Lt; Всньямин К.Москва/УБеньямин В. Произведение искусства в эпоху его техническойвос­производимости. Избранныеэссе. —М., 1996. — С. 165

равна жестокости. Жестокость, в отличие от ненависти, имела цель, о чем свидетельствует история. У ненависти нет истории. Это пре­дел социального. Каждый день мы становимся свидетелями ненави­сти без цели. Мы сами ее испытываем, когда рано утром час, а то и более, проводим в переполненном вагоне метро. Ненависть холодна и пассивна: без жара, без пыла. Терроризм — высшая степень нена­висти. Он больше, чем жестокость, ибо бесцелен и беспредметен. То же относится и к расизму, который сегодня имеет столько лиц. В нем нет выраженной и понятной мотивации, и за него трудно наказать. Жестокость виртуальная пришла на смену классовой жестокости.

В то время как универсальные ценности утрачиваются, происхо­дит универсализация насилия. Угроза отчуждения, о котором все еще так любят говорить, исчезла. Отчуждение — золотой век. Мы имеем дело с угрозой утраты другого. Если не найти другого хотя бы для ненависти, разрушаешь себя. Утрачивается своеобразное, инди­видуальное. Мы производим идентичное себе, отсюда — ненависть к себе. Ненависть — форма дестабилизации, ибо она не целерацио-нальна. Депрессия — страсть накопительная.

Новые и такие с виду привлекательные социальные пространст­ва приоткрывают бездны. Пространства аэропортов и вокзалов ока­зываются эпицентрами опустошения. В городах происходит распад организаций, а общества в целом равнодушны к собственным систе­мам ценностей.

2. ЗАПАДНЫЙ ВАРИАНТ, ИЛИ ОТ ЧЕЛОВЕКА ЭКОНОМИЧЕСКОГО К ЧЕЛОВЕКУ

ПОТРЕБЛЯЮЩЕМУ

1Проблемы эти в западной социальной мысли решаются в контек­сте рассуждений о конце эпохи Модерна, или индустриальной совре­менности. Этот конец интерпретируется как конец истории, даже как предел антропологии. Понятно, эти теоретики пишут прежде всего о том обществе, в котором живут сами.

Осмысление существенных сдвигов в жизнедеятельности запад­ных обществ началось довольно давно. Напомню о концепциях постиндустриального общества, коммуникационного общества, не­которые из которых упоминались выше. Нынче в обиход вошел термин Постмодерн, который указывает на социальное состояние после Модерна. Собственно Постмодерн часто понимается как дис­курс о Модерне. Нет Постмодерна без Модерна. Итак, что мы видим нового?

Новизна ситуации в обществе и культуре, взятая в антропологиче­ском измерении, состоит, по мнению западных исследователей, в «ис­чезновении» экономического человека.

Знаменитый итальянский семиотик У.Эко сравнивает закат об-

ществ Модерна с закатом Римской империи: «...что совершенно точно исчезало, — это Римлянин, подобно тому, как сегодня исчезает Сво­бодный человек, говорящий по-англосаксонски предприниматель, чьим героическим эпосом был Робинзон Крузо, а Вергилием — Макс Вебер. В пригородных виллах обычный руководящий работник еще воплощает доблестного Римлянина древнего склада, но его сын носит волосы, как у индейца, пончо, как у мексиканца, играет на азиатской цитре, читает буддийские тексты или ленинистские брошюры и часто умудряется (как это случалось во времена поздней Империи) соеди­нять Гессе (имеется в виду известный немецкий писатель. — Авт.), зо­диак, алхимию, маоизм, марихуану и технику городской партизанской войны; достаточно прочитать Джерри Рубина или подумать о програм­мах Альтернативного университета, который несколько лет тому на­зад организовал в Нью-Йорке лекции о Марксе, кубинской экономике it астрологии. С другой стороны, сам уцелевший еще Римлянин в ми­нуты скуки развлекается, обмениваясь женами с другом, и разрушает модель пуританской семьи. Все еще оставаясь членом большой корпо­рации,... этот же Римлянин с бобриком на самом деле уже живет при абсолютной децентрализации и кризисе центральной власти,... пре­вратившейся в фикцию»⁵.

Аналогичный ход мысли можно обнаружить у целого ряда других исследователей современных стилей жизни. Тот же Ж.Бодрийяр пока­зывает, как с исторической поверхности исчезает Homo economicus, красота которого состояла в том, что он знал чего хотел: счастья, а также тех объектов, которые обеспечивали ему максимальное удовле­творение. Пуритане рассматривали самих себя и свое реальное бытие как предприятие для получения прибыли ради прославления Господа. На собственные «личностные» качества и «характер» они смотрели как на капитал, который надо было разумно инвестировать и которым надо было управлять без спекуляций и потерь. Это был человек Труда и Производства. Он был наделен принципом формальной рациональ­ности. Это был человек, представление о котором складывалось из по­нятий Человеческой природы и Человеческих прав''.

При рассмотрении антропологического типа буржуа (см. тему 5} отмечалось, что миф о Робинзоне — единственный миф, созданный буржуазией. Сейчас, в условиях Постмодерна, который характеризуют также как поздний капитализм, этот миф трансформируется. Француз­ский писатель МЛурнье «переписал» «Робинзона Кру ю>\ Правда, ро­ман называется «Пятница, или Тихоокеанский лимб»'. Суть переделки мифа состоит в том, что в образ Робинзона добавлены параметры же­лания и сексуальности. Робинзон перестает быть рациональным нако­пителем и производителем, культивирующим принципы методизма. Он

⁴ Эко У. Средние века уже начались//Иностранная литература. — М., 1994. — №4.—С. 261. * Bnudrillard J. Op.cit.

' Туриье М. Пятница, или Тихоокеанский лимб. — М., 1992. Этот роман стал предметом ана­лиза французского философа Ж. Делеза. См.: Делез Ж. Мишель Турнье и мир без Друго­й/Комментарии. —СП6.19У6. — № 10.

вдруг понимает, что, быть может, прав не он, а Пятница, который на­чисто отвергает такие категории, как труд, порядок, экономия, расчет, организация. Робинзон превращается в род нового Нарцисса. Его мир — «мир без другого».

Сегодня представление о рациональном выборе не работает. Ско­рее можно говорить о том, как человек поддается соблазну. Ключе­вой деятельностью для нового, уже неэкономического человека ста­новится потребление.

Человек потребляющий считает своим долгом испытывать удо­вольствие. Он сам становится предприятием по получению удоволь­ствия и удовлетворения. Человек обязан быть счастливым, влюблен­ным, льстящим и льстимым, соблазняющим и соблазняемым, участ­вующим, динамичным, пребывающим в эйфории. У отдельного чело­века умножаются контакты и связи, а общество предпринимает сис­тематическую эксплуатацию всех возможностей удовольствия.

Удовлетворение потребностей выражается в апелляции к ценно­стям. Фундаментальный, бессознательный и автоматический выбор потребителя состоит в принятии того или иного жизненного стиля. Стандартная потребительская корзина более не ассоциируется с сум­мой вещей в их материальности. Она представляет собой набор потре­бительских практик, которые отнюдь не носят материального харак­тера. Ж.Бодрийяр пишет о «текучести» как самих потребностей, так и их объектов. Что мы покупаем? Вещь или символическое покрывало, которое ее окутывает?

Потребитель не может избежать призыва к счастью и удовольст­вию. Счастье и удовольствие для человека потребляющего вытесня­ют принуждение к труду и производству. Современный человек вес меньше и меньше времени проводит в производстве и все больше в созидании личных потребностей и личного благополучия. Он должен быть в постоянной готовности актуализировать весь свой потенциал, всю свою способность к потреблению. Если он забывается, то ему мягко напомнят, что он не имеет права не быть счастливым. Насла­ждение — императив новой культуры.

Все надо попробовать, испытать: не только кухню всех народов, но и культуру, науку, религию, сексуальность. Потребительский че­ловек боится «пропустить» какой-либо неиспытанный вид удоволь­ствия. Для одного это Бит Мак в Макдональдсе или новое платье, для другого рождество на Канарских островах, изыски французской кух­ни (которую завтра можно сменить на китайскую), Лувр, героин или ЛСД, японские техники секса. Число «испробованных» практик мо­жет приближаться к бесконечности⁸. Возможные практики нам пока­зывают журналы в глянцевых обложках или телеклипы.

Quot; Плюральность(множественность) практик и мозаичность жизненныхстилей — исходныйпункт характеристикиПостмодерна у всех пишущих о нем. См. например:Lyolard J.-F. The Postmodern explained. Correspondence1982—1985. — Minneapolis, 1992; BaumanZ. Intimations

of Postmodernity. — L., 1992.

Любопытно, что возникшая потребность может и не проявляться в форме острого желания, специфического предпочтения. Чаще это

— диффузное любопытство.

Здесь мы попадаем в сердце потребления как тотальной организа­ции повседневной жизни. Все воспринимается и упрощается в счастье, которое определяется просто как снятие напряжений. Это сублимация реальной жизни, где не только работа и деньги отменены, но где исче­зают времена года. Вновь напомним о вечной весне в кондициониро­ванных интерьерах гигантских современных отелей, где можно прове­сти годы, не выходя наружу. Нынче можно есть клубнику и окружать себя розами зимой. Иногда по телевидению показывают старый совет­ский фильм «Парень из нашего города». Один из героев, желая сделать приятное героине, дарит ей букет цветов зимой, что вызывает восторг, смешанный с удивлением: «Где взял?» Оказывается, ему пришлось об­стричь у знакомых комнатные цветы в горшках. В допотребительской культуре розы в мае для человека, живущего в северных широтах, бы­ли знаком роскоши. Сегодня мы даже не обращаем внимания на розы, которые круглый год благоухают в тесных переходах метро.

Сегодня работа, досуг, природа, культура, все до этого раздельные и несводимые деятельности, которые придавали сложность и беспо­койство нашей жизни, свелись к бесконечному шоппингу-

Новая реальность практически вся искусственна'. Сегодня эта проблема знакома нам не понаслышке. Проблема пребывания большей части жизни в виртуальном компьютерном мире касается не только далекой Америки. В ней трудно различить вещи, симво­лы, социальные связи. Подобно тому, как ребенок в стае волков превращается в волка, люди все более превращаются в функцию. Мы живем ритмом объектов в соответствии с их непрерывным ци­клом. И хотя объекты— не флора и не фауна, они производят впе­чатление растительности. Это джунгли, которые создали сами лю­ди и которые поглощают человека как в дурном научно-фантасти­ческом романе. Новые торговые центры синкретически объединя­ют всех богов потребления.

В обществе всеобщего благосостояния имеет место бесконеч­ное умножение объектов, услуг, товаров. В этсм — фундаменталь­ная мутация экологии вида человека. Строго гоьоря, люди оказы­ваются в среде не человеческих существ, как это было в прошлом, а объектов. Имеет место не обмен людей друг с другом, а статисти­ческий процесс обмена товарами и сообщениями: начиная со слож­ной организации дома с множеством технических «слуг» до горо­дов-мегаполисов с их коммуникационной и профессиональной ак­тивностью и вечным праздником рекламы в повседневных сообще­ниях медиа.

'' Проблема искусственности современной человеческой реальности волнует и отечествен­ных теоретиков. См. например: Кутырев В.А. Искусственное и естественное: борьба миров.

— Н. Новгород, 1994.

Субстанция реальной жизни утрачивает значение и отменяется. В этих новых социальных пространствах царит молодость. Здесь нет места смерти: она «неуместна» в этом прекрасном новом мире, вы­теснена за его пределы. Именно поэтому она «дичает», т.е. утрачивает культурные смыслы. Сегодня мы наблюдаем рождение, рост и смерть вещей, в то время как в предшествующих обществах вещи пережива­ли людей. В традиционных крестьянских общностях по наследству пе­редавалась даже одежда. В обществах городских — мебель и другие бытовые предметы.

Таким образом, потребление — не маргинальный сектор обще­ственного производства, не автономная область, где царит игра без правил, не «приватная сфера» свободы и личной игры. Потребле­ние — способ активного поведения, которое носит характер колле­ктивный и добровольво-щ>ивудргельвы&°. Здесь трудно диффе­ренцировать добровольность (желание потребителя) и принуди­тельность.

В постсовременных обществах потребление выступает как со-циальный институт. Оно же составляет завершенную систему цен­ностей, включая если и не все, то многое из того, что касается групповой интеграции и социального контроля. Потребительское общество — общество ученичества в области потребления, соци­альной индоктринации в области потребления. Это новый и специ­фический тип социализации, связанный с возникновением новых производительных сил и монополистического реструктурирования высокопроизводительной экономической системы. Потребление становится ведущей практикой инициации.

Потребление — гигантское политическое поле. На смену мо­рально-политическим идеологиям прошлого приходит тиражиро­вание рекламных изделий и операций. Интеграция общества по­средством прежних легитимирующих систем проходила небезбо­лезненно. Ее всегда приходилось подкреплять открытой репресси­ей, открытым насилием (см. темы 6, 9), Новейшие техники вместо репрессии используют соблазн, интериоризация социальных норм осуществляется в самом акте покупки и потребления. Власть вы­ступает в новом обличий. Она заботится и защищает. Вспомним «Фирма Tefal заботится о вас». Производитель мыла или зубной пасты вас защищает: «Паста Aquafresh — защита для всей семьи». Все, что вы покупаете, вас достойно. Власть реализуется, вроде бы не отнимая и не узурпируя, не дисциплинируя и не осуществляя

¹¹¹ По поводу переосмысления прежних представлений о потреблении см.: Барт Р. Мифоло­гии. — М., 1996 (перевод книги, написанной в 1957 г.); БодрийярЖ. Система вещей. — М., 1995 (перевод книги, написанной и 1968 г.); Тоффлер О. Будущее труда//Новая технократи­ческая волна на Западе. — М.,1986 (отрывок из кн. Toffler A. Previews and premises. — Toronto; N.Y.; Sydney, 1983); De Certeau M. The Practice of Everyday Life. — Berkeley; Los Angeles; London: Univ. of California Press, 1988. О.Тоффлер придумал неологизм, подчеркива­ющий активный характер потребления: presuming (produclion+consuming), который удачно переведен как протреблсние (лроизводство+потребленис).

надзор. Она осуществляется через нормирование¹¹. Это сам чело­век желает выглядеть как минимум нормально, а еще лучше дос­тойно. Здесь нельзя показать пальцем на того, кто властвует.

Социальная система все больше нуждается в людях не как в тру­дящихся, налогоплательщиках, тех, кто дает взаймы, но, прежде всего, как в потребителях. А в этой функции человек незаменим.

Двойственность благосостояния и потребления, которая фиксиру­ется на уровне повседневной жизни, состоит в следующем. С одной стороны, и первое и второе переживаются как миф обретения счастья за пределами истории и морали. С другой — они представляют собой и воспринимаются как объективный процесс адаптации к новому типу социального поведения. Главное, сама потребность становится произ­водительной силой.

Как происходит вовлечение человека в потребительские практики?

Во-первых, продукты, выставленные на продажу, не образуют ку­чу, они организованы в витринах в «коллекции», где представлены ря­ды дифференцированных объектов, которые призывают, реагируют друг на друга и друг друга опровергают. Стиральная машина, холодиль­ник, посудомоечная машина имеют общее значение, они объединены в группу. Витрина, реклама, производитель и марка фирмы выступают в почти нераздельной целостности. В потребителе вызывают психоло­гическую цепную реакцию. Объект больше не соотносится с какой-то специфической функцией, но с целой коллекцией объектов в их общем значении. Подобно цепи, которая связывает не обычные объекты, но означаемые символы. Каждый объект означает другой в системе бо­лее сложного сверхобъекта, что ведет покупателя к серии более слож­ных выборов. Иногда некоторая неупорядоченность служит ради це­лей соблазна. Потребительский соблазн в новых социальных про­странствах начинает вытеснять старую как мир репрессию.

Во-вторых, ключевую роль играет кредит, что облегчает доступ к благосостоянию, формирует гедонистическую ментальность и свободу от старомодного табу бережливости. Кредит «вовлекает» и тех, кто иначе вел бы жизнь на уровне минимальных средств к существованию и мог бы избежать соблазна и «потребительской эксплуатации». Кре­дит выступает как дисциплинарный процесс, который грабит сбереже­ния и регулирует спрос.

Возникает новая этика опережающего потребления. Как пишет Ж.Бодрийяр, «XX век преподал исторический урок никчемности тра­диционной морали и экономического расчета. Целые поколения лю­дей, стараясь жить по средствам, в результате оказались на более низ­ком уровне жизни, чем позволяли их средства. Об этой эре труда, лич-

" Знаменитый французский философ М.Фуко обращал внимание на то, что новые приемы власти «функционируют не па праве, а на технике, не на законе, а на нормализации, не на на­казании, а па контроле, и которые отправляются на таких уровнях и в таких формах, кото­рые выходят за границы государства и его аппаратов» (Фуко М. Воля к истине: по ту сторо­ну знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. — М., 1996. — С. 189).

ной заслуги и накопления — добродетелей, находящих высшее выра­жение в понятии собственности, еще напоминают нам сохранившиеся от нее вещи, словно признаки потерянных поколений прошлого в мел­кобуржуазных интерьерах»¹².

Разницу между ситуацией человека в современных и постсовремен­ных обществах помогает ощутить обращение к научному спору Дж.Гэлбрейта и Ж.Бодрийяра.

Дж. Гэлбрейт в работе «Новое индустриальное общество» приво­дит пример, как пуэрториканцы, которые были пассивными работни­ками традиционного типа, превратились в современную рабочую силу именно через мотивирование к покупкам. Это достигалось через кре­дит (и соответствующие дисциплинарные и бюджетные ограничения, которые он налагает). Исследователь полагал, что через такую «мен­тальную индоктринацию» люди традиционного общества были вовле­чены в игру планируемого расчета и дисциплинарную этику (как пони­мал ее М.Вебер в работе «Протестантская этика и дух капитализма»).

Бодрийяр возражал Гэлбрейту и трактовал этот процесс по-иному. Вовлечение в потребление не равно вовлечению в труд. Включение в систематическое и организованное потребление по масштабу равно той великой индоктринации сельского населения в индустриальный труд, которое имело место в XIX в. Процесс, который в XIX в. проис­ходил в сфере производства, в XX в. разворачивается в сфере потреб­ления. Сегодня маленьким инвесторам и потребителям довоенной эпо­хи, свободным покупать или не покупать, нет места в системе, Проис­шедшая человеческая революция отделяет героическую эру производ­ства от эры потребления, отдающей должное человеку и его желани­ям — сознательным и подсознательным. В новую эпоху принцип удо­вольствия возобладал¹³.

Сегодня говорят о смерти субъекта. При этом, допустим, в реклам­ных клипах конструируется квази-субъект, который, якобы, и делает «правильный выбор».

Темы трат, удовольствия и расточительности («Покупай сейчас, плати потом») заменили пуританские темы «сбережения», работы и наследства. Но это лишь фасад новой антропологической революции.

Эти процессы не являются результатом чьей-то злонамеренной во­ли. Они возникают сами собой и принадлежат к числу непреднамерен­ных социальных изобретений.

3. МОДЕРН ИЛИ ПОСТМОДЕРН?

'В стает естественный вопрос: какое отношение вышеприведен­ная картина имеет к тому обществу, в котором мы живем? Действи­тельно ли тип человека, сформировавшегося в индустриальной сов­ременности, так уж безвозвратно уходит?

¹² Бодрийяр Ж. Система вещей. — М., 1995. — С. 132.