Глава 3. Влияние депрессии вашего любимого на вас

В тот мрачный период, связанный с болезнью моей мамы, я сам как будто исчез для всех. Помню, как меня не замечали, словно я стал невидимкой. Никто не спрашивал: «Что случилось с Мит-чем? Почему он такой сердитый? Почему у него в школе дела идут плохо?» Никто не спрашивал, за исключением мистера Скотта, моего учителя физики, но его внимание дорого мне обошлось.

Однажды, когда я был в двенадцатом классе, мистер Скотт прервал свою лекцию о скорости и массе, чтобы посвятить це­лый час дискуссии о честности, истине и человеческих ценнос­тях. Мистер Скотт провел несколько лет в Африке, преподавая в Корпусе мира, и в тот день он заявил, что за все время своей пре­подавательской работы ему никогда не приходилось сталкиваться с такой вопиющей нечестностью, какую он обнаружил у одного из учеников.

В конце урока, прежде чем нас отпустить, он встал и, к моему ужасу, вызвал меня к себе в кабинет. Всем было ясно, что именно я тот человек, о котором он так гневно высказывался. Я был по­давлен.

Чем же я обидел мистера Скотта? Оказывается, он обнару­жил мои шпаргалки, случайно забытые в листках с экзаменаци­онными ответами. Я, разумеется, и не предполагал, что моя «бо­лезнь» возникла из-за маминых проблем. Откуда мистер Скотт мог знать, что я не был способен сосредоточиться ни на одном задании, не говоря уже о том, что непонятый материал из триго­нометрии применял к заданиям по физике. Я в отчаянии попро­сил одного из друзей дать мне просмотреть ответы на вопросы, лелея надежду, что мистер Скотт не станет обременять себя про­ведением нового экзамена лишь для меня одного. Тогда я совер­шенно не имел понятия, как еще можно себе помочь.

Когда учитель засек меня со свидетельствами моей лжи, меня бросило в дрожь. Такого прежде никогда не было. Вплоть до этого момента ко мне было полное доверие, хотя в последнее время я перешел в разряд неуспевающих.

Мистер Скотт знал меня с девятого класса как отличника по физике. Между попыткой дать мне как можно лучше почувство­вать свою вину и вынесением окончательного приговора он как бы невзначай пробормотал, словно ему в голову пришла запоз­далая мысль: «Митч, что произошло между тем, что было тогда и тем, что стало теперь!» Потом он уставился на меня и ждал, что я ему отвечу.

Я заплакал, и чем больше я, старшеклассник, член школьной футбольной команды, плакал, тем сильнее дрожали мои губы и становились красными от слез глаза. Я старался не принимать близко к сердцу то, что сказал мне в ответ учитель, но его слова все равно просочились в мои мысли. Что произошло между тог­да и теперь! Что произошло... Даже мне самому казалось, что моя домашняя ситуация никак не связана с моим неподобающим поведением. Мне никогда не приходило в голову, что эти две вещи могут быть связаны или мое отчаяние было вызвано состоянием мамы.

Я был смущен и взволнован до глубины души. Будучи не в состоянии сказать в ответ что-то связное, я смог лишь прошеп­тать: «Извините, этого больше не повторится».

Но в этой сумятице чувств мистер Скотт дал мне еще один шанс. Я убежден, что он тогда испытывал ко мне жалость. И хотя меня, можно сказать, сняли с крючка, я продолжал чувствовать себя опозоренным, даже когда все об этом уже забыли.

По иронии судьбы мистер Скотт потом надолго стал моим любимым учителем, ведь именно он уделил мне внимание, серь­езно отнесся к тому, что со мной произошло, и откровенно по­говорил со мной. Тогда для меня не имело значения, что наши отношения сложились благодаря моей лжи, То есть ценой моих душевных страданий.

Вспоминая те годы, я осознаю, что тогда пожертвовал своей честностью, так как просто пытался выжить. Теперь я все время стараюсь быть честным, чтобы не допустить возвращения того, что

тогда было. Потеря честности калечит душу. Быть нечестным — все равно что дрейфовать в море без компаса или карты, привя­зывающей тебя к берегу.

Вспоминая то время, я отчетливо понимаю, что мне тогда требовалась безопасная гавань — место, где я мог бы просто пла­вать, чувствуя себя уютно и непринужденно. Место, где меня понимали бы без слов. Но я не нашел такого места.

Но вместо этого, выслушивая каждый вечер мамины тирады, перемешанные с ее страшной печалью, я постигал лишь то, на­сколько человеческая душа способна впитывать в себя бол ь дру­гого человека, и от этого мое сердце разрывалось.