Глава 12. Закрепощение крестьян. ными64. Показательно, что в своих распоряжениях и инструкциях По­сольский приказ четко разграничивал и противопоставлял понятия «воль­ные люди» и «крестьяне с

ными⁶⁴. Показательно, что в своих распоряжениях и инструкциях По­сольский приказ четко разграничивал и противопоставлял понятия «воль­ные люди» и «крестьяне с пашни». При этом констатация «вольности» и «невольности» крестьян определялась исключительно интересами фиска. Сыновья тяглецов вольны были ухо­дить в казаки без всяких формально­стей, тогда как тяглецы не могли по­кинуть тяглый «жеребей».

Помещики усвоили все выгоды, вытекавшие для них из временного прикрепления крестьян к тяглу, но они рассматривали крестьянскую крепость не только и не столько с точки зрения тягла и интересов каз­ны, сколько с точки зрения собствен­ных интересов. Южные помещики поступали в отношении крестьян так, как если бы они были «крепки» земле.

Под напором дворянства Посоль­ский приказ распорядился сыскать среди казаков и вернуть помещикам беглых крестьян. Подчиненные Щел­калова выражали беспокойство, как бы из-за набора крестьян в казаки «вперед смуты не было». Эти опасе­ния имели веские основания⁶⁵.

В первой половине 90-х годов кре­постническая политика вступила в новую фазу своего развития, свиде­тельством чего служит указная гра­мота 14 апреля 1592 г. Она исходила из московского приказа и была адре­сована на Двину. На грамоте стоит подпись А. Я. Щелкалова. Двинский акт замечателен тем, что он отразил не отдельный, и притом не второсте­пенный (как в деревских докумен­тах), момент тяжбы из-за крестьян, а все основные ее стадии — от иско­вой челобитной до решения москов­ских судей.

Власти Никольского Корельского монастыря на Двине просили возвра­тить на старые тяглые наделы двух крестьян, «выбежавших» из мона­стырских деревень ⁶⁶. Свой иск стар­цы мотивировали, с одной стороны, тем, что беглые крестьяне, записан­ные за монастырем последними пис­цами, сбежали «без отказу беспош­линно», а с другой — необходимостью вернуть их в тягло, поскольку запу­стение двух тяглых деревень принесет казне (и монастырю) более 20 руб. убытка в год ⁶⁷.

Исходя из исковой челобитной, московские судьи, казалось бы, долж­ны были выяснить, в самом ли деле крестьяне сбежали «без отказу бес­пошлинно». Однако они обошли этот вопрос молчанием и предписали пу­тем обыска установить на месте сле­дующее: «Те крестьяне наперед того за... монастырем живали ли?», «Кре­стьяне без отпуску выбежали ли?»

Очевидно, истцы и судьи подхо­дили к делу с разных позиций. Мона­стырь не знал никакого общего зако­на об отмене Юрьева дня и обосновал свое требование о возвращении кре­стьян прежде всего ссылкой на нару­шение беглецами правил выхода по царскому Судебнику («отказ» и вы­плата пожилого). Московские же дья­ки проявили полное безразличие к факту нарушения норм Судебника. Они как будто забыли саму термино­логию старого Судебника («отказ», «пошлины») и решительно заменили ее новой («отпуск»)—крепостниче­ского характера. (С «отпуском» мог­ли покинуть своего землевладельца и крепостные в XVII в.) Примеча­тельно, что ни старцы в исковой че­лобитной, ни судьи в своем постанов­лении вовсе не упоминают о заповед-

Глава 12. Закрепощение крестьян

ных годах. В частности, судьи не тре­бовали выяснить на месте, «выбежа­ли ли» крестьяне в заповедном году. Указная грамота на Двину была посвящена конкретному казусу — де­лу о двух беглых крестьянах — и за­канчивалась судным решением по этому поводу. Но решение было до­полнено особой статьей о свозе кре­стьян, формально не имевшей отно­шения к делу о бегстве крестьян⁶⁸. Вслед за предписанием о возвраще­нии беглецов на монастырскую землю приказ оградил права монастыря на его крестьян такой формулой, обра­щенной к властям окрестных черно­сошных двинских волостей: «Да и вперед бы есте из Никольские вотчи­ны крестьян в заповедные лета до нашего указу в наши в черные дерев­ни не волозили, тем их Никольские

вотчины не пустошили» 69.

В Двинской грамоте 1592 г. фигу­рируют те же самые заповедные го­ды, что и в деревских обысках 1588—

1589 гг., и в Торопецкой грамоте

1590 г. Но в грамоте 1592 г. появля­
ется один существенно новый момент.
Старые заповедные лета имели в виду
возрождение и поддержание тягла,
каким оно было зафиксировано в до­
кументах второй половины 80-х го­
дов (писцовых книгах и т. д.). Судя
по Двинской грамоте, правительство
признало необходимым распростра­
нить действие заповедных лет на не­
определенно длительное время — «до
государева указу».

Из меры временной заповедные годы стали превращаться в 90-х го­дах в меру постоянную. Но как это ни удивительно, правосознание 90-х годов не только не усвоило вырабо­танное приказной практикой 80-х го­дов понятие «заповедные годы», но и

окончательно отбросило его. Двин­ская грамота 1592 г.— последний ис­точник, упоминающий о заповедных летах. Источники последующего пе­риода вовсе не знают этого термина. Как объяснить отмеченный факт? По-видимому, система временных мер по прикреплению крестьян к тяглу ока­залась недостаточно гибкой. Прежде всего она перестала соответствовать той цели, для которой была создана. Эта цель сводилась к поддержанию фискальной системы. Многие кресть­яне, вышедшие в заповедные годы, успели отсидеть льготы у новых зем­левладельцев и превратились в ис­правных налогоплательщиков. Вто­рично срывать их с тяглого надела и переселять на прежнее местожитель­ство значило нанести ущерб регуляр­ным податным поступлениям. Чем продолжительнее оказывались сроки заповедных лет, тем менее способен был приказной аппарат распутать не­прерывно разраставшийся клубок помещичьих тяжб из-за тяглецов. На деле правительственные распоряже­ния не могли прекратить начавшееся в годы разорения передвижение сель­ского населения.

Землевладельцы пускались во все тяжкие, чтобы заполучить в свои пу­стующие деревни соседских крестьян. Не удивительно, что приказы были завалены исками о крестьянах. При тогдашней волоките тяжбы между помещиками тянулись по многу лет. Они не только порождали глубокий разлад в господствующих сословиях, но и грозили дезорганизовать бю­рократический аппарат управления. Чтобы разом покончить с нарастав­шими трудностями, правительство царя Федора было вынуждено огра­ничить давность исков о крестьянах