Глава 132. Цуе

... луна, в отличие от мертвых людей, не издает, умирая, дурного запаха.

– Когда поживешь с мое – если, конечно, поживешь, – снисходительно ворчит Франк, – сам станешь ворон и воробьев ловить. Да хоть медведей, если пожрать не дурак... Все равно, зверя, или птицу, лишь бы живую тварь. Иная пища нашему брату не подходит. Бессмертное тело не кормят мертвечиной.

– “Бессмертное”? – хмурюсь недоверчиво.

В существование бессмертных человеческих тел и хотелось бы поверить, да не выходит. Странствия духа в бесконечном посмертном сне, тайная жизнь зеркальных отражений после исчезновения оригинала и прочая смутная, но обнадеживающая метафизика – на это у меня более‑менее хватает воображения. Но вот представить себе технологию продолжительного хранения гуманоидной тушки, хрупкого белкового организма – нет, не могу пока. При всем (страстном, смею заметить) желании.

– Ну, скажем так: долговечное, – Франк легкомысленно пожимает плечами. – Не верится? Напрасно. Это ведь не фокус цирковой, а тяжкий, знаешь ли, труд...

Он выбрал удачную формулировку. В “тяжкий труд” мне как‑то проще поверить, чем в желанное феерическое “задарма”. Что с меня возьмешь: нелегкое детство рожденного без рубашки, многолетний каторжный труд на берегу стоячего пруда, откуда мне время от времени удавалось извлечь мелкую, но дивно сверкающую серебряной чешуей рыбешку. Разрыдаться впору! Но я не рыдаю, а, напротив, веселюсь.

– Тяжкий труд – эт мы завсегда пожалста, эт мы, барин, привычные, – охаю, демонстративно хватаясь за поясницу. – Но хоть пара лет‑то у меня еще осталась на кофе, да бифштексы? Я пока морально не готов пожирать добычу живьем. Не люблю сырое мясо. А уж как я шерсть и перья не люблю – не описать!

– Ничего, привыкнешь, – утешает меня Франк. – А пока пей уж свой хваленый кофе. Ибо ничего похожего на бифштексы я в холодильнике не обнаружил.