Раздел 26

В следующие одиннадцать недель я вновь жил двумя жизнями. Одна была тем, о чем я представление почти не имел — моя внешняя жизнь, — а в другую я был уж слишком погруженным. Внутренняя, в которой мне часто являлся мистер Желтая Карточка.

Во внешней жизни леди с ходунками (Альберта Хичинсон; Сэйди ее посетила, привезла ей букет цветов) стояла надо мной на тротуаре и кричала, пока какой-то сосед не вышел, увидел, что происходит, и вызвал «скорую помощь», которая отправила меня в Паркленд. Там меня лечил доктор Малколм Перри, который потом будет лечить Джона Кеннеди и Ли Освальда, когда они будут лежать при смерти. Со мной ему повезло больше, хотя граница тоже была близко.

У меня были сломаны зубы, сломан нос, сломана лицевая кость, раздроблено левое колено, сломана левая рука, вывихнуты пальцы и множественные внутренние травмы живота. Также у меня была черепно-мозговая травма, и это беспокоило Перри больше всего.

Мне рассказывали потом, что, когда мне пальпировали живот, я пришел в чувство и дико завыл, но сам я этого не помню. Мне вставили катетер и немедленно из меня, как это говорят комментаторы боксерских матчей, «потек кларет». Внутренние органы сначала находились на своих местах, а потом начали перемещаться. Мне сделали полный анализ крови, подвергли проверке ее на совместимость, а потом влили четыре дозы крови... которую, как мне потом рассказала Сэйди, раз в сто госпиталю возместили жители Джоди во время донорской акции в конце сентября. Ей приходилось рассказывать мне все по несколько раз, так как я забывал. Меня готовили к операции на брюшной полости, но сначала должны были сделать спинномозговую пункцию, провести неврологические консультации — в Стране Было нет таких вещей, как компьютерная томография и МРТ.

Также я потом узнал, что у меня состоялся разговор с двумя медсестрами, которые готовили меня к пункции. Я рассказал им, что у моей жены проблемы с алкоголем. Одна из них сказала, что это очень плохо, и спросила, как ее зовут. Я им сказал, что она рыбка и ее зовут Ванда, и радостно захохотал[629]. А потом вновь потерял сознание.

Селезенка у меня оказалась ни к черту не годной. Ее удалили.

Я все еще находился в отключке, моя селезенка пошла туда, куда идут уже негодные, но не крайне необходимые органы, а тем временем меня передали ортопедам. Они наложили мне шину на руку, а сломанную ногу запечатали в гипс. Немало людей в последующие недели оставили на нем свои автографы. Иногда я узнавал имена, по-большей части нет.

Меня держали на седативах, с зафиксированной головой, в кровати, задранной точно на тридцать градусов. Фенобарбиталом меня угощали не потому, что я якобы был в сознании (хотя Сэйди говорила, иногда я что-то бормотал), а потому, что боялись, чтобы я, вдруг очухавшись, не нанес сам себе новых травм. Короче говоря, Перри и другие врачи (Эллиртон также регулярно наведывался, наблюдая, как я прогрессирую) вели себя с моей башкой, словно с не разорвавшейвся бомбой.

Я и сегодня не очень себе соображаю, какая разница между гемоглобином и гематокритом, но они у меня начали возвращаться к нормальному уровню и все этому были рады. Мне через три дня сделали еще одну пункцию. Эта показала следы старой крови, а когда речь идет о пункции, старая считается лучшей, чем новая. Это свидетельствовало о том, что я пережил серьезную травму мозга, но все-таки можно отказаться от сверления в моем черепе трепанационной дыры, рискованной процедуры, учитывая те битвы, которые вело мое тело на других фронтах.

Но прошлое сопротивляется, оно защищается от изменений. Через пять дней после моего попадания в больницу плоть вокруг разреза, через который мне удалили селезенку, покраснела и стала горячей. На следующий день разрез раскрылся, и меня откинуло в горячку. Мое состояние, которое после второй пункции из критического переименовали в серьезное, вновь отбросилось к критическому. Судя из моей медкарты, я находился «по назначению доктора Перри под наркозом в состоянии минимальной восприимчивости».

Седьмого сентября я ненадолго проснулся. Так мне, по крайней мере, рассказывали. Какая-то женщина, красивая, не смотря на ее шрамы на лице, и какой-то пожилой мужчина с ковбойской шляпой на коленях сидел возле моей кровати.

— Ты знаешь, как тебя звать? — спросила женщина.

— Разорвать, — ответил я. — А фамилия Лопнуть.

Мистер ДЖЕЙК-ДЖОРДЖ-РАЗОРВАТЬ-ЭППИНГ-ЭМБЕРСОН провел в Паркленде семь недель, прежде чем его перевезли в реабилитационный центр — небольшой жилой комплекс для ослабленных людей — на северной окраине Далласа. Все те семь недель из-за инфекции, которая завелась в том уголке, где раньше жила моя селезенка, я пролежал под капельницей с антибиотиками. Шину на сломанной руке мне заменили длинной гипсовой повязкой, которую тоже покрывали имена людей, которых я не помнил. Незадолго перед переездом в реабилитационный центр «Эдемские сады» я повысился в статусе до короткого гипса на руке. Приблизительно в то же самое время мое колено, стараясь возвратить ему мобильность, начали мучить физиотерапевты. Мне рассказывали, что я много кричал, хотя сам я этого не помню.

Малколм Перри с остальным персоналом Паркленде спасли мне жизнь, у меня нет в этом никаких сомнений. Также они сделали мне не умышленный и не желательный подарок, который я повез с собой в «Эдемские сады». Это была вторичная инфекция, вызванная антибиотиками, которыми бомбардировали мой организм ради подавления первичной. У меня остались туманные воспоминания о том, как я блевал, как чуть ли не целыми днями не слезал жопой с постельной утки. Припоминаю, думал в какой-то момент: «Мне нужно поехать в аптеку Дерри, к мистеру Кину. Мне нужен каопектат». Но кто такой мистер Кин, и где это Дерри?

Меня выпустили из госпиталя, когда во мне вновь начала держаться пища, но диарея прекратилась уже после того, как я две недели прожил в «Эдемских садах». Тогда уже приближался конец октября. Сэйди (обычно я помнил ее имя) принесла мне бумажную тыкву с фонариком внутри. Это запомнилось очень четко, так как я, увидев ее, закричал. Это были вопли кого-то, кто не может вспомнить что-то жизненно важное.

— Что? — спросила она меня. — Что с тобой, милый? Что-то плохое? Это из-за Кеннеди? Это что-то, что касается Кеннеди?

— Он их всех поубивает кувалдой, — закричал я ей. — В вечер Хэллоуина! Мне нужно его остановить!

— Кого? — схватила она меня за руку, лицо у нее было испуганное. — Кого остановить?

Но вспомнить я не сумел и просто заснул. Спал я много, и не только потому, что травма головы заживала медленно. Я был изможден, я был фактически призраком себя самого, бывшего. На тот день, когда я был избит, я весил сто восемьдесят пять фунтов. А когда меня выписали из госпиталя и поселили в «Эдемских садах», вес у меня был сто тридцать восемь фунтов[630].

Таким была внешняя жизнь Джейка Эппинга, человека, которого сначала хорошенько поломали, а потом он чуть не умер в больнице. Внутренняя жизнь проходила в черной тьме, которую пронизывали голоса и вспышки понимания, точно молнии: они ослепляли меня своей яркостью и угасали раньше, чем я мог разглядеть что-то большее, чем освещенный ими ландшафт. Преимущественно я находился в потерянном состоянии, тем не менее, изредка приходил в себя.

Находился весь разгоряченный от жара, и какая-то женщина кормила меня кусочками льда, и они на вкус были божественными. Это была ЖЕНЩИНА СО ШРАМОМ, иногда ее звали Сэйди.

Находился на унитазе в уголке комнаты, без единого понятия, как туда попал, выливая из себя чуть ли не галлоны жгучего водянистого дерьма, бок мой болел и гудел, мое колено рыдало. Помню свое желание, я мечтал, чтобы кто-нибудь меня убил.

Находился, стараясь вылезти из кровати, так как должен сделать что-то крайне важное. Мне казалось, судьба всего мира зависит от того, что мне нужно сделать. Там был МУЖЧИНА В КОВБОЙСКОЙ ШЛЯПЕ. Он меня поймал раньше, чем я успел упасть на пол, и помог вновь лечь в кровать. «Рано еще, сынок, — сказал он. — Ты еще очень слабый».

Находился болтал — или старался говорить — с парочкой полисменов в форме, которые пришли задать мне вопрос о моем избиении. На нагрудном знаке у одного из них было написано ТИППИТ. Я пытался сказать, что ему угрожает опасность. Пытался сказать, чтобы он берегся пятого ноября. Месяц был правильный, а число нет. Я не мог вспомнить правильную дату и начал в отчаянии бить себя по глупой голове. Копы переглянулись, удивленные. НЕ-ТИППИТ позвал сиделку. Медсестра появилась вместе с врачом, врач сделал мне укол, и я отплыл.

Находился, как я слушаю Сэйди, как она читает мне сначала «Джуда Незаметного», потом «Тесс д’Эбервил» [631]. Я эти истории знал, и услышать их вновь было приятно. В одном месте, слушая «Тесс», я кое-что вспомнил.

— Я заставил Тессику Келторп оставить нас в покое.

Сэйди подняла глаза от книжки:

— Ты имеешь ввиду Джессику? Джессику Келтроп? Ты заставил? Как? Ты помнишь?

Но я забыл. Воспоминание уплыло прочь.

Находил себя, как я смотрю на Сэйди, как она стоит, смотрит через мое маленькое окно на дождь во дворе и плачет.

Но по-большей части я находился в потерянном состоянии.

МУЖЧИНА С КОВБОЙСКОЙ ШЛЯПОЙ был Диком, но однажды я подумал, что он мой дед, и это меня очень сильно напугало, так как дедушка Эппинг уже был мертв, и...

Эппинг, это же моя фамилия. Держись за это, приказывал я себе, но сначала мне это не удавалось.

Несколько раз меня посещала какая-то ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА С КРАСНОЙ ПОМАДОЙ. Иногда я думал, что ее зовут мисс Мими; иногда думал, что мисс Элли; а один раз был уверен, что это Айрин Раян, которая играла бабушку Клемпет в «Деревенщине из Беверли» [632]. Я ей сказал, что выбросил свой мобильник в ставок.

— Он теперь спит там с рыбами. А мне так бы хотелось, чтобы этот гад был сейчас у меня.

ЮНАЯ ПАРА приходила. Сэйди сказала:

— Посмотри, это Майк и Бобби Джилл.

Я произнес:

— Майк Коулсло.

ЮНОША сказал:

— Очень близко, мистер Э.

Он улыбался. А по щеке у него сползала слеза.

Позже, приезжая в «Эдемские сады», Сэйди и Дик обычно сидели со мной на диване. Сэйди брала меня за руку и спрашивала:

— Как его зовут, Джейк? Ты никогда не называл мне его имени. Как же мы сможем его остановить, если не знаем, кто он и где он должен быть?

Я сказал:

— Я его осалю. — Я старался изо всей силы. От этого у меня заболело в затылке, но я постарался еще сильнее: — Я его остановлю.

— Вы без нашей помощи и блохи не можете остановить, — сказал Дик.

Но Сэйди была мне очень дорога, а Дик слишком старым. Да и не должна была она ему об этом рассказывать, прежде всего. А впрочем, может, все нормально с этим, так как он ей на самом деле не поверил.

— Мистер Желтая Карточка остановит вас, если вы ввяжетесь, — сказал я. — Я единственный, кого он не может остановить.

— Кто это такой, мистер Желтая Карточка? — спросила Сэйди, наклоняясь ко мне, беря мои руки в свои.

— Я не помню, но он меня не может остановить, так как я не здешний.

Вот только он меня останавливал. Или не он, а что-то. Доктор Перри говорил, что моя амнезия не глубокая и временная, и он был прав... но лишь отчасти. Когда я силился припомнить что-то важное, у меня дико начинала болеть голова, хромая походка становилась совсем калечной, спотыкающейся, а зрение туманилось. Самой плохой была тенденция внезапно засыпать. Сэйди спросила у доктора Перри, не нарколепсия ли это. Он ответил, что, вероятно, нет, но я подумал, что у него обеспокоенное лицо.

— Он просыпается, если вы его позовете или встряхнете?

— Всегда, — сказала Сэйди.

— Это обычно случается, когда он расстроен, так как не смог чего-то вспомнить?

Сэйди подтвердила, что именно так.

— Тогда я почти уверен, что это пройдет так же, как проходит его амнезия.

Наконец — понемногу — мой внутренний мир начал смыкаться с внешним. Я уже знал, что я Джейкоб Эппинг, учитель, и каким-то образом я попал сюда из будущего, чтобы помешать убийству президента Кеннеди. Сначала я старался выбросить из головы эту идею, но слишком много я знал о другом времени, и эти знания не были надуманными. Это была реальная память. «Роллинг Стоунз», слушания в Сенате по поводу импичмента Клинтона, горящий Мировой Торговый Центр, Кристи, моя проблемная экс-жена.

Как-то вечером мы с Сэйди смотрели «Битву» [633]и я вдруг вспомнил, что я сделал с Фрэнком Даннингом.

— Сэйди, я застрелил человека, перед тем как приехать в Техас. Это было на кладбище. Он собирался убить всю свою семью.

Она смотрели на меня широко раскрытыми глазами, с разинутым ртом.

— Выключи телевизор, — попросил я. — Актеру, который играет сержанта Сондерза, не припоминаю его имени, отрежет голову винтом вертолета. Прошу, Сэйди, выключи телевизор.

Она послушалась, а потом опустилась на колени передо мной.

— Кто собирается убить Кеннеди? Где этот убийца в тот момент будет?

Я старался изо всех сил, я даже не заснул, но вспомнить не смог. Я проехал от Мэна до Флориды, это я помнил. В «Форде-Санлайнере», замечательный был автомобиль. Я поехал из Флориды в Новый Орлеан, а из Нью-Орлеана я приехал в Техас. Вспомнил, как, пересекая границу между штатами со скоростью семьдесят миль в час по шоссе №20, я слушал по радио песню «Ангел земной, будешь ли ты моей» [634]. Я вспомнил щит с надписью: ТЕХАС ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС. И рекламный бигборд «БАР-Б-КЮ СОННИ», 27 миль. После этого обрыв пленки. Всплывали на поверхность и другие воспоминания, о моем учительстве, о жизни в Джоди. Ярчайшее, как мы танцуем с Сэйди, как лежим с ней в кровати в «Кендлвудских Бунгало». Сэйди мне сказала, что я жил также в Форт-Уорте и Далласе, но она не знает тамошних адресов; у нее били всего лишь два телефонных номера, которые больше не отвечали. Я также не знал, где я жил, хотя думал, что одно из тех мест где-то на Кадиллак-стрит. Она проверила по картам улиц и дорог и сказала, что ни в одном из этих городов нет Кадиллак-стрит.

Я теперь вспоминал много вещей, но, ни имени убийцы, ни того, где он будет находиться в момент покушения, вспомнить не мог. А что здесь странного? Прошлое скрывало это от меня. Сопротивляющееся прошлое.

— У убийцы есть ребенок, — сказал я. — Кажется, девочку зовут Эйприл[635].

— Джейк, я хочу кое-что спросить у тебя. Это тебя может страшно разозлить, но поскольку так много от этого зависит — судьба мира, как ты уверяешь, — мне нужно.

— Хорошо, спрашивай, — я не мог себе представить вопрос, который мог бы меня разозлить.

— Ты меня обманываешь?

— Нет, — ответил я. Это была правда. Тогда.

— Я сказала Дику, что нам надо позвонить по телефону в полицию. Он показал мне статью в «Морнинг Ньюс», там пишется, что уже зафиксировано свыше двух сотен угроз и доносов о потенциальных убийцах. Он говорит, что правые из Далласа и Форт-Уорта и левые из Сан-Антонио стараются взять на испуг Кеннеди, чтобы тот не приезжал в Техас. Он говорит, что далласская полиция все угрозы и доносы передает в ФБР, но никто не делает ничего. Он говорит, что есть всего лишь один человек, которого Эдгар Гувер ненавидит сильнее, чем Джона Кеннеди, и этот человек брат президента, Бобби Кеннеди.

Меня не очень интересовало, кого ненавидит Эдгар Гувер.

— Ты мне веришь?

— Да, — произнесла она, вздыхая. — А Вик Морроу в самом деле должен погибнуть?

О, именно так его зовут.

— Да.

— Во время съемок «Битвы»?

— Нет, какого-то другого фильма[636].

Она залилась слезами.

— Только ты не умирай, Джейк, прошу. Я так хочу, чтобы ты выздоровел.

Мне часто снились тяжелые сны. Места разнились — иногда это была безлюдная улица, похожая на Мэйн-стрит в Лисбон-Фолсе, иногда кладбище, на котором я застрелил Фрэнка Даннинга, иногда кухня Энди Каллема, асса игры в криббидж…но чаще всего снилась харчевня Эла Темплтона. Мы с ним сидели за столиком, а на нас смотрели фотографии с его Стены знаменитостей. Эл был больной — умирающий, — но глаза у него пылали живым огнем.

— Мистер Желтая Карточка — это персонификация сопротивляющегося прошлого, — говорил Эл. — Ты же сам это понимаешь, разве нет?

Да, я это понимал.

— Он надеялся, что ты умрешь от избиения, а ты выжил. Он думал, ты умрешь от инфекций, а ты живой. Теперь он блокирует твою память — жизненно важные воспоминания, — так как понимает, что это его последняя надежда тебя остановить.

— Как он может это делать? Он же мертвый.

Эл покачал головой.

— Нет, это я мертвый.

— Кто он такой? Что он такое? И как он мог вновь ожить? Он же перерезал себе горло, и его карточка стала черной! Я это собственными глазами видел!

— Не имею понятия, дружище. Знаю лишь, что он тебя остановить не сможет, если ты откажешься останавливаться. Тебе нужно добраться до своей памяти.

— Тогда помоги мне! — крикнул я, хватая его за твердую, как коготь, руку. — Скажи мне имя того парня! Его фамилия Чепмен? Мэнсон?[637]Оба фамилии звякнули во мне, но не показались нужными. Ты меня в это втянул, так помоги же мне!

В этот миг сновидения Эл открывает рот, чтобы что-то сказать, но вмешивается Желтая Карточка. Если мы на Мэйн-стрит, он появляется из «зеленого фронта» или с «Кеннебекской фруктовой». Если это на кладбище, он возникает из раскрытой могилы, как зомби у Джорджа Ромеро[638]. Если в харчевне, там вдруг распахивается дверь. Карточка, которая торчит у него из-за бинды шляпы-федоры, такая черная, что кажется прямоугольной брешью из этого в другой мир. Он мертвый, уже сгнивший. Его дряхлое пальто покрыто плесенью. В его глазницах клубятся черви.

— Он тебе ничего не может сказать, так как сео’ня день двойной цены! — визжит мистер Желтая Карточка, который теперь стал Черной Карточкой.

Я оборачиваюсь к Элу, и вот только Эл теперь стал скелетом с сигаретой в зубах, и я просыпаюсь, весь в поту. Я добираюсь до своей памяти, но памяти на месте нет.

Приближался визит Кеннеди, и Дик приносил мне газетные статьи на эту тему, надеясь, что они как-то подтолкнут мою память к открытию. Не помогало. Как-то, лежа на диване (я только что проснулся от очередного внезапного сна), я услышал, как они вновь спорят об обращении в полицию. Дик сказал, что на анонимное сообщение никто не будет реагировать, а если подписаться настоящим именем, это на нас накличет неприятности.

— Мне все равно! — крикнула Сэйди. — Я знаю, вы считаете, что у него не все дома, но если он прав? Как вы будет чувствовать, если Кеннеди будет возвращаться из Далласа в Вашингтона в ящике?

— Дорогуша, если вы втянете сюда полицию, они вплотную займутся Джейком. А по вашим словам, перед тем как приехать сюда, он уже убил кого-то в Новой Англии.

«Сэйди, Сэйди, лучше бы я тебе этого не рассказывал».

Она прекратила спорить, но не сдалась. Иногда она пробовала вытянуть из меня воспоминания запугиванием, так, как запугиванием прекращают затяжную икоту. Не помогало.

— Что же мне делать с тобой? — спрашивала она печально.

— Не знаю.

— Попробуй подобраться с какой-нибудь другой стороны. Попробуй какую-нибудь хитрость.

— Я пробую. Мне кажется, что тот парень служил в армии или в морской пехоте, — я почесал себе затылок, где вновь начал зарождаться боль. — Но может быть, что и на флоте. Черт, Кристи, я не знаю.

— Сэйди, Джейк. Я Сэйди.

— А я разве не так сказал?

Она покачала головой, стараясь при этом улыбаться.

Двенадцатого числа, во вторник после Дня ветеранов[639], в «Морнинг Ньюс» вышла длинная редакционная статья о будущем визите Кеннеди, и что это будет значить для города. «Большинство жителей, похоже, готовы встречать молодого и неопытного президента распростертыми объятиями, — писалось в статье. — Запал нарастает. Конечно, трудно считать неудачным тот факт, что вместе с ним приедет его красивая, харизматичная жена».

— Вновь ночью тебе снился этот Желтая Карточка? — было первым, что у меня спросила Сэйди, когда пришла. Выходной день она провела в Джоди, полила цветы и вообще «удостоверила флагом свое присутствие», как она высказалась.

Я покачал головой.

— Сердце мое, ты проводишь здесь намного больше времени, чем в Джоди. А как же у тебя дела на работе?

— Мисс Элли перевела меня на неполный день. Я как-то справляюсь, а когда поеду с тобой... если мы поедем... тогда неизвестно, что будет.

Взглядом она забрела подальше от моих глаз, начав озабоченно подкуривать сигарету. Глядя, как долго она разминает ее, катая по кофейному столику, а потом не торопится со спичками, я осознал гнетущую правду: у Сэйди тоже есть сомнения. Я предрек мирное окончание Ракетного кризиса, я знал, что Дик Тайгер упадет в пятом раунде... но она все еще сомневалась. И я ее не винил. Я бы тоже сомневался, если бы мы с ней поменялись местами.

Потом она посветлела.

— Зато я нашла себе к черту классного заместителя, спорим, ты угадаешь, кто это.

Я улыбнулся.

— Это…— я не мог вспомнить имени. Я видел его — обветренное, загоревшее лицо, ковбойская шляпа, галстук-бабочка…но утром в тот вторник на большее я был не в состоянии. Начало болеть сзади в голове, там, где она стукнулась об доски пола — но какого именно пола, в каком доме? Это так дико, зверски бесило — не иметь возможности вспомнить.

«Кеннеди приезжает через десять дней, а я, вот какое блядство, не могу припомнить даже имени этого старика».

— Пытайся, Джейк.

— Да пытаюсь же, — ответил я. — Я пытаюсь, Сэйди.

— Подожди секундочку. У меня идея.

Она положила свою вонючую сигарету в один из желобков пепельницы, встала, вышла через парадную дверь и прикрыла их за собой. А когда вновь открыла их и смешно заговорила грубым, глубоким голосом, проговаривая слова, которые всегда проговаривал тот старый парень, появляясь ко мне с визитом:

— Как вы чувствуете себя сегодня, сынок? Продуктов хватает?

— Дик, — произнес я. Дик Симонс. Он был женат на мисс Мими, но она умерла в Мексике. Мы еще проводили мемориальное собрание.

Боль из головы пропала. Как не бывало.

Сэйди, всплеснув ладонями, подбежала ко мне. Я получил длинный, хороший поцелуй.

— Видишь? — сказала она, оторвавшись. — Ты можешь. Еще не поздно. Как его имя, Джейк? Как имя этого бешеного мудака?

Но я не смог вспомнить.

Шестнадцатого ноября «Таймс Геральд» опубликовала маршрут кортежа Кеннеди. Поездка начиналась на аэродроме «Лав Филд», а заканчивалась в Выставочном комплексе, где он выступит с речью перед Советом общины Далласа и приглашенными общиной гостями. Формальная тема речи — оказание почестей Просветительно-исследовательскому центру[640]и поздравление Далласа с экономическим прогрессом за последнее десятилетие, но «Таймс Геральд» радостно информировала тех, кто этого еще не знал, что действительные основания и намерения сугубо политические. Техас в 1960 году проголосовал за Кеннеди, но в 1964-м позиции выглядели неуверенными, вопреки наличию в его команде местного парня из Джонсон-Сити[641]. Циники до сих пор называли вице-президента «Лавина-Линдон», не забывая о том, что в Сенат в 1948 году он попал благодаря подозрительным результатам голосования, которое он выиграл с преимуществом всего в восемьдесят семь голосов. История была древняя, но то, что прозвище за ним сохранялось, много говорило о смешанных чувствах техасцев к нему. Задачей Кеннеди — и Джеки, конечно, — было помочь Лавине-Линдону и губернатору Техаса Джону Конноли разжечь и вдохновить своих подданных.

— Посмотри на это, — сказала Сэйди, проводя пальцем вдоль маршрута. — Предлинные кварталы Главной улицы. Потом идет Хьюстон-стрит. И там, и там есть высотные здания. Тот человек будет на Главной улице? Он должен был бы засесть где-то там, как ты думаешь?

Я ее почти не слышал, так как увидел кое-что другое.

— Погляди-ка, Сэйди, кортеж будет ехать по бульвару Черепаховый Ручей!

Глаза ее загорелись:

— Это там должно произойти?

Я с сомнением помотал головой. Скорее всего, нет, но что-то я знал об этом Черепаховом Ручье, и это каким-то образом было связано с человеком, которого я должен был остановить. Я взвешивал, думал и наконец-то кое-что всплыло на поверхность.

— Он хотел спрятать винтовку и прийти за ней позже.

— Где спрятать?

— Это неважно, так как дело уже состоялось. Это уже прошлое.

Я заслонил ладонями лицо, так как вдруг свет в комнате показался мне слишком ослепительным.

— Перестань об этом думать сейчас, — произнесла она, срывая со стола газету. — Расслабься, а то вновь разболится голова, вновь придется глотать те таблетки. А они тебя делают совсем уж отсутствующим.

— Да, — кивнул я. — Я знаю.

— Тебе надо выпить кофе. Крепкого кофе.

И Сэйди пошла в кухню его делать. Когда она вернулась, я храпел. Проспал я почти три часа и, возможно, оставался бы в Стране Куняния даже дольше, но она меня растолкала.

— Что ты последнее помнишь из того, как ты впервые приехал в Даллас?

— Я этого не помню.

— Где ты останавливался? В отеле? В автокемпинге? В арендованной комнате?

На мгновение у меня появилась затуманенная картинка двора и многих окон. Швейцар? Возможно. И тогда все пропало. Боль вновь заводила свой моторчик в моей голове.

— Я не знаю. Все, что я помню, это как пересекал границу штата по 20-му шоссе и увидел рекламу барбекю. А это было еще за мили и мили до Далласа.

— Я знаю, но нам не надо добираться так далеко, так как если ты ехал по двадцатому, ты с него и не съезжал. — Она посмотрела на часы. — Сегодня уже поздно, но завтра мы устроим воскресную автопрогулку.

— Это, наверное, не поможет, — а впрочем, во мне проблеснула искорка надежды.

Она осталась на ночь, а на следующее утро мы выехали из Далласа по дороге, которую местные называли Трасса-Пчелка, и поехали восточнее, в направлении Луизианы. Сэйди сидела за рулем моего «Шеви», который после того, как ему заменили сломанный замок зажигания, вновь был в порядке. Об этом позаботился Дик. Она довезла нас до Террела[642], а потом съехала с шоссе № 20 и развернулась на земляном паркинге возле какой-то придорожной церкви. Церкви Крови Спасителя, судя по надписи на щите, который стоял посреди выгоревшей лужайки. Под этим названием шел набранный белыми буквами-липучками клич: А ЧИТАЛ ЛИ ТЫ СЕГОДНЯ СЛОВО БОГА ВСЕБЛАГОГО, но некоторые из букв отпали, и надпись выглядела так: А ЧИТАЛ И ТЫ СЕГО ДНЯ СЛОВО ОГА ВСЕ ЛА ОГО.

Она посмотрела на меня с неуверенностью.

— Милый, ты сможешь сам повести машину назад?

Я был уверен, что смогу. Этот отрезок дороги тянулся абсолютно прямо, а у «Шеви» была автоматическая коробка передач. Негибкая левая нога мне отнюдь не могла помешать. Единственное, что...

— Сэйди? — произнес я, садясь за руль впервые после августа и отодвигая сидение максимально назад.

— Что?

— Если я вдруг засну, перехватишь руль и выключишь двигатель.

— О, даже не сомневайся, — нервно улыбнулась она.

Я осмотрелся во все стороны относительно движения и выехал на шоссе. Сначала я не отваживался ехать быстрее сорока пяти миль, но было воскресенье, белый день, и дорога принадлежала почти исключительно только нам. Я начал расслабляться.

— Выбрось из головы, Джейк. Не старайся вспомнить ничего, пусть само придет.

— Хотелось бы, чтобы это был мой «Санлайнер», — произнес я.

— Тогда вообрази себе, что это и есть твой «Санлайнер», и просто разреши ему ехать, куда он сам повезет.

— Хорошо, хотя…

— Никаких «хотя». Сегодня замечательный день. Ты едешь в новый город, и нет смысла беспокоиться о покушении на Кеннеди, так как это же еще очень-очень не скоро. Впереди еще года.

Да. День был прекрасный. И я не заснул за рулем, хотя и чувствовал себя очень утомленным — со времени моего избиения я так надолго еще никогда не выезжал. Мысли мои возвращались к той придорожной церквушке. Очень похоже, что негритянской. Там черные люди, наверное, поют гимны с тем своим драйвом, которого белым воссоздать никогда не удается, и читают СЛОВО ОГА ВСЕ ЛА ОГО, перемежая это призывами «аллилуйя» и прославлениями Иисуса.

Мы уже въезжали в Даллас. Я делал левые и правые повороты, наверное, все-таки по-большей части правые, так как левая рука у меня все еще была слабенькой и вертеть туда, даже с гидроусилителем руля, было больно. Вскоре я потерялся среди боковых улочек.

«Я потерялся, хорошо, — думал я. — Мне нужный кто-то, кто подскажет мне дорогу, как сделал тот мальчик в Нью-Орлеане. К отелю „мунстоун“».

Только это был не «Мунстоун»; мой отель назывался «Монтелеон». А отель, в котором я остановился, когда приехал в Даллас, носил название... носил название...

Мгновение я верил, что это слово сейчас упорхнет прочь, как иногда даже сейчас имя Сэйди от меня убегало. Но тогда я увидел швейцара, и все те сияющие окна, которые выходят на Комерс-стрит, и во мне щелкнул выключатель.

Я остановился в отеле «Адольфус». Так. Так как он неподалеку от...

Не вспомнилось. Эта часть все еще оставалась заблокированной.

— Милый? Все хорошо?

— Да, — сказал я. — А что?

— Ты будто бы вздрогнул.

— Это нога. Небольшой спазм.

— Здесь ничего на вид знакомого?

— Нет, — ответил я. — Ничего такого.

Она вздохнула:

— Очередная идея загнулась. Думаю, нам уже следует возвращаться. Хочешь, я поведу?

— Наверное, лучше ты.

Я похромал к пассажирскому сидению: «Отель „Адольфус“. Запиши, когда вернешься в „эдемские сады“. Чтобы не забыть».

Когда мы уже были в той трехкомнатной квартирке с пандусами, больничной кроватью и перилами по бокам унитаза, Сэйди сказала, что мне следует полежать:

— И принять какую-нибудь из тех пилюль.

Я пошел в спальню, снял с себя туфли — медленный процесс — и лег. Хотя таблетки не принял. Хотел, чтобы ум оставался чистым. Отныне он должен всегда оставаться чистым. Кеннеди и Даллас были всего лишь через пять дней впереди.

«Ты остановился в отеле „Адольфус“, так как он неподалеку от чего-то. От чего?»

Ну, он стоит неподалеку от опубликованного в газете маршрута кортежа, который сужает поле поиска до... всего лишь до пары тысяч зданий. Не говоря уже о памятниках, статуях и стенах, за которыми может спрятаться предполагаемый снайпер. Сколько закоулков вдоль маршрута? Десятки. Сколько эстакад с открытой линией огня на Западной Мокингберд-лейн, на Леммон-авеню, на бульваре Черепаховый Ручей? Кортеж будет проезжать их все. А сколько их еще на Главной улице и Хьюстон-стрит?

«Тебе надо вспомнить или кто он, или откуда он будет стрелять».

Если бы у меня было первое, то припомнил бы и второе. Это я знал. Но мой ум не переставал возвращаться к той церквушке на 20-м шоссе, где мы развернулись, чтобы ехать назад. Храма Крови Спасителя на Трассе-Пчелке. Немало людей усматривали в Кеннеди спасителя. Эл Темплтон, наверное, да. Он...

Глаза у меня выпятились, у меня перехватило дыхание.

В другой комнате зазвонил телефон, и я услышал, как Сэйди отвечает, стараясь говорить по возможности тише, так как думает, что я сплю.

СЛОВО ОГА ВСЕ ЛА ОГО.

Я вспомнил тот день, когда увидел полное имя Сэйди с прикрытой его частью, и я прочитал его тогда как ДОРИС ДАН. Это был обертон того вектора событий. Я закрыл глаза и заставил себя увидеть церковную доску объявлений. А потом вообразил, будто я закрываю ладонями буквы ОГА ВС ОГО.

Осталось СЛОВО ЕЛА.

Заметки Эла. «У меня была его тетрадь».

Но где? Где она теперь?

Приоткрылись дверь спальни. Заглянула Сэйди.

— Джейк. Ты спишь?

— Нет, — ответил я. — Просто лежу, отдыхаю.

— Ты что-нибудь вспомнил?

— Нет, — солгал я. — Извини.

— Время все еще есть.

— Да. Мне каждый день вспоминается что-нибудь новое.

— Милый, звонил Дик. По школе сейчас ходит серьезный вирус, и он также его подхватил. Спрашивал, не выйду ли я на работу завтра и во вторник. Возможно, еще и в среду.

— Поезжай, — сказал я. — Если не ты, он будет пытаться сам делать. А он же далеко не юноша.

В моем мозгу не переставала вспыхивать неоновая вывеска: СЛОВО ЕЛА, СЛОВО ЕЛА, СЛОВО ЕЛА.

Она присела ко мне на кровать.

— Ты уверен?

— Со мной все будет хорошо. И компании хватает. Вспомни, завтра приезжают из Памсдара.

Памсдаром называлась Патронажная медицинская служба Далласского региона. Главной их задачей было убедиться, что я не буйствую, и нет ли в моем мозгу кровотечения.

— Точно. В девять часов. На календаре записано, на всякий случай, если ты забудешь. А доктор Эллиртон...

— Придет на ленч. Я помню.

— Хорошо, Джейк. Это же хорошо.

— Он говорил, что привезет сэндвичи. И молочные коктейли. Хочет, чтобы я жирка поднабрался.

— Тебе надо поправиться.

— Плюс терапия в среду. Пытка ноги утром, пытка руки пополудни.

— Мне не нравится оставлять тебя так близко к…сам понимаешь.

— Сэйди, если что-то мне развиднеется, я тебе позвоню по телефону.

Она сжала мою руку и наклонилась так близко, что я услышал ее духи и легкий запах табака в ее дыхании.

— Ты мне обещаешь?

— Да. Конечно.

— Самое позднее, я вернусь в среду вечером. Если Дик не выйдет в четверг, пусть библиотека останется закрытой.

— Со мной все будет хорошо.

Она нежно меня поцеловала, двинулась было из комнаты, но потом обернулась.

— Я все еще чуточку надеюсь, что Дик прав и все это лишь иллюзия. Мне невыносима мысль, что мы об этом знаем, но не сумеем этого остановить. Что мы можем просто сидеть в гостиной, смотреть телевизор, в то время когда кто-то...

— Я вспомню, — произнес я.

— А сможешь ли ты, Джейк?

— Мне нужно.

Она кивнула, но даже при закрытых шторах я мог прочитать сомнение в ее глазах.

— Мы еще успеем поужинать, перед тем как я уеду. А теперь закрой глаза, разреши той таблетке делать ее работу. Поспи чуток.

Я закрыл глаза, тем не менее, конечно же, не спал. И это было хорошо, так как я должен был подумать о Слове Эла. Через некоторое время я расслышал запах чего-то, что готовилось на плите. Пахло вкусно. Когда я только выписался из госпиталя, когда каждые десять минут у меня лилось изо всех дырок, меня выворачивало от любых запахов. Теперь было значительно лучше.

Я начал отплывать. Увидел Эла напротив себя за столиком в харчевне, в бумажной кепке, надвинутой на одну бровь. Сверху вниз на нас смотрели фотографии местных знаменитостей, но на стене не было больше снимка Гарри Даннинга. Я его спас. Возможно, вторым разом я его спас также и от Вьетнама. Но не было никакой возможности об этом узнать.

— Он все еще не подпускает тебя, не так ли, дружище? — спросил Эл.

— Да, все еще нет.

— Но ты теперь уже ближе.

— Еще не очень. Я не имею понятия, куда дел те твои проклятые заметки.

— Ты спрятал их в каком-то безопасном месте. Это тебе хоть немного суживает сектор поиска?

Я уже открыл, было, рот, что бы сказать нет, но сразу подумал: «Заметки Эла спрятаны. Положены в безопасное место. В сейф...»

Я открыл глаза, и впервые, кажется, за много недель мое лицо растянулось в большой улыбке.

Заметки лежат в банковском сейфе.

Открылась дверь.

— Ты голоден? Пока еще горячо?

— А?

— Джейк, ты проспал более двух часов.

Я сел, рывком спустив ноги с кровати на пол.

— Тогда идем есть.