ХАОС В КИТАЕ 5 страница

Фань Чи удалился. Встретив Цзы-ся, поделился с ним: "Я видел Учителя и спросил его о Знании. Учитель ответил: "Поднимать прямоту, пригибать кривизну. Если так долго делать, то кривое станет прямым. Что это значит?"

Цзы-ся воскликнул: "О, как глубоки его слова! Когда Шунь получил Поднебесную, то, выбрав из народа, возвысил Гао-яо, а нечеловечных (не обладавших жань) удалил. Когда Тан получил Поднебесную, выбрал из народа и возвысил И Иня, а нечеловечных удалил"".

Правильное управление государством, по Конфуцию, невозможно, если речи расходятся с делом, если вещи не называют своими именами, слова не соответствуют своему смыслу. Потому и предлагал он "исправление имен":

"Цзы-лу спросил: "Вэйский правитель ждет Вас. С чего Вы начнете управление государством?"
Учитель ответил: "С исправления имен".
Цзы-лу сказал: "Вы говорите непонятно. Зачем их исправлять?"
Учитель ответил: "Как ты неотесан, Ю!
Цзюньцзы не судит о том, чего не знает.
Если имена неправильны, то и слова неверны
(букв. – не следуют правильному порядку – шунь).
Если слова неверны, то и дела не делаются.
Если дела не делаются, то ритуальная музыка не исполняется.
Если музыка не исполняется, то наказания не соответствуют.
Если наказания не соответствуют, то народ теряется
(букв. – не знает, куда приложить руки и ноги).
Поэтому настоящий человек, зная, как что называется,
должен непременно так и называть.
А называя, непременно исполнять то, что говорит.
В словах настоящего человека не может быть ничего лишнего"

("Луньюй", XIII, 3).

Настолько мне кажутся поучительными эти рассуждения, что приведу еще одно – из "Хуайнань-цзы". Л. Е. Померанцева посвящает этому целую главу – "Учение об обществе и государстве". За идеальный образец берется прошлое, когда "все чиновники были справедливы и не знали корысти. Высшие и низшие жили в гармонии, и никто не превосходил другого. Законы и распоряжения были ясны, и не было в них темного. Советники и приближенные радели об общем благе и не разделялись на партии". Но век от века жили все хуже. "Когда наступило время упадка, то стали сверлить горы и камни, резать металл в нефрит, вскрывать жемчужные раковины, плавить медь и железо... Уже у людей не хватало орудий, закрома ломились от запасов, – а тьма вещей не успевала завязать завязь; слабые ростки, утробные зародыши, не успевшие дозреть, составляли больше половины... возводили крепостные стены и делали укрепления, стали держать на привязи животных, превращая их в скот. И тогда инь и ян стали беспорядочно сталкиваться, четыре времени года утратили порядок, гром и молния стали уничтожать и расщеплять. Бьет град, падает снег, туманы и иней не прекращаются, а тьма вещей гибнет, не созрев". Чем дальше, тем больше, – дошло до того, что люди начали истреблять друг друга.

Каков правитель, таков и народ: "Яо был добр, и все доброе пришло к нему; Цзе был неправеден, все неправедное собралось вокруг него" [ 127 ]. Совершенное правление возможно, когда правитель знает Всеобщее, и тогда Поднебесная "сама приходит к гармонии" и "никто не погибает преждевременно".

Хаос возникает на уровне явленного дао (постоянное дао пребывает в Покое), когда люди не ведают, что творят, не сообразуют свое поведение с естественным порядком вещей. Тот, кто знает закон Перемен, знает и Постоянство; чтобы сохранить Постоянство, нужно меняться вместе со временем, следовать ритму дао [ 128 ].

Это – основная мысль "Ицзина": единство Неизменного и Изменчивого. Она присутствует уже в начертании иероглифа "Перемены": "солнце" и "луна" постоянно чередуются, но их путь неизменен. "Движение и покой имеют постоянство" ("Сицычжуань", I, 1). Само движение двуедино – туда-обратно, в прямом и обратном порядке; чередуясь и совмещаясь, присутствуя друг в друге, пульсируют инь-ян, как пульсирует сердце.

Сознание, склонное к статике, которое менее всего назовешь диалектическим, не представляет одновременности разного и трактует движение "туда-обратно" (яп. дзюн-гяку) по-своему: движение вперед – это хорошо, а движение назад – это плохо. И "Большой японо-русский словарь" не избежал этого стереотипа. "Дзюнгяку" – "хорошее и дурное", со ссылкой на фразу: "Дзюнгяку-но ри (кит. ли) – о вакимаэру" – "(Уметь) распознавать (отличать) хорошее от дурного" [ 129 ]. На самом деле, хотя принято называть первый тип движения (шунь) "правильным (соответственно иероглифу), а второй иероглиф означает "идти в противоположном направлении", это в нашем сознании ассоциируется с правильным и неправильным: идти вперед хорошо, идти назад плохо; китайцы же имели в виду закон самой природы: прилив-отлив, вдох-выдох. Это неизбежная стадия жизнедеятельности любого организма, в том числе и социокультурного. Все чередуется в природе: свет – тьма, холод – тепло, и человек разумный ведет себя сообразно с переменами, а в противном случае приходит в противоречие с космическим ритмом со всеми вытекающими отсюда последствиями... В высшем смысле это закон, о котором говорил Чжу Си:

"Движение и покой не имеют начала.
Инь и ян не имеют начала, это – небесный путь.
Получать начало в ян и завершаться в инь,
иметь свою основу в покое и расширяться в движении –
это путь человека" [ 130 ].

Японцам идея колебательного движения знакома с давних пор. Вот как описывает народные танцы Японии А. Е. Глускина:

"Скользящее движение по сцене также можно увидеть и в земледельческих представлениях. В храмовых синтоистских мистериях оно называется дзюн гяку дзюн ("вперед-назад-вперед"). Это определенный замкнутый круг троекратного повторения движения, а иногда и целой сложной системы движений, из которых первый или третий комплексы совпадают, а второй комплекс является их противоположностью. Это троекратное магическое движение также рассматривается как символическое изображение удара мотыги о землю, успокаивающее духа поля: движение, направляемое вперед, – дзюн, назад – гяку, опять вперед – дзюн, т.е. повторение движений при работе мотыгой на рисовом поле" [ 131 ].

В "Сицычжуань" (I, 8) сказано: "Счастье-несчастье есть образ (сям) обретения и потерь... Изменения есть образ движения вперед-назад". И японские ученые следовали этому правилу и связывала порядок в государстве с умением двигаться в естественном ритме. Ито Тогай (1670-1736), например, ставил в прямую зависимость порядок в Поднебесной от умения правильно продвигаться вперед, правильно отступать назад, следовать "ритуалу" (ли, яп. рэй). По сути, это и есть движение дао (то инь, то ян), которое ведет к Добру.

Одни, таким образом, ориентированы на прямое, по преимуществу одностороннее движение и Действие (вэй), на переустройство мира, ибо он их не устраивал; другие – на прямое и обратное движение, на Недеяние (увэй), не-противоречие с Изначальным образом (в японской поэтике – принцип тонкадори – "следование изначальной песне"), ибо первосуществование мира и есть Образец, заслуживающий доверия и подражания.

Если не было идеи изначального Хаоса, то и нет необходимости в идее изначальной Власти (архе). А если не было идеи изначальной Власти, то и не должно было возникнуть неравенства, деления на субъект-объект, на господина-раба. Если не было представления об изначальной неупорядоченности мира, то и не могло появиться желания его переустройства или враждебного к нему отношения. Осознание неизбежности и одновременно бессмысленности борьбы с Хаосом рождает трагическое мироощущение, для которого восточное мировосприятие не давало повода. Для того и понадобился Логос, чтобы противостоять Хаосу, выправить положение, созидать Космос ("Украшение мира"). В Китае же идеальный порядок (Космос – Небесный узор) уже задан, есть свойство Неба (тянь вэнь), которое самоестественно реализуется, если человеку доступна мудрость Недеяния, ненарушения естественного порядка вещей.

Значит ли это, что следование естественности неведомо грекам? Можно еще раз вспомнить Гераклита: "Мышление есть величайшее превосходство, и мудрость состоит в том, чтобы говорить истину и прислушиваться к (голосу) природы, поступать согласно с ней" (В 112). И он ценил превыше всего Единое, всеобщий Логос, и упрекал поэтов, Гомера и Гесиода, и философов, Фалеса и Пифагора, что "единому знанию всего" они предпочли многознание, которое "уму не научает". Для Гераклита, как позже для Плотина, Единое есть "мудрое", или "бог", в коем противоположности едины: "Бог – это день и ночь, зима; и лето, война и мир" (фр. 67). Но сколь ни ценили греки и идущие за ними Единое, выделяли они что-то одно, скажем огненную мысль, т.е. всем стихиям предпочитали Огонь, а всем состояниям души – Мысль. По Эмпедоклу: разумен "огонь Единого", все части огня, как видимые, так и невидимые, обладают мышлением и причастны разуму. И Парменид говорил об огненности души.

Предполагают, что поклонение огню пришло из Индии (или вернулось, придя в Индию с ариями), что римская богиня Огня Веста восходит к индоевропейской традиции. В ведийской мифологии, действительно, чтили бога Огня – Агни. В древних гимнах "Ригведы" поется:

Един (ekam) Огонь, многоразлично возжигаемый,
Едино Солнце всепроникающее,
Едина Заря, все освещающая,
И едино то, что стало всем (этим)

(VIII, 58, 2).

Вселенная была проглочена, сокрыта мраком,
Солнце явилось взорам, когда родился Агни.
Боги, земля, небо, а также воды
И растения возрадовались в дружбе с ним

(X, 88, 2) [ 132 ].

Брахман сравнивается с "устами огня":

"Поистине вначале это как бы не было ни не-сущим, ни сущим. Вначале это поистине как бы было и как бы не было. Это было лишь мыслью... (Сущестует) тридцать шесть тысяч огней, лучей; из них каждый отдельно столь велик, сколь велик был тот прежний (огонь)" ("Шатапатха-брахмана", X, 5, 3) [ 133 ].

Но, по индийским поверьям, Огонь не живет смертью воды, первичная вода рождает Агни, и они пребывают не в борьбе, а в дружбе, – Агни и Сома. Уже в "Ригведе": "Правда обитает в этих водах" (V, 62, 1), а возникшая сама по себе трещина, яма в земле находится во власти Неправды. Агни, согласно "Ригведе", прокладывает дорогу вдохновению, исходящему из изначальных вод в сердце человека (IV, 58, 5) [ 134 ].

И это отличается от гераклитовского Огня-Логоса, "недостаток" которого приводит к образованию мира, "избыток" же – к мировому пожару (В 65). Одна противоположность живет смертью другой ("или-или"), и все борется между собой и на всех уровнях: чувство-разум, дух-материя, страсть-бесстрастие и даже химические элементы [ 135 ]. Конечен Космос Гераклита: "Вечно живой огонь, в полную меру воспламеняющийся и в полную меру погасающий" (В 30), – и это предопределило характер мировоззрения. По учениям стоиков (Сенека, Марк Аврелий), в конце каждого мирового цикла начинается воспламенение и все поглощается огнем. В начале нового цикла "творческий Огонь" или "осеменяющие логосы" вновь порождают четыре стихии (огонь, воду, воздух, землю) и созидают все сущее. Образуемая от соединения творческого огня с воздухом пневма связует все вещи в единое целое. Так движется материя Истории – большими скачками или стежками, то сокращаясь до предела, то возникая вновь, все начиная заново.

Идеи стоиков, в свою очередь, оказали влияние на неоплатоников и христианство. Но еще до того Огонь служил метафорой для описания самого бога: Яхве – "огонь поядающий" (Втор., 4, 24), явление духа святого – "разделяющиеся языки, как бы огненные" (Деян., 2, 3). Причастие сравнивается в православных молитвах с огнем, очищающим достойных и опаляющим недостойных. По существу, нет особого адского огня, но все тот же огонь и жар Бога, составляющий, блаженство достойных, мучительно жжет чуждых ему и холодных жителей Ада (согласна сирийскому мистику VII в. Исааку Сирианину). И у апостола Петра есть предсказание о гибели мира через огонь, об очищении рода человеческого в Великом пожаре, который испепелит грешных людей, но не затронет "испытанных в вере" [ 136 ].

Другое отношение к Огню в буддизме. Мир сравнивается с "горящей обителью", но люди не видят огня и беспечно снуют по дому, объятому пламенем. Цель учения Будды – указывать путь к спасению, к просветлению сознания, нирване (переводится как "угасание") – к очищению сознания от иллюзий, тех ментальных функций, которые ассоциируются с огненной стихией, разрушают единый разум [ 137 ]. И это едино для буддизма и даосизма: путь спасения – путь преодоления страстей, огненных стихий. Их угасание, успокоение позволяет ощутить в себе "тело будды", или изначально чистую природу. (Изначальная природа и чувства соотносятся в некоторых даосских трактатах как "дерево и "огонь", т.е. страсти сжигают человека.)

Ситуация жертвенности – когда одно существует за счет другого – исключается Великим Пределом, на грани которого движение начинает обратный путь. Явление не исчерпывается, не доходит до крайности, а, достигая высшей точки, поворачивает вспять, чтобы не оборвалась нить Единого. И это, как говорилось, не могло не сказаться на историческом ритме, на характере культуры. Западный ум отдает предпочтение символу Огня, восточный (даосско-конфуцианский) – символу Воды. Не потому ли, что Огонь не знает Великого предела, не может вовремя остановиться, начать обратный путь, не знает прилива-отлива, не знает покоя и идет на погибель, восходит до полного самоуничтожения.

Для Лао-цзы немыслимо представить Космос в виде "вечно живого огня в полную меру воспламеняющегося и в полную меру погасающего", потому что мир следует дао, сохраняющему все в равновесии. (В "Даодэцзине" нет упоминания об Огне.) Дао не имеет формы, поэтому Лао-цзы не может назвать дао какой-то из энергий, но по своей сути дао подобно воде. Высшее дэ, словно вода, "приносит пользу всем существам, не прибегая к силе";

"Вода – самое мягкое и слабое существо,
но в преодолении твердого и крепкого непобедима.
На свете нет ей равного.
Слабые побеждают сильных,
мягкое преодолевает твердое.
Это знают все, но мало кто осуществляет"

("Даодэцзин", §8, 78).

А. Уоттс назвал свою последнюю книгу "Дао: Путь Воды": "Кто может выпрямить воду? Вода – сущность жизни, любимый образ Лао-цзы" [ 138 ]. Не только даосы предпочитают образ воды, но и конфуцианцы, скажем Мэн-цзы: "Стремление природы человека к добру подобно стремлению воды (течь) вниз" [ 139 ]. И как могло быть иначе, если не "борьба", а "самоестественность" берется за образец?

Согласно "Хуайнань-цзы" (гл. 1),

"ничто в Поднебесной не может сравниться с водой по мягкости, но она велика беспредельно, глубока безмерно... Ее получает тьма вещей, и нет здесь ни первых, ни последних... Нет для нее ни правой стороны, ни левой – свободна в изгибах и переплетениях. С тьмой вещей начинается и кончается. Это и есть высшее благо. То, с помощью чего вода может вершить свое благо в Поднебесной, – это ее способность все проникать...

Поэтому бесформенное – великий предок вещей, беззвучное – великий предок звука. Его сын – свет, его внук – вода, оба они родились от бесформенного. Свет можно видеть, но нельзя зажать в ладони, воде можно следовать, но нельзя ее уничтожить. Вот почему среди всего, что имеет образ (сян), нет более достойного, чем вода".

Для стоиков же вода – воплощение Хаоса: разряжаясь или сгущаясь, она образует тела. И Библейский Потоп – "выпущенная на волю бездна хаоса". Но понятие "вода" (как и огонь, да в все на свете) имеет разные аспекты – высокий, созидательный, божественный, и низкий, разрушительный. Что уж говорить о христианстве, где вода один из почитаемых символов: "И, крестившись, Иисус тотчас вышел из воды, – и се, отверзлись Ему небеса, и увидел Иоанн Духа Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на Него" (Мф., 3, 16). И Иоанном же сказано: "Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мною сильнее меня... Он будет крестить вас Духом Святым и огнем" (Мф., 3, II). В Евангелии же от Иоанна (7, 38): "Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой". Плотин же говорил, что мир покоится в "мировой Душе, как невод в воде, и как невод пропитан водой, так и мир проникнут Душой во всех частях своих" (Энн., 3, 4, 9).

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>