Глава 102. Ульгень

... по злому умыслу или неумению портит землю, покрывая ее кочками и топями.

Мое внимание, ясное дело, более всего привлекают многочисленные окна и двери. Оттуда льется свет, и доносятся голоса. Я не бог весть какой тусовщик, но человеческая жизнь для меня – скорее диалог, чем молчание. Я общителен – в том смысле, что существа, с которыми можно наладить контакт, возбуждают мое любопытство. Поэтому меня одолевает искушение приоткрыть какую‑нибудь дверь и посмотреть, что там творится.

И я бы уже давно осуществил это желание, но меня сдерживает страх. Не то чтобы я думаю, будто за всякой дверью меня подстерегает опасность. Ни единой мало‑мальски стройной теории на сей счет у меня нет. Но задницей, пузом, каждым чутким своим потрошком чую: нельзя мне пока никуда соваться. Следует ограничиться прогулкой по открытому пространству.

Так.

Мне.

Кажется.

И, в то же время, я заранее уверен, что рано или поздно нарушу этот внутренний запрет. Страхи страхами, но двери и окна влекут меня неодолимо. Так бывает в детстве: вроде бы, и мама не велит лезть на темный чердак, и старшие ребята во дворе пугают завиральными историями о тамошних привидениях, и строгая тетя Шура с третьего этажа грозит оборвать уши всякому, кто будет застукан с поличным на скрипучей винтовой лестнице, уводящей в пыльный, душистый мрак. И, ясен пень, плюешь на собственную шкуру и грядущий воскресный поход в кино ради дивной возможности самолично исследовать опасное, кишащее бесхитростными, но жуткими детскими мифами пространство.

Вот и сейчас я спотыкаюсь чуть ли не возле каждого порога. Это уже на манию похоже: дикое, необузданное, неконтролируемое желание зайти хоть куда‑нибудь, и посмотреть, чем это закончится. Если бы я бодрствовал, я бы, пожалуй, сумел взять себя в руки. Но во сне мне редко удается сохранять благоразумие. Возможно потому, что в глубине души я, как распоследний дурак, все еще полагаю сновидение абсолютно безопасным пространством. Дескать, что бы ни случилось, проснусь целехонек. В худшем случае, валерьянки попить придется, делов‑то...

Клинический идиот.

Поэтому позволяю себе, наконец, подойти к стеклянной двери кафе. Ее прозрачность кажется мне гарантией безопасности. Некоторое время топчусь на пороге, разглядываю интерьер. Вроде бы, все в порядке. Яркие лампы, сигаретный дым, высокая стойка, миловидная блондинка средних лет смешивает коктейли, за столиками несколько безобидных на вид посетителей. Почему бы и мне не зайти? Хулы, как понимаю, не будет.

Решительно толкаю стеклянную дверь, делаю шаг, и...

Не было там никакого освещенного кафе. Ни блондинки, ни коктейлей, ни даже сигаретного дыма. А лишь безбрежная, непроницаемая тьма, чавкающая и хлюпающая, как живая, растревоженная трясина. Я хотел было отступить назад, но такие понятия, как “вернуться”, “отступить”, “исправить ошибку”, вероятно вовсе отсутствовали в текущей системе координат. Тело мое утробно взвыло от ужаса и тут же скрючилось от боли.

Насколько я помню, никогда прежде из меня не пробовали приготовить фарш. Жалкие попытки нескольких одноклассников в расчет принимать не следует: драка человеческих детенышей – это всего лишь драка, до первой ли крови, до второго ли синяка, до третьего ли звонка, до седьмого ли пота... Но отсутствие опыта не помешало мне заключить, что происходящее со мной более всего похоже именно на методичную работу гигантской мясорубки, которая взялась измельчить не только нежную тушку, но и личность, созданную мудрой природой для повседневного употребления, и ее сокровенные воспоминания о себе, и даже тайное бессмертное существо, обитающее в темноте, по ту сторону “я”, угодило каким‑то образом под нож.

Кошмар длится не слишком долго. Во всяком случае, я не успел ни утратить представление о себе, ни даже потерять сознание. Я был вполне в состоянии заметить, что ужас, тьма и боль закончились не по собственному решению, а потому лишь, что некая сторонняя сила вступила в борьбу за право обладания мною и одержала в этом соревновании быструю и сокрушительную победу – на мое счастье.

Как мне кажется, меня просто вытащили оттуда за шкирку и швырнули на тротуар. Ворот футболки, во всяком случае, был растянут, а куртка измята. Я же сидел на холодном асфальте и во все глаза пялился на своего спасителя.

Он был невысок, строен, сед, как полярная сова и красив, как высокооплачиваемый киноактер. Словно бы полтора часа перед выходом из дома прихорашивался: маски для лица делал, кремы втирал, тон накладывал... Что же до огненного взора – тут, понятно, обошлось без высоких косметических ухищрений. Глаза человеческие – распахнутые форточки, сквозь которые можно следить за обитателем временного жилья. Уж какой есть, такой есть, все без обмана.

Если судить по первому впечатлению, меня спасло божество.

Впрочем, я почти сразу понял, что впечатление – отнюдь не первое. Я был знаком с этим стариком. Ну, если не я, то парень, чьей шкурой я теперь владел безраздельно. И чуть было, кстати, не сгубил ее, придурок...

– Франк, – говорю. – Это ведь вы, да? От чего вы меня спасли?

– От чего, от чего... От твоего собственного страха, от чего же еще, – сердито отвечает он. – Больше никогда так не делай.

– Как – “так”?

– Когда тебе в следующий раз станет страшно, старайся проснуться, – объясняет Франк. – Если очень захочешь, получится... А то не только сам в беду попадешь, что, честно говоря, еще бы полбеды, но и место испортишь. А вот это уже никуда не годится.

– А я испортил это место?

– Ну да. Не весь город, конечно, но небольшой фрагмент безнадежно испорчен, тут уж ничего не попишешь. Если после пробуждения тебе удастся найти в Москве место, соответствующее этому кафе, ты наверняка увидишь, что там рухнул, или сгорел дом, а то и похуже дрянь какая‑нибудь приключилась...

Он усаживается рядом, смотрит на меня пронзительно – как я только не задымился от этого испытующего взора?.. Глаза пылают, а голос тихий, ласковый.

– Мне не улыбается перспектива спасать тебе жизнь раз в неделю. Впрочем, перспектива спасать тебе жизнь раз в год тоже не кажется мне особо заманчивой. Ты, конечно, новичок, тебе влипать в неприятности по определению положено. Но ты – Ключник. А значит, вылипать из неприятностей должен самостоятельно. Тем более, из придуманных.

– А эта... мясорубка – разве она была придуманная?

– Конечно. Ты ведь спишь и видишь сон. Положим, не такой сон, о котором можно забыть, проснувшись. Не такой даже, после которого непременно проснешься живым... Но погибель ты себе сам выдумал. Это – не злое место, поверь мне на слово. Просто ты почему‑то вбил себе в голову, что чудеса непременно должны таить опасность. Поскольку на улице тебе было хорошо, ты поселил вымышленную опасность за дверью. А поскольку это как‑никак твой сон, здесь все будет по‑твоему. Клиент всегда прав.

Он заразительно смеется, и теперь я вижу: Франк ужасно рад, что успел прийти мне на помощь. Он даже гордится этим поступком, как шахматист, только что спасший от атаки противника своего короля.

– Я постараюсь больше не во что не влипать, – обещаю.

– Да уж, надеюсь, что постараешься... – Франк укоризненно качает головой. – Вообще‑то, ты молодец. Быстро все схватываешь, на лету. Но дурак легкомысленный. И трусишка в придачу. Легкомысленный трус – кошмарное сочетание. С этим надо что‑то делать. Причем срочно. Не когда‑нибудь, двадцать лет спустя, а прямо сейчас. Сегодня же.

– Если надо, буду делать, – соглашаюсь поспешно. – Но что именно?

– Сохранять спокойствие. Не внешнее, конечно, а внутреннее. Я ясно выражаюсь?

Он испытующе разглядывает мою физиономию, в надежде обнаружить там хоть какие‑нибудь признаки понимания. Вероятно, ничего обнадеживающего там не находит, потому что снова пускается в объяснения.

– Однажды ты уже получил хорошую инструкцию. Идеальную, применимую абсолютно ко всем ситуациям. Помнишь своего инструктора по вождению?

Киваю. Я в недоумении. Поспешно вытряхиваю из сундуков свои, чужие, неизвестно чьи воспоминания. Все в суп, все пригодится. Но ничего судьбоносного во время моего обучения, кажется, не происходило... Впрочем, могу ошибаться. Давно дело было, да и в архивах своих я по‑прежнему не хозяин. Скорее, постоянный посетитель, с широким, но все еще ограниченным доступом к секретным файлам.

– Он объяснил тебе, что хороший водитель должен расслабиться и получать удовольствие от процесса, а не сидеть, скукожившись, в ожидании столкновения с первым попавшимся самосвалом. Говорил, что только расслабившись, ты сможешь сконцентрировать внимание на дороге. В ту пору тебе удивительно легко удалось добиться нужного результата. Именно поэтому ты так любишь кататься: стоит тебе сесть за руль, и ты автоматически приводишь себя в состояние равновесия. Очень полезный условный рефлекс. Если у тебя будут трудности, ночуй в машине. Вообще оттуда не вылезай, пока не научишься сохранять нужное настроение на протяжении суток... Впрочем, я надеюсь, что до таких крайностей не дойдет.

Теперь я, кажется, понимаю, что от меня требуется. Ничего невозможного, к счастью. В восторге от того, что все так славно улаживается, я молитвенно складываю руки на груди и низко кланяюсь доброму советчику, хоть и понимаю, конечно, сколь нелепо выглядит поклон сидящего человека...

Но наблюдать сей ритуал некому: нет уже рядом Франка, нет чернильных клякс темноты под фонарями, и призрачных домов, и живых, настороженно наблюдающих за происходящим деревьев тоже больше нет. По счастию, это не означает, что я влип в очередную историю. Просто я просыпаюсь. Уже, считай, проснулся.