То, что мы называем страданиями, есть необходимое условие жизни

Благо для человека переносить несчастья этой земной жизни, ибо это влечет его в священное уединение его сердца, где он находит себя как бы изгнанником из своей родной земли и обязанным не доверяться никаким мирским радостям. Благо для него также встречать противоречия и упреки, когда о нем дурно думают, говорят, хотя бы намерения его были чистыми и поступки правильны, ибо такой образ действий держит его в смирении и является противоядием пустой славе. Благо же это, главным образом, потому, что мы можем беседовать с свидетелем внутри нас, который есть Бог, беседовать тогда, когда нас в миру презирают, не уважают и лишают любви.

Фома Кемпийский

Когда Франциск Ассизский под холодным дождем и ветром возвращался с своим учеником из Перузы в Порционкуль, он говорил своему ученику о том, в чем надо полагать радость совершенную. Радость совершенная, говорил он, не в том, чтобы быть восхваляемым людьми за свою добродетель, не в том чтобы иметь дар исцеления больных, возвращения слуха глухим, зрения слепым, не в том, чтобы предвидеть и предсказывать будущее, не в том, чтобы постигать течение звезд и свойства всех растений и животных, и не в том даже, чтобы привести всех людей к истинной вере. «В чем же радость совершенная?» спросил ученик. «А в том, — отвечал Франциск, — что вот когда мы придем к монастырю мокрые, грязные, холодные и голодные и постучим к привратнику и он спросит: „Кто вы?“ и мы скажем, что мы братья его, и он на это скажет нам: лжете, вы — бродяги. Только шатаетесь по свету, соблазняете людей, крадете милостыню. Убирайтесь отсюда, не пущу вас. — И вот если тогда мы, окоченелые, холодные, голодные, со смирением и любовью примем слова эти и скажем себе, что он прав и что, видно, Бог внушил ему такое обращение с нами, тогда только, тогда мы познаем радость совершенную».

Только принимай всякий труд и всякую обиду с любовью к тому, кто накладывает труд и делает обиду, и всякий труд и всякая обида превращаются в радость. И радость эта совершенная, потому что всякая другая радость может быть уничтожена, эта же радость ничем не может быть уничтожена, потому что она всегда в нашей власти.

Если бы какое-нибудь божество предложило нам, людям, совершенно убрать из нашей жизни всякую горесть со всеми поводами к ней, то на первый раз мы впали бы, наверное, в великое искушение принять предложение. Когда давит тяжелая работа и нужда, когда боль свербит, когда тревога сжимает сердце, то чувство у нас такое, что не может быть ничего лучше жизни без труда, в покое, обеспеченности, достатке и мире. Но я думаю, что, испытавши такую жизнь, мы скоро бы попросили это божество вернуть нам нашу прежнюю жизнь со всеми ее трудами, нуждой, горестями и опасениями. Жизнь совершенно без горестей и страхов скоро показалась бы нам не только не интересной, но и несносной. Ведь вместе с причинами горестей из жизни исчезли бы и все опасности и препятствия и неудачи, а с ними и напряжение сил, и рвение, и возбуждение от риска, и напряжение в борьбе, и ликование при победе. Осталось бы только беспрепятственное исполнение замысла, удача без противодействия. Нам скоро надоело бы это, как игра, в которой мы наперед знаем, что всякий раз выиграем.

Фр. Паульсен