Черная тропа 8 страница

Занятый своими думами, Цымбалюк молча мечтательно смотрел вниз, на лесную даль, над которой медленно перемещались вечерние тени, постепенно переходившие в ночь. Темень стояла недолго; вскоре над горизонтом обозначилась желтая полоса, расширилась, сгустилась, стала кроваво-красной. Подобно горящему стогу сена, запылал, задымился восход луны.

И степь, и лес, дальняя излучина проселочной дороги — все неузнаваемо переменилось под лунным светом: степь стала дымчато-голубой, лес — угольно-черным, а две узенькие колеи дороги наполнились жидким серебром.

Где-то протяжно и глухо кричала птица козодой; в соломенной кровле куреня осторожно копалась мышь; тонко пели комары.

Время от времени Бутенко поглядывал на светящийся циферблат ручных часов. Было уже за полночь... Вот он посмотрел в сторону города, на всхолмленную степь, и ему показалось, что над смутной линией горизонта вспыхнул и угас пучок света. Затем он снова появился и угас, а потом из-за пригорка выдвинулись две горящие точки. Проселком шла машина... Свет ее фар снова вспыхнул, слегка продлился, словно запутавшись в бурьяне, и по проселочной дороге, неподалеку от куреня, промчалась маленькая легковая машина.

Три коротких гудка сирены, заглушенные влажным ночным воздухом, донеслись до слуха Бутенко. Майор тотчас же стряхнул с себя сладкую ночную дрему.

— Внимание, Цымбалюк, — негромко сказал он.

Оба стали смотреть на дальний — за лесом, за низиной — холм, где «оппель» должен был три раза включить и выключить свет фар.

Короткие вспышки света мелькнули и пропали в лунной синеве ночи. И вдруг Бутенко услышал отдаленный монотонный, вибрирующий гул. Майор понял: на большой высоте шел самолет. Но уже через несколько секунд гул замер, и Бутенко невольно подумал, что, возможно, ему показалось. Он взглянул на Цымбалюка и хотел спросить: «Ты слышал?», но Цымбалюк схватил его за руку повыше локтя и весь подался вперед, вглядываясь в лунное небо, где плыло и таяло легкое светлое облачко.

— Вижу, — прошептал Цымбалюк. Бутенко тоже заметил уже черную точку, промелькнувшую пониже облачка и стремительно падавшую на лес.

Неизвестный «гость» был опытным парашютистом: он раскрыл парашют на высоте не более чем в пятьсот метров, и через две-три минуты и черную, игрушечную фигурку человека, и легкий голубой купол парашюта поглотил лес.

Цымбалюк решительно шагнул вперед:

— Пошли!..

— Нет, — остановил его Бутенко. — В лесу мы можем разминуться. Он будет пробираться в город и обязательно выйдет в степь.

Ждать им пришлось очень долго: уже упала роса, и над низиной повисла белая пелена тумана, когда из лесу, неподалеку от дороги, вышли трое. Они двигались быстро и бесшумно, словно тени. Перейдя дорогу, пошли степью, буераками в сторону каменоломен и скрылись за поросшей бурьяном межой.

Светало, когда запыленный «оппель» резко затормозил на извороте проселка. Бутенко и Цымбалюк сели в машину, капитан Алексеев включил мотор.

— Я тоже видел его, — сказал Алексеев. — Быстро приземлился.

Цымбалюк порывисто вздохнул.

— Взять бы сейчас же этих мерзавцев! Ну, объясните, товарищ майор, почему мы медлим?

Бутенко зажег спичку, с удовольствием затянулся дымом папиросы:

— Мы могли бы взять их еще вчера. Но спешка не всегда уместна. Ведь теперь кроме Вакуленко, Морева и «святого» мы можем взять и свежую «дичь».

— Но... неужели они направляются на квартиру к Вакуленко? — удивился Цымбалюк.

— Я тоже думаю об этом, — сказал Бутенко. — Возможно, в городе есть и другая явка. Если же они остановятся у Вакуленко, из этого следует определенный вывод...

— Понятно, — подтвердил лейтенант. Бутенко насторожился:

— Что именно понятно?

— Из этого можно сделать вывод, что они спокойны... «Пожарный инспектор» убран вовремя, и они обрели свободу действий.

— Вывод, конечно, правильный, но не полный, — заметил майор, размышляя вслух. — Ясно, что долго оставаться у Вакуленко они не могут. Дом «Металлист» у всех на виду... Если у них нет другой явки, вряд ли они займутся сейчас поисками ее. Тот факт, что «святой» скрывается у Вакуленко, дело случая. Он поторопился разделаться с Галей, так как боялся, что она его выдаст. Очевидно, он требовал от нее каких-то действий в конструкторском отделе. Мало ли что может сделать простая уборщица! Например, снять слепок ключа от сейфа. Выкрасть ценный документ. Подстроить пожар... Нечто в этом роде «святой», безусловно, предлагал Спасовой, но та отказалась. Когда в среде молящихся Галя увидела двух мерзких спекулянток, она поняла, что пошла по черной тропе. Тут «святой» допустил грубую ошибку: он переоценил силу своего влияния на Спасову, степень ее религиозности. Не случайно же она ему сказала: «Не дурачьтесь». Именно в ту секунду он понял свою ошибку и осознал, что единственный выход, который оставался у него, у Вакуленко и Морева, — это устранение, убийство Гали. В присутствии этой миловидной дамочки, Елены Вакуленко, а может быть, и при ее самом активном участии, он убил Галю. Ясно, что после этого «святой» должен был бежать. У старика Матюшко он остановился лишь временно. Было бы опасно задерживаться здесь, неподалеку от места злодеяния, надолго. Но и «Металлист» не может служить «святому» долговременным пристанищем. Кто-то придет к Вакуленко — водопроводчик, почтальон, управдом, просто знакомый или знакомая, — и обязательно заметит постояльца. Нельзя забывать и самого главного: он прибыл в наш город не скрываться, а действовать. Морев тоже отлично понимает, что убийство студента расследуется, и время работает не в их пользу. Вывод из всего этого прост и ясен: они намерены в самые ближайшие часы совершить задуманное преступление и затем исчезнуть. Только из-за ограниченности времени они базируются на квартире Вакуленко.

— Значит, вы полагаете, — помолчав, спросил Цымбалюк, — что они затребовали подкрепления? Этот парашютист...

Майор дружески улыбнулся ему.

— Вопрос вполне логичен, лейтенант... Действительно, разве эта «тройка» почувствовала себя слабой для совершения какого-то задания? Мне думается, что это явился связной. Возможно, он прибыл с новыми инструкциями, деньгами, с пополнением обычного арсенала шпионов — ядами, средствами тайнописи, новым шифром, оружием. По-видимому, и как помощник он не будет лишним.

Цымбалюк даже привстал с сиденья:

— Тем более, почему бы их сразу же не взять?

Бутенко обернулся и легонько потрепал его по плечу.

— А обвинительный акт? Ведь необходимо письменное изложение обвинения, по которому виновник и предается суду. Обвинительному акту предшествует следствие. Сможете ли вы доказать, что убийство Спасовой и Зарицкого не обычные уголовные дела? Допустим, сможете. Но роль советского следователя не только в том, чтобы раскрыть преступление. Надо пресечь подготавливаемые преступления! Вот это и есть наша с вами функция, товарищ лейтенант. Естественно, возникает вопрос: а знаем ли мы, что именно собираются сделать уже известные нам вражеские лазутчики? Это нужно знать не только для состава обвинения, но и для того, чтобы замыслы врага не являлись для нас загадкой.

Лейтенант заметно нервничал; он закурил, рука его дрожала:

— А «элемент времени»? Вы сами не раз напоминали о нем, о необходимости действовать решительно и быстро. Что, если за то время, пока мы идем по следу, «четверка» успеет осуществить свой замысел?

— Именно потому мы и не спим, — сказал Бутенко, — что учитываем «элемент времени». Вас беспокоит медлительность? Кстати, она имеет лишь внешний характер. Чем плохо, что мы заполучим и парашютиста? «Ключевые позиции» противника мы уже знаем и непрерывно следим за ними. А сейчас узнаем, куда направляется эта компания, и окончательно сможем судить о ее намерениях.

— Они войдут в город со стороны каменоломен, — заметил Алексеев, пристально кося глазами в сторону степи, где недавно скрылись три тени. — Значит, со стороны Крутой...

— Не думаю, чтобы они шли пешком, — сказал Бутенко. — Крутая для них опасна. Скорее всего, остановят машину и постараются побыстрее добраться в «Металлист». Видимо, они захотят увидеться со «святым», который, надо полагать, — не последняя скрипка в этом «оркестре».

Было ровно шесть часов утра, когда старенький «оппель» остановился в двух кварталах от дома «Металлист», возле кафе «Первомайское». Кафе открывалось очень рано, так как первая заводская смена проходила по этой улице и многие рабочие или завтракали здесь, или прихватывали с собой молоко, кефир, бутерброды.

Цымбалюк вышел из машины, направился в кафе, занял столик у широкого светлого окна и заказал себе завтрак. Бутенко и Алексеев поехали дальше, к заводу.

Еще минут через пятнадцать перед кафе остановилась груженная камнем, запыленная трехтонка. Ее шофер явно отклонился от маршрута: камень возили на новостройку, что на окраине города, а не на завод.

Из кабины грузовика вышла женщина, раскрыла сумочку и уплатила шоферу, а из кузова на тротуар спрыгнул рослый, одетый в поношенное пальто, небритый парень. Он обернулся, взял чемоданчик и, не простившись с шофером и, вероятно, забыв его поблагодарить, торопливо зашагал по улице к дому «Металлист».

В кузове находился и еще один человек. Цымбалюк узнал его с первого взгляда (не напрасно же лейтенант изучал фотографии). Это был Морев.

Степан Морев сидел потупившись, приподняв воротник пиджака, стараясь ни на кого не смотреть, неловко примостившись на камне. Только случайно и только на секунду взгляд его встретился со взглядом Цымбалюка, и Морев, казалось, что-то почуял: он как будто вздрогнул и ниже опустил голову.

Через несколько секунд, меняя место, он внимательно взглянул на молодого парня, сидевшего у самого окна кафе, но тот был занят яичницей и не обратил на него внимания. Цымбалюк понял, что у Морева был наметанный глаз и та постоянная инстинктивная осторожность, которая присуща шпионам.

Трехтонка двинулась дальше, и лейтенант, привстав, проследил за ней через противоположное окно: машина направлялась к заводу.

Расплатившись за свой скромный завтрак, Цымбалюк вышел из кафе и успел заметить, что женщина, приехавшая грузовиком, и ее спутник почти одновременно вошли в подъезд «Металлиста».

Теперь лейтенант спешил на завод: он знал, что в это утро главный конструктор Заруба должен был выехать в главк и что завгар предоставит шоферу Мореву какую-то из заводских машин для «поездки в село».

* * *

Принято говорить, что талант — это великое терпение, и чем больше терпение — тем больше талант. Речь идет о длительном творческом усилии, об умении мобилизовать все свои духовные возможности для завершения задуманной работы.

Следователь верит только фактам, а эти факты подчас нарочно запутаны, перечеркнуты, искажены. Иногда следователь как бы читает книгу, в которой отсутствует множество страниц, и нужно большое терпение, чтобы в точности восстановить эти страницы.

Алексей Петрович отлично знал эту истину: он был осмотрителен при анализе фактов и требовал от своих сотрудников самой строгой проверки следственного материала.

«Проявляйте больше терпения, изучая причины и следствия, — нередко повторял он.— Помните, что страницы протокола — это страницы жизни».

Будучи верен своему принципу, Павленко решил восстановить в пределах возможного биографии Морева, Вакуленко и «святого отца». Первая робкая догадка, возникшая у полковника при сопоставлении фактов, привела его к неожиданным результатам: два совершенных в городе убийства были делом рук самых отъявленных врагов. Казалось бы, нельзя медлить, он должен был арестовать преступников, едва лишь приоткрылись их лица. Но Павленко поступил иначе: ни на час не упуская врагов из виду, он старался дознаться, кто же эти люди и чего именно они хотят.

Вот почему, даже получив неопровержимые доказательства преступной деятельности Морева и его друзей, Павленко не поспешил арестовать их, но с нетерпением ждал ответа на свой запрос и с волнением принял у дежурного пакет с пятью сургучными печатями и штампом «Львов».

В пакете оказались две фотографии и, кроме препроводительного документа, три страницы четкого, отпечатанного на машинке текста. Павленко жадно припал к этому тексту, забыв о своей трубке, которая свалилась на пол... Давно он не испытывал такого волнения, такой кипящей ярости и безмерного гнева, как в эти минуты.

Слог письма мог показаться спокойным, даже слишком спокойным и деловым, но за его невозмутимостью Алексей Петрович ощутил кипение такой же ярости, какая теперь бушевала в нем самом.

Другой полковник, тоже в прошлом рабочий и фронтовик, писал:

«В ответ на Ваш запрос относительно гитлеровских военных преступников — Кларенс, Данкеля и Моринса — сообщаю:

В первых числах июля 1941 года они принимали участие в массовых казнях советских людей в Белоборском лесу, под Львовом.

Иоган Данкель (правильно — Данке) — фашистский майор, награжденный двумя орденами Железный крест, отлично владел русским языком, сам вел допросы и расстреливал советских военнопленных. Кличка Данкеля — «Даниил».

Кларенс и Вакуленко, по-видимому, одно и то же лицо; настоящая фамилия — Лещинская, имя — Лариса.

Родилась Лариса Лещинская во Франции, куда в 1919,году эмигрировал ее отец, дворянин, царский генерал. Имеет незаконченное инженерное образование, отлично владеет французским, немецким и русским языками, служила сначала в различных французских разведывательных организациях, а затем, после поражения Франции,— в гестапо.

Отец Лещинской умер незадолго до начала второй мировой войны, а Лариса переехала вместе с матерью в Германию, в город Вупперталь. Очевидно, еще в то время она была намерена сменить своих французских хозяев на немецких.

На Харьковщине, вблизи железнодорожной станции Тополи, генерал Лещинский имел крупные владения. В период фашистской оккупации Украины Лариса Лещинская приезжала в этот район вместе с матерью, осматривала земли, принадлежавшие когда-то ее отцу, и хлопотала перед оккупационными гитлеровскими властями о восстановлении права собственности. Кто-то из местных жителей ночью убил старуху Лещинскую, вероятно, за ее прежние «благодеяния», а Лариса — Кларенс успела бежать в расположение немецкого воинского подразделения.

К тому времени у нее уже был стаж службы в гестапо, и оккупанты немедленно предприняли карательную экспедицию.

Что касается службы Ларисы Лещинской в гестапо, то следует отметить, что она лично избивала арестованных советских людей и участвовала в массовых казнях.

Моринс (он же Моринсон) — личность довольно загадочная. Его фотографии у нас нет, но известны приметы: брюнет, среднего роста, спортивного сложения. В оккупированном Львове он находился недолго и почти ежедневно менял одежду: носил погоны то ефрейтора, то обер-лейтенанта, но предпочитал гражданский костюм. Известен как палач и садист, издевавшийся над своими жертвами. В совершенстве владеет немецким и русским языками. Национальность Моринса не установлена, однако есть основания полагать, что он, как и Лариса Лещинская, выходец из русского белоэмигрантского отребья и с «фрау Кларенс» был знаком давно. Свидетель, старый официант, показал, что, обедая с Кларенс в ресторане, Моринс говорил: «У нас в Вуппертале...» Это было в первые дни оккупации Львова».

Дочитав письмо, полковник взглянул на фотографии. На одной из них была изображена группа немецких офицеров, разместившихся за банкетным столом. Компания уже заметно подвыпила и чему-то смеялась. Здоровенный детина с широким, тупым лицом, с прической «ежик» и огромной свастикой на рукаве мундира, подняв бокал, держал речь. По-видимому, он говорил что-то очень смешное; другой немец, упитанный и плечистый, хохотал, откинувшись на спинку стула. У него были крупные зубы, четкий, широкий, самодовольный оскал. Среди пирующих были и женщины: очень красивая, пышная блондинка; другая — худенькая, с замысловатой прической; третья — Павленко сразу ее узнал — Вакуленко.

Одета Вакуленко — Лещинская была в темное платье без рукавов, с очень глубоким декольте. На обнаженных руках ее поблескивали кольца, стройную длинную шею охватывало тяжелое ожерелье. Она тоже держала в руке бокал и, немного скосив глаза, кокетливо поглядывала на соседа, немецкого полковника с дряблым, надменным лицом.

Вторая фотография изображала немецкого майора: худощавого, седого, подтянутого, с двумя «железными крестами» на мундире. С первого взгляда можно было понять, что это ретивый служака, черствый и волевой, холодный и беспощадный. Павленко не раз доводилось видывать подобных служак, будто штампованных в старой прусской солдафонской школе. Одежда, прическа, выражение лица резко изменяют облик человека, но форма головы, носа, очертание губ, разрез глаз остаются неизменными, и опыт подсказывает следователю достоверность всех этих признаков сходства. Павленко узнал в майоре «святого Даниила» в удивился одному: Даниил не изменил своей гестаповской клички.

Теперь у Павленко не было ни малейшего сомнения, что Морев — Морин — давний приятель «святого» и Лещинской. Он понимал, что в ближайшее время от них следует ждать решительных действий, ради которых «тройка» столь долго, осторожно и упрямо бродила вокруг завода.

Ночью полковника неожиданно навестил уже знакомый молодой шофер такси. Он сообщил, что ему «повезло»: дамочка-блондинка с каким-то молодым человеком наняла такси и выезжала за город. На окраине села Хуторок она попросила остановить машину. Здесь они расплатились, сошли и не спеша направились по проселку в Хуторок. В дороге они говорили о какой-то тетушке, которая внезапно заболела, и у которой останутся ночевать, однако, несмотря на болезнь тетушки, оба шутили, смеялись, но как будто немного нервничали: то внезапно умолкали, то как-то неестественно громко смеялись. От них пахло вином... Шофер удивился, что пассажиры вышли на окраине Хуторка и не захотели проехать к дому тетушки машиной, хотя это маленькое селение «все на ладони», все домики стоят у дороги, и подкатить к любому из них, как он сказал, «проще пареной репы».

Павленко поблагодарил водителя за информацию, но тот гордо заявил:

— Это же наше общее дело — блох из дому выводить! Да я, товарищ полковник, на самую крайность готов, ежели паразита учую!

Порадовал Алексея Петровича славный паренек: его решительность была еще одним подтверждением того непреложного, сотни раз проверенного факта, что нашим органам безопасности с постоянной готовностью помогают советские люди.

Поездка Морева и Вакуленко за город особенно беспокоила полковника, и он с нетерпением ждал, когда появится или позвонит Бутенко.

Очень кстати Бутенко позвонил в половине девятого утра: он тоже отлично знал, как дорога теперь каждая минута. Он сообщил, что прибыл четвертый гость, который отдыхает у Леночки, и что водитель Степа взял у завгара полуторку, чтобы навестить сестру.

— Все это очень хорошо, — сказал Павленко. — Нам тоже пора проявить гостеприимство. Зайдите к Леночке и пригласите ее ко мне. Пусть она явится вместе с папашей и гостем. Машина должна отправиться точно в назначенный час, и поведет ее наш друг Алексеев.

Он дал еще несколько указаний, в которых, если бы даже кто-либо подслушивал разговор, трудно было бы понять что-то определенное. Но Бутенко все отлично понял.

* * *

Утром, едва Зина Левицкая пришла на службу, ее вызвал главный конструктор Заруба. Он сидел за столом в своем кабинете и беседовал с каким-то юношей, одетым в чистую рабочую спецовку. Зина успела отметить: юноша был плечистый, с ясным взглядом, мужественными чертами лица.

Левицкая была уверена, что умеет угадывать настроение своего начальника: он улыбался ей доброй, чуточку задумчивой улыбкой, и по этой улыбке девушка поняла: «старик» в самом отличном настроении.

— Я вижу, наша Зиночка сегодня особенно мила, — сказал Заруба, вставая из-за стола.

Зина вспыхнула и опустила глаза: молодой человек смотрел на нее ласковым, веселым взглядом.

— Вы вызывали меня, товарищ начальник... — Заговорила она смущенно и потому излишне официально, а Заруба, иронически подделываясь под этот тон, продолжил фразу:

— Да, вызвал, чтобы поручить особо важное задание, которое состоит из двух разделов... Во-первых, знакомьтесь. Как думаете, Зина, кто этот молодой человек? Насколько я знаю, вы проницательны...

— Очевидно, инженер, — тихо проговорила Зина и еще раз взглянула на юношу. Взгляды их встретились, и девушка окончательно смутилась.

— Итак, познакомьтесь, — предложил Заруба. — Это наш новый водитель, Зина, зовут его Николай Федорович...

Зина пожала крепкую, сильную руку и снова обернулась к Зарубе.

— Ну вот, первый раздел уже выполнен: вы знакомы... А второй заключается в том, что вам придется поехать в главк и отвезти чертежи. Коллегия отложена, а чертежи просили прислать сегодня. Поедете моей машиной, которую поведет Николай Федорович. Чертежи сдадите в секретариат, под расписку. Вот вам папка. Машина у подъезда.

Зина охотно согласилась на эту поездку. Степа, с которым они договорились пойти в театр, предупредил, что он, к сожалению, вечером будет занят — работа все!

А Зина и не жалела. Она и сама не смогла бы ответить, почему это поручение начальника было ей приятно. Возможно, потому, что утро сияло солнечной позолотой и в степи как-то особенно привольно и хорошо! Через несколько минут она вышла из парадного конструкторского бюро с большой черной папкой в руке!

Николай Федорович предупредительно открыл дверцу машины, осторожно поддержал девушку под локоть, и Зина поняла: водитель хотел, чтобы она сидела с ним рядом.

Мягко загудел мотор, машина плавно двинулась вдоль улицы. Легкий ветерок ворвался в приоткрытое боковое окошко, тронул прическу Зины, рукав шелкового платья, ласково коснулся лица.

Как хорошо начинался этот день: и начальник сегодня был особенно внимателен и вежлив, и водитель так радостно заглянул ей в глаза, и главное, вместо обычной канцелярской работы предстояла отличная прогулка.

Впрочем, и обычной своей работой Зина была довольна. На службе к ней относились по-дружески тепло. Правда, в этом ласковом отношении она подчас улавливала покровительственные нотки. Пожалуй, ее считали еще слишком молоденькой и наивной. Да, в сущности, Зина и была такой. И хотя девушка гордилась своим положением сотрудника конструкторского бюро, где разрабатываются такие важные — совершенно секретные! — вопросы, прямого отношения к ним она не имела: ведь, как правило, ей приходилось разбирать только общую почту.

Сегодня ей впервые было оказано такое высокое доверие. И это, конечно, тоже влияло на ее светлое настроение.

Сделав несколько поворотов, ощутимо набирая скорость, машина проскользнула мимо последних строений города и вышла на широкий асфальт автострады, похожей на черную реку. По берегам этой неподвижной реки зеленела трава, а дальше простирались безбрежные поля кукурузы.

У смотрового стекла машины ластился встречный ветерок; то затихая, то врываясь в открытое окно правой дверки, он приятно освежал лицо и шею Зины.

Шофер оказался веселым, находчивым собеседником: он бывал во многих городах и увлекательно рассказывал о далеком полярном Мурманске, где в летнюю пору, когда почти три месяца длится день, привозные петухи теряют чувство времени и орут в изумлении в неположенные часы.

Не то чтобы очень, но все же чуточку (так она мысленно отмечала) Зине нравился этот спокойный, вежливый юноша. Постепенно и она стала рассказывать о себе, о своей учебе и других делах, а шофер время от времени задавал ей вопросы и улыбался некоторым ее ответам. Если бы Зина была наблюдательной, она заметила бы, как напряженно всматривался шофер в даль дороги и в окружающую степь и как на его лице еле заметно вздрагивали мышцы.

Уже остался позади Хуторок, малое селение у самой дороги, и на дальнем невысоком взгорке четкой синеватой полоской обозначился Старый лес.

Зина продолжала увлеченно болтать, нисколько не подозревая, что слова ее уже не доходят до сознания спутника, что думает он совсем о другом — о близкой и, возможно, смертельной опасности. Он знал, что где-то здесь, в степи, или там, где дорога прорезает лес, предстоит встреча с вооруженным врагом, злобным, отчаянным и беспощадным, и что малейшая оплошность может стоить жизни и ему, и этой беспечной девушке.

Старый лес начинался мелким кустарником, густыми зарослями орешника и береста; дальше, вплотную приближаясь к дороге, поднимался молодой дубняк, а в низине, у самой речонки, буйно разрослась ольха.

Мост через речку был очень узким: двум машинам не разминуться, и тот, кто хотел встретить здесь конструктора Зарубу, расчетливо выбрал позицию.

Шофер увидел на мосту, под старой ольхой, полуторку. Он опустил руку в карман и, нащупав пистолет, незаметно для Зины снял предохранитель. Затем нажал на тормоз, и машина остановилась в десяти метрах от грузовика. В ту же минуту из зарослей ольшаника выбежал человек; подскочив к машине, он рванул правую дверцу и замер в изумлении.

— Ты?!

В поднятой руке Морева Зина увидела пистолет; вскрикнув, она откинулась на спинку сиденья и крепко прижалась плечом к шоферу. Папка лежала у нее на коленях. Морев схватил папку и рванул клапан. Замок не открылся. Морев очень спешил. Чтобы освободить руку, он сунул пистолет в карман пиджака. В этот миг молодой шофер, сначала будто оцепеневший за рулем, оттолкнул от себя Зину и, закрывая ее своим телом, мгновенно оказался на правой стороне сиденья. Дуло его пистолета смотрело в лицо Морева.

— Ложись, гад! — приказал шофер. — Двинешься — буду стрелять...

Морев вздрогнул и покорно опустился на землю, лицом вниз.

На черной полосе асфальта, прорезавшей лес, мелькнула, и скрылась, и снова стремительно выросла из-за пригорка большая машина с высоким кузовом. Это группа оперативных работников спешила на помощь капитану Алексееву.

* * *

Майор Бутенко был уверен, что после отъезда Морева к «больной сестре» тройка шпионов — Вакуленко, «святой Даниил» и парашютист — не станет долго задерживаться и постарается скрыться. Он очень обрадовался, услышав приказание полковника «пригласить гостей».

Старенький «оппель» быстро домчал майора и Цымбалюка к «Металлисту», и они поднялись на лестничную площадку у квартиры Вакуленко.

Здесь они остановились в ожидании; из-за двери слышались приглушенные голоса — женский и спокойный, очень спокойный, басовитый — мужской.

Бутенко рассчитывал, что придется еще некоторое время подежурить здесь, но, против его ожидания, дверь открылась, и на площадку почти одновременно вышли двое. Бутенко даже не вглядывался в их лица. Он сделал шаг и произнес очень мягко:

— Извиняюсь...

Пожилой человек в поношенной черной шляпе, из-под которой поблескивала седина, резко посторонился и сказал:

— Пожалуйста...

Вероятно, уже через секунду он пожалел о собственной вежливости: в грудь «святого Даниила» нацелились два пистолетных дула.

Лейтенант бросился вперед, и другой «квартирант» Вакуленко в испуге поднял руки.

— Спокойно, господин Данке, — негромко сказал Бутенко, — одно ваше движение, и вы мертвы... Войдите в квартиру.

Задержанные молча переступили порог. Вакуленко бросилась от двери, через прихожую, в глубь просторной комнаты, но Цымбалюк уже стоял перед ней и легко, словно без всякого усилия, взял из ее руки маленький браунинг.

— Садитесь, господа, — приказал Бутенко, по-прежнему держа в руках два пистолета. — Спешить вам уже некуда.

Цымбалюк шагнул к стене и снял трубку телефона.

— Мы находимся «в гостях», — произнес он почти весело, — Просим опергруппу сюда...

* * *

В течение семи дней полковник Павленко не вызывал четверых арестованных шпионов. Он с нетерпением ждал возвращения Горелова. А лейтенант почему-то задерживался в командировке. Но вот, наконец, он прибыл и прямо с аэродрома явился с докладом.

Выслушав Горелова, прочитав его письменный доклад, полковник еще раз ознакомился с протоколами допроса шпионов и вызвал всю четверку одновременно.

Они вошли в сопровождении конвоиров, скрестив за спиной руки.

— Садитесь, — предложил им Павленко. — Надеюсь, вы извините меня, что я вынужден был на целую неделю разъединить вас?

Они молча уселись на поставленные вахтером стулья, не ответив ни словом полковнику, не взглянув друг на друга.

Но взгляды их не были мертвы: словно завороженные, они уставились на отдельный столик, стоявший у окна, на те предметы, которые лежали на столике. Это была целая «коллекция» оружия, ампулы с ядами. Были здесь и два радиопередатчика, взятые на квартире у старика Матюшко и на квартире Вакуленко — Лещинской. Был и топор, которым «святой» зарубил Галю Спасову, и его «библия», и многое другое.

— Итак, — невозмутимо продолжал Павленко, — давайте же сосчитаем, сколько вас здесь?

Они сидели по-прежнему молча, не шелохнувшись.

Алексей Петрович раскурил трубку и взял со стола какую-то бумажку.

— Мне кажется, каждый из вас пребывает в нескольких лицах. Елена Вакуленко, она же Вакульчук, она же Лариса Лещинская, она же Кларенс — в четырех лицах. И все-таки вы одна, не правда ли, мадам Лещинская? Вы помните Тополи, Вупперталь, Львов 1941 года? Молчите? Я понимаю... вашу забывчивость. Но вот фотографии, которые напомнят вам названные мною города...

Вакуленко — Лещинская взглянула на фотографии и заерзала на стуле. Щеки и губы ее задергались.

— Не буду вас расстраивать, — продолжал Павленко. — Пойдем дальше. Господин Данке, он же Данкель, он же Даниил и, наконец, «святой Даниил» — немецко-фашистский майор, кавалер двух Железных крестов, убийца не только Гали Спасовой, но и многих, многих советских людей во Львове в 1941 году...