Молчи, скрывайся и таи

Последствия раскрытой измены, мужской и женской, разнятся, как фурункул и рак. От первого остается лишь шрамик. Летальный исход семьи не исключен, но если этого захочет виновник. Причем сильно захочет. Или когда законная половина превращает победные торжества в каннибальские пиршества и ежевечерне терзает печень и память преступного супруга.

После нашей измены гибельный процесс почти не­обратим. Причина, на мой взгляд, кроется в глубокой разнице восприятия неверности и отношения к ней.

У нас: — Как он мог?

У них: — Как она смела!

У нас: — Он ее любит!

У них: — Она с ним спит!

Взвинченное воображение обманутой жены рисует не сексуальные сцены, а эротические: вот он знакомым жестом отвел прядку со щеки и нежно провел по ней пальцами; вот они сидят на парковой скамейке, а их губы нестерпимо долго сближаются; вот они плутают по полночному городу, его рука лежит на ее плече, регулируя движение, потому что спутница смотрит не на дорогу, а на него. Признания, сделанные сопернице, ранят больнее, чем факт близости. «Скажи, что она — шлюха, что, кроме физиологии, в вашей связи ничего не было,— и я все прощу и забуду»,— тайная мольба женщины.

Мужчина знает цену клятвам, целованиям рук, том­ным вздохам. Ему в клубах табачного дыма видятся иные картинки: «Докажи, что у тебя с этим хмырем ничего не было»,— его требование.

Выполнит — наши условия помилования проще па­реной репы. Ежедневный психотерапевтический сеанс из нескольких бесхитростных фраз: «Любил и люблю одну тебя. Никто мне больше не нужен, никто с тобой не сравнится, это была нелепая ошибка, в которой я раскаиваюсь».

Заключительный акт: счастливые совместные рыда­ния, судорожные объятия, посещение кафе-морожено­го, усмешливо извлеченный из недр шифоньера конь­як. Вторая свадьба да и только.

Никогда не устраивай свидания в своем дому. Это пикник в кратере вулкана Даже когда муж улетел в полярную экспедицию или уплыл с аквалангом в Турцию. На полпути вспомнит, что забыл носовой платок, и непременно вернется, сиганув с парашютом или оседлав акулу.

Вы расстелили скатерть, разложили яства и собира­лись сдвинуть бокалы Тут-то и загрохочут ключи в заблокированном замке, забьется в истерике звонок, а потный Паоло замечется по квартире, тщетно пыта­ясь'вдеть тряскую ногу в рукав твоего халата.

После знакомства и легкой потасовки они запрутся на кухне, раздавят поллитру, сначала каждый будет курить свои, потом конфискуют у тебя сигареты, пос­леднюю по-братски разделят пополам и, окончательно сроднившись, сочтут общие финансы и канут в ночь На рассвете один из них вернется Угадай, который и с цветами или без?

Нет уж, лучше тебе с ворохом одежды запереться в совмещенном санузле и, сидя на кафельном крае в колготках на голое тело, по грохоту и вскрикам восстанавливать картину боя, пока его раскаты не переместятся из коридора в лоджию С улицы доно­сится вой пожарной сирены, дребезжат стекла⁹ Значит, путь свободен. Ну — с Богом!

Вообще вопрос «где?» — не твоя головная боль А то вывели породу вечных грудничков и веселых даунов Мчим к ним на моторе под тахикардию счетчика, на коленях две сумки (в одной — салаты в литровых банках, курица по-болгарски и торт «Кудрявый мальчик», в другой — постельное белье полотенце и дезодорант «Импульс»), в кулаке зажа­ты купюра и выклянченные у приятельницы ключи. Она-то и продаст однажды с потрохами.

Ах, главпочтамт, главпочтамт, окошко «до вос­требования»! Сколько жгучих тайн хранят твои дере­вянные ящички, какой млеющий воздух над твоей очередью! Как безошибочно выхватывает взгляд из пачки стандартных конвертов тот, что через минуту будет разорван за столом с испорченными бланками телеграмм и допотопными чернильницами, первый и последний раз наполненными в июле тринадцато­го года. И сразу рывком, кенгуриным скоком серд­ца к финалу: что там?— «скучаю, люблю» или «прости-прощай»? Вздох облегчения — и уже мед­ленными, мелкими глотками, слог за слогом, слово за словом.

Поплавала в перламутровом тумане, погрезила о райских кущах... и сунула бесценную писульку в кар­ман плаща, в сумочку, за обшлаг. Немедленно вынь! Вынь, кому говорю! Погреби в ближайшей урне или кремируй. Да, жалко, да, хочется бесконечно вынимать заветный листок и выискивать десертные абзацы. А как насчет вечеров художественного чтения в тесном домашнем кругу? Еще не написана та любовная запис­ка, которая не ускользнет из-под надзора, чтобы рас­пластаться, бесстыдно хихикнув, перед тем, кому она менее всего адресована.

Как убоги амурные святцы! Киска, лапка, солнышко птичка, малышка... что там еще? Годам к тридцати сообразительный мужчина раз и навсегда выбирает для интимного общения одно из универсальных имен:

и дешево, и сердито — память не загружается, наклад­ки исключены. Не ахти какой утонченный маневр, но не признать за ним утилитарных достоинств нельзя.

Врага надо побеждать его же оружием. Советую закрепить за всеми сортами и категориями возлюблен­ных общую анонимную форму обращения. Положим, котик, или барсик, или зайчик — мир фауны велик. д то, не ровен час, перекрестишь спросонья Петю в Васю и не сразу сообразишь, отчего закатались желваки по скулам.

Лучшая подружка — девичья подушка. Эта акси­ома, надеюсь, не требует доказательств? А тебе самой разве не случалось, капитулируя перед нестерпимым зудом, выкладывать мужу или подруге пылающую жаром запрета информацию? Совсем невтерпеж — бе­ри ночную исповедальную плацкарту. Хотя и здесь не стопроцентная страховка. Попутчицей одной моей зна­комой оказалась жена ее любовника. Это выяснилось, когда вынула фотографию, чтобы похвастаться. Боль­шой эффект снимочек произвел. На обеих.