Венчание

И вот в декабре 1830‑го Пушкин, вырвавшись из своего «болдинского заточения», вновь в Москве. Первый визит на Никитскую принес разочарование: Наталия Ивановна устроила поэту‑жениху далеко не любезный прием. Но примирение все же состоялось, и Гончарова‑мать вместе с будущим зятем и дочерью совершает паломничество по московским монастырям и соборам, возит их на поклонение к чудотворной Иверской иконе.

А по Москве – только и разговоров, что о предстоящей свадьбе Пушкина!

Еще летом князь Вяземский тревожился, «чтобы в Петербурге Пушкин не разгончаровался: не то что влюбится в другую, а зашалится, замотается». И весьма прозаически объяснял причину влюбленности приятеля: «В Москве скука и привычка питают любовь его».

Как занимала друзей и недругов поэта будущая его женитьба, перераставшая в их письмах в событие чуть ли не вселенского масштаба!

Князь П. А. Вяземский – жене в Остафьево:

«Правда ли, что мать Гончарова не очень жалует Пушкина и что у жениха с невестой были уже ссоры?»

М. П. Розберг из Москвы – В. Г. Теплякову:

«Все женятся, даже Пушкин, который так искренне ненавидел… глупое супружеское счастие… Пушкин женится на Гончаровой и написал ей стихи, где, между прочим, есть: «…Я очарован/ Я совсем огончарован»».

Князь П. А. Вяземский – А. И. Тургеневу в Париж:

«Пушкин женится».

С. П. Шевырев из Рима – С. А. Соболевскому:

«О будущей женитьбе Пушкина на Гончаровой ты уже слышал».

Княгиня З. А. Волконская из Рима – князю П. А. Вяземскому:

«Пушкин очень хорошо делает, что женится».

Анжелика Каталани, итальянская певица – подруге в Италию:

«Говорят, что он (Пушкин) очень увлечен Гончаровой и женится на ней».

A. П. Керн:

«Пушкин… серьезен, важен, как следовало человеку с душою, принимавшему на себя обязанность осчастливить другое существо».

С. Д. Киселев – Н. С. Алексееву в Бухарест:

«Пушкин женится на Ганчеровой (sik!); между нами сказать, на бездушной красавице…»

B. А. Муханов из Москвы – брату H.A. Муханову:

«Пожалей о первой красавице здешней, Гончаровой… Она идет за Пушкина».

А. Я. Булгаков – брату К. Я. Булгакову в Петербург:

«Нечего ждать хорошего, кажется; я думаю, что не для нее (Гончаровой), но и для него (Пушкина) лучше бы было, кабы свадьба разошлась».

Первоначально поэт собирался венчаться в домовой церкви князя Сергея Михайловича Голицына на Волхонке, но митрополит московский Филарет не дал на то своего разрешения. И тогда выбор пал на храм Большого Вознесения у Никитских ворот, считавшийся приходским храмом невесты.

Потянутся томительные дни ожидания. И вот, наконец, решено – свадьба назначена на среду, 18 февраля 1831 года, последний день перед Великим Постом, когда по церковным канонам можно венчать. А накануне, во вторник, Пушкин проводит в снятом им доме на Арбате свой знаменитый «мальчишник».

Пушкин! Завтра ты женат!

Холостая жизнь прощай‑ка!

Обземь холостая шайка…

Шуточные куплеты князя Вяземского Пушкин, как память о прощании с холостой жизнью, сохранил. Сам же поэт, по воспоминаниям, был необычайно грустен. Возможно, его одолевали те же мысли, что и ранее:

«Женат – или почти. Все, что бы ты мог сказать мне в пользу холостой жизни и противу женитьбы, всё уже мною передумано. Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого. Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут. Счастья мне не было… Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю как люди, и вероятно не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностию».

Тем же вечером, после дружеской пирушки Пушкин спешит к невесте, на Большую Никитскую. По заведенному тогда свадебному этикету невеста также прощалась со своей девичьей жизнью, собирая подруг на «девичник»…

А на следующий день, февральским утром, Пушкина ждало неприятное известие: Наталия Ивановна послала сказать будущему зятю, что свадьбу придется отложить, поскольку «у нее нет денег на карету».

Но этот досадный случай никоим образом не мог считаться серьезным препятствием: Пушкин деньги послал, и к парадному крыльцу гончаровского дома, «тещину терему», был подан свадебный экипаж! Отсюда, из дома на Никитской, свершила свой путь к храму Большого Вознесения Наталия Гончарова, чтобы предстать перед алтарем со своим женихом Александром Пушкиным.

Невеста была очень хороша под венцом, «совершенством красоты» называли ее те, кому посчастливилось быть на свадебном торжестве.

Венчанию предшествовал так называемый «Брачный обыск» – жениха и невесту троекратно «обыскивали», проверяли, не дали ли они ложных показаний. И подтвердилось, что:

«1‑е – они православную веру исповедуют…; 2‑е – между ими плотского, кровного и духовного родства, т. е. кумовства, сватовства… не имеется…; 3‑е – состоят они в целом уме и к сочетанию браком согласие имеют вольное и от родителей дозволенное, жених и невеста первым браком; 4‑е – лета их правильны, – жених имеет от роду 31 год, а невеста 18 лет. И в том сказали самую сущую правду…

К сему обыску… Александр Сергеев сын Пушкин руку приложил.

К сему обыску Наталия Николаевна дочь Гончарова руку приложила».

Храм еще строился, и венчали молодых в одном из действовавших его приделов, в трапезной. И в церковной метрической книге появилась обычная по тем временам запись: «Февраля восьмого на десять числа в доме коллежского Асессора Николая Афанасьевича Гончарова женился 10 класса Александр Сергеич Пушкин 1‑м браком. Понял за себя Коллежского Асессора Николая Афанасьевича Гончарова дочь девицу Наталию Николаевну Гончарову».

По воспоминаниям друзей, венчание поэта было омрачено странными явлениями: «упали с аналоя крест и Евангелие, когда молодые шли кругом», в руках у жениха погасла свеча. При обмене колец одно из них упало на пол. И поэт посчитал их за дурные приметы.

«Tous les mauvais augures» (все плохие предзнаменования. – фр.)», – сказал тогда побледневший Пушкин.

«Самая свадьба поэта была ознаменована многими дурными приметами, которые, по народному поверью, не предвещают счастья и благоденствия молодым. Посещая дом невесты, Пушкин обратил внимание на вывеску гробовщика, жившего насупротив окон квартиры Гончаровых. Это неприятное memento mori заронило в ум Пушкина первую мысль написать «Гробовщика» – одну из повестей Белкина… Заметим еще, что в феврале 1831 года над Москвою тяготело всеобщее уныние, следствие недавней холеры…»

Ровно через шесть лет все те роковые приметы, о коих упоминали знакомцы Пушкина и сам поэт, сбылись…

«Итак, свершилась эта свадьба, которая так долго тянулась, – сообщал брату Александр Булгаков. – Ну да как будет хороший муж! То‑то всех удивит, никто этого не ожидает, и все сожалеют о ней. Я сказал Грише Корсакову быть ей milady Byron (миледи Байрон). Он пересказал Пушкину, который смеялся только».

Все недобрые пророчества померкли перед таким долгожданным и выстраданным счастьем.

«Я женат – и счастлив, – писал Пушкин вскоре после женитьбы, – одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что кажется я переродился».

Летит письмо и к «Милостивому государю дедушке Афанасию Николаевичу» в Полотняный Завод:

«Спешу известить Вас о счастии моем и препоручить себя Вашему отеческому благорасположению, как мужа бесценной внучки Вашей Натальи Николаевны…» Несколько строк оставит и Натали:

«Любезный дедушка! Имею счастие известить Вас наконец о свадьбе моей…»

Видимо, «перерождение» поэта было столь явным, что один из приятелей не преминул заметить, что Пушкин «пьян своею женою».

«МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ»

Дом Хитрово на Арбате, в приходе церкви Живоначальной Троицы, – первый семейный дом Пушкина. Поэт нанял второй этаж арбатского особняка загодя до свадьбы – в январе 1831 года. Владельцы особняка – губернский секретарь Никанор Никанорович Хитрово и его супруга Екатерина Николаевна той зимой, испугавшись холеры, уехали из Москвы в свое имение в Орловской губернии.

После венчания в арбатской квартире был дан праздничный свадебный ужин, – торжеством распоряжался брат поэта Левушка. Князь Петр Вяземский, его десятилетний сын Павлуша и Павел Воинович Нащокин приехали на Арбат до новобрачных и на пороге дома благословили их святым образом.

Посажеными родителями со стороны жениха стали князь Петр Вяземский и графиня Елизавета Потемкина, со стороны невесты – ее двоюродный дядя Иван Нарышкин, сенатор и тайный советник, и Анна Малиновская, жена начальника Московского архива Министерства иностранных дел и мать близкой подруги Натали Катеньки Долгоруковой.

В доме на Арбате молодым супругам предстояло прожить счастливейшие дни в их жизни. Но его стены помнят и слезы юной Натали.

Княгиня Вера Вяземская (со слов Наталии Пушкиной):

«…Муж ее в первый же день брака, как встал с постели, так и не видал ее. К нему пришли приятели, с которыми он до того заговорился, что забыл про жену и пришел к ней только к обеду. Она очутилась одна в чужом доме и заливалась слезами».

Так ли оно было на самом деле? Свидетельств тому нет, да и быть не может. Вспомнить хотя бы пушкинский наказ жене: «Никто не должен знать, что может происходить между нами; никто не должен быть принят в нашу спальню. Без тайны нет семейственной жизни».

Бытует, правда, некая легенда: поэт, в слезах от восторга, якобы простоял всю ночь на коленях у брачной постели! Но эта пастораль слабо согласуется с живым пушкинским темпераментом!

О, как милее ты, смиренница моя!

О, как мучительно тобою счастлив я,

Когда, склонялся на долгие моленья,

Ты предаешься мне нежна без упоенья,

Стыдливо‑холодна, восторгу моему

Едва ответствуешь…

Живо и еще одно предание, также документально не подтвержденное, – будто бы во время свадебного ужина Пушкин увлекся с друзьями беседой о литературе, и бедная невеста от обиды не смогла сдержать слез…

А 20 февраля – день памятный для Натали. Впервые она получила приглашение на бал как госпожа Пушкина! Бал был дан в особняке Анастасии Щербининой, дочери знаменитой россиянки – княгини Екатерины Дашковой, сподвижницы Екатерины II.

Один из гостей почтенной Анастасии Михайловны Александр Кошелев, чиновник Министерства иностранных дел, в будущем издатель, оставил памятную запись: «Вчера на бале у Щербининой встретил Пушкина. Он очень мне обрадовался. Свадьба его была 18‑го, т. е. в прошедшую среду. Он познакомил меня со своею женою, и я от нее без ума. Прелесть как хороша».

А через два дня снова праздник – благотворительный маскарад (в пользу пострадавших от холеры) в Большом театре!

Александр Булгаков как всегда добросовестно сообщает брату все московские сплетни и новости: «Был изрядный ужин… За одним столом сидели мы и Пушкин‑поэт; беспрестанно подходили любопытные смотреть на двух прекрасных молодых. Хороша Гончарова бывшая…

На Пушкина всклепали уже какие‑то стишки на женитьбу; полагаю, что не мог он их написать, неделю после венца; не помню их твердо, но вот а реи ргиэ (приблизительно. – фр.) смысл:

Хочешь быть учтив – поклонись,

Хочешь поднять – нагнись,

Хочешь быть в раю – молись,

Хочешь быть в аду – женись!

…Он, кажется, очень ухаживает за молодою женою и напоминает при ней Вулкана с Венерою».

В завистниках и злопыхателях у молодой четы недостатка не было.

Некий Протасьев, передавая светскую болтовню некой мадмуазель Софи, приписывает эти вирши уже самому поэту:

«Скажу тебе новость – Пушкин, наконец, с неделю тому назад женился на Гончаровой и на другой день, как говорят, отпустил ей следующий экспромт:

Кто хочет быть учен,

Учись

Кто хочет быть спасен,

Молись

Кто хочет быть в аду,

Женись.

Счастливое супружество!»

Пушкин о том «экспромте», сочиненном якобы им, знал и, разумеется, восторга по этому поводу не испытывал…

На девятый день после свадьбы Натали впервые пришлось выступить в роли хозяйки – Пушкины приглашали к себе гостей на Арбат.

Александр Булгаков (28 февраля 1831):

«Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай Бог, чтобы всегда так продолжалось…Ужин был славный; всем казалось странным, что у Пушкина, который жил все по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство…»

В числе приглашенных к Пушкиным был и старый князь Юсупов.

А первого марта пришелся на последний день Масленицы. Катанье в санях (в них участвовал и несостоявшийся жених Натали князь Платон Мещерский), блины у Пашковых. Москва, как говорили, тряхнула стариной. Праздникам и веселью, казалось, не будет конца…

Как и поздравлениям поэту с женитьбой.

Екатерина Карамзина:

«Я повторяю свои пожелания, вернее сказать надежду, чтобы ваша жизнь стала столь же радостной и спокойной, насколько до сих пор она была бурной и мрачной, чтобы нежный и прекрасный друг, которого вы себе избрали, оказался вашим ангелом‑хранителем, чтобы ваше сердце, всегда такое доброе, очистилось под влиянием вашей молодой супруги…»

Петр Плетнев:

«Поздравляю тебя, милый друг, с окончанием кочевой жизни… Полно в пустыне жизни бродить без цели. Все, что на земле суждено человеку прекрасного, оно уже для тебя утвердилось. Передай искреннее поздравление мое и Наталье Николаевне: целую ручку ее».

А в ответ на несохранившееся письмо своей обожательницы Елизаветы Хитрово, вероятно также с поздравлениями, Пушкин холодно замечает:

«Суматоха и хлопоты этого месяца (марта. – Л. Ч.), который отнюдь не мог бы быть назван у нас медовым, до сих пор мешали мне вам написать».

В марте же знакомец поэта литератор Я. И. Сабуров пишет в Петербург брату: «Здесь не опомнятся от женитьбы Пушкина; склонится ли он под супружеское ярмо… Как справится он с тем, чтобы нарушить привычный ритм своей жизни?.. Во всяком случае, на худой конец, больше будет прекрасных строф; итог писателя – это его книга, а как он к ней приходит – его дело. Пусть брак, семья станут лишним томом в его библиотеке материалов – я согласен: она будет лишь богаче и плодотворнее…»

Одно из редких и, пожалуй, самых образных замечаний о Пушкине тех дней: «Пьян своею женою»! Именно так из Рима (!) утверждал знакомец поэта, писатель и критик Степан Петрович Шевырев.

Но были и те, кого якобы беспокоила судьба Наталии Пушкиной. Вот Егор Антонович Энгельгардт, в прошлом директор Царскосельского лицея, пишет лицейскому приятелю поэта Федору Матюшкину: «Знаешь ли, что Пушкин женился? Жена его москвичка, как говорят, очень любезная, образованная и с деньгами. Жаль ее: она верно будет несчастлива. В нем только и было хорошего, что его стихотворческий дар, да и тот, кажется, исчезает…»

В Москве только и разговоров, как изменился после женитьбы поэт, – стал спокойнее, рассудительней, а его молодую жену считали достойной «такой метаморфозы». Так, по крайней мере, полагала Екатерина Кашкина, родственница Прасковьи Александровны Осиповой, тригорской приятельницы поэта. Но здравые суждения «приправлены» изрядной долей сарказма:

«…Она (жена Пушкина) столь же умна, как и красива, – осанка богини, с прелестным лицом; и когда я его встречаю рядом с его прекрасной супругой, он мне невольно напоминает портрет того маленького очень умного и смышленого животного, которое ты угадаешь и без того, чтобы я тебе назвала его» (подлинник по‑французски).

Вот уж, поистине: ложка дегтя в бочке меда!

Молодых супругов видели вдвоем, прогуливавшихся по Тверскому бульвару. «Я заметил много красивых женщин на прогулке; среди прочих заметно блистала жена поэта Пушкина», – сделал в дневнике запись англичанин Кольвиль Фрэнкленд, повстречавший Пушкиных в начале мая, незадолго до их отъезда в Петербург.

И хотя арбатская квартира была нанята ровно на полгода – до двадцатых чисел июля, уже в марте поэт просит друга Петра Плетнева подыскать ему дачу в Царском Селе: «… Мочи нет, хотелось бы… остановиться в Царском Селе. Мысль благословенная! Лето и осень таким образом провел бы я в уединении вдохновительном, вблизи столицы, в кругу милых воспоминаний… А дома, вероятно, ныне там недороги: гусаров нет, Двора нет…»;

Просьбы Пушкина все настойчивее:

«…Ради Бога найми мне фатерку – нас будет: мы двое, 3 или 4 человека да 3 бабы. Фатерка чем дешевле, тем разумеется лучше… Садика нам не будет нужно, ибо под боком будет у нас садище… Ради Бога, скорее же!»

Еще до женитьбы, в январе 1831‑го, поэт словно предчувствовал будущие осложнения: «Я не люблю московской жизни. Здесь живи, не как хочешь – как тетки хотят. Теща моя та же тетка».

Супружеская жизнь Пушкина впервые подверглась столь серьезным испытаниям. Он, муж, глава семейства, принимает волевое и единственно верное решение: «Я был вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя; меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика, ей говорили: ты глупа, позволяя мужу и т. д. Согласитесь, что это значило проповедовать развод… Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому 32 года.

Я проявил большое терпение и мягкость, но, по‑видимому, и то и другое было напрасно. Я ценю свой покой и сумею его себе обеспечить».

Ах, как неприятно было читать эти строки теще, Наталии Ивановне!

…Дорожный экипаж, увозивший молодую чету из Москвы, догоняла депеша, адресованная петербургскому обер‑полицмейстеру:

«Находящийся в сей столице под секретным надзором полиции известный поэт, отставной чиновник 10‑го класса Александр Пушкин, выехал из Москвы в Санкт‑Петербург вместе с женою своею, за коим во время пребывания здесь в поведении ничего предосудительного не замечено».

Свадебное путешествие только начиналось…