Из дневника: В центре жизни аборигенов – олени

«Честность, миролюбие и гостеприимство стоят для них превыше всего. Когда они поняли, что мы не купцы, не миссионеры и не чиновники, когда поняли, что нам не нужны их подарки и взятки, они расположились к нам всей душой, проявив полное доверие. Их народные песни и сказки свидетельствуют о глубокой мысли и поэтичности. Несколько попыток «привнести» им высшее образование оказались бессмысленными, так как не были связаны с условиями их жизни.

Олени в центре их жизни. Они обеспечивают главный источник пищи и одежды. Тем более разрушительными были спонтанно возникающие болезни животных, и люди оказывались без средств к существованию. Учитывая неблагоприятный климат и антисанитарные условия, уровень детской смертности был очень высоким, не говоря уже о том, что к северу от Обдорска практически нет врачей».

(Кстати, экспедиция собрала на языческих захоронениях несколько черепов и предоставила находки известному антропологу Рудольфу Вирхову, который обследовал их и выступил с докладом в Берлине в Обществе антропологии, этнологии и древней истории 21 июля 1877 года.)

Вечером 19 августа Брем и его спутники вернулись в Обдорск. Этот городок, показавшийся при выезде в тундру пустынным и тихим, сейчас, после монотонной пустыни, предстал шумным мегаполисом. Во время ярмарки здесь шел активный обмен: оленьи меха и рыба – на муку и промышленные товары, причем рыбаки, пастухи и охотники проявляли завидную смекалку. После напряжения всех сил в тундре требовалось несколько дней для восстановления сил. Но вскоре суровое «надо» позвало в обратный путь. Правда, успели все же обследовать берега Обской губы и познакомиться с ее животным миром. Но птицы были заняты брачными делами и большей частью попрятались в густые заросли.

Между тем уровень воды существенно снизился: предыдущие места остановки оказались теперь широким «пляжем»… В Березове их ждала обильная и долгожданная почта из дома. Обеспечив себя продовольствием и починив лодки, 13 сентября тронулись дальше. Листва на деревьях и кустарниках на их пути уже явно носила следы осени. Чумы менялись на срубы, которые были ничуть не хуже русских изб. Даже число комаров уменьшилось.

Жизнь на лодке не баловала разнообразием. Только в обеденное время – то есть два раза в день – наступало оживление, чтобы приготовить и затем сразу съесть часть запасов. Это занимало два‑три часа, поскольку все было под рукой.

В Самарове опоздали на пароход, ушедший за семь часов до их прибытия. Теперь нужно было ждать следующего, который должен был прибыть через неделю. Время провели в коротких вылазках и упаковке вещей, а также за приведением в порядок дневниковых записей.

На Иртыше населенные пункты стали встречаться все чаще. Деревня «сидела» буквально на деревне. Рыболовство все сильнее вытеснялось сельским хозяйством и скотоводством.

6 октября оглушительный гудок судовой сирены возвестил о том, что достигнут Тобольск. В мрачноватый холодный день поездку продолжили на тарантасах, внушительных колясках, рассчитанных на двух человек. Частый снег придавал ландшафту совершенно северный вид. Остаток коллекции был упакован в ящики и отправлен почтой. Граф Вальдбург распрощался с друзьями, чтобы в районе Омска принять участие в нескольких охотничьих вылазках. Вскоре появились Уральские горы. 19 октября отправлялся последний в навигацию пароход из Нижнего Новгорода в Пермь, оставалось слишком мало времени на остановку в Екатеринбурге по приглашению уральского Общества естественных наук, и приходилось ехать и днем и ночью.

Пароход был забит под завязку. Столь большое число пассажиров объяснялось последним рейсом. После трехдневного путешествия они прибыли в Казань. И оттуда путь продолжили на «Миссисипи», удобном волжском пароходе, правда, приходилось все время сидеть в каютах из‑за ледяного ветра.

В ночь на 28 октября они сошли в Нижнем Новгороде и пересели на поезд до Москвы. Затем Брем ненадолго задержался в Санкт‑Петербурге, чтобы встретиться с друзьями и послушать лекции, а Финш сразу уехал в Бремен.

Участники этой экспедиции привезли в Германию более 550 экземпляров птиц, 150 – земноводных, 400 – рыб, около тысячи насекомых, многочисленные образцы горных пород, а также орудия земледелия и лесоводства. Финш собрал в Сибири неплохую этнографическую коллекцию. На основе полученных материалов были открыты выставки в Бремене, Гамбурге, Ганновере, Касселе. Позднее сибирские коллекции пополнили фонды Берлинского зоологического музея, а также музеев в Мюнхене, Штутгарте и Лондоне.

«Отец животных»

В тот же день, когда Альфред Брем отправился в экспедицию и выехал в Санкт‑Петербург, вышел в свет первый том исправленного и расширенного второго издания «Жизни животных», которое начало свое победное шествие по миру в 1864 году.

Он начал обдумывать данный грандиозный план еще во время поездки в Эфиопию с Эрнстом II. Сразу же после возвращения из Африки Брем посетил издателя Германа Мейера в Готе и посвятил его в свои планы. Тот был в восторге от проекта и позже внес значительный вклад в реализацию этого труда. Герман после смерти отца Йозефа Мейера взял на себя все дела компании и считал наиважнейшим фактором прежде всего соответствие современным научным и общественным требованиям, и в этом ключе построил всю дальнейшую издательскую деятельность. Прежде всего, для него был важен пересмотр концепции всех энциклопедических изданий. Основными критериями являлись современные научные представления и практическая польза от этой работы. И то и другое блестяще воплотилось в выпуске знаменитых Мейеровских словарей («лексиконов»), не потерявших актуальности и в наши дни.

Из всех видов издательской деятельности Мейер отдавал предпочтение выпуску научно‑популярной литературы. Несомненно, «Жизни животных» в этой области суждено было стать бестселлером. Брем в предисловии сразу же указывает, что Мейер и его иллюстратор являются его полноправными соавторами и вдохновителями, что они не пожалели сил для создания этой книги. Основную цель работы он охарактеризовал так: «Наша литература может гордиться многими талантливыми работами, но немногие из них посвящены животным. Авторы их чрезмерно увлекаются, особенно в научных кругах, подробными описаниями внешнего вида и внутреннего строения, как бы опасаясь, что их обвинят в недостаточной научности и серьезности, если они не дай бог обратятся к их образу жизни и поведению».

Брем видел причину такого отношения в том, что «хозяева науки о животных главным образом работают в университетах и при музейных коллекциях, где в их распоряжении огромное количество материалов, которые надо должным образом систематизировать, и нет времени, чтобы наблюдать за животными. А наблюдения в природе, которые порой пограничны с промыслом охотника и работой егеря, – это не каждому по вкусу…»

Брем поставил перед собой задачу написать такую книгу, какой еще не было, – о поведении животных, причем основанную на собственном опыте. При этом он вовсе не недооценивал фундаментальных зоологических исследований, нет, наоборот, он видел в аналитико‑сравнительной работе научную основу своего проекта. Но он считал неприемлемым, когда маститые ученые называли охотников и путешественников этакими «агентами и марионетками», которые только знакомились со зверем как с целым животным. Брем выступал за равное разделение труда между двумя направлениями зоологических исследований. Конечно, первый опыт такой работы – шеститомная «Иллюстрированная жизнь животных», завершенная в 1869 году под влиянием Росмесслера в Лейпциге, во времена директорства в Гамбурге, – была в основном завершена. Это был первый луч света, который пронзил темный небосклон сухой систематизации.

Ранее зоология считалась мертвой наукой. Ее труды не были знакомы широкой общественности, так как печатались без ярких иллюстраций в закрытых бюллетенях и вестниках. Брем покончил с этой замшелой традицией и вернулся к живым описаниям, восходящим еще к выразительным запискам таких столпов зоологии, как Кювье и Бюффон.[31]

Брем же в отличие от Бюффона основывался на собственном опыте и впечатлениях. Даже там, где он из‑за масштабности данного вопроса полагался на других исследователей, его практический опыт являлся для него важнейшим советчиком. Все это придавало его работе в равной степени и живость, и глубокий научный характер.

В каждой его строке сквозило собственное отношение к животным, чем Брем и пленил читателей: не только знаниями, но и любовью к природе. Напомним: некоторые сегодняшние исследователи считают, что его очеловечивание зверей граничит с антропоморфизмом, этаким приданием психике животных человеческих свойств, но даже если это так, давайте простим Брему такую слабость!

Ближе всего он узнал животных во время поездок по Африке. Дальнейшая работа в зоопарке была использована им для продолжения исследования их психологии, причем то были животные других регионов планеты, с которыми он не имел возможности встречаться в природе. В поле его наблюдений – в основном субъективные отношения животных и человека, так сказать, личные связи и контакты. Выдающийся швейцарский зоолог Хейни Хедигер так прокомментировал это в своих «Замечаниях по психологии животных в зоопарке и цирке» (Берлин, 1979): «Как непросто исследовать близкие отношения между людьми и зверями на уровне науки! В этом отношении мы стоим сегодня перед научным вакуумом. Нас в этой области еще ждут большие сюрпризы».

Конечно же, Брем в этом отношении значительно продвинулся вперед. Он накапливал свой опыт, особенно часто общаясь с человекообразными обезьянами, а именно с шимпанзе, с которыми много лет занимался лично. Их поведению было посвящено несколько статей и лекций Брема. Он показал, как они демонстрировали различные типы настроения и поведения, как вели себя с разными людьми по‑разному, пытаясь заняться всевозможными делами. «Особенно популярными были гимнастические снаряды. Их действия оказывались достаточно осмысленными, и они являли различные гимнастические навыки, не имея «за душой» никакого прежнего обучения», – пишет зоолог.

Брем пришел к осознанию того, что животные в зоопарке требуют интенсивной «заменительной» работы, поскольку в неволе нет многого из того, что имеется в природе, – например добыча пропитания и оборона от врагов. Бремовский шимпанзе сразу отличал, кто к нему пришел – Друг или недруг. «Он являлся удобным животным в кругу семьи, особенно если ему было поручено открывать двери в комнаты и вести беседы в любой форме. Можно было видеть, как отлично он себя чувствует, если ему разрешено свободно перемещаться по жилищу и сидеть за одним столом с доброжелательными людьми. Он также участвовал в тщательном обследовании всех возможных объектов, открывал дверцу духовки, чтобы рассмотреть огонь, доставал коробки, делал все играючи, вместе с тем, при условии, что это не подозрительно и не опасно. Особое предпочтение он отдавал детям, особенно самым маленьким. По отношению к своим братьям и другим животным он вел себя не так дружелюбно. Среди его любимых занятий было наведение порядка, хотя, конечно, он не мог мыть и вытирать все, как человек».

Брем утверждал, что его шимпанзе понимает слова, обращенные к нему, потому что повиновался без колебаний различным командам.

Вероятно, самые дружелюбные отношения, которые только связывали Брема с животными, соединяли его с львицей Бахидой. Она была фаворитом его маленького зверинца в Хартуме. Кроме того, на большой лодке, плывшей в Каир по Нилу и напоминавшей Ноев ковчег, она была любимицей всех пассажиров. Поскольку на борту она отказывалась ходить в туалет, несмотря на жесткий график плавания, экипаж приставал к берегу и Бахида получала «увольнение на берег». Она радостно прыгала, делала свои дела, и поездка возобновлялась. О поездке Брема знало все окрестное население, и к месту стоянки обычно сбегалось все местное население, чтобы посмотреть невиданное представление. Бахида устраивала разные розыгрыши, прячась в кустарнике и неожиданно выскакивая оттуда, как бы пугая людей, но делала это играя, ни разу не напав по‑настоящему и не ранив ни одного человека.

Число любопытствующих в Египте возросло настолько, что Брему нередко приходилось использовать Бахиду как средство устрашения для самых назойливых зевак. В Каире он любил гулять с львицей на поводке. Сразу же образовывалась толпа, которая заставляла их возвращаться домой. А на корабле Бахида, к ее неудовольствию, вынуждена была проводить какое‑то время в трюме, и когда Брем выводил ее на палубу, она вела себя послушно, как никогда.

По прибытии в Триест он оказался на некоторое время в разлуке с ней, и когда они вновь увиделись через четыре дня, не было предела взаимной радости. Бахида ни за что не хотела вновь отпускать хозяина. Она рычала так душераздирающе, что он вынужден был по нескольку раз возвращаться, чтобы успокоить ее. Но расставание все равно было неизбежным. Бахида прибыла в Берлинский зоопарк, и только спустя два года Брем получил возможность навестить ее. Она выросла и окрепла. При звуке его голоса она сразу узнала хозяина, прыгнула на решетку, протянула лапы сквозь прутья и положила их, как в старые времена, ему на плечи.

В Африке различные виды обезьян стали лучшими друзьями Брема. Имея большой запас шалостей, они представляли множество возможностей для наблюдения. Часть мелких видов он мог даже забрать домой, к большому огорчению старой собаки его отца, которой мартышки сильно досаждали и постоянно вызывали ее яростный лай.

Зачинщицей всех каверз была обезьянка Атиль. Зимой она проводила время в стойле, но научилась выбираться оттуда сама и выпускала коз и свиней. К Брему она относилась с большой любовью и уважением и послушно сопровождала его на прогулках. Горе тому, кто подходил к нему с недобрым видом: Атиль была бдительна и вела себя как обученная собака. Особую слабость она питала к молодняку любого рода и племени, воровала, где только возможно, котят и щенят и таскала их с собой.

Подобное поведение проявлял и другой спутник и любимец Брема на Голубом Ниле – самец мартышки по кличке Коко, который на лодке в присутствии других животных и людей избрал своим близким другом… птицу. Та спокойно сносила все проявления обезьяньей любви. Коко нисколько не беспокоило то, что у его друга были перья вместо меха. Они подвергались тщательному осмотру несколько раз в день, и во время чистки головы, шеи, хвоста и ног птица с готовностью вертелась взад‑вперед, так что, казалось, была вполне довольна процедурой. Она добровольно подходила к своему дружку и заранее расправляла перья в ожидании очередной процедуры.

Брем наблюдал за поведением животных и в окружении дикой природы, и в неволе. Эти наблюдения были самыми важными источниками информации для готовящейся «Жизни животных». Подобно тому, как он старался избежать одностороннего описания анатомического строения, области распространения и внешнего вида животных, он старался быть подальше и от досужих анекдотов, и от охотничьих баек. Его заботило научное наблюдение «о жизни целого животного», как он писал, «его тела и души». При этом зоолог старался собрать материал о пользе его для человека. Основное внимание уделял млекопитающим и птицам. Вообще орнитология для Брема была любимой наукой. Однако в систематике он не признавал последних научных данных, считая, что ученые спешат с выводами о видовой принадлежности того или иного животного. На практике ему нужны были быстрое выявление и определение названия птицы. Так он выбрал для пернатых такие формальные категории, как бегуны, пловцы, ловцы, разведчики…

Для представления животных, которые не были близки к его области исследований, он привлекал известных экспертов. Так, его бывший йенский учитель Оскар Шмидт описывал беспозвоночных, а Эрнст Ташенберг – насекомых и паукообразных.

В общих и специальных статьях Брем в основном описывал млекопитающих. Они, его по мнению, «обладают памятью, разумом и душой и зачастую имеют индивидуальный, решительный характер. Умное животное рассчитывает, прежде чем действует, способно оценить обстановку, чтобы удовлетворить свой внутренний порыв. У животного высокие понятие об общих интересах других зверей, и оно жертвует собой ради блага других и всех. Оно поддерживает больного, слабого, делится едой с голодным. Преодолевает желания и страсти, учится контролировать себя, демонстрируя также порой и силу воли. Оно помнит о прошлом и думает о будущем. Запасает и экономит пищу, заглядывая как бы вперед». Брем приписывает зверям такие черты, как смелость и робость, вороватость и честность, открытость и скрытность, злорадство, гордость и смиренность, доверчивость и подозрительность, послушание и упрямство, ну и, конечно, дружбу и вражду.

Книга «Жизнь животных» имела огромный резонанс. Последовали новые издания и допечатки тиража. Но успех не давал повода для успокоения. Уже после выхода в свет первых томов стало ясно, что нужно не только переиздавать и слегка исправлять текст, но и пересматривать все содержание. На протяжении многих лет он работал над этой задачей.

Второе издание было опубликовано в 1876 году. Оно увеличилось до десяти томов, то есть по объему было удвоено. Брем писал: «Жизнь животных предстает здесь в совершенно иной форме – исправленной, улучшенной, обогащенной и завершенной во всех направлениях в новой книге под новым названием».

После кончины Брема появились еще два полных издания. Третье, куда также вошли карты и цветные вкладки, вышло в 1890 году под редакцией зоолога Эдварда Пехуэля‑Леше (1840–1913). Тот поставил перед собой задачу быть верным первоначальным целям автора и при редактировании сохранять особенности бремовского стиля. Необходимые добавления и корректура были внесены, лишь «чтобы сохранить легкий характер книги, оставив ее в духе автора». Вмешательство было осуществлено только в одном направлении: «Я удалил спорные моменты, которые не были так уж важны читателю. Зоолог‑Брем остался полностью.

Брем‑спорщик, скрещивающий клинки с противниками, – удален», – писал Э. Пехуэль‑Леше.

Полностью пересмотренное четвертое издание было осуществлено Отто фон Штрассеном в 1912 году. Редактор взял на себя трудную задачу доведения всего текста до нового научного уровня. Основная проблема состояла в том, что повествование везде шло от первого лица и оказывалось неприемлемым на нынешнем уровне развития зоологии. Это был уже не тот Альфред Брем, который когда‑то собирал сотни и тысячи читателей своими рассказами от первого лица и представлял прототип классической книги о животных. Но это был и не классический научный труд, в котором надо было соблюдать определенные авторские права. По постановлению суда в 1925 году были учтены интересы наследников Брема независимо от степени воздействия на текст редакторов.

Следующие сокращенные выпуски четвертого издания «Жизни животных», как правило, выходили по старому, второму изданию 1876 года. Примечательно, что изданная в 1941 году зоологом Вальтером Раммнером в Лейпциге книга не продавалась в период фашизма в самой Германии, а шла только на зарубежные рынки. Интересно, что же не устраивало в бремовских рассказах нацистов?

Четыре тома отредактированного издания вышли уже в ГДР, в 1952 году в Библиографическом институте Лейпцига. Издание 1959 года ограничилось одним томом о зверях, с которыми он встречался лишь в путешествиях или зоопарках.

«Застенчивый материалист»

«Жизнь животных» Брема была намного большим, чем просто «зоологический ликбез». В то время когда наука объявила себя замкнутым цехом, он попытался сделать ее доступной и популярной. Ее выход совпал по времени с распространением теории эволюции Дарвина. Труд Ч. Дарвина «О происхождении видов» на немецком языке вышел сразу после английского издания, в 1859 году, и стал поворотным пунктом в истории биологии, имел далеко идущие последствия не только для естественных наук. Идея эволюции была уже высказана до Дарвина, и теория изменчивости видов также была знакома общественности. Дарвин же выявил механизм, который вызывает данное развитие событий, он нашел веские аргументы, чтобы ответить на нерешенный вопрос о силах, которые приводят к таким изменениям.

Альфред Брем был сторонником эволюционной мысли и тоже выступал за победу нового мышления. В предисловии к своей «Иллюстрированной жизни животных» он написал в 1864 году: «Естественные науки не должны опасливо оглядываться, когда дело доходит до провозглашения истины, и дорогого стоит развенчать заблуждения тысячелетий, царившие в мире».

Защитникам библейского мифа о сотворении мира он отвечал: «Человек рассматривается настоящим завершением природы, на самом деле он не больше и не меньше, чем млекопитающее… И мы, натуралисты, считающие так, вовсе не принижаем его этим». Поскольку такое утверждение было довольно легковесно, позднее, в 1876 году, он в эссе о человекообразных обезьянах выразился более четко: «Еще два десятилетия назад было легко писать об обезьянах, а сейчас весьма трудно. Можно обидеть и верующих, и горячих поклонников Дарвина, которые пошли дальше, чем их учитель. Они готовы увидеть в шимпанзе своих прадедов». Брем относил себя к поклонникам дарвинизма, и поэтому нет ничего необычного в том, что он подвергался нападкам и нередко получал анонимные письма, в которых его называли «нетерпимым, как шимпанзе».

Однако на самом деле он не был убежденным материалистом. Конечно, определенные взгляды заставили его дистанцироваться от ортодоксальных церковных догм и привели к умеренным материалистическим взглядам на мир. В одном выступлении он так и представился – как «застенчивый материалист», и выдвинул некий компромисс: «Меня называют материалистом, однажды обругали атеистом и даже злейшим врагом священников. Честно говоря, я воздаю должное здоровому материализму, заступаюсь за него, борюсь за него. Правда такова, что я смотрю на божество как на некую форму в моем понимании, исходя из своих знаний и усмотрения. Правда, что я даже бросил перчатку тем, кто называет себя священниками. Никогда, однако, я не делаю из них карикатуру, никогда не свожу все к одному знаменателю, не причесываю под одну гребенку».

Бремовское знаменитое очеловечивание животных происходило по различным причинам. Оно восходило к самой теории эволюции и зависело скорее не от физических и анатомических особенностей животных и человека, а от области психики и психологии, которые доказывали, что между двумя этими группами нет глубокой пропасти. Оно восходило и к его знаниям. И еще Брем находился под влиянием книги «Попытка изучения психологии животных» профессора П. Шейтлина (1840) из Галле, который уже напрямую очеловечивал животных.[32]