Экзистенциальная психиатрия 16 страница

В последние годы среди сторонников различных аналитических направлений уже не обнаруживается такой горячей веры, которая приводила раньше к ожесточенным спорам и делала невозможным взаимопонимание между отдельными школами. В то же время все чаще слышатся скептические голоса о том, играет ли теория вообще какую-нибудь роль в психотерапии. Аналитики разных направлений с удивлением замечают, что они достигают подобных результатов в психотерапии и что в практике они используют, собственно говоря, одинаковые методы лечения вопреки различиям во взглядах. Одновременно аналитики того же самого направления, той же самой школы получают разные результаты в лечении.

Более того, в результате исследования протоколов нескольких десятков последовательных психотерапевтических сеансов, в которых были зафиксированы каждый жест и каждое слово (Мартин), с удивлением обнаружили, что не существует ни малейшей зависимости между улучшением состояния больного и его поведением и словами и поведением врача. Взаимопонимание врача и больного осуществляется, как представляется, не на словесном, а на внесловесном уровне. Впрочем уже давно каждый опытный психотерапевт знал, что важно не то, что он говорит, а то, как говорит.

Выдающийся специалист в психотерапии шизофрении Фрида Фромм-Райхман предложила проект научного исследования внесловесных, иррациональных компонентов психотерапии.

Все большее значение придается личности врача, его жизненной философии, его подходу к больному: не специалиста к пациенту-объекту, но человека к человеку.

Таким образом, после нескольких десятилетий, в которые, как метеоры, одна за другой появлялись новые психопатологические теории, претендующие на то, чтобы объяснить все без остатка загадки человеческой души, мы снова оказываемся приблизительно на том же месте, что и Пинель около 170 лет назад со своим Медико-философским трактатом.

Несмотря на то, что среди поляков было несколько психоаналитиков мирового значения (М. Борнштейн, Е. Минковский, Фростиг, Быховский), аналитические направления никогда не были особенно популярными в нашей стране.

Поразительно, что в некоторых странах даже с большой психиатрической традицией, как например, во Франции, психоанализ не принялся, а в других, как например, Англия, США сделался чрезвычайно популярным.

Нам, однако, не кажется, что в результате недостаточной психоаналитической традиции мы много потеряли. Психотерапия в Польше как раньше, так и теперь опирается не на психоаналитические рассуждения, а на здравом рассудке и на гуманистическом подходе к больному, на том, что сегодня определяется как <отношение человека к человеку>. Не интересуясь излишне теориями <переноса> и <контрпереноса> (transference и counter transference), польские психиатры всегда делали главный акцент на создание правильного эмоционального отношения между врачом и больным и считали это важнейшим смыслом психотерапии, опережая в этом отношении современные аналитические школы. Этот дух подлинной гуманистичности пронизывал и пронизывает научные работы польских психиатров. Относительно большое внимание уделяется у нас методам суггестивной и восстановительной психотерапии.

В качестве положительного явления следует отметить то, что все больше слышится голосов за введение более объективных методов исследования в психотерапии. Любопытства ради стоит вспомнить о способе лечения экспериментальных неврозов у животных. Массерман, который 20 лет работал над этой проблемой, считает, что существует 5 основных <психологических> методов лечения неврозов у животных.

1. Изменение среды. Животное, перенесенное на несколько месяцев из лабораторных условий в домашние, значительно слабее проявляет невротические симптомы (беспокойство, напряженность, конвульсии, регрессию поведения). Эти симптомы, однако, вновь выступают по возвращении в лабораторию; как у солдата после возвращения на фронт возвращается невроз, вылеченный в тыловом госпитале.

2. Удовлетворение конфликтного влечения (need). Если невротизированное животное, которое в течение нескольких дней отказывается есть, накормить искусственно, невротические симптомы ослабевают. Автор цитирует Сорануса, согласно которому этот метод был известен уже Гиппократу. А именно, он был приглашен к молодой девушке, у которой после свадьбы обнаружилась загадочная болезнь с судорогами; когда после беседы с ней он убедился, что ее раздирают два противоположных чувства: сильное сексуальное влечение и страх боли, он посоветовал молодому господину <зажечь факел Гименея> безотносительно к согласию или несогласию пациентки. Результаты лечения не сообщались.

3. Принудительное разрешение. Метод аналогичен предыдущему. Голодное, невротизированное животное насильно приближают к кормушке до тех пор, пока, наконец, оно, преодолев страх, вдруг бросается на пищу и начинает есть. В то же время обычно ослабевают и невротические симптомы.

4. Пример нормального поведения. У невротизированного животного, помещенного вместе со здоровыми, наблюдается ослабление невротических симптомов. Подобным образом такие симптомы часто ослабевают у детей в окружении здоровых сверстников.

5. Редукация с помощью воспитателя, которому животное доверяет. Невротизированное животное обнаруживает значительно большую зависимость от экспериментаторов, чем здоровое животное. Возможно, что это - возврат к более ранним способам поведения. Животное ищет помощи и опеки у экспериментатора так, как искала ее раньше у своей матери. Если человек оправдывает это доверие, то он может постепенно, шаг за шагом проводить животное через последовательные этапы опыта, который вызвал невроз. Таким образом, под опекой экспериментатора животное как бы вновь исследует неврозогенную ситуацию и изменяет свою к ней установку. По мнению Массермана, аналогичная ситуация существует в каждой психотерапии.

Некоторые лекарства, например, бромиаты, барбитураты, производные макового сока, алкоголь временно отключают более сложные формы поведения у животных, оставляя сохранными более простые; например, животное может открыть кормушку, но не может дойти до нее через лабиринт, хотя раньше успешно с этой задачей справлялось.

Невротизированные животные охотнее принимают алкоголизированные жидкости, нежели обычные (когда им предоставляется выбор). Во время действия снотворных препаратов либо алкоголя животные были более резистентными в отношении психических травм. Удары электрическим током, подобно успокоительным средствам, делают невозможным выполнение более сложных задач. В этом случае изменение оказывается до определенной степени устойчивым.

Одни и те же повреждения мозга могут у разных животных вызывать разные изменения поведения. Результат операции зависит в большой степени от врожденной конституции животного и его жизненного опыта. Из этого видны определенные подобия с психиатрическим лечением у людей.

Эксперименты Массермана аналогичны более ранним исследованиям советских, а также польских последователей Павлова. Как представляется, методика Павлова может оказать существенную помощь в понимании основных психотерапевтических механизмов. Ибо законы обусловливания нигде не бывают столь выраженными, как именно в эмоциональных реакциях, а эти последние как раз и относятся прежде всего к области психотерапии.

Хуже ли условия для психотерапии в Польше, чем например, в США, стране, где этот метод лечения весьма развит? И да, и нет. Средний пациент в США в общем знает, что такое психотерапия, верит в ее эффективность. Он не будет возмущен тем, что его лечат только <словом>, а не какими-нибудь новейшими лекарствами, более того, из популярных брошюр, радио, телевидения он имеет некоторое представление об основных положениях фрейдизма. Этот последний момент иногда может оказаться для врача скорее стесняющим, когда, например, пациент вдруг спрашивает: <Вы ищете у меня Эдипов комплекс?> Психоаналитики считают, что такой популярный фрейдизм скорее затрудняет им работу, так как пациент оперирует готовыми формулами. В Польше средний пациент не очень знает, что такое психотерапия и совершенно справедливо или несправедливо не верит в ее эффективность. Лечение, не подкрепленное уколами, заграничными лекарствами, драматическими процедурами, не многого стоит. Одним лишь словом никто никого не вылечил. Такая позиция может показаться устаревшей, но ей нельзя отказать в определенной правильности. Западной культуре присуще глубоко укоренившееся убеждение в дуалистической природе человека. Тело и душа являются чем-то различным. Психотерапия занимается душой, другие специалисты - разными частями тела. Якобы устаревшая позиция польского пациента атакует этот укоренившийся взгляд. Требуется целостная трактовка, а не разделение человека на две фиктивные целостности.

Поэтому, как представляется, правильно большинство польских психиатров, в противоположность многим западным, не возражает против соединения психотерапии с фармакотерапией или иным методом физического лечения. Также у нас делается акцент на максимально обстоятельное соматическое обследование, соединенное с дополнительными исследованиями.

В Англии или в США каждый врач проходит фундаментальное психотерапевтическое обучение, а психиатр совершенствуется в психотерапии в течение многих лет. Чтобы стать психоаналитиком, требуется, как известно, самому подвергнуться психоанализу, длящемуся от нескольких месяцев до нескольких лет. Обучение дорогое, психоаналитические сеансы проводятся ежедневно, а один сеанс стоит несколько десятков долларов, в зависимости от авторитета учителя. Обучение психотерапии (помимо психоанализа) осуществляется обычно таким образом, что адепт проводит своего пациента под руководством опытного психотерапевта, которому представляет подробнейший отчет (часто дословно с магнитофонной пленки) о каждом терапевтическом сеансе, а тот указывает ошибки и обсуждает со своим учеником динамику психических процессов пациента. Можно также наблюдать психотерапевтический сеанс (в котором, как известно, могут принимать участие только два лица - пациент и врач) через полупрозрачное зеркало Гезелла и скрытый микрофон, что, разумеется, является нелояльностью в отношении пациента, на которую не каждый может согласиться.

Самые выдающиеся современные аналитики и другие специалисты согласны в том, что к пациенту нельзя подходить с готовой, хотя бы и наилучшей теорией. Такой жесткий подход изначально обрекает психотерапию на неудачу. Каждый психотерапевтический сеанс - путешествие в незнаемое, где все время нас ждут неожиданности, и необходимо иметь большую живость, впечатлительность и эмоциональную гибкость, чтобы быть в состоянии вчувствоваться в каждую новую ситуацию. Этим, вероятно, можно объяснить факт, в котором отважно признается один из ведущих американских психиатров Л. С. Кьюби. А именно, начиная карьеру психотерапевта, он питал надежду, что через годы, по мере приобретения знаний и опыта, его психотерапевтические успехи будут увеличиваться. Спустя годы он убедился, что, увы, его ожидания не оправдались. Подобный опыт имеют многие психиатры, только иногда стыдятся в этом признаться. Возможно, именно у молодых людей, для которых каждый больной интересен, которые с большой эмоциональностью реагируют и более чувствительны к страданиям, нежели старшие, поддающиеся рутине психиатры, существуют те, неизвестные еще нам факторы, которые определяют успех этого лечения.

Возможно, ни в какой отрасли медицины человек не учится так на своих ошибках, как в психиатрии, чем дольше работает, тем больше видит своих ошибок и ошибочных эмоциональных установок. Назовем три ошибки или ошибочные эмоциональных установки, на наш взгляд, важнейшие.

1. Ошибка <научной объективности>. С первого года обучения студент медицины учится трактовать человека, как объект скрупулезного объективного наблюдения, при котором исключается наименьший оттенок субъективизма. Пройдя через прозектуру и разного рода лаборатории, он может вообще забыть, что объект его исследования - не только объект, но и субъект, что исследуя пациента, он сам является объектом, исследуемым пациентом. Отношение врача к больному - двустороннее отношение, как и любое отношение человека к человеку, а не одностороннее - человека к предмету.

В отношении врач-больной врач не может быть, если бы и хотел, бесстрастным, холодным наблюдателем; он также, прежде всего, человек, который эмоционально ангажирован, любит или не любит своего пациента. Большинство врачей стыдится, неизвестно почему, своих чувств к больному. Совершенно неправильно. Врачи являются не электронными мозгами, но людьми. Сознательная психотерапия начинается в тот момент, когда врач стремится проанализировать свою чувственную установку к пациенту: почему этот пациент ему симпатичен, а тот антипатичен. Это - counter-transfer - обратный перенос, о котором была речь выше.

2. Ошибка <маски>. Определенные профессии, при которых все время имеют дело с другими людьми и в силу профессии необходимо так или иначе на них влиять, способствуют принятию постоянной маски, фасада либо - говоря языком Юнга - <персоны>. Это в определенном смысле облегчает жизнь, так как такой человек прячется за своей маской, которая защищает его как панцирь от непосредственных, часто болезненных эмоциональных контактов с окружением.

К таким профессиям принадлежат, например, профессия учителя, военного, врача. Все эти профессии составляют часто тему менее или более удачных шуток, может быть именно потому, что каждое жесткое поведение, соответствующее строго определенной схеме, является ненатуральным, а тем самым вызывающим страх или комичным. Как если бы в фильме остановить движение ленты и все лица застыли бы в одной гримасе, а все тела в одной позе. Эффект был бы комический или устрашающий.

Дети, невротики и психотики, особенно последние, крайне чувствительны к искусственной позе, маске, отсутствию естественности. Поэтому хороший педагог или хороший психиатр должен быть, прежде всего, самим собой - жить без маски.

Современная молодежь особенно чувствительна ко всякого рода фальшивости, в человеке ищет прежде всего его подлинное обличие, невзирая на его позиции - научную, социальную и другие. В этом состоит величие современного молодого поколения.

Врач должен сохранять эту молодежную идиосинкразию к игранию любых ролей, а роли врача в особенности и оставаться самим собой.

3. Ошибка <моральной оценки>. Каждый человек, оказавшийся в новой ситуации или встречающий нового человека, склонен делать быструю оценку явления альтернативным способом: <хорошее> - <плохое>. Возможно, что подобное реагирование является выражением определенного атавизма, возврата к реакциям, встречаемым в мире животных, когда новая ситуация сигнализирует животному в альтернативной форме: <Опасность> - приготовиться к атаке либо обороне, <безопасно> - можно исследовать либо пройти мимо.

Как научил нас опыт последней войны и послевоенные годы, встречаемые в наше время ситуации слишком сложны, чтобы оценивать их по схеме: <хорошее> - <плохое>.

Имея дело с конфликтами пациента, нередко также этического характера, мы часто испытываем <моральный зуд> выдавать наше мнение в форме: <хорошее> - <плохое>. Однако мы никогда не имеем на это права, потому что, во-первых, пациент приходит к нам за помощью, а не за приговором, во-вторых, мы никогда не знаем пациента достаточно хорошо, чтобы могли высказать о нем справедливое суждение.

Как среди массы врачебной работы найти время для психотерапии?

Имея перед собой нового больного, нам следует, прежде всего, решить, хотим ли и можем ли мы его лечить. Если мы не отсылаем его к кому-то более подходящему для этого случая, то должны во время первого визита посвятить ему больше времени. Во-первых, мы должны дать ему <выговориться>, т.е. рассказать о своих страданиях, а иногда и житейских заботах. Это - уже первое установление психотерапевтического контакта. Больной нашел, наконец-то, кого-то, кто хочет его выслушать и, может быть, способен его понять. Во-вторых, мы должны как можно более обстоятельно обследовать его соматически. Даже если после нескольких первых слов, высказанных больным, мы уверены, что его заболевание чисто <функциональное>, мы обязаны провести подробное физическое обследование и основные из дополнительных обследований. Ибо нередко даже у самых опытных врачей случается ошибка: органическое заболевание скрывается под маской чисто невротических страданий. Помимо того, подробное соматическое обследование углубляет возникающее доверие больного к врачу.

В таких случаях психотерапия необходима; больной, особенно тяжелобольной, чувствует себя обычно как беспомощный ребенок и ищет опеки. Врач должен обеспечить ему это чувство безопасности, отцовской опеки, и это - тоже психотерапия.

Если заболевание исключительно функциональное, мы не имеем права сказать: <я вас подробно обследовал, болезненных изменений не обнаружено, вы здоровы>. Хотя, с точки зрения врача, это правда - объективная правда, это не является субъективной правдой - пациент нездоров, потому что он не чувствует себя здоровым, и иногда страдает значительно сильнее, чем даже при серьезных телесных заболеваниях. Таким высказыванием мы сразу же разрываем контакт с пациентом, <избавляемся от него>; он чувствует себя несправедливо обиженным, непонятым врачом.

Имея определенный опыт, можно уже при первой встрече с пациентом на основе его мимики, жестов, интонации, манеры говорить в определенной степени предвидеть его реакцию, классифицировать его. Мы называем в психиатрии это диагностической оценкой или горизонтальным срезом.

Мы ставим дальше вопрос: почему пациент страдает такими расстройствами, почему реагирует таким образом? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо детально познакомиться с историей его жизни, начиная с родителей, братьев и сестер, его детства, болезней в детстве, отношений между ним и родителями, братьями и сестрами, первых сексуальных переживаний, любви, сердечных неудач, профессиональной жизни и т. д. Это исследование очень кропотливое, длящееся иногда много месяцев и даже дольше. Постепенно перед нами раскрывается, как интересный фильм или повесть, целая жизнь пациента. Мы все лучше его понимаем и чувствуем, что мы с ним заодно. Часто в его переживаниях и жизненных неудачах мы видим свои собственные переживания. Познавая больного, мы познаем также и себя.

Как найти время на это? Нам представляется это возможным; пациент обычно обращается несколько раз или даже многократно к одному и тому же врачу. Если мы можем посвятить ему больше времени, мы можем всегда, имея определенные навыки, направить разговор таким способом, что наш больной расскажет какой-нибудь небольшой отрезок своей жизни. Таким способом, постепенно, отрезок за отрезком, мы складываем себе картину всей его жизни.

Это - увлекательное путешествие в самую загадочную страну: в душу другого человека - и это подлинная психотерапия.

РАМПА; ПСИХОПАТОЛОГИЯ ВЛАСТИ

Одним из лагерных образов, которые наряду с крематориями и грудами нагих, истощенных тел, на долгое время впечатываются в память людей, является сцена селекции на рампе. Толпа женщин, мужчин, стариков, детей, богатых и бедных, красивых и безобразных проходит перед врачом СС, стоящим в позе властелина и судьи. Незначительное движение руки этого человека решало, пойдет ли стоящий перед ним другой человек через минуту в газовую камеру или же ему будет дана возможность прожить хотя бы несколько дней или несколько месяцев. Было в этой сцене что-то от Страшного Суда; движение руки направляло в огонь, либо давало возможность спасения. Те, что ожидали приговора, обычно не знали, что их ждет. Знали только, что движение руки - важный знак в их жизни, что-то означает, но что, оставалось для них тайной иногда до той минуты, когда в отверстии в потолке так называемой бани показывалась голова в газовой маске. Когда узники шли на селекцию и знали, что идут в газовую камеру, они из последних сил старались выпрямиться, шагать упругой походкой, чтобы произвести на врача СС хорошее впечатление и оказаться на правой стороне.

Одной из парадоксальных черт лагерной жизни было, как представляется, то, что при гнетущей серости, подлинной Nacht und Nebel,(1) имела она также неслыханную резкость. Явления, в нормальной жизни малозначительные, выражающиеся в различных тонких оттенках и потому иногда незамечаемые, здесь драматически выступали в необычных пропорциях, вызывая в наблюдателе изумление и одновременно восхищение человеческой природой.

1. Ночь и мгла - (нем.)

Поэтому анализ лагерной жизни может помочь в понимании многих явлений человеческой жизни, которые в нормальных условиях ускользают от наблюдения в силу своей тонкости и слабой выраженности. Здесь можно видеть определенные аналогии с психиатрией, сфера наблюдений которой также охватывает явления жизни людей в преувеличенных пропорциях, благодаря чему они легче воспринимаются. Необычной остротой переживаний можно объяснить также факт их глубокого запечатления в памяти. Многие бывшие узники до настоящего времени видят лагерные сны, а некоторые образы из лагерной жизни часто и легко завладевают их воображением.

Так, обычный в повседневной жизни участливый жест, дружеское слово, сердечная улыбка, могли в лагере кому-то спасти жизнь, вернуть веру в себя. Так, частые в жизни каждого состояния резигнации и стремления к окончанию повседневных мучений, которые исчезают, как пасмурные дни, без следа, в лагере нередко кончались смертью. Кто не хотел жить больше, кому <всего этого было уже достаточно>, тот уже не просыпался на следующее утро. Дружеские связи, завязавшиеся в лагере, были столь прочными, что выдержали испытание временем и нередко вытесняли все другие связи, более ранние и более поздние. Для тех, что прошли через лагерь, товарищи по несчастной доле навсегда остаются самыми близкими и единственными умеющими их понять людьми. Хорошие и плохие черты человеческой природы, которые у каждого в нормальной жизни смешиваются, создавая сложную картину характера, в лагере разрастались до размеров героизма, святости и мученичества, либо чудовищной брутальности, эгоизма, жестокости и цинизма. Примеров можно было бы приводить много. Жизнь на краю смерти, где каждый неверный шаг, неверное решение либо просто случай могли кончиться гибелью узника, либо толкнуть его на путь брутального насилия, на котором постепенно утрачивается человечность, была, вероятно, главной причиной заострения черт и человеческих законов.

Такое заострение претерпела в лагере проблема принятия решений. Ситуация на рампе охватывала три варианта принятия решений: теми, кто решали судьбу другого человека, теми, кто знали, что их ждет и решали выйти из положения с победой и теми, кто не знали, что готовит им судьба и как им поступать, которые в своих сомнениях, страхе и неуверенности принимали решения случайные и нередко бессмысленные.

Эти три варианта чаще всего встречаются также и в повседневной жизни.

Легче всего представить переживания тех, кто выносил последний приговор. Возможно, что временами они чувствовали себя в роли Бога на Страшном Суде, но, скорее, были всем этим утомлены и пресыщены. Они верили, что таким образом выполняют обязанность очищения расы, торопились, так как мысленно были уже где-то в другом месте; после тяжкого исполнения обязанности ждала их обычно попойка; алкоголь смывал остатки укоров совести. Движение руки, решающее вопрос жизни и смерти, было скорее делом случая, нежели обдуманного выбора; каждому десятому или двадцатому можно было даровать жизнь.

В нормальной социальной жизни трудно избежать ситуаций, в которых приходится решать судьбу другого человека, либо в которых собственная судьба зависит от чужого решения. Объем власти и степень социальной иерархии, в общем, пропорциональны важности решения. Решение тем важнее, чем большего числа лиц касается и чем большее влияние оказывает на их судьбу. Каждое решение, однако, если касается другого человека, отягощено большой ответственностью. Можно даже поставить вопрос, в какой степени имеешь право брать на себя эту ответственность.

Те, кто решали на рампе вопрос жизни и смерти тысяч людей, с большой вероятностью чувства ответственности за их судьбу либо не имели, либо имели его в смысле негативном, как чувство ответственности за то, чтобы эффективно ликвидировать тех, кто по их понятиям были выродками человечества. Следует, видимо, полагать, что они страдали патологическим отсутствием воображения. Иначе, движение руки не было бы для них столь легким. Они действовали на основе автоматизма: лишь бы больше, лишь бы быстрее.

Каждому случается решать судьбу другого человека. Эти решения не относятся к числу легких решений. И потому в таких ситуациях весьма полезны разного рода нормы, заранее определяющие, какое решение принять в данных условиях; такими нормами для судьи являются предписание права, для врача - знания в области диагностики и прогноза, для учителя - совокупность экзаменационных требований. Чем более бесспорным должно быть решение, тем строже следует опираться на нормы, исключая моменты субъективной природы, особенно эмоциональной. Тем самым решение перестает быть собственным, а становится решением нормативным; это значит, что любой другой человек, опирающийся на те же нормы, принял бы идентичное решение. В этом смысле справедливость слепа. Человек идеально справедливый смотрит на человека, относительно которого принимает решение, не своими глазами, но с точки зрения норм, представителем которых является. Рассуждая подобным образом, можно было бы прийти к абсурдному выводу, что в ситуации на рампе человеком идеально справедливым был врач СС, который слепо придерживался норм, предписанных ему начальством: самые крепкие - в лагерь, остальные - в газовую камеру; из своего решения он исключал все субъективные моменты, особенно эмоциональные, и действовал, как автомат. Абсурдность такого вывода, видимо, состоит в том, что нормальный человек не способен к решениям абсолютно справедливым и не может завязать себе глаза, как пресловутая Фемида. Решая судьбу другого человека, он не может исходить только из норм, но должен его видеть, вчувствоваться в него, вообразить себе его ситуацию прошлую, настоящую и будущую и т. д. Все психические процессы при этом протекают с большой эмоциональной ангажированностью. Об этом хорошо знает каждый учитель, врач и судья, т. е. люди, профессия которых в большой степени связана с принятием решений о судьбе других людей. Никогда даже наилучший электронный мозг не заменит их в работе.

Пример врача СС при селекции на основе контраста высветляет нам значение эмоционального фактора в принятии решений, особенно касающихся других людей. Основным эмоциональным решением в отношении другого человека является решение о приближении к нему или отдалении. Абстрагируясь от различных чувственных оттенков, которые присутствуют в этих двух ориентациях, можно определить их как основу симпатии, антипатии, либо полного безразличия. Для врача СС евреи, которых он селекционировал, были антипатичны или, в лучшем случае, полностью безразличны, ибо так он был воспитан, такие идеи были ему привиты. Он не видел в них людей, они его не интересовали, разве что как объект якобы научных исследований или грабежа. Наверняка, в голове у него даже случайно не возникала мысль о том, чтобы приблизиться к ним, обменяться несколькими словами, узнать о их переживаниях. Факт эмоционального отдаления существенен в каждой военной пропаганде; до минимума редуцируются контакты гражданского населения с врагом, а его образ стремятся представить в самом черном цвете. Также в самых близких отношениях, когда два человека, тесно между собой связанных, начинают друг от друга отдаляться, утрачивают общий язык, перестают понимать и интересоваться друг другом, это, как правило, означает разрушение чувственного союза.

Врачам-узникам также не раз приходилось решать вопрос жизни и смерти своих подопечных. Наверняка эти решения были для них трудными. Однако избежать их было невозможно; только немногим хватало лекарств, которые могли спасти их жизнь; не всех можно было спасти от селекции и т. д. Приходилось выбирать, кого обрекать на смерть, а кому дать возможность жить. Можно было бы снова выдвинуть абсурдную аналогию, что они принимали решения подобно врачам СС. Абсурдность такого предположения основывается на том, что не учитываются различия в эмоциональной установке. Врачи-узники хотели любой ценой помочь своим больным, даже тем, кого спасти не могли, и вопреки своей воле вынуждены были обрекать их па смерть. Для врачей СС больные были элементом чуждым и безразличным, предназначенным раньше или позже к ликвидации.

Все более быстрое превращение естественной среды в техническую, свидетелями которого мы в нашем столетии являемся, способствует техническому взгляду на человека, т. е. тому, что все слабее видятся в нем человеческие черты и все резче выступают атрибуты, связанные с эффективным функционированием социально-технической машины. Такой взгляд представляет, возможно, одну из наибольших опасностей современной цивилизации. Пример врача на рампе, который являет собой крайнюю реализацию такого взгляда, должен служить предостережением.