Федеральное агентство по образованию 2 страница

Приська все глядела на нее безумными глазами и дрожала. И вдруг, словно треск раздался из-под земли, сдавленный, неясный звук... Страшный хриплый крик вырвался из груди Приськи, и она залилась безумными слезами... Прижавшись к Христе, она охватила руками ее голову и страшно-страшно завыла:

- Моя доченька, моя голубушка, пропали мы навеки!

На дворе насупилось; в хате потемнело. И в этой тьме, точно совы, перекликались дочь и мать. Тонкий и внятный крик дочери сливался с хриплым воем матери, разносился по хате, бился о стены, стлался понизу... Тоска и печаль глядели из темных углов.

До самых сумерек голосили дочь и мать. Забыли и про обед, забыли про все на свете. Одарка Здориха, услышав со своего двора их страшные вопли, пришла узнать, что стряслось у них, и насилу добилась у Христи, что они плачут об отце. Она стала было утешать Приську, дескать, все это, может, неправда... чего только люди не наболтают,- но только еще больше растравила ее старое сердце, еще горше заставила плакать. Приська от слез слова вымолвить не может, только начнет говорить - и тут же зальется слезами. Грустная, невеселая, ушла Одарка домой.

Смеркалось. Серый свет на дворе, как туман, колыхался над землей. В хате - тьма кромешная: только замерзшие окна сереют, будто затянутые бельмами глаза, и тихо-тихо, как в могиле. Замолкли дочь и мать. Пора и перестать, ведь бывает конец и слезам, бывает конец и воплям: хрипнет голос, высыхают слезы, оседают на сердце, в глубине души. На смену им мысли встают, думы пробуждаются, одна другой безотрадней, одна другой безрадостней. В темноте они ширятся, яснеют; минувшее встает перед глазами, будто только сейчас все было; люди проходят - живые люди; слышна их речь, их живые голоса... их ропот, смех, радости, слезы.

Обуяли тяжкие думы и Христю с матерью. Забившись в угол на постели, дочь устремила безумный взгляд на серые окна, и на белесом их поле ей рисуется в мыслях отец... ее отец, низенький, плотный, круглолицый, рыжеусый, с добрыми карими глазами. Каким он был сам, такие были у него и глаза; недаром говорится, что глаза - зеркало души. Он и в самом деле был добрый, никогда ее не обижал, бывало, и мать удержит, когда та очень разбранится... И с людьми он был такой, скорей от своего отступится, чем на чужое польстится. Мать, рассердившись, скажет, бывало: "Что ты за человек? Экая ты квашня! За себя постоять не умеешь!" А он ей в ответ: "От бешеной собаки беги без оглядки"! Такой он всегда был; и пьяный - поскорее уляжется спать, не так, как другие: выпьет на копейку, а придет домой и начнет куролесить... И вот теперь его не стало... "Где он? Слышит ли он, как мы горюем о нем, видит ли наши слезы?.. Душа, говорят, с девятого дня по свету летает,- может, и его душа теперь среди нас?" Как бы ей хотелось увидеть его душу, поговорить с нею!.. Расспросить, так ли на том свете, как и на этом?.. Смерть, говорят, всех равняет; на том свете всё, говорят, наоборот: тут было голодно и холодно, там - сытно и тепло; тут томилась твоя душа, там сердцем возрадуешься; тут мужиком был, там станешь паном... Это и отец теперь пан?.. Хотелось бы ей увидеть отца паном... Она б его попросила, чтобы и ее сделал панной. Да нет уж - пропади они пропадом эти паны, такие они гордые да фальшивые - только душу загубишь; лучше уж на том свете... А на этом? Да немножко бы достатка побольше, да одежку бы праздничную, а то и в будень и в праздник - все в одном! Сапоги бы новые, сережки серебряные, такие, какие она видела у Марины, которая служит в городе, когда та навещала своих. Хорошо бы и перстень к сережкам, тоже серебряный и по руке, не такой, как у Горпины,- и серебряный, да такой большой, как обруч: чтобы надеть, куделью пришлось обмотать...

И пошла Христя в своих девичьих мыслях перебирать все нехватки, пошла выкладывать свои заветные желания: невелики они, страх как невелики, да ведь и того нет у нее,- и сердце ее тоскует, что теперь вот умер отец и не видать ей ничего этого никогда.

О чем же думает Приська, забившись на печь и сжав обеими руками голову? Видится ей теперь ее прошлое - ее доля, ее злая доля, которая гнала ее по белу свету, пока не занесла в Марьяновку... Она - дочь казака, маленькой осталась без отца, без матери; холера скосила их... и родственники, какие были, перемерли, а она вот осталась... осталась у чужих людей, пасла деревенское стадо гусей, пасла свиней, телят, пока не подросла. А там снова работа, работа на людей, не на себя. Служила она у своих, служила у евреев, служила и у купцов... Вдова-купчиха, которая каждый год разъезжала по городам, наняла ее напоследок за хлеб да одежду прислуживать ей в дороге. Богатой и еще не старой, ей не сиделось в родном углу, и она таскалась по Харькову, Киеву, Одессе. Приська, верная служанка, ездила всюду за нею, причесывала и одевала свою хозяйку. Собрались они как-то в Киев. Перед отъездом Приське все что-то нездоровилось; руки болели, ноги болели, голова болела, так что на свет не глядела бы. Да вот пришлось все-таки ехать. Добрались они до Марьяновки, и Приська совсем слегла... Что было потом, она не знает; она пришла в себя уже в хате Грицька Супруненко. Он тогда был приказчиком у помещика, и хозяйка бросила ее у него, потому что так велел управитель немец. Приська выздоровела и все ждала, что хозяйка приедет и возьмет ее с собой. Да, видно, та не очень о ней думала, потому что долго что-то не возвращалась. Приська хотела наняться к кому-нибудь из казаков, но Грицько не пустил: "отслужи сперва за тот хлеб, что съела, пока тут валялась!" Приська осталась. Тут она и с Пилипом встретилась: он был у приказчика в работниках. Одинаковая доля, одинаковое горе сводит людей... Грицько такой сердитый, крикливый; жена его Хивря такая язва, только и слышно, как Хивря ругает Приську или Грицько кричит на Пилипа... Батрачка и крепостной как-то сошлись, жалуясь друг дружке на свою участь. Приська сразу приметила, что у Пилипа и глаза карие и ус шелковый. Сердце Пилипа тоже привлекли стройный стан Приськи, ее тихий нрав, ее милый голос... Они стали встречаться все чаще и чаще. То, смотришь, Пилип погнал скотину на водопой, а Приська- хвать ведра! и тоже побежала за водой... То Приська кинулась за топливом в огород, а Пилип уж тут как тут!.. Приська уже и за хлеб отработала, а все нейдет со двора, все жалуется Пилипу, какая Хивря сердитая. Как-то раз сошлись они ночью в саду под яблоней. Пилип яблоки стерег, а Приська... чего Приська тут оказалась, она и по сию пору не знает, а может, просто забыла... Не забыла она только, как в ту ночь целовал Пилип ее и без того горячее лицо, как клялся, что любит ее и век будет любить; как обещался, что только они поженятся, он поставит новую хату и они заживут на своем хозяйстве. Приська не соглашалась, потому что Пилип - крепостной. "Разве крепостные не люди? спросил он.- И крепостные на земле живут, не под землей..." Подумала, погадала Приська: позади у нее сиротская доля, голая, босая и простоволосая, а впереди... нужда и недостатки, вечная работа на чужих, вечный труд... Хорошо, пока здоров человек, пока сила есть, а захворает, как недавно с нею случилось? Без семьи, без пристанища, хоть помирай под забором. Правду говорит Пилип: и крепостные на земле живут, не под землей... И она согласилась. Пошли они к управителю, а он не только не запретил, а даже похвалил ее за то, что она неволи не испугалась. Говорил, что это, может, у других панов страшна неволя, а у них... Он, мол, им новую хату даст, и огород, и поле для нового хозяйства. В первое же воскресенье они обвенчались. Хоть и соврал управитель, надавав кучу обещаний, да не все ли равно Приське на кого работать? То на купцов да на евреев работала, а теперь - на пана: объезженный конь везет и под гору и в гору. Да и управитель не совсем наврал: хоть огорода и новой хаты не дал, зато велел жить в соседях с Грицьком; все же у них свое хозяйство. Правда, Грицько ругается: "Носит тут нелегкая лодырей, и всё на мою шею!" Хивря честит Приську на всю Марьяновку: "И такая-сякая, и неряха, и непутевая!.." Да ведь Пилипу и Приське к брани не привыкать стать. Живут они себе вдвоем тихо да мирно... Через год родился у них сын Ивась, на другой год - дочка Христя. Ивась не выжил у них, погиб, а Христя поднялась и росла себе. И то утеха матери: вырастет, будет помощница. Так прошло тринадцать лет; на четырнадцатом году обрадовались они толкам о воле. Это уж были не те глухие толки, что всегда ходили в народе, а доподлинная весть,- и поп о ней читал в церкви. Свободней вздохнули Пилип и Приська: уж теперь-то они поживут на воле! Через два года и впрямь дали всем волю. Пилип землю получил, две десятины. Сколотился и на хату, свою собственную хату!.. Господи, как радовалась Приська! Не жалея рук, обмазывала и облепляла она глиной свою хату, чтобы и зимой не дуло, да и летом в дождь не текло... Правда, за все это приходилось платить 1, [1 В черновом автографе романа после этих слов идет следующий текст, опущенный в печати, возможно, по цензурным соображениям: "Хотя Приське до сих пор невдомек, почему надо платить за то, что они заработали своим вековечным трудом".] а все легче: и хата своя, и не слыхать больше ни ругани Грицька, ни попреков Хиври. Работает Приська сама себе на своем огородике; Христя помогает ей. Не нарадуется мать, глядя, как растет на воле ее дочка. "Тяжелое, горькое было наше житье,думала тогда Приська,- может, детям будет получше". И она лелеяла в сердце надежду, что найдется, бог даст, хороший человек ее доченьке,- примут они зятя в хату. Пилип уже постарел, да и она никудышная стала,- пускай идет зять в примаки, пускай молодые на глазах у стариков учатся хозяйничать: всё им отдадим.

Так думалось Приське, а что вышло?.. Что теперь ей делать, как на свете жить? Кто будет в поле пахать и сеять, кто будет хлеб убирать? Кто заплатит выкупное, подушное? Вот где сидят у нее эти поборы... В прошлом году собрали они деньжонок на корову,- Приська нарадоваться не могла на свою телочку. Год выдался неурожайный, хлеба и для себя еле хватило, а телку продать - ни за что! А заработать где же? Около других деревень и пивоварни, и винокурни, и сахароварни, у них же - хоть бы на погляденье. А тут пристают - давай подушное!.. С весны не платили за первую половину, так осенью за весь год отдай. Ругался Пилип со сборщиками, ругалась с ними и Приська. Приехал становой, взяли ее телку, оценили, да и продали мяснику еврею. От горя и слез Приська чуть не слегла. Да ведь это тогда было; как ни круто приходилось, а все лежало на Пилипе; его одного знали, его таскали... А теперь? Теперь придут и всю хату растащат по бревнышку... Что она скажет, что она поделает, больная, несведущая? Теперь один Грицько съест ее совсем!.. Сердце у нее замирало, обливалось кровью. Да если бы хоть умер по-людски - дома, в своей хате; а то хотел сделать лучше, а пошел за смертью. Теперь ей только осталось за мертвым телом идти. Как же по такому холоду идти в город? У нее ни теплой одежи нет, ни сносной обуви. Да если она и доберется до города, что же ей на руки его взять и домой на руках нести? А ведь надо еще похоронить, заплатить попу... Господи! ведь у нее нет ни гроша; последний рубль он взял на соль, как уходил из дому... Или так бросить? Пускай возьмут его, изрежут и зароют, как собаку, без попа, без погребения?.. Да что же, он по своей воле умер, да что же, он хотел смерти?.. Так бог дал, такова уж, видно, его воля!

И Приська начинает молиться богу, начинает поверять ему свои невзгоды... Только даром она ломает руки в хате, поднимает глаза к небу: там, под холодным чистым сводом, только звезды мерцают. Им все равно, что делается на земле; тихо, словно потухающие искорки, ложится их свет на мерзлые кочки, сизое сиянье отражается в снежной пыли; кажется, будто звезды играют своим слабым светом... А небо - глухое, как пустыня, немое и холодное, как камень,- раскинулось шатром над землей, сковало ее морозом, давит, словно хочет задушить... Кто же ее там услышит?.. Разве только люди в деревне? Но и деревня успокоилась, нигде не видно огня, собака не залает,- все заснуло мертвым сном. Людские жилища, как могилы, чернеют среди снегов... Немые и молчаливые, они не говорят, что в них творится. Счастливая ли доля хранит сон их обитателей, или ворочаются они от горя с боку на бок... От страшного холода жмутся хаты к земле, только из труб идет пар, показывая, что там, внутри, еще держится тепло, еще не угасла человеческая жизнь.

Только у Притыки не идет пар из трубы. Как услышала Христя про отца, когда варила обед, забыла обо всем на свете. Огонь в печи тлел, тлел - и погас; тепло вытянуло в незакрытую трубу; обед застыл в печке. Здориха забыла притворить дверь в хату; из сеней тянет холодом; в хате - хоть волков морозь! А Приське и Христе - все равно. Горе греет их жгучим огнем, слезы пронимают горьким теплом... Голова как в огне пылает, глаза горят, дыхание такое жаркое, что губы трескаются и сохнет во рту.

Ночь проходит. Сквозь зеленые-зеленые тучи свет забрезжил на горизонте, блеснул над землей мутными глазами... Зачем? Какое он принесет утешение, чем поможет горю?

"Из счастья да горя сковалася доля",- говорят люди. У одной только Приськи не по-людски доля складывалась. И позади и впереди одно горе у ней, неизбывное, неисходное... А счастье? Были думы о счастье, были напрасные надежды, которые всегда обманывали, разбивались об острые пороги опостылевшей жизни, утрат, нужды и лишений...

Прежде и то хорошо было. Прежде хоть были напрасные надежды, и обманывали, а все же красили несчастливую долю. А теперь? Хоть бы надежду вспомнить какую - и того нет. Тихо, словно искра под пеплом, тлеет ее душа, еле подавая признаки жизни, еле показывая, что она еще чем-то томится, еще чего-то хочет... Так гниет дерево на корню: уж и ветви посохли, и от сердцевины осталась труха, а оно все стоит; ветер в непогодь ломает сухие ветки, шашель точит изнутри гнилые сучья; кругом дупла, кругом дыры, один ствол - да и тот пустой... а оно все стоит! Не ветер, буря нужна, чтобы повалить его,- и оно, поскрипывая, ждет этой бури.

Ждет своей бури и Приська. Только нет да нет ее!.. А мысли, как черви, копошатся в голове, гложут больное сердце, подтачивают слабые силы.

Вот уж третий день она думает, как выбраться в город. Ложась спать, решает: завтра... завтра непременно пойду; что бы там ни было, а завтра соберусь... Но завтра жизнь снова ставит препоны: с чем туда сунешься, да и в чем?.. И снова до вечера томят ее неотвязные думы, весь день неотступно терзают ее, чтобы вечером снова пробудить в измученном сердце надежду на завтрашний день...

Так она и прособиралась, не пошла. На третий день из волости прибежал, запыхавшись, староста и набросился на нее с руганью.

- Все на нас валите! - кричал он.- А кому это дело ближе - жене или старосте! Постыдились бы! У меня, может, своих хлопот не оберешься: каждый божий день из-за вас, чертей, в волость таскают, а тут еще в город иди, признавай всякого пьяницу, который замерзнет на свалке!

Через три дня он опять пришел; принес новые сапоги, мешочек соли и платок.

- И денег,- говорит,- пять рублей было, да их за подушное оставили в волости.

- Ведь там всего рубля три следовало,- возразила Приська.

- Не мое дело. Оставили в волости. Поди сама узнай.

Староста ушел. Приська глядит на вещи, которые он принес,- вот что осталось теперь от ее Пилипа!.. А Христя без всякого умысла еще больше растравляет рану,- разглядывая вещи, она говорит матери:

- И, новый платок отец купил и сапоги... да какие маленькие и красивые сапожки! Кому же это? А вот - соль. В узелочке еще что-то есть.

Она вынула бумажный сверток и стала его разворачивать. Глаза у нее разгорелись, когда она увидала три длинные шелковые ленты и небольшие сережки с крестиками на подвесках. Это уж отец для нее купил, для нее!..

- Посмотрите, мама, что отец купил мне, показывает она матери.

Приська только вздрогнула и отвернулась. Горько было ей слушать радостную болтовню дочки, больно было глянуть на эти покупки... Во что они ей обошлись? Чего они стоят теперь? Она цепенела, глядя на них, вспоминая, где и как они были найдены!..

Миновала еще неделя. День за днем, ночь за ночью потянулись, словно черви, безногие поползли, все дальше и дальше унося страшное происшествие. Правда, оно еще представлялось ей, еще заглядывало в лицо своими мертвыми глазами; но, с другой стороны, и жизнь не давала покоя, и она громко шумела, заводила свою бесконечную песню.

Вот и праздник на носу: сочельник, рождество... Как ни круто приходилось, а всякий год у них к кутье и кусок рыбы бывал и пироги; уж что-что, а на рождество хоть покупная колбаса, да бывала. А теперь? Откуда все это возьмешь? А коли этого нет, так ведь и праздник не в праздник! Полынь не так горька была бы Приське, как эти думы, докучные, неотвязные... Она вспомнила про два рубля, которые оставили в волости. "За что они их удержали? Разве с нас не все взяли, что причиталось? Пойду, пойду... свое потребую. На гривенник колбасы куплю: Здор кабана режет, за гривенник он продаст колбасу... Может, он или кто другой в город поедет, попрошу соленой рыбы купить на гривенник или на пятиалтынный... И про черный день еще останется".

На другой день она собралась и побрела в волость.

- Тебе чего? - спрашивает старшина.

- За деньгами пришла,- отвечает Приська с поклоном.

- За какими деньгами?

Приська рассказала.

- Деньги взял Грицько. Говорил, что столько с тебя и следует. Сходи к нему.

Идти к Грицьку после той тяжкой обиды? Нет, она ни за что к нему не пойдет. С какой стати ей идти к нему, когда деньги присланы в волость?

- Да Грицько, может, сам будет в волости, а то дойти ли мне до него? затаив свои мысли, спрашивает Приська.

- Может, и придет. Подожди.

Приська присела на крыльце. В волости суетня-беготня: один заходит, другой выходит, третьего ведут. Гордо выступает Прыщенко, спрашивает, сверкая глазами: "А что, взял?" За ним Комар, понуря голову, глухо бормочет: "Подмазал, да еще спрашиваешь, взял ли? Да ты еще погоди хвастать-то, что еще скажет посредник".- "Попробуй сунься к посреднику, кричит Прыщенко.- И посредник то же запоет!" И они пошли со двора. За ними выходит Луценчиха, красная, гневная, и сердито бранится: "Что это за суд? Какой это суд? Три дня продержали, да еще три дня сиди! Дома все в разор пришло, а он - сиди!.. Где это видано - неделю человека в холодной держать?" - "Ишь как до мужика падка, сама пришла вызволять... соскучилась!" - донеслось из толпы. Луценчиха окинула толпу презрительным взглядом и, плюнув, спустилась с крыльца; ее проводили хохотом...

"У всякого свое горе,- думалось Приське,- а чужим людям только смех".

- А вон Грицько целую ватагу ведет! - сказал кто-то. Приська поглядела. По дороге, размахивая палкой, шел Грицько, а за ним брели, понурившись, человек десять мужиков.

- Прохладиться ведет,- высказал догадку другой.

- Да уж непременно! - прибавил третий.

В толпе захохотали.

Грицько подходил к крыльцу. В кучке мужиков, следовавших за ним, Приська узнала Очкура, Гарбуза, Сотника, Волыводу. Подойдя к крыльцу, Грицько поздоровался.

- Старшина здесь?

- Здесь.

Он пошел в волостное правление и вскоре вернулся со старшиной.

- Вы почему не платите подушное? - закричал тот.

- Помилуйте, Алексеич! Разве вы не знаете, какая осень была? Заработка никакого!

- А на водку есть? - гаркнул старшина.

- Из шинка не вылезают,- прибавил тихо Грицько.

- В холодную их! - решил старшина.

Десятские повели всех в холодную. Сердце у Приськи забилось, заныло. "Ведь ни за что, ни про что! - сверлила голову мысль.- Чем они виноваты, что не было заработка? Господи! до каких же пор они драть будут? и с чего драть-то? и какой толк, что мужики посидят в холодной?" Ей не верилось, когда Пилип рассказывал, как его чуть было не посадили в холодную, да он упросил отпустить. Теперь она видела все собственными глазами, сама слышала. Значит, и Луценко сидит за то же. Она слышала, как Грицько грозился посадить его. Значит, Луценчиха жаловалась, да ничего у нее не вышло, только люди над нею насмеялись... Они и над этими смеются; до нее доносится их неистовый хохот. Нет у них ни жалости, ни сердца! Сущие собаки, прости господи!

Задумавшись, она не слыхала, как старшина допытывался у Грицька:

- Ты зачем у этой тетки два рубля удержал?

- У какой? - будто не видя ее, спросил в свою очередь Грицько.

- Эй, тетка! как тебя? Вон о тебе речь идет,- толкнул Приську кто-то из мужиков.

Приська встала и подошла к старшине.

- У этой вот? - спросил Грицько.

- У этой.

Грицько ухмыльнулся.

- Вы же знаете, что мне дали пятирублевую бумажку: сдачи не было. Два рубля у меня остались; я ей отдам.

- Так вот, тетка, у него твои деньги,- сказал старшина и пошел в правление.

Грицько двинулся за ним; Приська дернула его за рукав.

- Когда же ты, Грицько, отдашь? - тихо спросила она.

- Тьфу! Пристала, как собака! - огрызнулся Грицько.- Когда будут. Я про них забыл и отдал с подушным.

- Как же так, Грицько? С меня следовало три рубля, а ты пять отдал?

- Знаю, что следовало три. Я три и посчитал, а отдал пять.

- Кто же мне их отдаст?

- Кто отдаст? Дело известное, свои придется отдавать.

- Так отдай сейчас, Грицько, а то мне деньги нужны.

- Отдай сейчас! Где же я тебе сейчас возьму? При мне денег нету. Приходи домой, я и отдам.

- Когда же прийти?

- Да на праздник или после праздника.

У Приськи в глазах помутилось.

- Как после праздника? Мне деньги нужны до праздника.

- Что с тобой говорить! Где же я тебе сейчас возьму? - воскликнул Грицько и, махнув рукой, скрылся в правлении.

- У него выдерешь, коли лишнее взял! Он тебе отдаст! - слышались возгласы в толпе.- Вон у меня полтинник зажилил...- А у меня рубль, да я еще за это в холодной посидел...- О, на эти дела он мастер! Еще при панщине научился драть с живого и с мертвого!..

Приська вернулась домой грустная, невеселая. Еще и нет ничего, а Грицько уже начинает дурить. Сегодня при всем народе обозвал ее собакой: "как собака!" - говорит. Подумать только!.. За что? За то, что своего стала требовать? Сказано - кровопийца. Обида так глубоко запала ей в душу, так больно от нее щемит сердце, что Приська не может забыть ее. Как гвоздь, засела она у нее в голове и не идет из ума, не забывается... "Нет, я тебе этого не прощу. Чего мне у тебя спрашивать, когда за своим приходить? Знал, зачем брал,- ну и отдавай! Нету, говорит. У кого это нету? У него?.. Кончено... сегодня же пойду. Пообедаю и сразу пойду. Я от твоего двора не отойду, перед всей деревней буду срамить, пока не отдашь".

И Приська после обеда потащилась к Грицьку. Грицько как раз обедал. Глаза у него тревожно бегали, лицо хмурое, вихры торчат - верный признак, что Грицько уже хлебнул водки.

- Скоро пришла! - глухо сказал он, увидев Приську.

- За своим пришла!- отрезала та.

- Подожди, пока пообедаю,- не то с кривой ухмылкой, не то с угрозой произнес Грицько.

Приська присела на край нар, ждет... В хате тихо; слышно, как сопит Грицько и скребет ложкой по миске, как Хивря шаркает от стола к печи. Никто слова не вымолвит, никто не проронит ни звука, будто все онемели. И видно со стороны, что безмолвие это тяготит их, что внутри у каждого словно искра тлеет... Кажется, одно только слово - и пламя взметнется как ветер, и грянет буря...

Приська сидит, понурившись, слушает тягостное это безмолвие: поглядит, как горят у Хиври зеленые глаза, как Грицько исподлобья, точно разбойник, сверкает глазами,- и снова понурится... Вот и обед кончился, Грицько встает, крестится, набивает трубку.

- Подожди, пока покурю,- ехидно смеется он, выходя из хаты.

Приську всю затрясло... Сидит она, молчит, дожидается.

Не скоро вернулся Грицько, но все же вернулся.

- А ты все ждешь? Ну, подожди, пока я высплюсь,- говорит он ухмыляясь.

Приська не выдержала... Рванулась, точно кто кнутом стегнул ее, изо всей силы, слезы градом покатились из глаз.

- Грицько! Побойся ты бога!- начала она сквозь слезы.- Мало ты издевался над нами, когда муж был жив? Мало мучил нас, пока мы жили у тебя? Так ты еще над несчастной вдовой, сиротой бесталанной смеешься, измываешься!.. Бог все видит, Грицько. Не тебе, так твоим детям отплатит!

Будто ясное небо покрылось темной тучей, так потемнело лицо у Грицька; глаза у него загорелись-засверкали.

- Ты что же это, клясть пришла! - крикнул он.

- Бог с тобой, Грицько! Не клясть я пришла, а за кровными деньгами пришла. Пожалей ты нас, христа ради... Праздник наступает... Ведь ты и пить и есть будешь, а тут ни гроша за душой.

- Говоришь, денег нет,- гремя горшками, сказала Хивря,- а святки хочешь справлять!

- Что ж, Хивря, если мы бедные, так нам и есть не надо? - ответила Приська.

- А я, Приська, знаешь что скажу тебе на это? Голь да еще хорохорится!.. Не проедала бы да не пропивала со своим покойником, так и у вас были бы деньги.

- Хорошо тому говорить, у кого они есть. А когда того нет, и этого не хватает, и подушное заплати, и выкупное отдай... А какие у нас заработки? Ведь он один только и был работник.

- А дочка? Дочка у тебя вон какая кобыла! Чего ты ее дома держишь? Разве нельзя ее в люди отдать? Разве не может она зарабатывать, как другие? А то дома сидит, дармоедничает.

- Легко, Хивря, так говорить, на других глядя. А пришлось бы самой так жить да горе мыкать, не то бы запела.

- За худой головой и ногам непокой! - ответила Хивря.

Приська молчала. Она видела, что никто ей не посочувствует, что бы она ни сказала, а каждое слово Хиври - нож острый: лучше уж молчать.

Полный насмешек и попреков, разговор оборвался. Все снова насупились.

- Так как же, Грицько? - помолчав, начала Приська.

- Я тебе сказал в волости. Ты что, не слышала? - крикнул Грицько.

- Как не слышать, слышала! Не глухая небось!.. Дай хоть рубль сейчас, а другой уж после праздников.

- Да отдам ли еще и после праздников? - зевая, ответил Грицько.

- Это уж ты глупости болтаешь, Грицько! Не отдашь, в суд подам! пригрозила Приська.

- Подавай... Чего ж ты пришла? Иди - подавай! - сверкая глазами, говорит Грицько.

Хивря покачала головой и тяжело вздохнула.

- Господи! Как люди забываются! - напустилась она на Приську.- С каких это пор ты такая умная стала? Уж не с тех ли пор, как осталась вдовою? Когда у нас жила, хлеб-соль ела, так о судах и не знала... Видно, старая хлеб-соль забывается.

- Да разве я даром у вас хлеб ела? Да разве я на вас не работала, не служила вам? И замуж вышла, а все панщину вам отрабатывала. Уж кому-кому, а тебе, Хивря грех это говорить!

- Хорош грех!.. А когда ты пластом лежала у нас, три недели валялась, кто за тобой ходил? Кто, не зная отдыха, возился с тобой? А забыла, от кого и за кого ты замуж шла?

Приська опустила голову. Это и в самом деле была правда. Хивря все хорошо помнит, ничего из прошлого не забыла, забыла она только, что, когда Приська выздоровела, все жилы она из нее вытянула,- не знала Приська отдыха ни днем, ни ночью... Молчит она, а Хивря знай ее отделывает:

- А когда волю объявили, кто, как не Грицько, помог вам построиться? Он и на сохи лесу дал и на стропила. Хоть и не свой лес - панский, а все же другой не дал бы. А на решетник уж своего хворосту дал... Забыла?

- Что ж делать, Хивря? - тихо всхлипывая, начала Приська.- Я помню, как вы нам помогли. Спасибо вам. Но пожалейте и вы меня: праздник идет, годовой праздник... А у меня ничего нет. Ведь эти два рубля - последние, вся надежда на них.

- Где же их взять, если нету? Займи у кого-нибудь,- советует Хивря.

- Кто же мне даст? - уже не сдержавшись, заплакала Приська.

- Ну, чего вы разгалделись? - грозно крикнул Грицько.- Языком тут треплют! Она грозится в суд подать... Ну и пускай идет, пускай подает... Больно я ее суда испугался, куда там!.. Нечего тут сидеть и нюни распускать. Ступай - подавай в суд!

Приська поняла, что ее гонят. Пока Грицько не рассердился, не очень груб, а рассердится, так и в самом деле выгонит взашей. А долго ли ему рассердиться?

- Бог с вами! - утирая слезы, промолвила Приська.- Не хотите отдавать, сами пользуйтесь! Вам они больше нужны. Где уж мне судиться с вами? И, понурившись, она вышла из хаты.

- Так я и знал, что придет чертова кукла! - бросил вслед ей Грицько.

- Походит-походит, да и перестанет,- ответила Хивря. - Лучше мне платок купить к празднику.

Вся во власти тяжелых дум, подавленная неудачами, кровно обиженная попреками, Приська скорым шагом шла домой; сердце у нее болело, слезы катились из глаз. Что теперь делать? идти жаловаться старшине?- Она уже жаловалась ему, а какой толк из этого вышел?.. Все они друг дружки держатся, как черт болота; все одним миром мазаны...

Мрачная, унылая, пришла она домой. Христя встретила ее веселенькая.

- Куда это вы, мамочка, ходили, отчего так замешкались? Жду, жду - не дождусь вас!

Приська, не отвечая дочери, опустилась, тяжело дыша, на нары.

- А вы и не видите, что я в новых сапожках? - щебечет Христя.Поглядите, как раз впору, будто на заказ сделаны... Других таких во всем селе не найдешь: из юфти, не из конятины. Да поглядите же!

Приська поглядела; от досады у нее кольнуло в сердце.

- Уже успела напялить! Уже шататься в них собралась? Хватит, сними да положи на место... Пока новые, больше дадут за них.