нам другую такую же полярность между любовью (нежностью) и ненавистью (агрессивностью). Если бы нам удалосъ привести обе эти полярности в соотношение друг с другом, свес­ти одну к другой! Мы уже давно признали садистский компонент сексуального влечения1. Он, как мы знаем, может стать само*

1 Три очерка по теории сексуальности,

стоятельным и главенствовать в качестйе извращения всего сек­суального влечения данного лица. Он выступает также в качест­ве доминирующего частного влечения в одной из организаций, названной мною «прегенитальной». Но как можно вывести садист­ское влечение, которое направлено на причинение вреда объекту, из поддерживающего жизнь Эроса? Не возникает ли здесь пред­положение, что этот садизм есть, собственно, влечение к смерти, которое оттеснено от Я влиянием нарцистического либидо, так что оно проявляется лишь направленным на объект? Оно начинает тогда обслуживать сексуальную функцию; в стадии оральной органи­зации либидо любовное обладание совпадает с уничтожением объ­екта, впоследствии садистские стремления отделяются и, нако­нец, в стадии примата гениталий берут на себя, имея в виду цели продолжения рода, функцию проявлять насилие над сексуальным объектом, поскольку этого требует совершение полового акта. Больше того, можно было бы сказать, что оттесненный из Я садизм открыл путь либидозным компонентам сексуального влечения: имен­но потому они начинают стремиться к объекту* Там, где первона­чальный садизм не умеряется и не сливается с ними, получается амбивалентность любви — ненависти в'любовной жизни.

Если такое предположение было бы допустимо, то было бы исполнено требование привести пример такого — хотя и вытеснен­ного — влечения к смерти. Но определение это лишено всякой на­глядности и производит поэтому слишком мистическое впечатление. Мы приходим к необходимости найти выход из этого затруднения во что бы то ни стало. Здесь мы должны вспомнить, что такое предпо­ложение не ново, что мы уже раз сделали его прежде, когда еще не было речи ни о каком затруднении. Клинические наблюдения понудили нас в свое время сделать вывод, что дополняющее са­дизм частное влечение мазохизма следует понимать как обращение садизма на собственное Я1. Перенесение влечения с объекта на Я принципиально ничем не отличается от перенесения с Я на объект, о котором возникает как бы новый вопрос.

Мазохизм, обращение влечения против собственного Я, в дей­ствительности был бы возвращением к более ранней фазе, регрес­сом. В одном пункте данное тогда мазохизму определение нуждает­ся в исправлении, как слишком исключающее; о чем я тогда пытал­ся спорить — мазохизм мог бы быть и первичным2 влечением.

1 Ср. «Три очерка по теории сексуальности» к «Влечения и их судьба* (цит. библ*> т. III),

* В одной богатой содержанием к мыслями работе, к сожалению, не совсем понятной для меня» Сабина Ш пи л ьр ей Н" пред восхити л а значительную часть этих рас­суждений, Она обозначает садистский компонент сексуального влечения как «деструк­тивное* влечение (Destruktion als Ursdche des Werdetis, Jahrbuch fur Psychoanalyse, IV, 1912).

A+ Штерке (Inleiding by de vertraling, von $♦ Freud, De sexuele beschavingsmo-ral etc., 1914) пытался в другом роде отождествить понятие либидо с теоретически предполагаемым биологическим понятием влечения к смерти (ср. также: Rank. Der Kunstler). Все эти попытки, как й сделанные в тексте, показывают стремление к еще не достигнутой ясности в учении о влечениях,

14 3. Фрейд 417

Однако вернемся к влечениям, поддерживающим жизнь* Уже из исследования о протистах мы узнали, что слияние двух инди­видуумов без последующего деления — копуляция влияет укрепля­ющим и омолаживающим образом на оба индивидуума, которые вслед за тем отделяются друг от друга (см. выше: Липшютц), В последующих поколениях они не выявляют следов дегенератибности и кажутся способными дальше сопротивляться вреду, приносимому их собственным обменом веществ, Я полагаю, что одно это пос­леднее должно служить прообразом и для эффекта соединения. Но каким образом приносит слияние двух мало различных клеток такое обновление жизни? Опыт, который заменяет копуляцию у Protozoa посредством влияния химических и даже механических раздражений (1. с), позволяет дать достоверный отчет: это происходит посред­ством доставления новых количеств раздражения. Это хорошо согла­суется с тем предположением, что жизненный процесс индивидуума из внутренних причин ведет к уравновешиванию химических напря­жений, т, е, к смерти, в то время как слияние с индивидуально-отличной живой субстанцией увеличивает эти напряжения, вводит, так сказать, новые жизненные разности, которые еще долж­ны после изживаться. Для такого различия должны, конечно, существовать один или несколько оптнмумов. То, что мы признали в качестве доминирующей тенденции психической жизни, может быть, всей нервной деятельности, а именно стремление к уменьшению, сох­ранению в покое, прекращению внутреннего раздражающего напря­жения (по выражению Барбары Лоу — «принцип нирваны»), как это находит себе выражение в принципе удовольствия,— является одним из наших самых сильных мотивов для уверенности в существова­нии влечений к смерти.

Но мы все еще ощущаем чувствительную помеху для нашего хо­да мыслей в том отношении, что мы не можем доказать как раз для сексуального влечения такого характера навязчивого повторения, который нас навел сначала на мысль о наличии следов влечения к смерти; правда, область эмбриональных процессов развития весьма богата такими явлениями повторения, обе зародышевые клетки поло* вого размножения и история их жизни суть сами только повторение начала органической жизни; но главное в процессах, возбужденных сексуальным влечением, есть слияние двух клеточных тел* Лишь посредством этого достигается бессмертие живой субстанции у выс­ших живых существ.

Другими словами, нам надо вообще узнать о происхождении полового размножения н генезе сексуальных влечений — задача, которой посторонний должен испугаться и которая до сих пор еще не разрешена специальными исследованиями. В теснейшем столкновении всех этих противоречивых данных и мнений должно быть выявлено, какой вывод можно сделать из всего хода наших мыслей.

Одно определение придает проблеме размножения раздражаю­щую таинственность: это — точка зрения, представляющая продол-

жение рода в качестве частичного проявления роста. (Размножение посредством деления* пускания ростков и почкования.) Происхож­дение размножения посредством дифференцированных в половом отношении зародышевых клеток можно было бы, по трезвому дар­виновскому образу мышления, представить так, что преимущест­ва амфимиксиса, который получился когда-то при случайной копу­ляции двух протистов, заставили его удержаться в дальнейшем развитии и быть использованным дальше1.

«Пол» при этом оказывается не слишком древнего происхожде­ния, и весьма сильные влечения, которые ведут к половому сое­динению, повторяют при этом то, что случайно раз произошло и укрепилось как оказавшееся полезным.

Здесь так же, как и при рассуждении о смерти, возникает вопрос, нужно ли признавать за протистами только то, что они от­крыто обнаруживают, или нужно принять, что у них возникают и те процессы и силы, которые становятся видимыми лишь у высших животных существ. Это упомянутое понимание сексуальности очень мало говорит в пользу наших мыслей. Против него можно было бы возразить, что оно предполагает существование влечений к жизни, действующих уже в простейшем живом существе, так как иначе копу­ляция, противодействующая естественному течению жизненных про­цессов и затрудняющая задачу отмирания, не удержалась бы и не подвергалась бы развитию, а избегалась бы. Если мы не стремимся оставить предположение о влечениях к смерти, нужно прежде всего присоединить их к влечениям жизни. Но следует признать, что мы имеем здесь дело с уравнением с двумя неизвестными* Те данные, которые мы находим в науке относительно возникновения пола, так незначительны, что проблему эту можно сравнить с потемками, ку-дз не проник ни один луч гипотезы. Совсем в другом месте мы встречаемся все же с подобной гипотезой, которая, однако, так фан­тастична и, пожалуй, скорей является мифом, чем научным объяс­нением, что я не решился бы привести ее, если бы она как раз не удовлетворяла тому условию, к использованию которого мы стремим­ся. Она выводит влечение из потребности в восстанов­лении прежнего состояния.

Я разумею, конечно, теорию, которую развивает Платон в «Шире» устами Аристофана и которая рассматривает не только происхож­дение полового влечения, но и его главнейшие вариации в отно­шении объекта2,

«Человеческая природа была когда-то совсем другой. Первона*

1 Хотя Вейсман (Das Keitnplasma, 1892) отрицает это преимущество: «Опло­дотворение ни в коем случае не означает омоложение жизни, оно представляет не что иное, как приспособление для того, чтобы сделать воз* ножным смешивание двух различных наследственных тен­денций». Следствием такого смешения он считает повышение вариабельности живых существ.

2 С нем. перевода Руд, Касснера.

И* 419

чально было три пола, три, а не два, как теперь, рядом с мужским и женским существовал третий пол, имевший равную долю от каж­дого из двух первых...» «Все у этих людей было двойным, они, значит, имели четыре руки, четыре ноги, два лица, двойные половые органы и т, д* Тогда Зевс разделил каждого человека на две части, как разрезывают груши пополам, чтобы они лучше сварились... Ког­да, таким образом, все естество разделилось пополам, у каждого человека появилось влечение к его второй половине, и обе полови­ны снова обвили руками одна другую, соединили свои тела и з а-хотелн снова срастись»1.

Должны ли мы вслед за поэтом-философом принять смелую гипо­тезу, что живая субстанция была разорвана при возникновении жиз­ни на маленькие частицы, которые стремятся к вторичному соедине­нию посредством сексуальных влечений? Что эти влечения, в кото­рых находит свое продолжение химическое сродство неодушевленной материи, постепенно через царство протистов преодолевают трудно­сти* ибо этому сродству противостоят условия среды, заряженной опасными для жизни раздражениями, понуждающими к образова­нию защитного коркового елея? Что эти разделенные частицы жи­вой субстанции достигают, таким образом, многоклеточное™ и пе­редают, наконец, зародышевым клеткам влечение к воссоединению снова в высшей концентрации? Я думаю, на этом месте нужно обор­вать рассуждения.

Но не без того, чтобы заключить несколькими словами крити­ческого размышления. Меня могли бы спросить, убежден ли я сам, и в какой мере, в развитых здесь предположениях. Ответ гласил бы, что я не только не убежден в них, но и никого не стараюсь склонить

1 Я обязан проф, Г. Гомперцу (Вена) следующими объяснениями происхождения мифа Платона, которые я частично привожу в его выражениях: «Я хотел бы обра­тить внимание на то обстоятельство, что эта же теория находится уже в существенном в Упанншадах «Брихадараньяки-Упанишады*, 1, 4, 3 (Deussen, 60 Upanischads des Wed a* S. 393), где описывается происхождение мира из Атмана (самого, или Я): «Но он (Атман, сам, или Я) не имел радости, поэтому и никто не имеет радости, если он один. Тогда он возжелал о другом. Он был таким же большим, как мужчина и женщина, если они обнялись. Это свое Я он разделил на две части; отсюда полу­чились муж и жена. Поэтому тело в своем Я подобно половине, так именно объяснил это Тайнавалкья. Поэтому эта недостающая часть восполняется женщиной». Бри-хадараньяки-Упанншады самый старые из всех Упанишад. Никем нэ известных ис­следователей они не датировались позднее 800 года до Р+ X. Вопрос, была ли возмож­на какая-либо посредственная зависимость у Платона от этой индийской мысли, я не хотел бы решить в отрицательном смысле» в противовес господствующему мне­нию, так как такая возможность вовсе не должна быть обязательно объяснена учением о странствованиях души.