Глава 4, в которой Капелла узнает о смерти Симона, предчувствие ведет ее по следам Бакалавра, а Петр Стаматин рисует ее портрет

«Сгусток»

Была темнота.

Много чернильной, густой, осязаемой темноты.

Виктория пропускала её между пальцами, гладила, словно шерсть любимого пса. Ей нравились такие сны. Сны, в которых ничего не случалось. Сны, в которых был только безграничный покой. Сны, в которых понимание, что ты спишь, ничуть не мешает.

Тьма струилась вокруг, обвивалась гладкими, до ощущения атласа, щупальцами, завивалась фантазийными причудливыми узорами...

И что-то было не так. В ощущение тишины и спокойствия примешивалась тревога. Звенящая на самом краю сознания, тягучая долгая нота.

"Что-то не в порядке, - подумала Капелла и так и проснулась с этой мыслью. - Что-то не в порядке"

Уголок подушки проступал перед глазами словно нехотя. Из щели между занавесями сочился солнечный свет.

"Утро"

Сна не было уже ни в одном глазу, словно бы и не спала вовсе, а просто открыла и закрыла глаза.

Виктория села в постели, спустила ноги на пол. Зудящее беспокойство не оставляло её, подначивало "Скорее, вставай! Скорее!"

-Что-то случилось, - произнесла она, словно пробуя слова на вкус, и тотчас же поняла - правда. Что-то и правда пришло ночью, надвинулось на Город, словно тень. Обычный человек задавил бы глупое волнение в зародыше, но Капелла привыкла доверять предчувствиям.

Поднялась, раздвинула занавеси, пропуская в комнату свет неяркого уже, по-осеннему стылого, солнца. На минуту задержалась у окна, вглядываясь в знакомую до малейших черт улицу. Рыжие листья на мостовой, выцветшее прохладное небо. На вид ничего необычного. Но только на вид.

Босиком прошла к шкафу, распахнула тяжелые дверцы. Привычная одежда чуть ли не упала с вешалки прямо в руки.

Предчувствие торопило, предчувствие звало. Такое бывало и раньше, но настолько сильно и явственно - никогда.

Капелла вывернулась из ночной рубашки, даже не задумываясь, какой глупой показалась бы её спешка человеку со стороны. Задумалась, застегивая пуговицы на кофте, глядя словно вовнутрь себя - "Зло? Нет. Добро? Нет. Что-то меняется? Да. Что-то грядет? Да. Нужно спешить? Да". Вопросов "Что грядет" и "Куда спешить" она не задавала. Это было бесполезно, чутье безошибочно давало понять только "да" и "нет". Похоже было, когда по-настоящему отчаянно звал на помощь кто-то из детей. Когда, отравившись порошочком, чуть не умерла маленькая Пташка. Когда кто-то из воров отмахнулся от Черного из Двудушников так, что чуть не вышиб весь дух. Тогда её тоже подбрасывало на кровати, на стуле, во время обеда или за книгой. И тоже надо было бежать - не задумываясь до начала бега, не позволяя себе не успеть... Да, сил почти не было. Но чутье на беду было преотличное и оно било во все колокола.

Капелла накинула на шею шарф, привычно завязала шнурки на ботинках особым узлом и вышла за дверь, сунув за пазуху только бутылку воды. Мимоходом удивилась про себя тому, что ещё десять минут назад лежала в постели и видела такой привычный сон про темноту. Сейчас все было похоже на лихорадку.

Первая же прохожая девчонка была ею остановлена - поймана за рукав ловкими привычными пальцами.

-Что случилось?

И девочка ответила, совсем не удивившись выражению лица будущей Хозяйки и её странному вопросу - ведь весь Город с самого утра был словно вывернут наизнанку:

- Симон умер.

Капелла аккуратно разжала пальцы, сжатые на чужом рукаве, медленно опустила руку. Мир её отчетливо крякнул и дал трещину.

Симон был вечен и на этом стояло мироздание. Сколько бы отец не называл всё это "бреднями", сколько бы недоверчивого сарказма не источали враги Каиных... Симон был вечен, как сам Город, и не мог умереть.

Капелла аккуратно извлекла из-за пазухи бутылку, машинально отвинтила крышку и сделала глоток. Вода холодным водопадом прокатилась куда-то в желудок, отрезвляя, прогоняя изо рта разом воцарившуюся там сухость. Симон был вечен и это знали все. Но теперь Город полон слухами о смерти - ведь если бы это было не так, не ответила бы первая же девочка на вопрос именно так.

Отступившая было тревога снова толкнулась в сердце.

"Это не все новости? - спросила Капелла у самой себя и ответ пришел сразу же - Нет."

Это не всё, волнение гонит вперед... Виктория подергала себя за прядку волос, словно бы прислушиваясь, и быстро зашагала к мостику через Жилку.

Предчувствие ясно подсказывало - туда. Именно там прошло то что-то, одно из сегодняшних новостей...

Чужое шло от Станции к Кожевенникам, потом куда-то ещё, но слушать след дальше не получалось и Капелла шла искать.

"Что-то начинается, что-то меняется, Город волнуется. К худо ли? к добру? Узнаем"

Студия Стаматиных

Путь по следу - путь незапоминающийся. Когда не ты идешь, а тебя ведет, не до того, чтобы запоминать, как шуршали листья под ногами, как под ботинок попалась пустая бутылка - "Чья? Ведь тара всегда в цене" - как кто-то мимолетно знакомый взмахнул рукой, но так и не дождался ничего, кроме вежливой улыбки и кивка на ходу...

Капелла шла быстро, неотступная тревога, которую невозможно было перелить в слова, не отпускала её. "Горячо? Холодно? В этот переулок? В тот?.." Что-то происходило - прямо сейчас, где-то в Городе, в переплетении улиц, в живых жилах мира, и она не успевала даже узнать, что именно.

А именно знание - самая важная вещь в мире.

Когда ты знаешь, ты можешь составить план. Решить, что делать и стоит ли вмешиваться. Когда ты не знаешь, ты мешаешься под ногами и ничего не можешь решить за себя сам, отдавая это право другим людям...

Мимо Стержня, вдоль Жилки...

"Студия архитектора?"

Капелла остановилась на крыльце, нерешительно коснулась дубовой двери. Чутье явственно вопило - "сюда!". Чуждое если не здесь, то точно было здесь, а значит, есть шанс что-нибудь узнать.

Но с другой стороны, являться в чужой дом без приглашения, начинать расспросы было неловко и Капелла, смирив бунтующее волнение, прислонилась к стене. Прикрыла глаза.

...О Стаматиных, что о Петре, что об Андрее отец всегда отзывался зло и неприязненно. Впрочем, он отзывался так почти обо всех и Виктория к нему, конечно, прислушивалась. Как послушная дочь.

Андрея отец, морщась, называл "висельником" и "прощелыгой". Петра - "пьяницей" и иногда каким-то странным словом, которое Капелла никак не могла запомнить и, соответственно, выяснить его значение.

Сама же Виктория Петру скорее симпатизировала - она любила лестницы в небо, особенно сидеть на верхней площадке и смотреть на рассвет, смешано относилась к Многограннику - с одной стороны, он отнимал у Города детей, давал им иллюзию жизни, но с другой - был просто очень красив - и ей всегда немножко жаль было архитектора - вечно осунувшегося и полупьяного, с тоскливым зеленым безумием в глазах. По крайней мере, так ей все виделось из её далека - редких встреч на улицах, например.

Андрея же...

Тревожный спазм опять сжал сердце и Капелла открыла глаза. Следовало, следовало зайти и спросить, иначе и незачем было затевать весь этот марш по Городу. К тому же некоторую застенчивость, неизвестно куда уходящую корнями, постановлено было вытравливать.

Лестница спиралью завилась под ногами, и вот Капелла уже слегка неуверенно шагнула в двери второго этажа...

И чуть не отшатнулась от статуи с размытым лицом.

"Дерево? Камень? Глаза, как живые..."

Мгновенный стыд за собственную трусость, тонкие пальцы касаются лица статуи, оглаживают мертвенно-бледную щеку. О застенчивости позабыто, да и стремление постучать куда-то делось.

"Кто это, интересно. Красивая..."

Сердце снова толкнулось тревожной болью, и Капелла словно вынырнула из мгновенного забытья. Опустила руку. Чуть улыбнулась.

И прошла дальше, в комнату.

Пахло твирином. Это прежде всего задело Викторию, заставило вспомнить о тех редких днях, когда отец позволял себе выпить. Он тогда становился раздражителен ещё больше, чем всегда. Они ещё ссорились с младшим Владом... "С братом, - поправила себя Капелла и взгляд её скользнул по помещению дальше - по разбросанным листам с набросками, по большой белой ванне, по развешанным по стенам чертежам... И штабелям пустых бутылок, конечно же.

-Здравствуйте, - и голос прозвучал вполне себе спокойно, как и хотелось.

Осталось только нашарить взглядом хозяина дома.

- Простишь меня, Нина? Почему ты смотришь на меня с такой обидой?...

Петр молча опустился на деревянный стул, слегка придерживая рукой свою больную безвольную голову. Перед глазами плясали зеленые огоньки, а вторая рука чисто автоматически потянулась к резной кружке. Пальцы сомкнулись на ручке и притянули сосуд поближе к Петру. Одного взгляда на дно тары было недостаточно, чтобы понять, что твирина нет. Еще раз посмотрел, второй, третий... а потом и вовсе забыл, что хотел сделать. Петр не мог бесконечно держать руками свою тяжелую голову, поэтому она постепенно (... очень медленно) скатывалась на стол. А черти устроили пляски у него в мозгу, поэтому бедная голова не переставала ныть и гудеть.

«От, дурак... дурак дураком...» - корил себя Петр в очередной раз, что довел себя до такого плачевного состояния. Не надо было сегодня так быстро лакать твирин, вывернет же. А он нынче в цене, нельзя разбазаривать, тем более так халатно. «Ох, голова моя, головушка...»

- Бра-а-ат? - позвал Петр, едва приподнимая голову. - Я знаю, ты рядом. Подойди поближе, я тебя не вижу, - но нет, дом был пуст, а у Стаматина снова начались эти странные, но весьма увлекательные галлюцинации. Черти пляшут тарантеллу, а Петру отдувайся за все последствия. Пожалуй, просто тихо и спокойно можно "покалякать" что-нибудь на обрывке бумаги, на второй части которого брат рисовал примерную схему города для столичного гостя. Все, теперь к нему привяжется "столичный гость".

А где карта-то? Видимо, доктор приезжий забрал. Бумага в дефиците, а на утреннем поезде ему не привезли ватман. Еще месяц экономить и рисовать на стенах - невыносимо. Но, что ж, придется. Петр достает из-за уха тупой обгрызанный карандаш, начинает водить грифелем по бумаге. Галлюцинации продолжаются: сквозняк сдувает с листа рисунок, Петр нажимает сильнее. чтобы графит впился в бумагу навеки, но и это не помогает. Птица, нарисованная этим архитектором улетает вместе со сквозняком куда-то на пол, Петр рисует на бумаге ее снова, черный ворон взмывает с листа и пропадает в воздухе. А когда галлюцинации прошли, Стаматин обнаружил, что все эти тысячи нарисованных птиц вернулись в свои гнезда, то бишь на бумагу. Непонятное скопление враных превращалось в нечто страшное и пугающее, поэтому Петр скомкал листок и бросил в небольшой коридор, который находился между статуей Нины и лестницей. В тот же момент в помещение вошла девочка, этот комок упал как раз ей в ноги. Девочка рыжая, конопатая, хотя Петр все равно через твириновую пелену ничего не видел.

- Сегодня все навещают Петра, - не удосужившись поздороваться, протянул Петр. Он медленно поднимался со стула, сжимая пальцами край стола, опираясь на него обеими руками. Архитектор сильно раскачивался из стороны в сторону, но при этом пока стоял на ногах.

Архитектора она увидела неожиданно - он словно сливался с полумраком собственного жилища, до поры до времени прятался в темноте от незваной гостьи. Спутанные волосы, укрывшие плечи, движущаяся рука, с силой жмущая на карандаш. Тихий, захлебывающийся голос, бормочущий что-то невнятное.

"Так мог бы говорить утопленник - подумала Капелла и сама себе удивилась. Обычно ассоциации её хотя бы казались логичными.

Она переступила с ноги на ногу, поняв, что приветствие осталось неуслышанным. Замялась. Она всегда стеснялась повторять по два раза, в детстве, если её не слышали с первого раза - молча краснела и отворачивалась. Отец ещё всегда не одобрял эту привычку, учил, что людям нужно все повторять и не по два, а по десять раз.

Наверное, он был прав.

Стеснение её прервалось просто - архитектор скомкал листок бумаги на котором рисовал, легким, слегка плывущим движением послал его через всю комнату. Капелла по привычке отшатнулась на полшага назад - она терпеть не могла, когда в неё что-то кидали, потому что никогда не умела поймать. Машинально подобрала бумажку - погоды она бы не сделала, на полу таких было в избытке, но Виктория привыкла к чистоте. Развернула лист на ладони, разгладила. Провела кончиками пальцев по нарисованным птицам - тощим, черным и угрюмым. Видно было, что карандаш вдавливали в бумагу сильнее, чем нужно, на обратной стороне листа выступали выпуклые двойники птиц.

"Красивые... Вороны или кто-то другой?"

В птицах Капелла понимала мало.

Подняла глаза от рисунка, непонимающе сморгнула, успев услышать только конец фразы. За ней это водилось - задумавшись, она иногда теряла ощущение действительности, не отвечала на слова, отслеживала движения безо всякого интереса. Кажется, это всё-таки было не приветствие...

Архитектор поднялся. Ухватился за стол - его явно пошатывало.

У Капеллы дрогнули пальцы - столкнулись два желания - отступить ещё на шаг и шагнуть ближе, помочь удержать равновесие.

"Можно бы испугаться, - подумала она мимолетом. Мысль была глупой, проходной, она точно знала, что ничего плохого ей не желают. Да и человек, не наделенным таким даром, тоже не испугался бы - слишком несфокусированный взгляд, слишком пьяные, нечеткие движения.

-Красиво, - сказала она, приподняв руку с зажатым рисунком. Повторять уже прозвучавшее "Здравствуйте" не хотелось, спрашивать о том, кто был тут совсем недавно было неловко, по крайней мере сразу, потому Капелла решила все-таки позволить себе слабость небольшого разговора.

Тревога в сердце билась всё так же часто, но виски не ломило - а ведь это был первый прзнак того, что она начинает опаздывать.

"Время, волшебное время..."

-Для чего вы его выкинули?..

Протерев одной рукой глаза (вторая так и продолжала удерживать край стола, чтобы тот не ускакал прочь, ну и поддерживала полупьяный организм в равновесии), Петр, наконец, обратил внимание на то, что с ним кто-то разговаривает. Девочка стояла напротив неадекватного и очень невменяемого архитектора и не решалась приблизиться к нему, почему? Этого Стаматин не понимал и понимать не хотел. Нет, серьезно. Не хотел.

- Знаешь… хотя нет, не знаешь… ты сильная, я чувствую. Даже когда ты далеко, я чувствую тебя… - тихо протянул Петр, словно повторяя движения своей гостьи, то бишь переминаясь на одном месте, неловко теребя собственные пальцы. Петр продолжал бормотать что-то бессмысленное, непонятное, да и взгляда на девочку не поднимал. Он все равно не видел бы ее, если не протрезвеет. Черти продолжают уверенно колошматить ложками по внутреннему колоколу Петра, приводя того в такое состояние, что лучше следить за ним внимательнее. Петр ощущал, будто земля уходит у него из-под ног, его снова качает… из стороны в сторону, из стороны в сторону. Вот, наконец, его колени подкашиваются, Петр вот-вот упадет навзничь на пол, но рука крепкая! Она удерживает безвольное тело архитектора и медленно сажает его на стул.

- Ты ж вроде Ольгимская… ко мне с другого берега явилась? Или это мама? Мама Ольгимских? Как ее… Виктория… Нет, Нина должна вернуться.

Произнося эти слова, Петр снова оторвал свою… филейную часть от стула и поспешил к статуе Нины, что так часто пугала его посетителей. «Само совершенство, богиня, само совершенство…» Он коснулся холодного материала ладонью и будто обжегся: он в ужасе смотрел на свою руку, которая привела в движение камень… Нина повернула свой взгляд к нему.

Естественно, что это все было очередной галлюцинацией Петра и ничем больше. Петр слегка отшатнулся от своего творения, при этом чуть было не рухнул на пол. В очередной раз не рассчитав расстояние от статуи до стены, он стукнулся головой о низкий дверной косяк, потер и без того больную голову и вернулся к столу, по пути уронив-таки себя на грубый ковер, прямо возле ванной. Ну, и конечно же, приложился головой о край.

- М-мы, у-у-урат, упа-а-али… - нараспев произнес Стаматин и стал подниматься. Алкоголику даже удар по голове особо тупым предметом нипочем.

Разговор ощутимо не задался - они просто не слышали друг друга, запертые в разных измерениях безумия. Не слышали и не могли услышать. Капелла сглотнула, поняв, что ничего не добьется, кроме невнятного бормотания. Аккуратно сложила рисунок. Убрала его в карман. Ей почему-то казалось, что архитектор не был бы против, если бы был в состоянии понять хоть что-нибудь, а ей черные угловатые птицы чем-то неизъяснимо понравились. Захотелось найти им место в своем доме - над столом, скажем. Чем не место для черных воронов?

Архитектор - Капелла упорно не думала о нем по имени, она вообще избегала имен, не любила их - бормотал что-то невнятное, неуютно топтался на месте. Пошатнулся - резко, словно собираясь упасть. Пальцы снова дрогнули - "Бежать? Поддержать?" - качнулся вутри постыдный страх. Не перед чужой силой - не было ведь её ни на йоту - перед потерей контроля. Беспамятством. Твириновой зеленью, плеснувшейся в чужих глазах.

Она с трудом удержала взрослого мужчину, подперла плечом, аккуратно усаживая на стул. Ей не так уж часто приходилось общаться с жертвами «зеленого змия», действия были интуитивны. И страх потихоньку успокаивался, притупляемый чутьем - "Безопасно. Что бы ни случилось для меня - безопасно". И тут же, вспышкой - "Для меня? А для него?". Предчувствие тактично смолкло. Оно редко отвечало на вопросы о тех, кто лично к Капелле не имел отношения.

В бормотании архитектора прорезалось имя Виктории, затем Нины и Капелла напряженно вслушалась. "При чем тут..."

Архитектор поднялся, нетвердо и шатко. Прошел через всю комнату, коснулся лица статуи, так удивившей девочку, когда она входила. Лицо его исказила болезненная испуганная гримаса. Он шарахнулся, приложился головой о притолоку, потом метнулся к столу...

Капелла прикрыла лицо рукой. "Два удара по голове за последнюю минуту - он вообще сумеет подняться?"

И тут ударило видением - прошлого ли, будущего, или вообще никогда не случавшегося...

"Кураж. Пьяный кураж и лихость, топот каблуков по твердой столешнице, смех, аплодисменты, нечеткий шатающийся танец, взлеты, падения, зелень, заливающая бар, сигаретный дым под потолком, скомканные чертежи под ногами, блеснувшее лезвие, кривящиеся губы, танцор на столе подпрыгивает в немыслимом кульбите, мужчина с черными строгими глазами приподнимается со своего места, окурки на полу, жмущиеся к посетителям полуголые девушки, смех, аплодисменты..."

Вздохнула, машинально потянулась к бутылке. Шорох открываемой крышки - глоток - щелчок закрытия, бутылка снова на месте.

"Взрослая бы поняла все, увидела бы, как картинки в книге. Или нет..."

Сжала голову раскаленным обручем чужая боль. Капелла, всегда восприимчивая после видений, поморщилась, представив, какого архитектору, которому, собственно, и принадлежало чувство.

"Ещё бы, столько выпить и столько биться головой. И брат его хорош. Как его одного, такого, бросать?.."

Боль постепенно сходила на нет, всплеск острой восприимчивости кончался. Стало жаль архитектора - у неё-то уже всё почти прошло, а ему до следующего утра так маяться, если не дольше.

"Интересно, смогу я, как мама? Забрать в себя..."

Вообще Хозяйкам ближе был мир видений и чувств, эмпатии и телепатии, как это называли в умных книгах. Капелла иногда читала их, надеясь разобраться в собственных ощущениях и силах. Но все же боль тоже призрачна, если суметь... Мама умела - это Капелла помнила точно. Когда у неё, тогда ещё совсем маленькой, болел живот или разбитая коленка, мама садилась рядом, поглаживала больное место и боль постепенно уходила. Сама Капелла тоже умела так, но самую капельку, только если правильно думать и если боли совсем чуть-чуть, на донышке.

Но попробовать всё же стоило.

"Ведь и информация нужна"

Она аккуратно опустилась на колени рядом с Петром - короткая юбка не располагала к сидению на корточках, да и не просидишь на них долго - смерила взглядом край ванны - не удариться бы самой.

Сосредоточилась. Изо всех сил пожелала суметь оттянуть боль в себя. Вздохнула.

"Смех. Аплодисменты. Топот каблуков"

Видение прошуршало совсем близко, словно бы смеялись за стеной. Это было хорошо - значит, она уже достаточно собрана, достаточно близка к тому тонкому миру, в котором прошлое и будущее суть одно.

Протянула руку, касаясь спутанных волос пациента - "Какой неприятное слово. Тянет трупами". Ладонь охватил жар и Капелла приподняла уголки губ, обозначая улыбку. Получалось. Жар был неприятный, проникающий, постепенно растекался от кончиков пальцев к запястью, оттуда - к локтю...

-Ничего. Ничего. Пройдет. Всё пройдет...

Да, когда ноги подкашиваются, в первую очередь думаешь, как бы упасть без вреда для здоровья, а лучше – вообще не падать. Но когда Петр походил на всю эту бессмысленную кукольную толпу, он становился таким скучным и нудным… так что при падении он думал, как бы не разбить бутылку в правом кармане своего плаща. Именно пытаясь спасти драгоценный твирин, он вывернулся так, что затылком приложился о край ванной. Зато бутылка была спасена, в том-то и счастье.

Удар был глухим, внутри он отдавался колокольным перезвоном, отчего голова болела только сильнее. Над ним нависла чья-то тень, но Петр не в силах был разодрать внезапно закрывшиеся глаза, так что приходилось довольствоваться видом из-под опущенных ресниц. Тяжелые мысли делают и голову словно чугунной…

Горячее прикосновение, или снова галлюцинация? И этот нежный шепот. Петр узнавал эти слова, только вот чьи они? А глаза отказывались открываться (предатели!), не позволяя увидеть обладательницу столь притягательного и чарующего голоса. Но (о, чудо!) боль покинула его пропитую голову, уступая место прозрению. Руки тоже знакомые… только вот чьи, вспомнить-то не удается!

Петр уже просто не хочет открывать глаза, все равно весь мир вокруг плывет, ни черта не видно. Так что лежать и получать удовольствие. Получать удовольствие и лежать. Петр тянется рукой куда-то в сторону, предположительно туда, где находилась та самая злополучная статуя. И снова отдергивает руку, словно в панике. Да, будто Нина объята страшным адским пламенем.

Вот оно… он ухватил воспоминание.

Жуткая головная боль, Нина шагает к Многограннику, чтобы оценить усыпальницу для сверхчеловека. Для Симона Каина. Но она и не подозревает, что усыпальница будет занята другой Душой. Петр, окутанный твириновым духом, с упоением наблюдал за тем, как Нина разворачивается к нему, затем Петр помнит бездну и тихий спокойный голос: «Ничего. Ничего. Пройдет. Всё пройдет...»

- Нина? – Петр распахивает глаза и не видит перед собой никого, кроме Алой Хозяйки, разрушительная сила которой ломала все законы. И Петр был ее верным орудием в этой войне с обыденностью. – Многогранник… он… он стоит? Стоит же, да? – паника звучала в его голосе, он больно сжимал запястья юного дарования в лице Виктории-младшей, смотрел ей в глаза своим несчастным и безумным взглядом, но видел только отражение своих воспоминаний. Он видел Нину Каин…

Боль в руках пульсировала, вызывала желание потрясти ладонями, а лучше всего - окунуть их в прохладную воду.

"Руки не голова. Пройдет..."

Тем более, что архитектору, кажется, становилось легче. Лицо его разгладилось, страдальчески искривленные губы чуть ли не сложились в слабую улыбку. Капелла испытала мгновенный прилив гордости - она очень хотела быстрее войти в силу, научиться использовать Дар по-настоящему - но тотчас укорила себя. Ничего экстраординарного она не сделала, всего лишь приняла на себя чуть больше, чем обычно. По крайней мере, так она сказала самой себе, чтобы не возгордится. Она давно уже привыкла к такому подходу, считала его полезным и обоснованным. И отец его одобрял. Говорил, что к похвале привыкаешь, привыкаешь к гордости, и когда повод исчезает - всё равно продолжаешь предаваться бессмысленному самолюбованию. Наверное, именно поэтому он старался не хвалить своих детей. Ну, или делать это как можно реже, когда им удавалось чуть ли не из шкуры вывернутся...

Архитектор пошевелился и Капелле на мгновение захотелось отодвинуться. И тотчас же она укорила себя, назвав трусихой. Это было всю жизнь - она плохо шла на контакт, не любила прикосновения и только матери позволяла гладить себя по голове, заключать в объятия. Даже руку для пожатия подавала неохотно. Казалось, что на самом деле Виктория Ольгимская-младшая застенчивая и замкнутая девочка. Вот только её так и тянуло к людям, тянуло чутьем истинной Хозяйки, и всю жизнь она так и боролась с собой. Надо признать, определенные успехи уже были...

Архитектор открыл глаза, удержал попытавшуюся было отстранится Капеллу за запястья. Боль отдалась в голове - мало того, что руки болели сами по себе, так ещё и Петр стиснул их слишком сильно.

"Синяки будут - отстраненно подумала Капелла, болезненно выдохнув сквозь сжатые зубы, и даже не сразу сообразила, что её назвали Ниной. Именем вечной маминой соперницы, которую она просто не могла ненавидеть. Не могла и не хотела.

А Петр уже шарил по её лицу невидящим взглядом, глаза у него были больные, с твириновой зеленью в зрачках. В голосе, когда он спросил про Многогранник, звучала настоящая паника.

-Да. Стоит, - ответила Капелла, сдерживая бездумный порыв тела дернуться, забиться. Тело - глупое, непослушное, страшащаяся любого дискомфорта - не могло смириться с пульсирующей на запястьях болью, которая словно браслетами билась под кожей.

"И ведь его же, не моя..."

- Стоит… там дети, - вдруг нахмурился Петр, после чего его брови изогнулись в печальной и жалобной гримасе. Жалкие, отвратительные дети оккупировали его дорогую Башню, которая предназначалась далеко не им. – Мерзкие детишки… - пробормотал он, ослабляя хватку и выпуская из пальцев запястья Виктории. Он снова стал укладываться на ковре: уж больно ему не хотелось подниматься, да и трудновато было бы удержаться после этого на ногах. Взгляд Петра уткнулся в деревянный потолок, он с таким увлечением рассматривал доски, что складывалось впечатление, что архитектор видит там истину. Но нет. Он видит там стаи мух, отвратительных и гадких мух, что жужжат без перерыва, не давая ему заснуть.

Мух не было. Очередная твириновая иллюзия не давала Стаматину и минуты покоя.

- Их нужно оттуда согнать, - наконец, подал голос Петр, решив-таки подняться на ноги. Первая попытка, вторая, третья. И вот, наконец, ему это удалось. Необыкновенное счастье… Продолжая раскачиваться из стороны в сторону, мужчина преодолел путь от грязной эмалированной ванны до своего рабочего стола. Легко и непринужденно приземлившись на край, он стал рыскать по столу в поисках какой-то важной бумажки, но глаза отказывались ему повиноваться. Зато они наткнулись на недопитую бутылку, на дне которой еще плескался твирин.

Петр уже хотел было опрокинуть последнюю рюмашку, но вдруг (внезапно так) осознал, что у него гости…

- Выпьешь со мной? – обратился он к Виктории, в упор не замечая ни то, что неожиданно из Нины она превратилась в юную девицу, ни ее возраст. – Башню надо хранить, да… она уникальна… Дети должны, нет, обязаны уйти, - уверенно, но в то же время тихо произнес Петр, выливая содержимое бутылки в стакан. – Бедные дети… они там играются… и как им не страшно на такой высоте? – бормотал Стаматин, он закрыл рукой лицо и тяжело вздохнул. Они играют внутри Святыни. Это то же самое, если бы они разрушили прекрасный Собор в Каменном дворе!

Чего не стоило делать никому в присутствии Капеллы - так это называть детей "жалкими" и "мерзкими". В ней сразу просыпался инстинкт защитницы, она становилась строга и серьезна, и сразу проникалась к собеседнику легкой неприязнью. Она вообще не очень любила, когда кто-то кого-то не терпел. Ей не нравились споры и драки, и если бы она могла - давно бы помирила всех враждующих. Да. Это было вшито в кровь и плоть, неприязнь к неприязни, жгучая ненависть к любой агрессии, и только разум - разум слишком взрослый и логичный для пятнадцатилетней девочки - как-то примирял её с окружающим, где все не терпели всех. Где Псиглавцы враждовали с Двудушниками, Двудушники со всем миром, бандиты с законопослушными горожанами, Хозяйки между собой... Где даже Петр, утонувший в своем мирке галлюцинаций, желал кого-то откуда-то "согнать".

От резкого замечания Капеллу удержали две вещи - во-первых, строгое воспитание отца, который не одобрял споров детей со взрослыми, во-вторых, собственная жалость к архитектору, у которого удалось забрать головную боль, но ничего не получилось сделать с опьянением. Поэтому она молча следила за его пермещениями и растирала запястья, не поднимаясь с пола. Пол, кстати, был грязный до ужаса и вызывал подсознательное желание взяться за швабру.

Архитектор, наконец, устроился на краю стола - с ушедшей головной болью у него, видимо, несколько сгладились проблемы с координацией. Потянулся к бутылке, загадочно мерцавшей зеленью. На мгновение замер, видимо то-то соображая...

Отец всегда клеймил пьянство, как самый страшный из пороков. Потому дети его в этом смысле были абсолютно зашорены, твирин даже и не нюхали и Капелла помнила, как брат впервые попробовал напиться. И как она потом прямо на месте училась лечить похмелье. Больше всего ей тогда помог холодный кефир, но и Дар сыграл некоторую роль... Небольшую, впрочем. Так, чуть-чуть оттянуть на себя... Отмывая потом руки в раковине - они горели, совсем, как сейчас - она твердо решила, что не будет пить. Никогда. Ни глотка. Даже пробовать не станет. Потому что пьяные вызывали у неё легких страх и жгучую стыдливую жалость. А она жалкой и потерявшей реальный мир не желала стать никогда.

-Нет, спасибо, - но, похоже, архитектор не больно-то и нуждался в ответе. Он вообще удивительно легко перескакивал с одного на другое и ответов не слушал.

-Они не уйдут, - Капелла задумалась. Ей самой очень нравился Многогранник - как воплощенное чудо, как замечательно красивая башня. Но с другой стороны - проклятая двойственность суждений! - она не одобряла Многогранник, как попытку удержать чудо в ладонях, сделать его обыденным и привычным. Да и дети, запертые в башне, были потеряны для Города, жили в собственных мечтах, и, вырастая, не умели почти ничего. Нет, Капелла прекрасно их понимала - она и сама наверняка поддалась бы искушению, если бы не долг и чутье, но это было жутко обидно, что будущее Города затворяется от него. - Если бы у вас было место, где воплощаются мечты - разве вы куда-нибудь из него ушли?..

"Ловушка - подумалось ей - Красивая клетка"

Ещё она подумала, что детей не заставишь вернуться в Город, если не разрушить Многогранник...

Но вслух она, конечно, этого не сказала.

Девочка отказалась, оно и к лучшему: Петр терпеливо вылакал остатки твирина, плескавшиеся на дне рюмки, и снова будто окосел. Глаза, как говорится, в кучу.

- Не-е-ет… - замотал головой архитектор, уставившись взглядом в раскрашенный чертеж Многогранника, висевший на стене. – Им нельзя уходить из Башни… Пускай играются бедные несчастные детишки. Бедные несчастные жалкие детишки... – Петр нервно теребил в пальцах многострадальный карандаш, а взгляд не отрывался от чертежа.

Виктория Ольгимская была слишком умной для своих лет, она вела себя как настоящий взрослый человек. Петр чувствовал себя рядом с ней совсем школьником. Также он чувствовал себя и возле брата, который всегда казался старше, чем есть на самом деле, из-за своего уверенного голоса и грозного вида.

- Я остался. Я и остался. Мне же здесь позволили строить... – голос взволнованно дрожит, он становится с каждым словом все громче. Да, словно лава поднималась по жерлу вулкана, вот-вот она выплеснется наружу, зальет собой все вокруг, все сожжет, все разрушит. – Строить то, что я хотел. То, за что меня всегда гнобили. То, за что мне не придется платить...

Врешь, Петр, придется, еще как придется, только ты еще об этом узнаешь, да и узнаешь не скоро, даже если тебе будет сама шабнак-адыр стучаться в дверь, ты ведь не откроешь. Ты просто не услышишь, как смерть скребется в твой дом. Она просто войдет в распахнутую дверь, не дождавшись ответа, и заберет тебя...

«Что? О чем я думаю... Шабнак-адыр, шабнак-адыр... Что за бред несешь, Петр!»

Петр медленно прошел в середину комнаты, где расположилась будущая Хозяйка, и со всего размаху плюхнулся в ванную. Снова, конечно, приложился головой, но теперь ему было тепло и уютно в этой эмалированной ванной, в которой в течение нескольких последних лет он спал. В голове опять трезвонили колокола, Петр раскинул руки в стороны («...чем больше ты раскрываешь объятия, тем проще тебя распять...») и снова уставился в потолок с какой-то неведомой блаженной улыбкой.

- Вот и приезжий гость уже не покинет Город... затянет... – едва слышно, но достаточно четко произнес Петр, опуская веки.

Похоже, пытаться что-то говорить было дело гиблым - архитектор разговаривал скорее сам с собой, чем с ней. Впрочем, в этом было даже что-то приятное. Можно было сидеть на полу, слушать и молчать. Да. Возможность молчать, пожалуй, была самой важной. Даже повторное обозначение "жалкие" в адрес детей, не пробудило в душе особенной ярости. Так, тупое раздражение. Да и говорил архитектор совсем не так, как говорят, желая оскорбить.

Капелла глотнула ещё воды - щелчок крышки - глоток - щелчок. Задумалась - архитектор противоречил сам себе, но смысл должен был быть. Желание, чтобы дети ушли из Башни - желание творца, оскорбленного за своё творение. А фраза, что им нельзя уходить?.. Бред пропитанного твирином разума или что-то ещё?

"Будет ли стоять Многогранник, если из него уйдут все?.."

Усевшись поудобнее, Капелла положила себе разобраться ближе к вечеру - когда будет время - и стала слушать дальше. Внезапно возвысившийся голос Петра встревожил её, вызывав острый приступ жалости - "Неужели только здесь его начали слушать?". Мелькнуло полувидение-полуфантазия - "Болото, слепые, заросшие тиной озерца, редкие кочки, неожиданно яркий цветок, хрип загнанного, захлебывающегося коня, паническое ржание, вспыхнувший огнем чертеж..."

"Слишком часто. Два за последний час..."

Щелчок - глоток - щелчок.

Да, собственно для этого Капелла и носила с собой бутылку - вода отлично возвращала в обыденный мир после видений, приводила в чувство. Пока она разбиралась с собственными предчувствиями, архитектор успел перевалиться за край ванны и блаженно растянуться на дне. Естественно, приложившись затылком ещё раз. Про себя Виктория протяжно застонала, предчувствуя грядущее Петру сотрясение мозга. "Три раза за десять минут. Как он ещё всё не отбил?"

"Стоп. Столичный гость?"

Тревога, отпустившая было сердце, забилась отчетливо и яростно. Да, несомненно - именно этот человек был второй новостью, о которой необходимо было знать.

-Столичный гость? - спросила она, аккуратно приподнимаясь и цепляясь за край ванны, чтобы видеть собеседника - Кто он?

Про себя она приготовилась к долгой осаде - нужно было задавить привычку не спрашивать по два раза одно и то же и повторять вопрос, пока Петр не ответит.

- Странный он какой-то... с братом знаком... а я вот его не помню, хоть убей, не помню! – негодующе всплеснул руками Петр, как-то странно озираясь по сторонам. – Брат его увел, да, он хочет его с Ниной познакомить. Даже под пытками не вспомню, как его зовут...

Со значительным опозданием пришла головная боль от удара о край ванны, Стаматин издал такой жалобный стон, что сердце сжималось. Петр невольно схватился за голову, приподнимаясь на одном локте, его лицо отображало необыкновенные муки и страдания, незнакомые человеку, не познавшему в жизни несчастий любви. Конечно, любовь сейчас была совершенно не причем, но все-таки доля правды в этом есть. Петр сжимает руками виски, упершись взглядом в пол, пытается о чем-то думать...

- Он хочет посмотреть Башню. Она ему понравится, и он будет ее любить... но детей нужно согнать! Им там не место. Они... они там оскверняют святыню! – Петр резко поднялся, покачнулся, спотыкнулся о выпирающую в полу доску и полетел вниз с характерным грохотом. Лицом он приложился прямо об эту самую доску, снова душераздирающий стон и даже всхлип. Плачет? Ага, как же. Только если твирином, который уже вместо крови течет в его жилах. Но нет, это всего лишь был нервный всхлип. Но как жалобно он звучал...

Петр не поднимался, он продолжал бесшумно лежать на полу. А не помер ли он от очередного удара? Кстати, что удивительно, на Петре не оставалось никаких синяков или ссадин. Просто... ну не оставались и все. Бутылка твирина, для надежности завернутая в несколько грязных тряпочек, вроде не разбилась, ну и слава небесам.

Пролежав на полу с минуту, Стаматин все-таки начал подниматься, он продолжал бубнить себе под нос, иногда обращал свой взгляд на свою гостью. Петр закрыл лицо руками, смахивая с него усталость, но бесполезно. Осунувшийся архитектор с припухшим лицом и красным носом выглядел весьма плачевно...

- Как тебя зовут-то, ты не сказала...

«Точно, вот что я хотел спросить, да забыл...»

Приготовления пропали впустую, и Капелла даже чуточку огорчилась - она ведь успела приготовить на языке повторный вопрос, взять себя в руки... А тут - какая обида! - это даже не понадобилось. Нехорошо было и то, что имени приезжего узнать не удалось. Ведь если знаешь имя - можно расспрашивать людей, а не пытаться найти человека по следам.

"Боги, как хлопотно. И что я ему скажу, если найду?"

"Когда" тут же поправило предчувствие. "Когда"

Творилось что-то странное и страшное, умер Симон - от чего, кстати, он умер? Она так и не успела об этом подумать - приехал кто-то из Города, и неоткуда было взять знание, увидеть полную картину вещей. Ведь наверняка было что-то ещё. Ещё смерть, ещё лишние люди, ещё что-то несущее беду. И это беспокоило. Вызывало желание выйти на улицу, сорваться на бег, сделать хоть что-то, предотвратить грядущее… К сожалению, такой силы, чтобы остановить будущее, не было ни у кого, да и архитектора оставлять было страшновато.

"В Многогранник? Он пойдет в Многогранник?.." Это было важно. Теперь не нужно было искать след, можно было идти прямо... Но Петр опять сказал что-то о детях, он опять противоречил себе, и Капелла не удержалась, спросила:

-Так оставаться им, или уходить? Я не понимаю...

Да, она не понимала. Не понимала и беспокоилась, и заодно думала, что если - когда - встретится со старшим Стаматиным - обязательно выскажет всё, что о нем думает. Мысли большей частью были нелицеприятны, местами даже чуточку нецензурны - той наивной детской нецензурностью, когда значение половины слов не понятно.

"Куда он смотрит? Рано или поздно, вернувшись, найдет просто тело с разбитой головой. Кстати, четвертый раз..."

Считать удары, пришедшиеся архитектору по голове, было очень печально. Хотелось снова коснуться спутанных волос, взять боль на себя - руки, кстати, с первого раза так и саднили. Ведь наверняка же она снова вернулась - такое тоскливо-сосредоточенное было у Петра лицо. Вообще, потребность жалеть и помогать была второй вещью, с которой Капелла неустанно боролась. Она давно уже уяснила, что часто на помощь откликаются ругательствами, а уж жалость не нужна особенно никому. Но как же ей иногда хотелось заняться благотворительностью…

-Виктория, - ответила она на вопрос об имени. Передернула плечами - она не очень любила свое имя, оно всегда ясно объявляло, чья она дочь. Подумала и добавила - Но если что, лучше называть Капеллой.

"Как будто бы он это запомнит"

- Они просто не должны были туда идти. Дети в усыпальнице... по меньшей мере, это странно... – Петр держался за голову, глаза медленно скосились к холодной бутылке. Стаматин почти сразу догадался, что можно приложить ее к больному месту, так и поступил. Ледяное стекло (ледяное по сравнению с петровским лбом) тут же приняло на себя весь похмельный жар, но, к сожалению, не головокружение. Петр умеет справляться и с этим, только сейчас он забыл, как он это обычно делает. Ну, плохая у него память, что поделаешь?

- Капелла... – повторил вслух Петр. – А-капелла... Да, как акапелла. Или церковь? – он у нее спрашивает? Или сам рассуждает, как проще запомнить ее (такое сложное!) имя. Петр снова начал движение: сегодня он просто был не в состоянии сидеть на месте спокойно. Он медленно пересекал комнату, раскачиваясь, облокачиваясь о стену, приближаясь к Виктории-младшей. Взгляд-прищур пытается разглядеть лицо гостьи, но это выходит как-то не очень. Петр приближается буквально вплотную и...

- Какие у тебя красивые глаза, - Петр взял ее лицо в свои руки и наклонился так, что их глаза были на одном уровне. Слишком близко. – Такие... голубые-голубые! И ясные... – можно противопоставить глаза Петра: мутно-зеленые с покрасневшим из-за лопнувших сосудов белком. – И кожа... веснушки... – Петр резко разворачивается к столу и спешит к нему, преодолевая множество препятствий: пол, пол, пол, стул, пол... Хватает карандаш и встает у стены, водит карандашом прямо по камню, несколько раз ломается грифель, но Стаматина это не останавливает: он его точит перочинным ножичком и продолжает рисовать. Вот на стене уже на серой стене черные черты лица, губы, нос, россыпь веснушек, а глаз еще нет. Петр неловким движением убирает волосы с лица (они то и дело норовят в рот залезть) и оборачивается к Капелле. Снова прищуривается и смотрит ей в глаза. Странный взгляд у Петра, пугающий, безумный, фанатичный. Но вот он снова отворачивается и рисует. На его стене скоро будет висеть юная Ольгимская, если, конечно, он не забудет вообще, кто это, и что она тут забыла, ну, на его стенке.

"Усыпальница?.. Но разве Многогранник - усыпальница?.."

Переспрашивать не стала - и так взгляд у Петра был туманный и страдальческий донельзя. Бутылку он приложил ко лбу, и Капелла даже порадовалась, что не стал пить. Она вообще разрывалась между двумя побуждениями - уйти из этого места, сходить к Многограннику или к брату за новостями - об этом, кстати, надо было подумать сразу, младший Влад всегда был удивительно осведомлен о происходящем в Городе. И, с другой стороны, хотелось остаться в студии. Слушать несвязный бред, молчать и стараться выловить в чужих словах хоть какой-то смысл. Ведь смысл есть во всем, а создатель Многогранника должен знать о нем больше всех. Кроме того, было банально страшно за Петра, и Капелла не очень представляла, как от него уходил брат. Привык, наверное, утонул в своих делах...

"Вот если бы он уснул..."

Тогда действительно можно было бы не так переживать, ведь спящие обычно гораздо менее беспокойный народ, чем бодрствующие.

Так Капелла и разрывалась между долгом и желанием, мимолетно удивляясь ассоциациям архитектора, и не сразу поняла, что идет он не мимо - к столу, скажем - а прямо к ней. Всколыхнулись все рефлексы - отступить, отстраниться, не дать прикоснуться к себе - но чутье и разум привычно успокоили их, как делали всегда. Да. Капелла не любила кого-то обижать и давно привыкла давить собственные побуждения. Разумеется, недовольство никуда не девалось, но хотя бы было скрытым.

Глаза у архитектора, оказывается, были зелеными, а не черными, как ей казалось всё это время. Покрасневшие, в тонких прожилках капилляров, и смотреть в них было зябко - мутно-зеленое твириновое безумие затягивало

"Зелень стекла, зелень твири, зелень трав, зелень в бокале, зелень в глазах, зелень в голове, зеленая краска, зеленое облачко, зеленые солнечные зайчики..."

Капелла моргнула, забыв о том, что хотела тронуть архитектору лоб, проверяя наличие жара - уж очень сухими и горячими у него были ладони. На автомате потянулась за бутылкой. Чем-то мертвенным веяло от видения, нехорошим. Хотя зайчики были красивые.

А Петр уже что-то вдохновенно чертил на стене, и Капелла с удивлением узнала себя. Веснушки, изгиб губ, челка...

"Ну вот. Зато теперь он точно запомнит, что я существую. Если, конечно, не примет за порождение галлюцинаций или снов"

Опустив карандаш, Петр сделал несколько шагов назад, уперевшись бедром в край стола. Он оценивающе рассматривает свое новое произведение. Пальцы слегка дрожат, карандаш падает к ногам, а Петр поворачивается к Виктории-младшей и растерянно хлопает глазами.

Нет, стало совсем плохо. Ноги не держат, а голова будто накачана свинцом. Стаматин опускается на стул рядом со столом и совершенно расслабляется: раскидывает руки в стороны, откидывается назад, вытягивает ноги. Тошнота подкатывает к горлу, но Петр уже профессионально подавляет ее.

Петр поднимает взгляд, смотрит мимо Капеллы, смотрит прямо на статую и о чем-то старательно пытается думать. «Я помню... тогда был совсем мелким заурядным мальчишкой... А ты, Нина, была в моем понимании уже настоящей женщиной. Да, ты умела пленять сердца... как я любил тебя, Нина. Ты даже представить себе не можешь, как я надоедал Андрею разговорами о тебе... я выглядел глупо со стороны, как считаешь? Нина... Нина-Нина-Нина, одна только Нина в голове. Ты тогда носила другую фамилию. Удивительно, что я помню все о тебе и забыл большую часть себя. Нина Лилич, это звучало дико, это имя волновало кровь. Шестнадцатилетний мальчишка не мог не влюбиться. А потом ты стала Ниной Каиной. Когда я узнал об этом, я закатил такой скандал... не тебе, а брату. Я, помнится, разбил тогда окно рукой. Она, кстати, до сих пор ноет. Андрей думал, что это все из-за моих неудач с проектом, но чушь! Бредовее ничего не могло быть, Нина! Знаешь, ты меня не покинула, ты дала мне шанс показать себя и свою преданность. И я... я доказал тебе, что готов ломать все! Все: законы, судьбы, жизни – только ради Алой Хозяйки. Ради Дикой Нины. Я считал, что бредовее ничего не могло быть? Ха... я ошибся. Я всю жизнь ошибался. Не было и секунды, чтобы я не заблуждался насчет окружающего мира. Мой мир лучше. И ты сейчас в моем мире, Нина. Осталось только освободить тебе больше места, освободить Башню, которая стала твоей усыпальницей, хотя... да, помнишь, Многогранник строился для Симона. Для его души. Так вот, перебьется! Только ты достойна стать его душой, Нина. Только тебя я буду беречь как зеницу ока. И даже сильнее...»

Сон же пришел незаметно, как и мысли Нине. Петр уже с минут пятнадцать лежал головой на столе, обнимая прохладный стеклянный сосуд, ранее наполненный живительным отваром из твири. А твирь цветет и пахнет, усыпляя несчастного Петра. И вот он спит. Спит тихо и спокойно. Не шевелится – лишь тихо дышит.

Капелла поднялась с пола - ноги немного затекли, а юбка наверняка испачкалась - слегка шатнулась, делая первый шаг. Лодыжки и ступни покалывало, но не сильно. Гораздо больше юную Ольгимскую беспокоила боль в руках - тянущая, от кончиков пальцев до локтя. Надо признаться, Капелла никогда ещё так не напрягалась и понятия не имела, когда боль должна пройти. Слегка неловко она всё-таки прошла к стене, ласково провела пальцами по наброску - угольно-черному на сером фоне. Надо сказать, получилось очень похоже и снова стало жалко, что гений, создавший Многогранник, неплохой художник и наверняка далеко не самый худший человек топит себя и свой дар в твирине.

"О боги, наверняка даже если на меня нападут воры в подворотне, я всё равно найду повод их пожалеть"

Ноги отпустило довольно быстро, но Капелла ещё долго стояла у стены, как завороженная. Дело было даже не в том, что перед ней было её собственное лицо. Дело было в том, что его создавали прямо при ней, буквально за пятнадцать минут. Ничего Капелла так не любила, как наблюдать за волшебством творения.

А когда она обернулась, недоумевая, почему за спиной царит такая тишина - Петр уже спал, положив голову на стол и обнимая пустую бутылку.

"Уснул. Вот так просто. Разве так бывает?.."

Теперь можно было уйти - Капелла даже обеспокоилась, не её ли мимолетная мысль про сон так подействовала - но она всё же задержалась. С тихой улыбкой, которую редко кому удавалось застать, перебрала в пальцах черные волосы непутевого архитектора, с легким напряжением потянула в себя боль, снова скопившеюся в его голове. Руки потихоньку снова начинали гореть, Капелла предчувствовала, что перенапряжется и будет плохо спать эту ночь... Но всё-таки одна только надежда, что когда архитектор проснется - у него не будет ничего болеть - с лихвой искупала все предчувствия.

Наконец, когда жар в ладонях сделался невыносимым, она отстранилась. С минуту обводила взглядом комнату - мусор и бутылки на полу, белую ванну, о которую Петр за одни полчаса приложился два раза, наброски на стенах - своё лицо, особенно, несчастного хозяина, спящего за столом...

И вышла, аккуратно прикрыв дверь, и пообещав себе обязательно зайти сюда ещё раз.

Архитектор ей, несмотря ни на что, понравился.

Глава 5, в которой Харон встречает в Степи странное существо, интересуется колодцем и просит у кладбищенской смотрительницы Ласки землекопов, а землекопы покидают его жилище в панике. В поисках слушателя Влад приходит в «Омут».

Степь

Путь Младшего Влада пролегал через степь. Он решил ещё раз пройтись по таинственным местам, раздвигая редкие заросли густой травы. Однажды в таких густых зарослях степного бурьяна было найдено Владом человеческое сердце. Тёплое ещё. Но пока пытались разобраться о его там появлении, пока пытались искать виновных, дабы наказать их, сердце исчезло. Очевидно вернулось к своему новому хозяину, который собирался его использовать по надобностям, что неизвестны городским жителям. Но Влад знал... Черви питают почву. Питают древнее тело той, кого издревле одонхе величают Мать Бодхо. Можно было перетрясти весь термитник, но лишь подняли бы шум. Искать виновных было бесполезно. Тем паче, Черви не особенно отличались на вид. Лишь на размер... Более столь страшных и странных находок Владу не попадалось никогда. Лишь безделушки, да монеты, что обронили дети.

Перебираясь через болото Младший Влад обдумывал последние предсказания Катерины Сабуровой, да ссору с отцом.

"Катерина что-то в последнее время как зациклилась. Кровь, кровь, реки крови, ангелы, демоны. Капелла и не хозяйка ещё совсем, но её обрывистые предсказания и то, пожалуй, дают больше информации. А комендантову жёнушку послушать, так и жить не хочется. Ну их. Пока черви относительно спокойны, вряд ли случится что-то плохое. Ещё бы они могли так же предвидеть плохие настроение моего отца. Ох, сколько же мы наговорили друг-другу. Ну, ничего. Капелла по прежнему с ним, а значит он скоро смягчится. Я надеюсь на это... "

Степь, повсюду, куда хватало взору, была укутана туманом. Это цвела Твирь. Её было так столь много, что все старожилы удивлялись этому. И беспокоились. Все. И черви, и мясники, и даже простые горожане поговаривали, что Твирь вылезает из земли на свет в таких количествах, лишь когда городу угрожают бедствия. Бедствия, которые прольют кровь и унесут жизни...

Внезапно, туман, нависший над степью чуть рассеялся. Будто бы от порыва ветра, едва уловимого, образовалась брешь, в которую ударил солнечный свет. И то, что проявилось в просвете повергло Влада в ужас. Его ноги были готовы пуститься бежать, но... Интерес. Интерес был огромен. Влад ещё никогда не видел столь странное существо. Коротки руки и ноги - будто обрубки. Вытянутая шея. Существо было ростом с ребёнка и. судя по всему, Влада не замечало. Он решил воспользоваться моментом и сделал шаг в сторону невиданного дитя степи. Но свет помер и, будто видение, существо исчезло. Влад прошёл вперёд несколько метром, но ничего.

- Будто земля приняла обратно...

"Будто ему ещё рано появляться на сцене бытия... Ох, я говорю, как Катерина или Марк. Надо пойти домой. В городе воздух посвежее. Кажется я надышался Твири. Вот, и голова болит. Так и умом тронуться недолго. Люди вот уже начинают вести себя странно. Ладно бы только Ласка- к ней все привыкли. Но вот от Евы странно слышать про Ангелов Смерти. Да и разговоров про внутренний покой стало больше, чем у Каинов".

Впереди замаячила станция. Она всегда пугала Младшего Влада, но в то же время она являлась хорошей преградой на пути ветров со степи. К тому же, за время проживания в городе, он привык видеть что-то в окно. Что-то отличное от пустых пространств. Пусть даже и окном было небольшое отверстие в заколоченном проёме.

Обходя станцию, Влад почувствовал на спине чей-то взгляд. Он обернулся, но лишь увидел, как в туман удаляется парочка головорезов Грифа - местного торговца и контрабандиста. Младшему Владу Гриф никогда не нравился, но отец был на короткой ноге с этим человеком, и это было очень кстати, ибо Влад жил не в самой оживлённой части города.

"Куда бы они не шли, они ушли мимо. Но здесь есть и кто-то ещё".

Добравшись таки до своего временного жилья, чей ветхости и аскетичности позавидовал бы и вагончик, где жила Мишка - девочка Сирота, которая имела шансы когда-либо встать на место Сабуровой, Влад сел на кровать. Перед глазами проплыл вновь образ степного существа.

- Да, определённо показалось.

Влад встал, пролистал последние записи в дневниках, и убрал их в безопасное место. Он так и не решился внести упоминание о случайной встрече в свои записи. Влад просто лёг на кровать и закрыл глаза, отгоняя странные образы. А вскоре к нему пришёл сон. Пустой и спокойный.

Где-то вдалеке выли собаки. И вой этот не предвещал чего-либо хорошего...

Жилище младшего Влада

Младший Влад спал. Во сне он уносился далеко в степи, а они преображались. Оживали. Становились будто бы из плоти. Пульсирующей, мягкой плоти. Тут и там из неё пробивались фонтаны тёплой крови, а из ран на свет показывалась Твирь. Бурая, рыжая, кровавая. Изредка, вместо твири, вытягивалась белая плеть, пробивался савьюр, распрямляя во внешнем мире широкие листья. Влад летел дальше, а степь пульсировала внизу...

*Тук-тук! Тук-тук!"

Вот из тумана показались сферы. Множество их.

*Тук-тук!*

И вот на одной из сфер Влад увидел маленькую девочку в розовом платье. Она держала в руках куклу и била её головой об

песочницу.

"Тук-тук!"

- Ты что делаешь?

...

Сон исчез. Младший Влад понял, что лежит на кровати. Что по-прежнему находится в своём ветхом жилище.

"Что за дивный сон. Страшный, но удивительный. Надо потом спросить у Капеллы, что бы это всё могло значить. Хотя... Это твириновый дурман мог так подействовать".

*Тук-тук!*

Остатки сна исчезли так же быстро, как отзвучал стук. Источник был где-то совсем рядом.

"Может кто-то стоит за дверью?".

Влад взглянул на циферблат часов. Они показывали пять утра.

"Вряд ли я кому-либо мог понадобиться в такое время. Если только отец кого прислал. Может и правда, что случилось. Я думаю, он не будет уговаривать меня вернуться. Человек умный - понимает, что я не собираюсь рвать связи и уходить к Грифу или не знаю... Жить в степи, замотанный в шкуры"

Вытащив из под кровати, на всякий случай (ибо бывало всякое) остро заточенный нож, Влад подошёл к двери.

"К слову, чего стучать? В этом городе редко запирают двери. Кто-то... не местный?".

Влад распахнул дверь и вышел в темноту. Тишину, разрезали лишь тончайшие звуки степи: невнятный гул, завывания ветра, шорох травы и будто бы чья-то песня, которая всё так же быстро стихла.

- Могли бы и подожд...

*Тук-тук!*

Влад, от неожиданности отшатнулся, и чуть не выпал из дома на улицу. Этот стук был навязчивее. Настойчивее, чем предыдущие. Более того, и сомнений в этом не оставалось, он шёл изнутри дома.

Влад запер дверь. Делал он это первый раз, не только за свою жизнь у степи, но и в принципе за свою жизнь в этом городе. Затем, он, незамедлительно, проверил местонахождение дневников, и убедившись, что они по прежнему целы и невредимы, прочесал каждый уголок дома. Благо, искать особенно и негде было, и Влад быстро пришёл к выводу - стук идёт из колодца.

Стоит отметить, что да. У Влада, прямо в центре дома, в полу был вырыт колодец. Кем и когда? - Влад Ольгимский не имел никакого понятия. Собственно, как и не догадывался о целях данных работ неизвестных копателей. Но факт оставался фактом - изнутри стучали. И Ольгимский бы с удовольствием залез внутрь и посмотрел, что же находится в этом колодце, но то ли он не был вырыт до конца, то ли был основательно завален грунтом и камнями.

Влад просто стоял и слушал. Стук не повторялся. Он попробовал вытащить пару камней, но особым успехом у него это не увенчалось.

"Нужны хоть какие-то инструменты. Да и те, кто всем этим занимается. Где же мне взять копателей? Гриф? У них сейчас какие-то дела с моим отцом... Думаю, лучше мне не лезть. Стаматин? Говорят, что он сейчас жестоко пьёт. Как никогда раньше. Да и с братом у него какие-то проблемы. Кто же ещё? Может быть, Ласка знает, где найти копателей. Кто-то же роет могилы на кладбище. Но сейчас ещё слишком рано... Мучает её сегодня бессонница или нет - я не знаю, по сему дождусь семи часов".

Влад соорудил себе простой завтрак. Есть особенно не хотелось... Теперь любопытство терзало его уже по двум пунктам. В памяти ещё была свежа степная встреча.

Наблюдая за тем, как сквозь щели его дом наполняется тусклым светом, Влад сел к столу. За трапезой он прислушивался. Но кто бы там ни подавал сигналы из под земли, он ушёл.

Убрав объедки, в семь часов и десять минут, Влад, прихватив нож вышел из дома. Он обогнул станцию через степь и направился к кладбищу по железнодорожным путям, что вели от станции к бойням.

Кладбище

Новый ботинок почему-то слегка тёр Ногу, но Влад таки добрался до Кладбища. Обитель мёртвых. Тишина и туман здесь были ещё гуще, сводя с ума намного сильнее, чем где-либо ещё в степи. Если не считать полу-легендарного источника... Влад подошёл к камням, что обросли белой плетью, цветущей и испускающей тонкий запах. Едва уловимый в общем твириновом фоне.

"Вот интересно, её уже можно собирать или нет? Раз она здесь, то либо одонхе ещё не нашли её, либо она ещё неготова. В общем-то, у них может быть множество причин".

Оставив камни, Влад вошёл на кладбище. Вдалеке была заметна разрытая могила. Судя по всему, злодеяние свершилось совсем недавно. Влад наклонился и осмотрел яму.

"Не слишком похоже, что это кто-то раскопал. Такое ощущение, что кто раскопал её... изнутри, а потом убрал за собой землю. Хм. Ну встречусь с Лаской, с ней и обсужу это всё. Погост - это, всё же, её, этой девочки, юрисдикция. Странная она. Но Капелла говорит, что Ласка очень хорошо разбирается в этом деле. В мёртвых... Что ж".

Влад подошёл к сторожке, открыл дверь и вошёл внутрь.

Ужасно зябко было в сторожке.

Мерзли у Ласки и ручки, и ножки...

И одеяло никак не спасает...

Девочкин разум где-то блуждает.

Снова сегодня вороны кричали,

Могилы новые все изучали.

Сахар склевали, изюм унесли...

Так и украли все, что смогли.

Кто-то там бродит в степи беспокойной,

Ночью и днем, по своей, по окольной.

Кто-то так стонет, что страшно дышать...

Ласке так трудно бывает поспать.

Сколько не ела она? Сутки иль больше?

День ото дня становится тоньше.

Но нет ни денег, нет и свободы.

Текут под землей только мертвые воды.

Шепчут соседи ей из-под земли:

Травы твири уж давно расцвели.

Что не пойдешь ты, венок не сплетешь?

И колыбельную нам не споешь?

Ласка боится, ужасно боится.

Что-то плохое в округе таится.

Тихо в преддверии разгрома...

Ей своего хватает дурдома.

Скрипнула дверь вдруг у ней за спиной.

Кто потревожил мертвых покой?

Испуганно девочка тут обернется...

Кажется ей, что сегодня проснется.

Кто это? Влад? Что забыл он здесь?

Ласке не люба ольгимская спесь.

Но все равно она улыбнется...

Зло над степью сильнее все вьется

Внутри оказалось меньше места, чем я думал.

"Неужели она живёт здесь? Это даже меньше моей развалюхи".

Влад отметил, что Ласка, несмотря на свою приветливую улыбку, смотрела... Ни то что бы недоверчиво. Скорее испытующе.

"Мы с ней никогда особенно не пересекались. Неужели мой отец ей чем-то досадил или вызвал неодобрение. В общем-то он мог. Скорее он, чем сестра. Тем более... Мать. Впрочем, с последней они и не могли быть знакомы, я думаю. В общепринятом понимании, точно".

- Здравствуй, Ласка. Как поживает твоё клабище? А я вот зашёл попросить об услуге. Небольшая сделка...так что ли. Ты не могла бы пообщаться с копателями, что бы они подошли ко мне. В домик, где я ныне квартирую. В тот с заколоченными окнами, что возле станции. Мне нужно... кое-что раскопать. Я в долгу не останусь.

Скромный сквозняк прополз по каменному полу, нырнув в дырки в ботинках. Ласка задумчиво смотрела в сторону, разглядывая спокойным взглядом трещины в стене, но на самом деле внутри она паниковала. Каждый человек, время от времени наносящий ей визиты, заставлял девочку вести себя более чем настороженно. Обычно дочка смотрителя кладбища ничего не боялась, ха, это было бы довольно странным... Ей - и бояться? Ну, господа, нет. Как бы пафосно не звучало, но страх Ласке был неведом. Вот только в свете последних событий...

Это был не страх. Возможно, это можно было бы сравнить с массовой истерией. Все кругом волновалось в последнее время, все кругом боялось. А Ласка знала это. Она боялась вместе со степью, вместе с мертвыми душами, вместе с каждым листочком. Ибо вся природа кругом что-то знала, что-то чувствовала. Каждый мертвец пел свою песню вместе с ветром о грядущих страшных событиях.

Взгляд девочки робко переполз со стены на куртку Ольгимского. Одна пуговичка оказалась очень занятной и Ласка принялась за ее тщательное изучение.

- Копать? Земля беспокойна сейчас, я бы на твоем месте не тревожила ее... - кроткий вздох, изучение взглядом следующей пуговицы. - Для чего тебе нужны могильщики? Скажи прямо.

Меня тревожит Ольгимский-младший. Я не чувствую от него добрых намерений...

Влад глубоко задумался. Он и сам едва понимал, для чего ему нужен этот колодец... Он просто знал, что это должно случиться.

"Да, она, всё же, более чем странная. Хотя, чему тут удивляться, Влад? Ты живёшь у степи, и сходишь с ума. А девочка общается только с мертвецами. Сказать или не говорить про стук из-под земли? Сказать или нет? Наверно, не стоит. Судя по всему, не всё так просто, как хотелось бы. Для тех, кто в нашем городе чувствует... иную сторону жизни. Земля была всегда чем-то особенным. Хотя, они и редко называют Мать Бодхо землёй. Но я всё же попытаюсь..."

- Видишь, Ласка, какое дело. Я когда поселился в своём нынешнем жилище, то обнаружил там колодец. Он вообщем-то уже вырыт, но, скорее всего, произошло обрушение. Колодец завален камнями и грунтом. Вот я и подумал, что неплохо бы его восстановить. Ну, если не получится, то и устранить вовсе. Последнее, конечно, только в крайнем случае. Я понимаю, что рытьё земли в нашем городе не особенно приветствуют, но... Мне кажется, в этом будет смысл. Кто бы не начал его делать до меня, он явно был не из города. По сему, в этом едва ли был злой умысел.

"Может, новую сторожку ей сделать, если согласится. Эта и сама больше похожа на склеп. Да и Ласка выглядит как не очень живой и здоровый человек. Твирин сделал свою работу... "