Глава десятая. В это самое время, когда мнимый Александр бесе­довал с наглыми посланцами Биргера, истинный князь Александр Ярославич снова стоял на носу своей ладьи и с

ЛАДОГА

В это самое время, когда мнимый Александр бесе­довал с наглыми посланцами Биргера, истинный князь Александр Ярославич снова стоял на носу своей ладьи и с удовольствием наблюдал, как все ближе ста­новятся очертания Рюриковой столицы. Здесь, как и в Новгороде, было солнечно, омытые вчерашним дождем берега реки так и сияли сочной смарагдовой зеленью. Встающие слева по борту судна дома и башни радовали глаз своей крепостью, но краше всех вырас­тал величественный белокаменный Георгиевский со­бор, увенчанный серебряным куполом.

— А правда ли, Славич, будто сей храм в честь приснопамятной победы над свеями же и воздвиг­нут? — спросил отрок Савва.

— Правда, — сказал другой оруженосец Алексан­дра Ратмир.

— А я не тебя спрашиваю, олух! — сердито огрыз­нулся Савва.

— Что вы за люди! — осерчал на них Алек­сандр. — Неужто нельзя мирно жить? Неужто мы, русские, не можем без того, чтобы не мутузить друг друга?

— Да я-то тут при чем! Это все Савка! — обиделся Ратмир.

— Кому Савка, а кому Савва Юрич, — отозвался соперник.

— Аки дети, ей-богу! — покачал головой Алек­сандр.

— А Христос и заповедовал: «Будьте аки дети, — сказал Савва.

— Ну не в таком же разумении, чтобы по-детски вздорить друг с другом! — У Александра уже вовсю че­сались кулаки хорошенько избить чересчур ершисто­го Савку. — Как же я тебя измордую, Савка, только дай срок, вернемся с победою в Новгород!

— Сам же строжишься, что деремся, а сам же и драться намерен... — обиженно проворчал отрок.

— А про ту победу над свеями до сих пор тут все помнит — и деревья, и травы, и даже облака, — сказал князь Александр, вздыхая с благоговением и мечтая о том, чтобы повторить ту победу. — Сей град Ладога искони славен на Русской земле. Наши наидревлей-
шие князья основали его еще Бог весть в какие басно­словные времена. Возможно, и Новгорода еще не бы­ло, и Киева, не говоря уж про Переяславль и Влади­мир, а Ладога уже тогда стояла тут.

— Сего не может быть, чтоб прежде Новгорода, — возразил боярин Ратибор Клуксович. — Новгород повсегда стоял.

Александр сделал вид, будто не слышал, и продол­жал:

— Одно время варяги захватили нашу Ладогу, ста­ли называть ее по-своему Альдогой. Им сие место зело по сердцу было — сидишь себе тут, захотел — вверх по Волхову поднялся до Новгорода, пограбил окрестнос­ти, да и назад. Разбойники, одно слово.

— Чисто яко нонешние свии, — добавил Ратмир.

— Ну чо ты встреваешь! Сиди да хлопай ушатами своими, слушай, — ущипнул его Савва.

— Потом их вышибли отсюда навеки, — продол­жал Ярославич. — Но когда новгородцы призвали к себе первым князем варяга Рюрика, то он именно тут, в Ладоге, основал столицу свою. Здесь, как сказы­вают, и Олег Вещий принял смерть от коня своего.

— Как это? — спросил удивленно Домаш.

— А так. Он здесь доживал свой век. Сюда при­ехал на старом своем коне, на коем еще до Царьграда ходил. И когда прибыл в Ладогу, местные волхвы предрекли ему, что от сего коня он и погибнет. И толь­ко предсказание ими было вымолвлено, конь возьми да и околей. Олег волхвов на смех: «Хороши же вы, волхвы! Как же фарь мой теперь мне смерть прине­сет?» Но прошло несколько лет, и однажды во-о-он на том холме он набрел на голый остов коня любимого. Наступил ему на голову, а из мертвой головы фаря — аспид! Он там себе гнездо свил внутри конского чере­па. И — хвать князя Олега за ногу ядовитым зубом! Так и сбылось предсказание волхвов, и Вещий Олег принял смерть от коня своего.

— Ишь ты! — покачал головой Домаш.

— Що ли ты ни разу не слыхал про то! — удивил­ся Юрята.

— Да слыхал що-то такое, только не сведал, що сие тут, в Ладогах, было, — почесал в затылке Домаш Твердиславич.

— Его, Олега, затем в Киев перевезли и там похо­ронили, а вот остов коня его, говорят, где-то до сих пор на том холме лежит, но кто его сыщет — тому смерть неминуемая, — поделился своими познаниями Юрята Пинещенич.

— Так что, — продолжал Александр, — место сие для свеев, ибо и они потомки варяг, лакомое. Они сюда вечно будут устремляться. Они нашу Ладо­гу именуют ныне Альдегабург, что по-ихнему озна­чает «старый город». И хотят Альдегабургом вла­деть. Затем и местер сюда двигается, дабы отсюда по Волхову напасть на Новгород, а здесь возродить свое владычество. Собору сему уже почитай скоро сто лет будет. Тогда, во времена Андрея Боголюбского, в Свеях тоже был король Эрик. Он привел сюда свои
шнеки с войском, но не мог захватить город, потому что жители под руководством посадника Нежаты храбро и стойко держались, покуда не пришли с вой­ском князь Ярослав-Николай Ольгович и новгород­ский посадник Захарий Неревинич. Они вместе с ладожанами и разгромили свеев. Пятьдесят пять шне­ков было свейских, а спаслись и ушли в Нево озеро только двенадесять. Многих свеев тогда в полон взя­ли, многих и посекли. Славная была победа! В честь нее и заложили поприще храма, и сам храм быстро воздвигли. Говорят, всего два лета понадобилось, чтобы закончить строительство. И вот, глядите, ка­ков красавец собор!

В это мгновение они как раз проплывали под са­мым собором Святого Георгия, приближаясь к приста­ни. Все с восторгом обозревали белоснежное чудо.

— И вот, братья мои, гляньте, как чудесно все по­вторяет Господь Бог наш, — громче прежнего загово­рил Александр, воздымая руки к небесам. — Прошло менее ста лет, и нам суждено повторить ратный подвиг предков наших. Снова Эрик, хоть и другой, послал сю­да своих кметей, жаждущих насадить на Русской зем­ле проклятое латынство. Только их уже не пятьдесят шнеков, а сто, как подсчитал наш дозорный акрит⁸¹ Филипп Пельгуся. Вдвое больше. Но сколько бы их ни было, мы должны одолеть их, ибо не в силе Бог, а в правде, и я знаю — с нами Бог, разумейте языцы!

— Воистину! — густым голосом воскликнул отец Николай, широко осеняя себя и других крестным зна­мением.

— С нами Бог! — оживленно подхватили разом и Савва, и Ратмир, и Миша, и Юрята, и многие другие, кто сидел на Александровой ладье.

— С нами Бог! — откликнулись с ладьи, поспеваю­щей за ними следом, и покатилось по остальным ладь­ям: — С нами Бог!..

Только что еще все сидели расслабленные, вялые, лениво оглядывали плывущие мимо берега Ввлхова, но вот уже по слову Александра вскочили, аки львы, веселые, в глазах огонь и озорство, в мышцах искры играют — эх, хороши! И он залюбовался, глядя на со-ратничков своих, — али же с такими не одолеть свей-ского местера!

Иеромонах Роман вдруг в порыве восторга подхва­тился, приблизился к Александру и прижался лбом к его плечу, замер так, потом вернулся на свое место. Все молча — второй уже год, как он хранил обет мол­чания.

Ладья вздрогнула, толкнувшись боком о пристань.

В Ладоге первым делом отправились в Георгиевский собор на службу, которая мигом оживилась, как только появились такие необычные прихожане. Чти­ли память мучеников Феодора варяга и сына его Иоан­на, убиенных в Киеве накануне крещения Руси. Князь Александр вдруг проникся мыслью о великом князе Владимире, который, аки Савл, долго был гонителем христиан, при нем-то и были принесены в жертву идо­лам Феодор и Иоанн, а потом душа его проснулась, и он сделался русским Павлом, озарил землю нашу Светом Разума...

А ведь память Владимира тоже скоро отмечаться будет — через три дня, в пятнадцатое июля. Смотри, как получается, — вчера был день его бабки, княгини Ольги, сегодня — умученные им Феодор и Иоанн, а вскоре и сам он — Красно Солнышко! И крестильные власы его теперь в ладанке на груди у Александра... Все одно к одному. На Владимира биться будем! — оза­рило душу Александра какое-то светлое наитие.

Так и получалось. У ладожского посадника имя оказалось под стать граду — Ладомир, а сокращенно, по-новгородски, Ладко. Когда после литургии собра­лись у него, он сказал:

— Браты милые! Хоть режьте меня — меньше чем за два дня, я не смогу собрать ни дружину, ни ополче­ние, так уж получилось, простите! Зато к сутрашнему вечеру — клянусь! — выставлю двести человек, гото­вых к любому бою. К любому! Клянусь!

— Нет, нам ждать некогда! — возмутился боярин Роман Болдыжевич. — Заутра по самой рани — край­ний срок.

— Не горячись, Романе, — осадил его Алек­сандр. — Излишняя спешка нам тоже ни к чему. Мое рассуждение таковое: мы уже здесь, и свей тоже сюда, к Ладоге, двигаются. Здесь нам так и так ждать при­дется, пока конница наша по берегу подойдет. Они под дождем вымокли, устали, им отдых нужен. Да и ладожская дружина с ополчением нам позарез нужны — двести воинов это хорошее пополнение. Ежели завтра к вечеру о приближении свеев никаких вестей не по­ступит — отправимся на ладьях в Нево озеро и пойдем к устью реки Невы. А конницу пустим опять по бере­гу. Так что, братцы, живем пока в Ладоге.

— Да я вас тут на руках носить буду! — ликовал посадник. — У меня заутра именины, браты! Собор ар­хангела Гавриила! Ибо я в крещении — Гавриил. Вече­ром канун отстоим, и я вам такой пир обещаю! Вы у меня све пьяные будете, а сутра — клянусь! — ни у кого никакой головной тяжести, у меня целебный напой имеется.

Он был высоченный, чернявый, и, как выясни­лось, по происхождению из сербов. Потому вместо «все» говорил «све», вместо «всякий» — «свякий». Оттого и прозвище у него от ладожан было смешное — Ладко Свяка.

— Князь Леско! — ликовал он искренне. — Много я рад тебя видеть! Мы, серби, такоже, если Александр, зовем человека Леско. Теперь пойдем, я затопил баню, будем баниться. Да ты долгорослый какой, сосвем, как и я! А я мыслил, выше меня не найти. У меня, братиче, све для бани готово и припасены такие девойки, такие сладкиши — истинно небесные земички! Гля­нешь — и мигом в тебе огневая желя возгорается!

— Да ты в своем ли уме, Гаврииле? — засмеялся Александр. — Каких таких девоек мне ладишь? Ведь я — женатый человек. Да и неженатым моим не пред­лагай ничего подобного. На такое дело подвигаемся! С нами Бог незримо идет, все его архангельское воинст­во, святые стратилаты, а ты блудить намереваешься!

— Понял! Прости, княже! Ну такой я грешный несречник, по младым летам своим необузданно распа­ляюсь любовью к девойкам. Я и забыл, что ты у нас сведомый враг всякому греху. Ну прости, прости! Эво, если ты прямо сей же час не простишь мя, то, веришь
ли, здесь же об землю убьюсь! Прощаешь?

— Да простил уже, — смеялся Александр. — Идем париться.

— Ах, дай я тебе руку поцелую за твое добросердие!

— Да не надо же этого! Экий ты, право слово...

В сей миг в душу Александра закралось сомне­ние — видно, посадник не только не мог раньше завт­рашнего вечера собрать войско, но и не очень хотел, поскольку уж собрался хорошенько отметить свои именины.

Баню здесь и впрямь на славу уготовили. В парной было жарко, будто в геенне огненной.

— Добра вруджина! — кряхтел даже сам хозяин, забираясь на самый верхний полок, туда, где волосы начинали тлеть и вот-вот готовы были вспыхнуть.

Александру вскоре захотелось выскочить вон, но в соревновании со Свякой он не мог это сделать прежде ретивого серба. Парная была просторная, кро­ме Ладомира и Александра, в нее вместились Савва, Ратмир, Варлап, Нефеша и Кондрат Грозный. Все от­чаянно пыхтели, но ни один не хотел выскочить пер­вым, каждый старался показать — а вот я какой, мне любое пекло нипочем, могу целый день тут задыхать­ся! Александр строго посмотрел в глаза своему бли­жайшему слуге, пытаясь мысленно внушить ему: «Давай ты первый!» Но в глазах у Саввы отчетливо прочитывалось: «Как бы не так!» И каждый перегля­нулся друг с другом в такой же мысленной перепалке. Теперь уж становилось очевидно, что ни один не пой­дет из парной первым, покуда кто-то не упадет за­мертво. Александру сделалось тоскливо, но он твердо сжал зубы: «Умру, но первым не выскочу!» Он рас­правил плечи и тотчас грудь его нестерпимо ожгло раскаленной серебряной ладанкой. Пришлось тер­петь и эту муку.

Спасение пришло неожиданно. Вдруг дверь рас­пахнулась, и в парную втиснулся еще и отец Николай. Глаза его горели неистовым сочетанием гнева и смеха.

— Раб Божий Гаврииле! — воззвал священник к Ладомиру. — Иди-ка разберись! Там к тебе сестры какие-то явились.

— Свети Боже! — отчаянно воскликнул посадник и вихрем слетел со своего полка вниз, выскочил вон. Александр немедленно ринулся за ним следом и за­стал изгнание мнимых сестер Свяки из банного рая. Их было не менее восьми, все полуобнаженные, раско­ванные и как-то лихорадочно веселые.

— Кто звал вас сюда! — рявкнул на них Ладко. — Хайде отсюда! Бесстыжие мачки! Прочь, говорю, ад­ская ватра! Прочь, прочь! — И он принялся собствен­норучно выталкивать волочаек из обширного предбан­ника.

Александр от всей души хохотал.

— Куда ты их гонишь, Свяка! — заорал выскочив­ший из парилки Савва. — Таких красоточек! Эй, да что же это!

— Не вмешивайся, Савка, — осадил его выскочив­ший следом Ратмир.

— Кому Савка, а кому... Эй, да не гони ты их, Лад­ко! Чем они помешают?

— Опомнись, дурень! — нахохотавшись, острожился князь Александр. — Видать, мозги у тебя от жару расплавились. Бери ушат да неси воду.

Когда от Свякиных «сестер» не осталось и следа, из парилки медленно вышел отец Николай. Он прове­рил взором наличие только мужского пола в предбан­нике и провозгласил:

— Благорастворение телесей!

Стали обливаться студеной водой. Тут Александр заметил на груди у себя лиловый ожог в виде крылато­го креста. Серебряная ладанка, раскалившись в па­рилке, оставила свое тавро. Летучий крест, вырезан­ный на ее поверхности, четко отпечатался на нежной юношеской коже.

— Ох ты! — заметил клеймо Ратмир. — Надо было снять ладанку.

— Надо было, — сказал отец Николай. — Крест на тебе кипарисный, для парной безопасный. А ладанка серебряна, вот и обожгла.

— Да и хорошо ли, отче Николае, что я с ладанкой Владимира Крестителя в парную залез? — вдруг испу­гался Александр.

— Ладанка Святого Владимира? — восторженно выпучил глаза посадник Ладко.

— Владыка Спиридон наградил меня вместе с бла­гословением на битву, — поведал ему Александр.

У пылкого Ладомира аж дыхание зашлось от вос­торга. Он бросился перед Александром на колено:

— Дозволь, княже, поцеловать сию ладанку! Он — Владимир, я — Ладимир.

— Изволь, целуй... — растерялся князь и снова взглянул на отца Николая. Тот весело усмехался. Ког­да Ладко приложился губами к вырезанному на кры­шечке летучему кресту, иерей тоже приблизился и с благоговением поцеловал Александрову святыню.

Свяка пуще прежнего преобразился. Лицо его сияло:

— Братушки! Сам Святой Владимир у меня в бане парился!

— Да полезно ли сие для мощей?.. — усомнился сокольник Варлап.

— Почто такое говоришь, брате! — возмутился Ладко. — Свякая кость парилку обожает, будь она жи­вая или упокоенная! Князю Владимиру одно радо бы­ло хотя бы малюсенькой частичкой своего тела вновь побывать в бане. О свечан дан! Якой торжественный день послал ми Господь Бог Иисус Христос! Слава Те­бе Господи, слава Тебе!

— Нет, — настаивал Варлап Сумянин, — пусть всеже иерей рассудит, можно ли святые мощи банным па­ром томить?

— Рассуди, отче, молим ти! — слезно обратился к отцу Николаю Ладко.

Отец Николай улыбнулся, почесал затылок, огла­дил влажную бороду и сказал:

— Возбранения нету.

— Велик Господь православный! — радостно под­прыгнул посадник Ладомир.

— Ты, княже, когда еще раз в жар пойдешь, ла­данку в кулаке зажимай, а то вон какую метку себе выжег, — посоветовал другой сокольник, Нефеша Ми­хайлов.

— Может, оно и хорошо, — тихо ответил Алек­сандр. Вскоре снова полезли в парилку. Ладко неуто­мимо плескал на камни ковшики разных травяных от­варов, удивляя гостей все новыми и новыми аромата­ми пара. Нечего сказать — баня у него на славу
получилась. Банились долго, до полного размягчения костей, казалось, даже головы у всех стали мягкие, будто свежеиспеченные пироги. Отпаивались ледяны­ми квасами, коих тоже разнообразнейшие виды пре­доставил гостеприимный Ладко. Потом вышли на бе­рег Волхова и здесь отдыхали на расстеленных толстотканых покрытиях, было упоительно тепло и хорошо на бережку, и всех сморило сном.

Александр лежал на боку, упершись щекой о пят­ку ладони, смотрел, как плавно идут воды реки, и ему было несказанно радостно на душе. Он благодарил Бо­га, что еще не сегодня надо будет идти и убивать на­глых свеев, что можно вот так полеживать себе и на­слаждаться жизнью. Он твердо наметил, что все долж­но произойти на рассвете в день Святого Владимира. Не случайно же он, Красно Солнышко, знак дал — за­клеймил Александра своим крылатым крестом. Тавро это ощущалось теперь на груди приятным жжением посреди адамова ребра, между персями. Это жжение тихо гудело в лад похрапыванию и посапыванию рас­кинувшихся поблизости соратников, и из крылатого креста выезжали на бережок светлые всадники, руби­ли мечами прибрежную траву, приговаривали: «Вот вам, свей! Вот вам, свей! А ведь свей — просто всей. Просто всей, вот и все. Не святые, а всятые, все такие-рассякие. И они нам нипочем — рассечем и посечем!»

— Славич! Просыпайся! Вечер уже, — будил его Савва. — Конница наша пришла. Быся и Луготинец первый конный полк привели. Да скоро в церкву позо­вут — канун Гаврилы стоять.

Он мигом вскочил на ноги с чудовищной мыслью о том, что проспали свеев, будто не пару часов, а не­сколько дней предавались блаженному сну на волхов­ском кисельном бережку. Но быстро сообразил, что сие невозможно, и успокоился.

— Пришли, говоришь, фари наши? — переспро­сил он, потирая лицо горячей ладонью. Ужасающе хо­телось есть.

Они отправились смотреть, в хорошем ли виде до­шла до Ладоги конница. Все было в полном порядке. Наспех перекусив, отправились снова в храм Святого Георгия, где выстояли весь канун завтрашнего празд­ника Гавриила Архангела. Ладко стоял плечом к пле­чу с Александром и все время оглядывался с улыбкой, радуясь, что они рядом именно в такой день, в канун его именин. Александр хорошо понимал это и тоже в ответ улыбался добродушному сербу. Еще он время от времени поглядывал назад, потому что волновался о всей коннице, и облегченно вздыхал, видя, как один за другим прибавляются в храме остальные ведущие всадники — вот Димитрий Шептун появился, а вот Елисей Ветер, за ним Ваня Тур прорезался и, наконец, еще один завтрашний именинничек — Таврило Олек-сич. Стало быть, вся конная рать притекла в Ладогу, можно быть спокойным.

Приложившись к кресту местного епископа, от­правились пировать. Ладимир весь светился, предвку­шая, как станет подчевать дорогих гостей. Столы в его пирной палате и впрямь ломились от яств. Одно толь­ко явно огорчало Свяку — рот у каждого только один, а хотелось одновременно и этим угостить, и этим, и тем, и вот этим.

— А вот, Леско, мои вина, я их сам делаю, гроздовые и яблочные. А вот пиво осемнадесяти видов. Как бы тебе каждое попробовать, ах ты! А вон — меды раз­нообразные. Да ты совсем не пьешь, как я гляну! Ну хоть кушай побольше. Не желаешь вин? Нет, тогда от­ведай вот этого истинно сербского напоя!..

И Александр, не будучи любителем хмельных на­питков, все-таки пробовал по чуть-чуть того и другого, дабы не обидеть распахнутого душой хозяина. Отведав великое множество блюд и напитков, он снова, как тогда на бережку, разомлел, растаял и уже мечтал о блаженном сне, когда дошла очередь до песен. Замы­чали, загудели, заголосили то на том, то на этом конце пиршества, и надо было владычным окриком пресечь это на корню:

— Стойте! Пусть Ратмир и Юрята запевают, а все остальные вежливо их подхватывайте, да никто же не перевысит свой голос над голосом Ратмира, певца наи­лучшего!

И Ратмир запевал, за ним — Юрята, а все осталь­ные подтягивали, и только озорной Савва время от времени пытался все же перекричать Ратмира и Юря-ту, но это пока мало кто замечал. Постепенно, под дей­ствием хмельного, и другие стали петь невпопад с Юрятою и Ратмиром, и вновь Александр вмешался:

— Теперь же хочу одного только Ратмира послу­шать. И пусть иные все молча внимают. А ты, Ратмир, спой нам ту новую, которую я один раз только слы­шал, про Игоря.

Не сразу, но все затихли, Ратмир взял струны, за­играл на них и, не спеша, медленно и красиво повел длинную песню:

— Не лепо ли ны бяшет, братие, начаты старыми словесы трудных повестки о полку Игореве, Игоря Святославича...

И смолкло веселье окончательно, задумчиво и вни­мательно стали слушать песню Ратмира. И вступал князь Игорь в злат стремень, и ехал по чисту полю, и солнце ему тьмою путь заступало, и шли ему навстре­чу половцы, а Русская земля за шеломянем остава­лась... И в другой день кровавые зори свет поведывали, летели стрелы каленые, гремели сабли о шеломы, тре­щали копья харалужные, и черна земля костьми усеи­валась, а кровью поливалась, и раненый Игорь стенал во плену половецком... И не могли держать в себе слез дружинники Александра, когда Ратмир запел про то, как на городском забрале рано утром плачет Ярослав­на, хочет птицею лететь к своему милому Игорю, уте­реть его раны... И видя, как плачут его соратники, сам не мог он не плакать, лил слезы и улыбался Ладимиру, который богатырски рыдал поблизости, причитая:

— О, яка песня! По свем живцам бежит! Но утира­ли слезы и поднимали полные кубки и радовались, когда Ратмир пел счастливое окончание:

— Солнце светится на небесе,

Игорь князь в Русской земле.

Девицы поют на Дунае —

Вьются голосы чрез море до Киева.

Игорь едет по Боричеву

Ко Святей Богородице Пирогощей.

Страны рады, грады веселы!

Певше песнь старым князем.

А потом — молодым пети!

Слава Игорю Святославичу!

Буи Туру Всеволоду!

Владимиру Игоревичу!

Здравы князи и дружина,

Побарая за Христианы на поганые полки

Князем слава и дружине!

Аминь.

Звякнули в последний раз струны и медленно умолкли. Разом выдохнули, утирая последние остат­ки слез, Александровы воины и разом рявкнули:

— А-а-а-а-м-м-ми-и-и-инь!

— Слава-а-а-а!

— Слава Ратмиру!

— Слава Александру Ярославичу!

— Князю слава и дружине!

— Ратко, брат! — кричал Савва, кидая в Ратмира кусок брашна и одновременно пытаясь перелезть че­рез стол, чтобы обнять несравненного певца. — Все те­бе прощаю! Люблю тебя, браточек мой! Хочу обнять, прижать тебя к себе!

— Солнце светится на небесе — Александр князь в Русской земле! — поднимал чашу Ладомир. — Заздравимо, заздравимо чаши пиемо! За све, что водимо! За све, что любимо! За наше солнце! За Александра!

— Перестань, Ладко, прошу тебя! — злился на серба Александр, но поздно — все поднимали за него свои чаши, пир еще только разгорался.