Право ребенка быть собой

- И что из него получится, каким он вырастет? - спрашиваем мы себя с беспокойством.

Мы мечтаем, чтобы наши дети непременно жили лучше и счастливее нас. Нам они видятся людьми более совершенными, нежели мы.

Мы готовы отречься от всего, пойти на любые жертвы, даже о себе забыть во имя того, чтоб ребенок стал таким, как нам хочется, не задумываясь о том, что во всем этом кроется наш безмерный эгоизм.

Мы много прожили, много пережили, нам поздно что-то исправлять и начинать сначала, а в свое время нас недовоспитали, все недостатки и дурные привычки укоренились в нас, и теперь мы следим за тем, чтобы дети их не заметили и не переняли.

Вместо того чтоб самим становиться лучше, мы готовы обвинить детей во всех грехах, вытащить наружу все их недостатки, лишь бы показать свое превосходство.

Воспитатель быстро усваивает так называемые правила:

не следя за собой, он придирчиво приглядывается к ребенку; не замечая своих ошибок, видит только провинности ребенка.

Ребенка всегда найдется за что наказать, а нам всегда предоставится возможность превознестись над ним, и мы никогда об этом не забываем. Не умеем прощать по-доброму. (...)

Разве дети, а не мы, взрослые, капризны, своенравны, упрямы и агрессивны?

Мы не обращаем внимания на ребенка и вспоминаем о нем только тогда, когда он мешает нам либо не слушает нас. Когда же ребенок спокоен, занят чем-то серьезно, сосредоточен, он как бы для нас и не существует. Мы не замечаем этих святых и светлых минут, когда он, играя, разговаривает с собой, обращается к миру, к Богу. Боясь чрезмерно строгого внимания со стороны взрослых, едкой насмешки, ребенок замыкается, тая в себе все свои печали, радости и благие порывы - все, что делается в душе его, а ребенку так хочется, чтобы его поняли, и страшно, если взрослые будут ругать, подомнут под себя.

Ребенок замыкается, старательно скрывает от нас все удивительное, увиденное прозорливыми детскими глазами. Он не говорите том, что мучает, не дает покоя, обижает, и стоит нам построже с ним обойтись - раздражается и сопротивляется. Мы хотим, чтоб он прыгал, хлопал в ладошки и смеялся, а вместо этого замечаем на его личике горькую, ироничную усмешку.

А взрослые кричат, препираясь и доказывая друг другу, что дети плохие и все в них плохо, кричат и не слышат голос разума и добра, а добра в тысячу раз больше, чем зла. Доброта сильнее и долговечнее. Неправда, что сломать легче, чем исправить. (...)

Счастье и беда всегда идут рядом, здорового подстерегают болезни, а подъемы сменяют спады и разочарования. Рядом с веселыми, радостными детьми, для которых жизнь подобна сказке, волшебной великолепной легенде, существуют и другие, воспринимающие жизнь без всяких прикрас, невыразимо серой и скучной.

Это испорченные, презираемые, отверженные, прибитые нуждой дети.

Маленькие заморыши недоверчивы и обижены на людей, но не обозлены на них.

Взгляды ребенка формирует не только дом, но и ступени к нему, и коридор, что ведет к этой двери, и двор, и улица. Ребенок уподобляется той среде, в которой вращается; он говорит на языке окружения, следует его примерам, у него те же взгляды, те же манеры. Нет идеального ребенка. Среда накладывает свои отпечатки на всех, только в разной мере.

Ах, как легко избавляется ребенок от всего наносного, все дурное в один миг слетает с него, ребенок рад стать самим собой, он долго и печально ждал возможности окунуться в очищающую купель и, дождавшись, счастливо улыбается сам себе.

Но так бывает только в сказках о бедных и несчастных сиротках, в которые наивно верят те, кто не умеет анализировать: они думают, что изменения в ребенке проходят легко и просто, и эта легкость прельщает их. На эту удочку может попасться любой: самонадеянный, честолюбивый воспитатель приписывает заслугу себе, строгий - обстоятельствам. Одни считают, что хороших результатов в перевоспитании можно быстро добиться, действуя на ребенка убеждением, другие - наказанием.

Среди ненужных, заброшенных, отторгнутых детей встречаются уязвленные и израненные. Внешние раны заживают, не оставляя следа, если их вовремя и чисто перевязывать. Раны душевные глубоки и страшны, они долго не затягиваются, оставляя заметные следы на оскорбленной, травмированной детской душе. Немало надо приложить терпения и усердия, чтоб зажили раны и отпали струпья с них.

Ушибется ребенок, в народе скажут: «Ничего, до свадьбы заживет», а мне хочется добавить: «Время залечит раны, и душевные, и телесные».

Сколько шишек набивает себе ребенок в школе и интернате, и все они саднят и болят, сколько соблазнов подстерегает его, но какими легкими и невинными кажутся детские шалости по сравнению с проступками взрослых. Незачем бояться, что один может плохо повлиять на многих, если атмосфера в интернате здоровая, если там много доброты и света.

Как необычайно разумно, свободно и чудно происходит процесс оздоровления! Сколько кроется необыкновенных тайн в крови, соках и тканях организма! И как удивительно, каждая нарушенная функция, каждый пораженный орган стремится обрести равновесие, чтобы нести свое назначение. Сколько разных чудес происходит во время роста растения и человека. Малейшее напряжение, усилие - и сердце стучит громче и пульсирует сильнее, и все стремится ввысь.

Дух ребенка - это сила и упорство. В нем в одинаковой мере присутствуют нравственность и совестливость. И неправда, что к ребенку легче прививается все плохое.

Правильно, но, к сожалению, поздновато появилась наука о педологии⁶ в программах школ.

В человеке все должно быть гармоничным: и душа, и тело. Не зная канонов развития тела, нельзя подобрать ключей к формированию души и достижению общей гармонии.

Как часто валим мы с больной головы на десять здоровых, подводя под общую мерку всех, говоря: и непоседы эти дети, и беспокойные, и самолюбивые - словом, ничего в них хорошев го нет; но ведь есть дети добрые и чистосердечные, они среди жалобщиков и разобиженных, недоверчивых и злых, запятнавших себя и подверженных дурным влияниям. Но для нас плохи все. Дети действительно совершают проступки, а нам, кажется, что все они злонамеренны.

Мы, взрослые, обладаем удивительной способностью подловить их в этот момент и поставить несмываемое клеймо. Дети же разумные терпят вдвойне: и притеснения сверстников, которые стремятся втянуть их в игру, и наказания взрослых. И, когда взрослые говорят, что «от детей любых гадостей ожидать можно», это самая горькая неправда.

Потомки пьянства, разврата и насилия. Случайно, вопреки здравому смыслу появившиеся на свет. Еще тяжелее станет ребенку, когда придет время, и он узнает, что он не такой, как все, что он калека, что ему труднее, чем другим, и он почувствует, что его будут проклинать за это и травить. Первое решение -бороться с силой, которая толкает на злые дела. Одни с рождением 'получили, кажется, все, и счастье само плывет к ним в руки, другие же должны добиваться самого простого и необходимого для жизни кровавым потом. Ребенок ищет помощи и если доверится кому-то, то просит, требует, умоляет: «спасите». Откроет тайну и хочет, чтобы тотчас, в одно мгновение,все изменилось и стало по-другому.

Ничего так сразу не получается. Не нужно спешить, руководствуясь только эмоциями, ко всему следует подходить спокойно и сдержанно. Ребенок старается немедленно освободиться, а получается, что из одного плена попадает в другой, мы хотим скорее вырвать его из одной ловушки, как немедленно толкаем в другую. Требуя от него излишней открытости и откровения, мы волей-неволей принуждаем его ко лжи. Ребенок дарует нам день, долгий и светлый, а мы готовы оттолкнуть его только за одну провинность. Разве так поступают?

Мне напоминает это эпилептические припадки. Иногда взрослый, как плохой врач, оценивает перемены, происходящие в душе ребенка, по внешним признакам. Кашлять стал меньше, но состояние ухудшилось - ничего, зато внешний результат лучше.

Ребенок мочился каждый день, теперь редко. Раньше чувствовал себя лучше, теперь у больного туберкулез. Состояние не улучшается, но и не становится хуже. И врач назначает лечение, исходя из этого. И тут уж ничем засевшую болезнь не выманишь и не принудишь ее уйти. Поздно.

С отчаянием, внутренним протестом, презрением к тем, кто, признаваясь, раскаивается, предстают дети перед воспитателем, и одно, может, в них и осталось хорошее - это нежелание лицемерить. Этих мы стремимся наказать и принизить. Дикие допускаем ошибки! Голодом и наказанием не сломишь воли ребенка, можно только разжечь и распалить в нем ненависть и коварство.

И дети обязательно отомстят, дождавшись своего часа. А те, кто не перестанет верить в добро, замкнутся в себе, а нас спросят: «Зачем вы породили меня на свет? Я вас не просил давать мне жизнь для того, чтоб мучиться, как собака».

Я пытаюсь коснуться самых глубоких тайн, запрятанных в душе ребенка. Для того чтобы понять, почему дети совершают проступки, необходимо с большим терпением, пониманием и любовью отнестись к самому ребенку. Их гнев и протест вполне справедливы. Надо просто пожалеть ребенка, он виноват, но он слабее нас, и он одинок, потому лучше простить ему провинность. И в эту минуту он непременно ответит вам доброй улыбкой.

В исправительных учреждениях еще поступают, как во времена инквизиции, наказывают, как в средневековье, там царит общая ожесточенность, там помыкают и третируют ребенка. Неужели непонятно, что хорошим детям жалко тех, плохих, и они никак не поймут, в чем же те виноваты?

Там же.- С. 55-59. 403