День второй 1 страница

Инспектор полиции Анна-Мария Мелла спит беспокойным сном. Небо закрыто облаками, в комнате кромешная тьма. Словно Бог возложил десницу свою на город, как ребенок накрывает ладонью убегающее насекомое. Теперь никто не убежит, не скроется.

Не просыпаясь, Анна-Мария мотает головой, пытаясь сбросить с себя голоса и лица вчерашнего дня, пробравшиеся в ее сон. Ребенок сердито брыкается в животе.

В этом сне прокурор фон Пост наклоняется над Санной Страндгорд и пытается добиться ответа, которого у нее нет. Он давит на Санну и угрожает допросить ее дочерей, если она не будет говорить. И чем сильнее он настаивает, тем больше она закрывается. Под конец она уже совсем ничего не помнит.

— Что ты делала в церкви среди ночи? Что заставило тебя пойти туда? Что-нибудь ты же должна вспомнить! Ты видела там кого-нибудь? Ты помнишь, как звонила в полицию? Ты была в ссоре с братом?

Санна прячет лицо в ладони.

— Я не помню. Я не знаю. Он явился ко мне среди ночи. Вдруг я увидела, что Виктор с печальным лицом стоит у моей кровати. И когда он исчез, я поняла — что-то случилось.

— Исчез?

Вид у прокурора такой, словно он не знает, смеяться ему или залепить ей пощечину.

— Подожди-ка, к тебе явилось привидение и ты поняла, что с твоим братом что-то случилось?

Анна-Мария стонет во сне, так что ее муж Роберт просыпается. Он приподнимается на локте и гладит ее по волосам.

— Тсс, Мия-Мия, — шепчет он.

Снова и снова произносит он ее имя и гладит жену по соломенным волосам. Вдруг она глубоко вздыхает и расслабляется. Лицо становится спокойным, стоны прекращаются. Когда ее дыхание снова делается ритмичным, он тоже засыпает.

Те, кто знает фон Поста, убеждены, что он прекрасно спит этой ночью, насытившись всеобщим вниманием и мечтами о светлом будущем. Он должен мирно покоиться в своей кровати с удовлетворенной улыбкой на губах. Но и фон Пост кидается во сне из стороны в сторону и сжимает челюсти так, что зубы скрипят. Его сон всегда таков. События сегодняшнего дня ничего не изменили.

И Ребекка Мартинссон? Она лежит в раздвижной кровати на кухне в доме своих бабушки и дедушки. Ее дыхание спокойное и ровное. Чаппи охотно устроилась рядом с ней, и Ребекка крепко спит, обняв теплое собачье тело, почти зарывшись в густую черную шерсть. Звуки внешнего мира сюда не долетают — ни гул машин, ни рев самолетов. Никаких подгулявших ночных прохожих, никаких струй дождя по стеклу. В комнате бормочет спящая Лова и крепче прижимается к Санне. Дом потрескивает и поскрипывает, словно ворочается во сне.

* * *

18 февраля, вторник

Около шести Чаппи разбудила Ребекку, прижавшись мордой к ее лицу.

— Привет, подружка, — прошептала Ребекка. — Чего тебе? Пописать захотелось?

Найдя на ощупь ночник, она зажгла свет. Собака подбежала к входной двери, заскулила, вернулась к Ребекке и снова требовательно уткнулась мордой ей в лицо.

— Понимаю, понимаю.

Ребекка села на край кровати, завернувшись в одеяло. В кухне холодно.

«Все здесь напоминает о бабушке, — подумала она. — Кажется, не далее как вчера я спала с ней на этом диване и лежала в теплой постели, пока она разводила утром огонь в печи и варила кофе».

Она видела перед собой Тересию Мартинссон, сидящую за столом и скручивающую утреннюю сигарку. Бабушка не тратилась на покупку дорогой бумаги, использовала газеты, аккуратно отрывая поля от вчерашнего номера «Норрбот-тенскурирен». Получалась широкая полоска бумаги, свободная от типографской краски, прекрасно подходившая для ее целей. Она насыпала туда горсть табаку и скручивала большими и указательными пальцами тоненькую самокрутку. На бабушке был синтетический рабочий халат в синюю и черную клетку, серебристые волосы аккуратно заправлены под косынку. В хлеву уже мычали коровы, подзывая ее.

«Доброе утро, пикку-пиикка, — говорила она с улыбкой. — Ты уже проснулась?»

Пикку-пиикка. Маленькая девочка.

Чаппи нетерпеливо гавкнула.

— Иду-иду, — ответила Ребекка. — Только разведу огонь в печи.

Она спала в толстых шерстяных носках и теперь, спрыгнув на пол и завернувшись в одеяло, подошла к старой печке и открыла заслонку. Чаппи терпеливо уселась возле двери в ожидании. Время от времени она осторожно поскуливала, чтобы о ней не забыли.

Ребекка взяла нож и умелой рукой отколола несколько щепок от лежавшего возле печки полена. Положила березовую кору и щепки в топку, сверху — два полена, чиркнула спичкой. Дрова сразу разгорелись. Она бросила туда еще одно березовое полено, которое горит дольше, чем сосновые дрова, и закрыла дверцу.

«Почему я так редко предаюсь воспоминаниям о бабушке? — подумала она. — Кто сказал, что надо сконцентрировать все внимание на сегодняшнем дне? В моей памяти много комнат, в которых живет бабушка. Но я не нахожу времени, чтобы побыть там вместе с ней. А что хорошего может дать мне день сегодняшний?»

Чаппи снова заскулила и сделала небольшой пируэт перед дверью. Ребекка натянула одежду — вещи были ледяные, отчего ее движения стали поспешными и порывистыми. Она засунула ноги в грубые ботинки, стоявшие в холле.

— Только, пожалуйста, делай свои дела быстро, — попросила она Чаппи.

По пути наружу Ребекка зажгла освещение вокруг дома и у хлева.

Погода стала мягче. Термометр показывал минус пятнадцать, небо тяжело нависло над землей, не пропуская свет небесных тел. Чаппи присела чуть в сторонке, Ребекка тем временем огляделась. Снег был тщательно расчищен до самого хлева и уложен вокруг дома ближе к стенам — для тепла.

«Кто же этим занимается? — подумала Ребекка. — Может быть, Сиввинг Фъельборг? Неужели он до сих пор чистит бабушкин двор, хотя ее уже давно нет? Ему, должно быть, лет семьдесят».

Она посмотрела в сторону дома Сиввинга за дорогой. Когда рассветет, она посмотрит, сохранилась ли на почтовом ящике фамилия Фъельборг.

Ребекка прошлась вдоль стены хлева. Свет наружного освещения падал и переливался в морозных узорах на оконном стекле. Вдоль другой стены стояли бабушкины теплицы. Разбитые рамы с упреком смотрели на Ребекку пустыми глазницами.

«Ты должна была остаться здесь, — говорили они. — Привести в порядок дом и сад. Смотри, вся замазка вывалилась из рам. Представь, как чувствуют себя потолочные плиты, засыпанные толстым слоем снега. Они потрескались и готовы вот-вот развалиться. Бабушка была такой старательной. Такой работящей».

Словно прочитав эти невеселые мысли, Чаппи бегом понеслась к Ребекке по темному двору, радостно гавкая.

— Цыц! — засмеялась Ребекка. — Все деревню перебудишь!

Откуда-то издалека тут же донесся ответный собачий лай. Сучка внимательно прислушалась.

— Даже не думай об этом, — строго сказала Ребекка.

Может быть, ей следовало взять с собой поводок?

Чаппи кинула на нее счастливый взгляд и решила, что Ребекка — подходящая компания для собаки, жаждущей поиграть. Она радостно уткнулась мордой в легкий, как пух, свежий снег, потом снова подняла голову и замотала ею. А затем стала звать Ребекку поиграть с ней, припадая на передние лапы.

«Ну давай же!» — говорили ее блестящие черные глаза.

— Смотри у меня! — крикнула Ребекка и сделала шутливый выпад в сторону собаки, однако тут же поскользнулась и упала навзничь.

Чаппи подлетела, словно йеху, перепрыгнула через нее, будто дрессированная цирковая собачка, повернулась на месте и полсекунды спустя уже стояла, вывалив розовый язык, призывая Ребекку встать на ноги и попробовать еще разок. Ребекка засмеялась и снова попыталась атаковать собаку. Чаппи перелетела через вал счищенного с дороги снега, и Ребекка последовала за ней. Они обе тут же оказались в нетронутом снегу метровой глубины.

— Сдаюсь! — крикнула, задыхаясь, Ребекка через десять минут.

Она сидела в сугробе, вся в снегу. Щеки у нее пылали.

Когда они вернулись, оказалось, что Санна уже встала и поставила кофе вариться. Ребекка разделась: верхняя одежда намокла от растаявшего в тепле снега, а белье пропиталось потом. В одном из ящиков комода она нашла себе футболку, джемпер с надписью «Helly Hansen» и кальсоны дядюшки Аффе.

— Красота! — хихикнула Санна. — Приятно видеть, как быстро ты перенимаешь классическую моду наших краев.

— Штаны подлинно елливарского покроя украсят любую фигуру, — сказала Ребекка и повертела задом, так что мешкообразные кальсоны заколыхались на ней.

— Боже мой, какая ты тощая! — воскликнула Санна.

Ребекка тут же перестала вертеть задом и в молчании налила себе кофе.

— У тебя вид какой-то высохший, — продолжала Санна, — тебе надо побольше есть и пить.

Голос ее звучал мягко и озабоченно.

— Да-да, — пробормотала она, так как Ребекка молчала в ответ, — хорошо еще, что парням по большей части нравится, если у девушки имеются грудь и попа. Хотя мне кажется, что быть такой плоской, как ты, очень красиво.

«А мне-то как повезло, — саркастически подумала Ребекка, — что хоть ты считаешь меня красивой».

Ее молчание заставляло Санну нервничать и продолжать что-то плести.

— Понимаю, что это ужасный тон. Я настоящая курица-наседка. Скоро, пожалуй, начну спрашивать, принимаешь ли ты витамины.

— Ты не возражаешь, если я посмотрю новости? — спросила Ребекка.

Не дожидаясь ответа, она подошла к маленькому телевизору и включила его. По экрану пошли помехи — видимо, на антенне лежал толстый слой снега.

После репортажа о растрате проектных средств Европейского союза пошел сюжет об убийстве Виктора Страндгорда. Голос за кадром рассказывал, что поиски убийцы продолжаются и у полиции нет пока ни одного подозреваемого. Картинки сменяли одна другую. Полицейские с собаками, обыскивающие территорию вокруг Хрустальной церкви. Исполняющий обязанности главного прокурора фон Пост, который поведал об опросе местного населения, допросе членов общины и посетителей богослужений. Затем на экране показался красный арендованный «ауди» Ребекки.

— О нет! — воскликнула Санна и с грохотом поставила на стол чашку с кофе.

— Сестра Виктора Страндгорда, обнаружившая его тело на месте убийства, прибыла вчера вечером на допрос в полицию при несколько драматических обстоятельствах.

На экране прошел инцидент с журналисткой, но в версии утренних новостей весь аудиоряд, кроме глухого Ребеккиного «Дайте пройти», оказался убран. В заключение было сказано, что журналистка подала заявление на адвоката за нанесение телесных повреждений, и настало время прогноза погоды.

— Но ведь они не показали, как чудовищно нахально вела себя эта журналистка, — изумленно проговорила Санна.

Ребекка почувствовала жжение под ложечкой.

— Что с тобой? — спросила Санна.

«Что ей ответить? — подумала Ребекка и тяжело опустилась на стул возле кухонного стола. — Что я боюсь потерять работу? Что мне объявят бойкот, никто не захочет со мной разговаривать, так что в конце концов мне придется уволиться. Но ведь она только что потеряла брата. Надо еще спросить ее о Викторе. Спросить, готова ли она поговорить о нем. Но я не желаю снова быть втянутой в ее жизнь и нести на себе ее заботы. Я хочу домой. Хочу сидеть за компьютером и писать заключение по особой форме налога на отчисления в пенсионный фонд».

— Как ты думаешь, Санна, что же все-таки произошло? — спросила она. — Я имею в виду — с Виктором? Ты сказала, что труп был расчленен. Кто мог такое сотворить?

Санна заерзала под воздействием неприятных воспоминаний.

— Не знаю. Все так и есть, как я сказала полиции. Я действительно не знаю.

— Ты не испугалась, когда нашла его?

— Я как-то об этом не думала.

— А о чем ты думала?

— Не знаю. — Санна положила руки себе на затылок, словно пытаясь сама себя утешить. — Кажется, я закричала, но не уверена.

— В полиции ты сказала, что тебя разбудил Виктор, поэтому ты пошла туда.

Санна подняла глаза и посмотрела на Ребекку.

— Тебя это удивляет? Ты думаешь, все заканчивается в тот момент, когда отключаются биологические функции? Он стоял у моей постели, Ребекка. И лицо у него было безгранично печальное. Но я видела, что это не он в своей телесной оболочке, так сказать. И я поняла: что-то случилось.

«Нет, меня это вовсе не удивляет, — подумала Ребекка. — Она всегда видела то, чего не видели другие. За четверть часа до того, как кто-нибудь приходил с неожиданным визитом, Санна вдруг вставала и начинала варить кофе. «Сейчас придет Виктор», — могла она сказать».

— Но все же… — начала было Ребекка.

— Пожалуйста, — с мольбой произнесла Санна, — я не в состоянии говорить об этом. Я боюсь. Пока не решаюсь. Я должна держать себя в руках. Ради девочек. Спасибо тебе за то, что ты приехала, хотя занята своей карьерой. Возможно, тебе кажется, мы уже почти не общаемся, но я часто думаю о тебе. Одна мысль о том, что ты где-то есть, придает мне сил.

Теперь настала очередь Ребекки заерзать на стуле.

«Прекрати, — подумала она. — Мы больше не друзья. Когда-то для меня было важно, что она обо мне думала. И ее слова о том, как много я значу в ее жизни. Но теперь все стало по-другому. Такое ощущение, что она снова пытается опутать меня паутиной».

Чаппи первой уловила рев приближающегося скутера и прервала их разговор лаем. Она навострила уши и обратила взгляд в окно.

— Кто-то приехал сюда? — удивилась Ребекка.

Она не могла точно определить, откуда доносится звук, но ей показалось, кто-то остановил скутер и поставил его на холостом ходу чуть в стороне от дома.

Санна прижалась лбом к стеклу и приложила ладони к вискам, отгораживаясь от света, стараясь разглядеть хоть что-то помимо собственного отражения.

— О нет! — воскликнула она с деланым смехом. — Это Курт Бекстрём пожаловал. Он-то и подвозил нас сюда. Кажется, он ко мне неравнодушен. Кстати, он хорош собой. Чем-то похож на Элвиса. Может быть, он тебе подойдет, Ребекка?

— Прекрати, — сухо ответила Ребекка.

— Что? Что я такого сделала?

— То, что делала всегда, сколько я тебя знаю. Ты приманиваешь кучу каких-то придурков, а потом говоришь, что они, возможно, подошли бы мне. Спасибо, конечно, за заботу, но я обойдусь.

— Прости, — проговорила Санна с оскорбленным видом. — Мне жаль, что люди, с которыми я общаюсь, недостаточно хороши для тебя. И как ты можешь называть его придурком? Ты ведь его совсем не знаешь!

Ребекка подошла к окну и посмотрела во двор.

— Он сидит на своем скутере, в принципе — среди ночи, и охраняет дом, в котором ты живешь, не пытаясь войти. Мне нечего добавить.

— Ну я ж не виновата, что нравлюсь некоторым мужчинам. Возможно, ты, как и Томас, считаешь, что я б…

— Нет, но можно попросить тебя в дальнейшем не комментировать мою внешность и не предлагать мне своих отвергнутых поклонников?

Схватив свой чемодан, Ребекка скрылась в туалете и с грохотом захлопнула за собой дверь, так что деревянная табличка с сердечком закачалась на гвозде.

— Попроси его подняться, — крикнула она в сторону кухни. — Не может же он сидеть на холоде, как брошенная собака.

«Боже мой, — подумала Ребекка, запирая за собой дверь туалета, — сумасшедшие поклонники Санны. Ее развязная манера одеваться. Это теперь не моя проблема. Но как все это злило Томаса Сёдерберга! В те времена, когда мы с Санной вместе снимали квартиру, я по каким-то загадочным причинам несла за нее ответственность».

— Я хотел бы, чтобы ты поговорила с Санной по поводу ее манеры одеваться, — говорит Томас Сёдерберг Ребекке.

Он недоволен ею — она ощущает его недовольство всеми порами, и это прижимает ее к земле. Когда он улыбается, небеса раскрываются перед ней и она ощущает любовь Господа, хотя и не слышит Его голоса. Но когда в глазах у Томаса появляется выражение разочарования, все в ней как будто гаснет и появляется чувство опустошенности.

— Я пыталась, — оправдывается она. — Я не раз говорила ей, что к одежде надо относиться серьезно, что ей не пристало ходить в джемперах с таким глубоким вырезом, что надо носить лифчик и юбки подлиннее. И она понимает, но… Такое ощущение, она не видит, что надевает на себя по утрам. Если меня там нет и я не слежу за ней, она словно обо всем забывает. Потом встречаешь ее в городе — а у нее вид как у…

Она замолкает, пропускает слово «проститутка». Томасу не понравилось бы, если бы она это произнесла.

— Как бог весть у кого, — продолжает Ребекка. — Спрашиваешь, что на ней надето, — и она смотрит на себя с изумлением. Она не нарочно.

— Мне плевать, что она делает это не нарочно, — сурово отвечает Томас Сёдерберг. — Пока она не начнет одеваться прилично, я не могу предоставить ей сколь-нибудь серьезное место в общине. Как я могу позволить ей свидетельствовать, или петь в хоре, или быть ведущей в молитве, когда я знаю, что девяносто процентов мужчин, которые ее слушают, пялятся на ее соски, выступающие под джемпером, и думают только о том, как бы запустить руку ей между ног.

Он замолкает и смотрит в окно. Они сидят в молитвенной комнате позади церковного зала миссионерской церкви. Жесткий весенний свет падает через высокие сводчатые окна. Церковь расположена в доходном доме, построенном архитектором Ральфом Эрскином. [8] Жители Кируны называют коричневое бетонное здание табакеркой. И церковь, соответственно, именуется в народе Чих Господний. Ребекка думает, что церковный зал раньше выглядел красивее. В суровом спартанском стиле. Как монастырь — бетонные стены, бетонный пол, жесткие деревянные скамьи. Но Томас Сёдерберг велел убрать каменную кафедру и заменить ее деревянной, а в передней части церкви положить деревянный пол, чтобы не вызывать у паствы депрессию. И теперь церковный зал напоминает все остальные свободные церкви.

Томас поднимает глаза к потолку, на котором проступает большое влажное пятно. Оно всегда появляется там по весне, когда начинает таять снег на крыше.

Именно благодаря его молчанию и нежеланию встречаться с ней взглядом Ребекка все понимает. Томас Сёдерберг злится на Санну, потому что она и его самого вводит в искушение. Он сам один из тех мужчин, который мечтает запустить руку ей в трусики и…

Гнев расцветает в груди у Ребекки, как огненная роза.

«Проклятая Санна, — ругается она про себя. — Чертова шлюха!»

Она знает, что пасторская доля нелегка. Томас постоянно борется с многочисленными искушениями. Враги только о том и мечтают, чтобы он оступился. А в том, что касается секса, он слаб. Об этом он открыто рассказал подросткам в группе по изучению Библии.

Она помнит: он рассказывал о том, как его посетили две женщины-ангела. Одна из них возбудила в нем страсть, с которой он ничего не мог поделать. И она знала об этом.

— Это самое ужасное, что только можно себе представить, — сказала ему женщина-ангел. — Я стала бы своей противоположностью. Творением тьмы, как сейчас я есть творение света.

Санна робко постучала в дверь туалета.

— Ребекка! — позвала она. — Я пойду скажу Курту, чтобы он поднялся сюда. Ты ведь собираешься скоро выходить? Я не хочу оставаться с ним наедине, а девочки спят…

Когда Ребекка вышла из туалета, Курт Бекстрём сидел за кухонным столом и пил кофе, держа кружку обеими руками. Осторожно поднимал ее со стола, одновременно наклоняясь, чтобы не поднимать слишком высоко. Башмаков он снимать не стал и только скинул верхнюю часть комбинезона для езды на скутере, и теперь она свисала от талии вниз. Он покосился на Ребекку и поздоровался, не глядя ей в глаза.

«Ну и в чем же сходство с Элвисом? — подумала она. — В том, что у него два глаза и нос посреди лица? Разве что шевелюра. И горестный вид».

У Курта были черные волнистые волосы. Толстая меховая шапка придавила их, так что они приклеились ко лбу. Внешние уголки глаз были чуть заметно опущены.

— Вау! — воскликнула Санна, окидывая Ребекку взглядом с головы до ног. — До чего ты классно выглядишь! Как странно — это всего лишь джинсы и джемпер, словно ты выхватила из шкафа первые попавшиеся вещи. Но сразу видно, что все это элегантное и дорогое. Прости, — спохватилась она и, смущенно улыбнувшись, зажала себе рот рукой. — Мне же не разрешается комментировать твой внешний вид.

— Ну, как я сказал, я только хотел узнать, как у тебя дела, — произнес Курт, обращаясь к Санне.

Он отодвинул от себя кружку, словно показывая, что собирается уходить.

— У меня все в порядке. Ну, не то чтобы совсем в порядке. Но Ребекка очень меня поддерживает. Если бы она не прилетела сюда и не пошла со мной в полицию, я не уверена, что смогла бы все это вынести.

Ее рука взлетела и коснулась руки Ребекки.

Ребекка отметила, как мышцы вокруг рта у Курта напряглись, словно оцепенели. Он отодвинул стул, собираясь встать.

«Отлично, Санна, — подумала Ребекка. — Расскажи ему, как я роскошно одета. Как я тебя поддерживаю. И прикоснись ко мне, чтобы он понял, насколько мы близки. Тем самым ты отдаляешь его от себя, и вся его злость обращается на меня. Как пешка, которую ставят перед ферзем, когда ему угрожают другие фигуры. Но я не намерена быть твоим прикрытием. Пешка выходит из игры».

Она поспешно положила руку на спину Курта.

— Пожалуйста, останьтесь! — сказала она. — Составьте Санне компанию. Она достанет хлеб и сыр, так что вы сможете позавтракать. Я должна пойти к машине, забрать телефон и компьютер. Потом сяду на первом этаже, сделаю звонки, проверю почту.

И отправилась в холл, чтобы надеть ботинки. Санна посмотрела ей вслед долгим взглядом, трудно поддающимся интерпретации. Ботинки были мокрые, но Ребекка собиралась лишь пройти десяток метров до машины. Из холла она слышала, как Санна и Курт вполголоса беседуют за столом.

— У тебя усталый вид, — проговорила Санна.

— Я был в церкви, молился всю ночь. Мы установили молитвенную цепочку, так что там теперь все время кто-нибудь находится и молится. Тебе бы тоже надо поехать туда. Запишись хотя бы на полчаса. Томас Сёдерберг спрашивал о тебе.

— Но ты ведь не сказал ему, где я?

— Нет, само собой, не сказал. Но сейчас тебе следовало бы не избегать общины, а, наоборот, искать в ней утешения. Надо вернуться домой.

Санна вздохнула.

— Я уже и не знаю, на кого можно положиться. Так что, пожалуйста, никому не рассказывай, где я.

— Не волнуйся. Уж на меня-то ты точно можешь положиться, Санна.

Ребекка остановилась в дверях кухни как раз вовремя, чтобы увидеть, что руки Курта потянулись к рукам Санны.

— Мои ключи, — сказала Ребекка. — Они пропали. И ключ от машины, и ключ от дома. Должно быть, я выронила их в снегу, когда играла с Чаппи.

* * *

Потом Ребекка, Санна и Курт при помощи карманных фонариков искали ключи в снегу. Было еще темно, и конусы света рыскали по двору среди сугробов и путаных следов.

— Безнадежное занятие, — вздохнула Санна, беспорядочно копавшаяся в снегу на одном месте. — Ключи проваливаются очень глубоко, если снег не утрамбован.

Чаппи встала рядом с Санной и тоже отчаянно разгребала снег; нашла веточку и унеслась куда-то с ней.

— И на нее тоже нельзя рассчитывать, — проговорила Санна, глядя вслед собаке, которая, едва удалившись на несколько метров, исчезла в темноте. — Она могла схватить их, понести и тут же бросить, наткнувшись на нечто более интересное.

— Пожалуй, будет лучше, если вы с Куртом возьмете собаку и пойдете в дом, — сказала Ребекка, с трудом скрывая раздражение. — Скоро девочки проснутся, а я уже и не знаю, где тут мои следы, а где ваши.

Ноги у нее промокли и замерзли.

— Нет, я не хочу в дом, — заныла Санна. — Я хочу помочь тебе найти твои ключи. Мы обязательно найдем их. Где-то же они должны быть!

Курт, единственный из всех, пребывал в хорошем расположении духа. Казалось, темнота помогает ему справиться с робостью. От движения и свежего воздуха он проснулся.

— Сегодня ночью со мной происходило нечто невероятное! — возбужденно рассказывал он Санне. — Господь постоянно напоминал мне о своей безграничной власти. Я просто переполнен этим ощущением. Тебе бы тоже стоило поехать в церковь, Санна. Когда я молился, то чувствовал, как в меня вливается Его сила. Слова сами приходили. Молитва на языках текла сама собой. Я танцевал, буквально парил в облаках. Иногда я садился и раскрывал Библию на том месте, которое подсказывал мне Бог. И все время выпадали обещания о будущем. Одно за другим. Он все время поддерживал меня обещаниями.

— Вы могли бы помолиться о том, чтобы я нашла свои ключи, — пробормотала Ребекка.

— Казалось, Он выжигает слова из Библии лазером на сетчатке глаз, чтобы я мог нести их дальше. Книга пророка Исайи, глава сорок три, стих девятнадцатый: «Вот, Я творю новое, которое нынче же воссияет, и узнаете его! Проложу дорогу в степи и реки в пустыне».

— Ты ведь сама можешь помолиться о том, чтобы твои ключи нашлись, — сказала Санна Ребекке.

Ребекка рассмеялась. Вернее, фыркнула.

— Или Книга пророка Исайи, глава сорок восемь, стих шестой, — продолжал Курт. — «Все это было вам известно, и вы не уразумели; но Я объявляю тебе, что отныне Я уже сотворил новое, которому еще предстоит сбыться».

Санна разогнулась и направила луч фонарика прямо в глаза Ребекке.

— Ты слышишь, что я говорю? Почему ты сама не помолишься о своих ключах?

Ребекка заслонилась рукой от слепящего света.

— Прекрати!

— Мне подумалось, Господь показал мне все места в Новом Завете, где говорится о том, что нельзя наливать новое вино в старые мехи, — сказал Курт Чаппи, которая стояла у его ног и единственная из всех продолжала слушать. — Ибо тогда они лопнут. И все места о том, что нельзя пришивать новую ткань на старое платье, ибо новая ткань потянет за собой старую и сделает прореху еще большую.

— Если хочешь, мы помолимся за то, чтобы ты нашла свои ключи, — пообещала Санна, не убирая фонарика от лица Ребекки. — Но не говори мне, что Бог скорее услышит наши молитвы, чем твои. Не ступай ногами по крови Христовой.

— Прекрати, я сказала! — прошипела Ребекка и направила свой фонарик в лицо Санне.

Курт замолчал, разглядывая их.

— Курт, — позвала Ребекка, глядя прямо в сноп слепящего света из фонарика Санны, — ты веришь, что Бог слышит молитвы всех людей в одинаковой мере?

— Да, — ответил он. — Со слухом у Него все в порядке, но иногда возникают преграды к осуществлению Его воли и к тому, чтобы молитвы были услышаны.

— А если человек, например, не живет по Его воле, тогда ведь Бог не может воздействовать на его жизнь таким же образом?

— Именно так.

— Но ведь это теория поступков чистейшей воды! — воскликнула Санна с отчаянием в голосе. — А где же милость Господня? А сам Бог — как по-твоему, что Он сам думает по поводу этого учения, призывающего молиться и читать Библию по часу в день? Я молюсь и читаю Библию, когда тоскую по Нему. Мне хотелось бы, чтобы меня любили именно так. Почему бы и Богу не хотеть того же? И что такое жить по Его воле — это ведь цель в жизни, а не способ выиграть первый приз при помощи молитвы.

Курт не ответил.

— Прости, Санна, — Ребекка опустила свой фонарик. — Я не хочу спорить о вере. Во всяком случае, с тобой.

— Ты ведь знаешь, что я тебя переспорю. — Санна улыбнулась и тоже опустила свой фонарик.

Некоторое время они стояли молча, разглядывая отсветы фонариков на снегу.

— Я просто вне себя от того, что ключи пропали, — сказала наконец Ребекка. — Все из-за тебя! Дурацкая собака!

Чаппи загавкала в знак согласия.

— Нет, не слушай ее, — Санна обняла Чаппи за шею. — Ты не дурацкая собака, ты самая прекрасная и замечательная собака на свете. Я тебя обожаю.

Она прижала Чаппи к себе, а та ответила на проявления нежности, пытаясь лизнуть Санну в губы.

Курт смотрел на эту сцену с нескрываемой ревностью.

— Машина взята в аренду? — спросил он. — Я могу поехать в город и привезти запасные ключи.

Он обращался к Санне, но она не слышала его, полностью занятая Чаппи.

— Я была бы тебе очень благодарна, — произнесла Ребекка.

«Как будто тебе есть дело до того, буду я тебе благодарна или нет», — подумала она, разглядывая опущенные плечи Курта, пока он стоял за спиной у Санны, ожидая, когда же она обратит на него внимание.

«Сиввинг Фъельборг, — вспомнила она затем. — Вот у кого есть запасной ключ от дома. Во всяком случае, раньше был. Надо пойти к нему».

* * *

В четверть восьмого Ребекка вошла в дом Сиввинга Фъельборга, не позвонив в дверь, — как они с бабушкой имели обыкновение к нему заходить. В окнах было черно, так что он, видимо, спал. Но ситуация была безвыходная. Она зажгла свет в маленькой передней. На коричневом линолеумном полу лежал тряпичный коврик, о который она вытерла ноги. Выше ботинок их тоже покрывал слой снега, но она уже настолько промокла, что даже не обратила внимания. На второй этаж уходила лестница, а рядом с ней располагалась темно-зеленая дверь в котельную. Дверь в кухню была закрыта. Она крикнула, глядя в темноту на втором этаже:

— Есть кто дома?

И тут же из подвала донесся приглушенный собачий лай, а за ним послышался мощный голос Сиввинга:

— Замолчи, Белла! Сидеть! Подожди!

На лестнице раздались шаги, затем приоткрылась дверь подвала и показался Сиввинг. Волосы у него совсем побелели и несколько поредели, но в остальном он мало изменился. Брови у него всегда были приподняты, словно он только что узнал нечто неожиданное или радостное. Клетчатая фланелевая рубашка, едва сходившаяся на округлом животе, была аккуратно заправлена в военные штаны. Коричневый кожаный пояс, придерживавший брюки, блестел от старости.