Калликл, Сократ, Херефонт, Горгий, Пол 28 страница

Теэтет. Вполне справедливо, если мы согласимся,
что одни роды склонны смешиваться, другие же нет.

Чужеземец. К доказательству этого положения мы
пришли еще раньше теперешних доказательств, когда ут-
верждали, что так оно по природе и есть.

Теэтет. Как же иначе?

Чужеземец. Скажем, однако, снова: движение от-
лично от иного, равно как оно есть другое по отношению
к тождественному и покою?

Теэтет. Безусловно.

Чужеземец. Стало быть, согласно настоящему объ-
яснению, оно каким-то образом есть и иное и не иное.

Теэтет. Правда.

Чужеземец. Что же дальше? Будем ли мы утверж-
дать, что движение — иное по отношению к трем [видам],
а о четвертом не скажем этого, признав в то же время, что
всех видов, о которых и в пределах которых мы желаем
вести исследование, — пять?

Теэтет. Как же? Ведь невозможно согласиться на
меньшее число, чем то, что вышло теперь.

Чужеземец. Итак, мы смело должны защищать по-
ложение, что движение есть иное по отношению к
бытию?

Теэтет. Да, как можно смелее.

Чужеземец. Не ясно ли, однако, что движение на
самом доле есть и небытие, и бытие, так как оно причаст-
но бытию?

Теэтет. Весьма ясно.

Чужеземец. Небытие, таким образом, необходимо
имеется как в движении, так и во всех родах. Ведь распро-
страняющаяся на всё природа иного, делая все иным по
отношению к бытию, превращает это в небытие, и, следо-
вательно, мы по праву можем назвать всё без исключения
небытием и в то же время, так как оно причастно бытию,
назвать это существующим.

Теэтет. Похоже на то.

Чужеземец. В каждом виде поэтому есть много
бытия и в то же время бесконечное количество небытия.

Теэтет. Кажется.

Чужеземец. Таким образом, надо сказать, что и са-
мо бытие есть иное по отношению к прочим [видам].

Теэтет. Это необходимо.

Чужеземец. И следовательно, во всех тех случаях,
где есть другое, у нас не будет бытия. Раз оно не есть дру-

гое, оно будет единым; тем же, другим, бесконечным по
числу, оно, напротив, не будет.

Теэтет. Похоже, что так.

Чужеземец. Не следует огорчаться этим, раз роды
по своей природе взаимодействуют. Если же кто с этим не
согласен, пусть тот опровергнет сначала наши предыду-
щие рассуждения, а затем также и последующие.

Теэтет. Ты сказал весьма справедливо.

Чужеземец. Посмотрим-ка вот что.

Теэтет. Что именно?

Чужеземец. Когда мы говорим о небытии, мы разу-
меем, как видно, не что-то противоположное бытию, но
лишь иное.

Теэтет. Как так?

Чужеземец. Ведь если мы, например, называем
что-либо небольшим, кажется ли тебе, что этим выраже-
нием мы скорее обозначаем малое, чем равное?

Теэтет. А как же.

Чужеземец. Следовательно, если бы утверждалось,
что отрицание означает противоположное, мы бы с этим
не согласились или согласились бы лишь настолько,
чтобы «не» и «нет»» означали нечто другое по отношению
к рядом стоящим словам, либо, еще лучше, вещам, к ко-
торым относятся высказанные вслед за отрицанием слова.

Теэтет. Несомненно, так.

Чужеземец. Подумаем-ка, если и тебе угодно, о сле-
дующем.

Теэтет. О чем же?

Чужеземец. Природа иного кажется мне раздроб-
ленной на части подобно знанию.

Теэтет. Каким образом?

Чужеземец. И знание едино, но всякая часть его,
относящаяся к чему-либо, обособлена и имеет какое-ни-
будь присущее ей имя. Поэтому-то и говорится о многих
искусствах и знаниях.

Теэтет. Конечно, так.

Чужеземец. Поэтому и части природы иного, кото-
рая едина, испытывают то же самое.

Теэтет. Может быть. Но каким, скажем мы, обра-
зом?

Чужеземец. Не противоположна ли какая-либо
часть иного прекрасному?

Теэтет. Да.

Чужеземец. Сочтем ли мы ее безымянной или
имеющей какое-то имя?

Теэтет. Имеющей имя; ведь то, что мы каждый раз
называем некрасивым, есть иное не для чего-либо друго-
го, а лишь для природы прекрасного.

Чужеземец. Ну хорошо, скажи мне теперь сле-
дующее.

Теэтет. Что же?

Чужеземец. Не выходит ли, что некрасивое есть
нечто отделенное от какого-то рода существующего и
снова противопоставленное чему-либо из существую-
щего?

Теэтет. Так.

Чужеземец. Оказывается, некрасивое есть противо-
поставление бытия бытию.

Теэтет. Весьма справедливо.

Чужеземец. Что же? Не принадлежит ли у нас, со-
гласно этому рассуждению, красивое в большей степени
к существующему, некрасивое же в меньшей?

Теэтет. Никоим образом.

Чужеземец. Следовательно, надо признать, что и не-
большое и самое большое одинаково существуют.

Теэтет. Одинаково.

Чужеземец. Не должно ли и несправедливое пола-
гать тождественным справедливому в том отношении, что
одно из них существует нисколько не меньше другого?

Теэтет. Отчего же нет?

Чужеземец. Таким же образом будем говорить и о
прочем, коль скоро природа иного оказалась принадлежа-
щей к существующему. Если же иное существует, то не в
меньшей степени нужно полагать существующими и его
части.

Теэтет. Как же иначе?

Чужеземец. Поэтому, как кажется, противопостав-
ление природы части иного бытию есть, если позволено
так сказать, нисколько не меньшее бытие, чем само
бытие, причем оно не обозначает противоположного
бытию, но лишь указывает на иное по отношению к нему.

Теэтет. Совершенно ясно.

Чужеземец. Как же нам его назвать?

Теэтет. Очевидно, это то самое небытие, которое мы
исследовали из-за софиста.

Чужеземец. Может быть, как ты сказал, оно с точки
зрения бытия не уступает ничему другому и должно смело
теперь говорить, что небытие, бесспорно, имеет свою соб-
ственную природу, и подобно тому, как большое было
большим, прекрасное — прекрасным, небольшое — не-
большим и некрасивое — некрасивым, так и небытие, бу-
дучи одним среди многих существующих видов, точно
таким же образом было и есть небытие? Или по отно-
шению к нему, Теэтет, мы питаем еще какое-либо со-
мнение?

Теэтет. Никакого.

Чужеземец. А знаешь ли, мы ведь совсем не послу-
шались Парменида в том, что касалось его запрета.

Теэтет. Как так?

Чужеземец. Стремясь в исследовании вперед, мы
доказали ему больше того, что он дозволил рассматривать.

Теэтет. Каким образом?

Чужеземец. А так, ведь он где-то сказал:

Этого нет никогда и нигде, чтоб не-сущее было;
Ты от такого пути испытаний сдержи свою мысль.

Теэтет. Конечно, он так сказал.

Чужеземец. А мы не только доказали, что есть не-
существующее, но и выяснили, к какому виду относится
небытие. Ведь, указывая на существование природы
иного и на то, что она распределена по всему существую-
щему, находящемуся во взаимосвязи, мы отважились ска-
зать, что каждая часть природы иного, противопоставлен-
ная бытию, и есть действительно то самое — небытие.

Теэтет. И кажется мне, чужеземец, мы сказали это
в высшей степени правильно.

Чужеземец. Пусть же никто не говорит о нас, будто
мы, представляя небытие противоположностью бытия,
осмеливаемся утверждать, что оно существует. Ведь о том,
что противоположно бытию, мы давно уже оставили
мысль решить, существует ли оно или нет, обладает ли
смыслом или совсем бессмысленно. Относительно же
того, о чем мы теперь говорили, — будто небытие сущест-
вует, — пусть нас либо кто-нибудь в этом разубедит, до-

казав, что мы говорим не дело, либо, пока он не в состо-
янии этого сделать, пусть говорит то же, что утверждаем
и мы, а именно что роды между собой перемешиваются и
что в то время, как бытие и иное пронизывают всё и друг
друга, само иное, как причастное бытию, существует бла-
годаря этой причастности, хотя оно и не то, чему при-
частно, а иное; вследствие же того, что оно есть иное по
отношению к бытию, оно — совершенно ясно — необхо-
димо должно быть небытием. С другой стороны, бытие,
как причастное иному, будет иным для остальных родов
и, будучи иным для них всех, оно не будет ни каждым из
них в отдельности, ни всеми ими, вместе взятыми, поми-
мо него самого, так что снова в тысячах тысяч случаев
бытие, бесспорно, не существует; и все остальное, каждое
в отдельности и все в совокупности, многими способами
существует, многими же — нет.

Теэтет. Это верно.

Чужеземец. Если, однако, кто-либо не верит этим
противоречиям, то ему надо произвести исследование
самому и привести нечто лучшее, чем сказанное теперь.
Если же он, словно измыслив что-либо трудное, находит
удовольствие в том, чтобы растягивать рассуждение то в
ту, то в другую сторону, то он занялся бы делом, не стоя-
щим большого прилежания, как подтверждает наша бесе-
да. Ведь изобрести это и не хитро, и не трудно, а вот то —
и трудно, и в такой же море прекрасно.

Теэтет. Что именно?

Чужеземец. А то, что было сказано раньше: допус-
тив все это как возможное, быть в состоянии следовать за
тем, что говорится, отвечая на каждое возражение в том
случае, если кто-либо станет утверждать, будто иное
каким-то образом есть тождественное или тождественное
есть иное в том смысле и отношении, в каких, будет он
утверждать, это каждому из них подобает. Но объявлять
тождественное каким-то образом иным, а иное — тожде-
ственным, большое малым или подобное неподобным и
находить удовольствие в том, чтобы в рассуждениях по-
стоянно высказывать противоречия, — это не истинное
опровержение, здесь чувствуется новичок, который лишь
недавно стал заниматься существующим.

Теэтет. Именно так.

Возможность лжи в речах и мнениях

Чужеземец. И в самом деле,
дорогой мой, пытаться отделять все
от всего и вообще-то не годится, и
обычно это свойственно человеку
необразованному и нефилософу.

Теэтет. Почему же?

Чужеземец. Разъединять каждое со всем остальным
означает полное уничтожение всех речей, так как речь
возникает у нас в результате взаимного переплетения
идей.

Теэтет. Правда.

Чужеземец. Обрати поэтому внимание, как была
полезна для нас сейчас борьба с такими людьми и как хо-
рошо, что мы заставили их допустить смешение одного
с другим.

Теэтет. В каком отношении?

Чужеземец. А в том, что речь для нас — это один из
родов существующего: лишившись ее, мы, что особенно
важно, лишались бы философии. Нам теперь же надо
прийти к соглашению о том, что такое речь. Если бы она
была у нас отнята или ее бы совсем не существовало, мы
ничего не могли бы высказать. А ведь мы бы лишились ее,
если бы признали, что нет никакого смешения между чем
бы то ни было.

Теэтет. Это справедливо. Но я не понимаю, для чего
надо согласиться относительно речи.

Чужеземец. Быть может, ты скорее бы понял, сле-
дуя вот каким путем.

Теэтет. Каким?

Чужеземец. Небытие явилось у нас как один из
родов, рассеянный по всему существующему.

Теэтет. Так.

Чужеземец. Поэтому надо теперь рассмотреть, сме-
шивается ли оно с мнением и речью.

Теэтет. Как так?

Чужеземец. Если оно с ними не смешивается, все
по необходимости должно быть истинным, если же сме-
шивается, мнение становится ложным и речь тоже, так
как мнить или высказывать несуществующее — это и есть
заблуждение, возникающее в мышлении и речах.

Теэтет. Так.

Чужеземец. А если есть заблуждение, то существует
и обман.

Теэтет. Да.

Чужеземец. Но если существует обман, тогда все
необходимо должно быть полно отображений, образов
и призраков.

Теэтет. Как же иначе?

Чужеземец. О софисте мы сказали, что, хотя он
и скрылся в этой области, сам он, однако, полностью от-
рицал существование лжи: мол, о небытии никто не мыс-
лит и не говорит и оно никак не причастно бытию.

Теэтет. Да, так и было.

Чужеземец. Теперь же небытие оказалось причаст-
ным бытию, так что он, пожалуй, не станет здесь спорить.
Но он легко может сказать, что одни из идей причастны
небытию, другие — нет и что речь и мнение как раз отно-
сятся к непричастным. Поэтому софист снова может спо-
рить, что вовсе нет искусства, творящего отображения и
призраки, в области которого, как мы утверждаем, он
пребывает, раз мнение и речь не взаимодействуют с небы-
тием. Заблуждения вовсе не существует, раз не существует
такого взаимодействия. Поэтому прежде всего надлежит
точно исследовать, что такое речь, мнение и представле-
ние, дабы, когда они для нас станут ясными, мы увидели
и их взаимодействие с небытием; видя это последнее, мы
сможем доказать, что заблуждение существует, доказавши
же это, мы свяжем с ним софиста, если, конечно, он в
нем виновен, или, оставив его на свободе, станем искать
его в ином роде.

Теэтет. Вполне справедливо, чужеземец, было вна-
чале сказано о софисте, что род этот неуловим. У него,
как кажется, полно прикрытий, и, когда он какое-нибудь
из них выставит, то приходится его преодолевать, прежде
чем удастся добраться до самого софиста. Едва мы теперь
одолели одно прикрытие — что, мол, небытия нет, — как
уже другое пущено в ход, и теперь надо доказать, что су-
ществует заблуждение и в речах и в мнениях, а вслед за
этим, быть может, возникнет еще одно, а после еще и дру-
гое, и, кажется, никогда им не будет конца.

Чужеземец. Не надо, Теэтет, терять мужества тому,
кто может хоть понемножку пробираться вперед. Кто па-
дает духом в таких случаях, что будет он делать в других,

когда либо ни в чем не преуспеет, либо будет отброшен
назад? Такой, по словам пословицы, едва ли когда возь-
мет город. Теперь, мой дорогой, когда с тем, о чем ты го-
воришь, покончено, нами должна быть взята самая высо-
кая стена; остальное будет легче и менее значительно.

Теэтет. Ты прекрасно сказал.

Чужеземец. Прежде всего, как уже сказано, возь-
мем-ка речь и мнение, дабы дать себе ясный отчет: сопри-
касается ли с ними небытие или и то и другое безусловно
истинны и ни одно из них никогда не бывает заблужде-
нием.

Теэтет. Правильно.

Чужеземец. Давай, как мы говорили об идеях и бук-
вах, рассмотрим таким же образом и слова, так как при-
мерно таким путем раскрывается то, что мы теперь ищем.

Теэтет. На что же надо обратить внимание в словах?

Чужеземец. А вот на что: все ли они сочетаются
друг с другом или ни одно из них? Или некоторые склон-
ны к этому, другие же нет?

Теэтет. Ясно, что одни склонны, а другие нет.

Чужеземец. Быть может, ты думаешь так: те, что,
будучи произнесены одно за другим, что-то выражают,
между собой сочетаются, те же, последовательность кото-
рых ничего не обозначает, не сочетаются.

Теэтет. Как? Что ты сказал?

Чужеземец. То, что, как я думал, ты принял и в чем
со мной согласился. У нас ведь есть двоякий род выраже-
ния бытия с помощью голоса.

Теэтет. Как?

Чужеземец. Один называется именем, другой —
глаголом.

Теэтет. Расскажи о каждом из них.

Чужеземец. Обозначение действий мы называем
глаголом.

Теэтет. Да.

Чужеземец. Обозначение с помощью голоса, отно-
сящееся к тому, что производит действие, мы называем
именем.

Теэтет. Именно так.

Чужеземец. Но из одних имен, последовательно
произнесенных, никогда но образуется речь, так же и из
глаголов, произнесенных без имен.

Теэтет. Этого я не понял.

Чужеземец. Очевидно, недавно согласившись со
мною, ты имел в виду что-то другое; ведь я хотел только
сказать, что эти слова, высказанные в таком порядке, не
представляют собою речь.

Теэтет. Как?

Чужеземец. Возьми, например, [глаголы] «идет»,
«бежит», «спит» и все прочие слова, обозначающие дейст-
вие: если бы кто-нибудь произнес их по порядку, то этим
он вовсе не составил бы речи.

Теэтет. Да и как он мог бы составить?

Чужеземец. Таким же образом, если произносится
«лев», «олень», «лошадь» и любые другие слова, обозна-
чающие все, что производит действие, то и из их последо-
вательности не возникает речь. Высказанное никак не вы-
ражает ни действия, ни его отсутствия, ни сущности
существующего, ни сущности несуществующего, пока
кто-либо не соединит глаголов с именами. Тогда все на-
лажено, и первое же сочетание [имени с глаголом] стано-
вится тотчас же речью — в своем роде первою и самою
маленькою из речей.

Теэтет. Как ты это понимаешь?

Чужеземец. Когда кто-либо произносит «человек
учится», то не скажешь ли ты, что это — самая маленькая
и простая речь?

Теэтет. Да.

Чужеземец. Ведь в этом случае он сообщает о суще-
ствующем или происходящем, или происшедшем, или бу-
дущем и не только произносит наименования, но и до-
стигает чего-то, сплетая глаголы с именами. Поэтому-то
мы сказали о нем, что он ведет речь, а не просто называ-
ет, и такому сочетанию дали имя речи.

Теэтет. Верно.

Чужеземец. Подобно тому как некоторые вещи со-
вмещаются одна с другой, другие же нет, так же и обозна-
чения с помощью голоса: одни не сочетаются, другие же,
взаимно сочетаясь, образуют речь.

Теэтет. Несомненно, так.

Чужеземец. Теперь еще вот какая малость.

Теэтет. Какая же?

Чужеземец. Речь, когда она есть, необходимо долж-
на быть речью о чем-либо: ведь речь ни о чем невозможна.

Теэтет. Так.

Чужеземец. Не должна ли она иметь и какое-то ка-
чество?

Теэтет. Как же иначе?

Чужеземец. Обратим-ка теперь внимание на нас
самих.

Теэтет. Действительно, это следует сделать.

Чужеземец. Я тебе произнесу речь, соединив пред-
мет с действием через посредство имени и глагола; ты же
скажи мне, о чем будет речь.

Теэтет. Так и будет, по мере возможности.

Чужеземец. «Теэтет сидит». Эта речь, конечно, не
длинная?

Теэтет. Нет, напротив, в меру.

Чужеземец. Твое дело теперь сказать, о ком она и к
кому относится.

Теэтет. Очевидно, что обо мне и ко мне.

Чужеземец. А как вот эта?

Теэтет. Какая?

Чужеземец. «Теэтет, с которым я теперь беседую,
летит».

Теэтет. И относительно этой речи едва ли кто скажет
иначе: она обо мне и касается меня.

Чужеземец. Мы утверждаем, что всякая речь необ-
ходимо должна быть какого-то качества.

Теэтет. Да.

Чужеземец. Какого же качества должно теперь счи-
тать каждую из этих двух?

Теэтет. Одну истинной, другую ложной.

Чужеземец. Из них истинная высказывает о тебе
существующее, как оно есть.

Теэтет. Конечно.

Чужеземец. Ложная же — нечто другое, чем суще-
ствующее.

Теэтет. Да.

Чужеземец. Она говорит поэтому о несуществую-
щем, как о существующем.

Теэтет. Похоже, что так.

Чужеземец. По крайней мере, о существующем, от-
личном от существующего, которое должно быть высказа-
но о тебе. Ведь мы утверждали, что в отношении к каждо-
му многое существует, а многое и нет.

Теэтет. Именно так.

Чужеземец. Вторая речь, которую я о тебе произ-
нес, прежде всего в силу нашего определения, что такое
речь, необходимо должна быть одною из самых коротких.

Теэтет. Мы ведь недавно в этом согласились.

Чужеземец. Затем, речью о чем-либо.

Теэтет. Так.

Чужеземец. Если она не о тебе, то и ни о ком дру-
гом.

Теэтет. Как это?

Чужеземец. Ведь, не относясь ни к чему, она и во-
обще не была бы речью. Мы доказали, что невозможно,
чтобы речью была ни к чему не относящаяся речь.

Теэтет. Вполне справедливо.

Чужеземец. Если, таким образом, о тебе говорится
иное как тождественное, несуществующее как сущест-
вующее, то совершенно очевидно, что подобное сочета-
ние, возникающее из глаголов и имен, оказывается поис-
тине и на самом деле ложною речью.

Теэтет. Весьма верно.

Чужеземец. Как же теперь? Не ясно ли уже, что
мышление, мнение, представление, как истинные, так и
ложные, все возникают у нас в душе?

Теэтет. Каким образом?

Чужеземец. Ты это легче увидишь, если сначала уз-
наешь, что они такое и чем отличаются друг от друга.

Теэтет. Говори, говори.

Чужеземец. Не есть ли мысль и речь одно и то же,
за исключением лишь того, что происходящая внутри
души беззвучная беседа ее с самой собой и называется
у нас мышлением?

Теэтет. Вполне так.

Чужеземец. Поток же звуков, идущий из души
через уста, назван речью.

Теэтет. Правда.

Чужеземец. И мы знаем, что в речах содержится
следующее...

Теэтет. Что же?

Чужеземец. Утверждение и отрицание.

Теэтет. Да, знаем.

Чужеземец. Если это происходит в душе мысленно,
молчаливо, то есть ли у тебя другое какое-либо название
для этого, кроме мнения?

Теэтет. Да каким же образом?

Чужеземец. Что же, когда подобное состояние воз-
никает у кого-либо не само по себе, но благодаря ощуще-
нию, можно ли правильно назвать его иначе, нежели
представлением?

Теэтет. Нельзя.

Чужеземец. Таким образом, если речь бывает ис-
тинной и ложной и среди этого мышление явилось нам
как беседа души с самою собой, мнение же — как завер-
шение мышления, а то, что мы выражаем словом «пред-
ставляется», — как смешение ощущения и мнения, то не-
обходимо, чтобы и из всего этого как родственного речи
кое-что также иногда было ложным.

Теэтет. Как же иначе?

Чужеземец. Замечаешь ли ты теперь, что ложное
мнение и речь найдены нами раньше, чем мы предпола-
гали, опасаясь, как бы, исследуя все это, не приняться за
дело совершенно невыполнимое?

Теэтет. Замечаю.

Чужеземец. Не будем же падать духом и во всем ос-
тальном. Ввиду того что все это теперь стало нам ясным,
вспомним о прежних делениях на виды.

Теэтет. О каких?

Чужеземец. Мы различали два вида изобразитель-
ного искусства: один — творящий образы, другой — при-
зраки.

Теэтет. Да.

Чужеземец. И мы сказали, что недоумеваем, к ка-
кому из них двух отнести софиста.

Теэтет. Так это и было.

Чужеземец. И пока мы так недоумевали, разлился
еще больший мрак, как только возникло рассуждение,
ставящее все под сомнение, — будто нет ни образов, ни
отображений, ни призраков и потому никак, никогда
и нигде не возникает ничего ложного.

Теэтет. Ты говоришь верно.

Чужеземец. Теперь, когда обнаружилось, что суще-
ствует ложная речь и ложное мнение, освободилось место

для подражаний существующему, а уж из этого возникает
искусство обмана.

Теэтет. Пожалуй.

Чужеземец. И действительно, что софист принад-
лежит к одному из этих двух [искусств], мы уже признали
раньше.

Теэтет. Да.

Чужеземец. Попробуем-ка, снова разделяя надвое
находящийся перед нами род, каждый раз держаться в
пути правой части, имея в виду то, что относится к софис-
ту, пока мы, пройдя мимо всего общего [между ним и
другими видами] и оставив ему его собственную природу,
не выставим ее напоказ прежде всего нам самим, а потом
и тем, кто от природы близок такому методу исследо-
вания.

Теэтет. Правильно.

Чужеземец. Не с того ли мы начали, что различили
искусства творческое и приобретающее?

Теэтет. Да.

Чужеземец. И не явился ли нам софист в области
охоты, состязания, торговли и некоторых других видов
приобретающего искусства?

Теэтет. Конечно, так.

Чужеземец. Теперь же, когда его захватило подра-
жательное искусство, ясно, что сперва надо расчленить
творческое искусство надвое. Ведь подражание есть
какое-то творчество; мы, однако, говорим об отображени-
ях, а не о самих вещах. Не так ли?

Теэтет. Несомненно, так.

Чужеземец. Пусть, следовательно, будут прежде
всего две части творческого искусства.

Теэтет. Какие?

Чужеземец. Одна — божественная, другая челове-
ческая.

Теэтет. Я пока не понял.

Чужеземец. Творческое искусство, говорили мы, —
если вспомнить сказанное вначале — есть всякая способ-
ность, которая является причиной возникновения того,
чего раньше не было.

Теэтет. Да, мы это помним.

Чужеземец. Станем ли мы утверждать относитель-
но всех живых существ и растений, которые произрастают

на земле из семян и корней, а также относительно неоду-
шевленных тел, пребывающих в земле в текучем и нетеку-
чем виде, — станем ли мы утверждать, говорю я, что все
это, ранее не существовавшее, возникает затем благодаря
созидательной деятельности кого-либо иного — не бога?
Или же будем говорить, руководствуясь убеждением
и словами большинства...

Теэтет. Какими?

Чужеземец. Что все это природа порождает в силу
какой-то самопроизвольной причины, производящей без
участия разума. Или, может быть, мы признаем, что при-
чина эта одарена разумом и божественным знанием, ис-
ходящим от бога?

Теэтет. Я, быть может, по молодости часто меняю
одно мнение на другое. Однако теперь, глядя на тебя и
понимая, что ты считаешь, что все это произошло от бога,
я и сам так думаю.

Чужеземец. Прекрасно, Теэтет! И если бы мы пола-
гали, что в будущем ты окажешься в числе мыслящих
иначе, то постарались бы теперь с помощью непреложно
убедительной речи заставить тебя с нами согласиться. Но
так как я знаю твою природу, знаю, что и без наших слов
она сама собою обратится к тому, к чему, как ты утверж-
даешь, ее ныне влечет, то я оставляю это: ведь мы напрас-
но потеряли бы время. Лучше я выставлю положение, что
то, что приписывают природе, творится божественным
искусством, то же, что создается людьми, — человеческим
и, согласно этому положению, существует два рода твор-
чества: один — человеческий, другой — божественный.

Теэтет. Верно.

Чужеземец. Расчлени-ка, однако, каждый из них
двух снова надвое.

Теэтет. Как?

Чужеземец. Подобно тому как ты все творческое
искусство делил в ширину, раздели его теперь, напротив,
в длину.

Теэтет. Пусть будет разделено.

Чужеземец. Таким образом, в целом возникают че-
тыре части: две, относящиеся к нам, — человеческие,
и две к богам — божественные.

Теэтет. Да.

Чужеземец. Теперь они снова разделены, уже
иначе: одна часть в каждом отделе собственно творческая,
обе же остальные могут быть лучше всего названы изобра-
зительными. И в силу этого творческое искусство снова
делится на две части.

Теэтет. Скажи, как теперь образуется каждая из них?

Чужеземец. Мы знаем, что и мы, и другие живые
существа, и то, из чего произошло все природное, —
огонь, вода и им родственное — суть произведения бога,
каждое из которых им создано. Или как?

Теэтет. Так.

Чужеземец. Каждое из них сопровождают отобра-
жения, а вовсе не сами вещи, тоже произведенные боже-
ственным искусством.

Теэтет. Какие?

Чужеземец. А [образы] во сне и все те [образы], ко-
торые днем называются естественными призраками: те-
ни, когда с огнем смешивается тьма, затем двойные ото-
бражения, когда собственный свет [предмета] и чужой
сливаются воедино на блестящих и гладких предметах и
порождают отображение, которое производит ощущение,
противоречащее прежней привычной видимости.

Теэтет. Следовательно, здесь два произведения бо-
жественного творчества: сама вещь и образ, ее сопровож-
дающий.

Чужеземец. Но что же с нашим искусством? Не
скажем ли мы, что оно с помощью строительского мас-
терства воздвигает дом, а с помощью живописи нечто
другое, создаваемое подобно человеческому сну для бодр-
ствующих?

Теэтет. Конечно, так.

Чужеземец. Так же обстоит и с остальным: соответ-
ственно двум частям двояки и произведения нашего твор-
чества: с одной стороны, говорим мы, имеется сам пред-
мет, а с другой — его изображение.

Теэтет. Теперь я понял значительно лучше и допус-
каю два вида творческого искусства, расчлененных в свою
очередь надвое: согласно одному делению, это человече-
ское и божественное искусства, согласно же другому,
произведения каждого из них состоят, с одной стороны,
из самих предметов, а с другой — из некоторых подобий
последних.

Чужеземец. Вспомним-ка теперь, что один [вид]
изобразительного искусства должен быть творящим обра-
зы, а другой — призраки, если ложь действительно есть
ложь и представляет собой нечто принадлежащее по
своей природе к существующему.