История России 9 страница

Ничего не говорят нам историки о причинах странной волокиты ЧК. Ограничиваются лишь общим рассказом о страданиях узников и их финальном конце. Потому что нет вразумительного объяснения. А оно лежит на поверхности: Великие князья так долго засиделись в казематах, потому что именно в это время шел торг между большевиками и «союзными» разведками. Если бы смерть Великих князей была нужна самому Ленину и Троцкому, их бы просто расстреляли в первой партии заложников «в порядке красного террора». Именно большевики не спешили отправить на тот свет очередных представителей фамилии Романовых и сделали это только под давлением англичан, выторговав себе очередные преференции.

К слову сказать, и сами узники не воспринимали свое положение трагически. Как и жертвы Перми, Екатеринбурга и Алапаевска, петропавловские арестанты надеялись на свое скорое освобождение. Потому что они, как и Николай II, совершенно неверно представляли себе то, что творилось тогда в России. Не понимали они, как и Михаил Романов, кто стоит за словно пожар разгорающейся смутой. А значит – не могли и понять целей устроителей русских несчастий. Поэтому были оптимистами. Ведь с точки зрения арестованных ЧК Великих князей дело представлялось так:

• Михаил Романов исчез, увезенный неизвестными, то есть сбежал;

• алапаевские узники отбиты неизвестными и тоже исчезли;

• семья Николая Романова, возможно, жива.

Достоверно было известно только одно: большевики казнили Николая II. То есть одного и самого виноватого представителя династии. Следовательно, остальным Романовым бояться нечего. Их отпустят, разобравшись и извинившись. Расстреливать ведь их не за что! Они не только не виноваты ни в чем, но даже в своей жизни не могли сделать ничего дурного своему народу. Пусть вас не сбивают с толку генеральские звания всех без исключения Романовых. Служба в армии – это, так сказать, дань фамилии. Из всех арестованных только Великие князья Дмитрий Константинович и Павел Александрович были военными в чистом виде. Сын последнего – Владимир Палей уже лежал на дне алапаевской шахты, но отец этого не знал. Сам Павел Александрович был тяжело болен. Пройдет чуть больше года после смерти Распутина, и его, отца убийцы Распутина Великого князя Дмитрия Павловича, большевики понесут на расстрел на носилках.

Великий князь Николай Михайлович вообще человек сугубо штатский. В юности увлекался энтомологией, выпустил девятитомный труд «Мемуары о чешуйчатокрылых», за что в 1877 году был избран членом французского Энтомологического общества. Он известный историк, доктор русской истории Московского университета, председатель Русского географического общества, председатель Русского исторического общества, доктор философии Берлинского университета, член французской Академии. Отличался от других представителей правящей династии радикальными политическими взглядами и даже выступал за конституционную монархию. Поэтому написал Николаю письмо с призывом создать «ответственное министерство» и тоже подписал просьбу простить Великого князя Дмитрия Павловича.

Георгий Михайлович Романов был среди Великих князей самым заядлым нумизматом и признанным авторитетом в этой сфере. Являясь обладателем одного из лучших собраний русских монет, он был автором известного издания «Русские монеты XVIII и XIX веков». Болея душой за денежную тематику, Георгий Михайлович лично финансировал издание 15-томного свода документального нумизматического труда по истории денежного обращения России. И в довершение ко всему он – управляющий Русским музеем. За что же его расстреливать?

Романовских узников Петропавловской крепости пытались освободить, пусть не всех, но хотя бы двух, наиболее «штатских» и безобидных. Освобождение готовило датское правительство. Оно, естественно, ничего не знало о готовящейся расправе и закулисных переговорах. Но надежду в Великого князя Николая Михайловича вселяло. В своем письме из тюрьмы от 5 октября 1918 года он даже спрашивал «о днях отплытия шведских пароходов, чтобы я смог к ним приспособиться». Однако в декабре 1918 года датский посланник Харальд Скавениус был вынужден покинуть Советскую Россию. Тогда в дело вступили русские ученые. Ими было составлено специальное обращение к Совету народных комиссаров с просьбой освободить из тюрьмы великого князя Николая Михайловича, являвшегося, как говорилось в обращении, «на протяжении многих лет председателем Императорского Исторического общества». Просил за него перед Лениным и Максим Горький. Ну скажите, в чем опасность для новой власти в энтомологе-историке и нумизмате?

Ответ Ленина известен. «Революция не нуждается в историках», – ответил глава советского государства. Слова эти теперь преподносятся нам как образец ленинской ограниченности и жестокости. На самом деле все совсем не так. Решение о смерти Великих князей, как и решение об убийстве в Екатеринбурге, Алапаевске и Перми, Ленину навязали «союзные» организаторы ликвидации России. Можно сказать, что продолжившееся избиение Романовых вошло составной частью в «пакетное соглашение», о котором мы говорили ранее. Когда было решено, что в Гражданской войне помогать «союзники» будут не белым, а красным...

Представьте себя снова на месте Владимира Ильича. Вы договорились с «союзниками», с теми, что помогали вам и одновременно оплачивали выстрелы в вашу спину. Вы ненавидите их всей душой, но во имя революции с ними надо общаться. Вы с удовольствием расстреляли бы своих партнеров по переговорам во дворе, а вместо этого угощаете их чаем и сигаретами. И ищете, ищете консенсус. Иначе через неделю, через две рухнет советская власть. Ваше детище и надежда. И вы договариваетесь во имя будущего. Во имя того, чтобы дети из рабочих кварталов имели вечером стакан молока. Чтобы не умирали рабочие с голода, чтобы революция победно прошагала по всей планете. Вы все сделаете для этого. Для своей мечты, своего идеала. А ваши партнеры, улыбаясь холеными английскими лицами, просят, мягко требуют истребления Романовых. Выбор у вас невелик – революция, ее продолжение или жизнь безобидного энтомолога, историка и нумизмата – директора Русского музея. А рядом с вами стоит пролетарский писатель Максим Горький, смотрит на вас своими большими умными глазами и говорит, сильно «окая»:

– Владимир Ильич, надо Николая Михайловича отпустить.

- Что вы сможете ему сказать? Правду, что Великих князей надо расстрелять потому, что этого требуют англичане? Так он вам не поверит. А дальше рассказывать нельзя. Не скажете же вы ему про свои тайные переговоры, про деньги и советы, что давали вам «союзные» эмиссары. Нельзя и упомянуть, почему и как произошел Октябрь, как Керенский вам подыгрывал изо всех сил. Как никто, кроме вас и Троцкого, в конечную победу не верил, потому что всей этой закулисной грязи не знал. Как объясните Горькому убийство невинных детей Николая Романова? Разве может он понять, почему вы взяли этот грех па свою душу, а потом плакали, прижавшись лицом к холодной стене? И когда все это за несколько секунд пронесется в вашей распухшей от усталости и проблем голове, тогда вы вновь посмотрите в добрые глаза Алексея Максимовича Горького и выдохнете явную, очевидную глупость:

– Революция не нуждается в историках...

29 января 1919 года четверо Великих князей из Дома Романовых были расстреляны в Петропавловской крепости...

... За год до своей гибели, в феврале 1919 года, верховный правитель России адмирал Колчак приказал отправить в Англию все собранные вещи, принадлежавшие царской семье и не имевшие непосредственного отношения к следствию. Ксения Александровна Романова должна была получить одежду, украшения семьи погибшего венценосного брата, предметы их домашнего обихода, книги, иконы. Отправлялись в Лондон фрагменты, вырезанные из пола и стен в подвале, где произошло убийство. Все было упаковано в 50 ящиков и направлено специальным поездом во Владивосток. По прибытии в порт выяснилось, что часть груза бесследно исчезла. Оставшиеся 29 ящиков были погружены на английский крейсер «Кент» и отплыли к берегам Туманного Альбиона. Но если пропажу в России можно было списать на смуту и воровство, то дальнейшие события так просто объяснить невозможно.

По прибытии в английский порт выяснилось, что из большинства ящиков содержимое исчезло, а тара оказалась набитой разным мусором[121].

Британская разведка заметала следы, чтобы никто и никогда не узнал правды...

А она страшна. Все Романовы, о чьей безопасности так трогательно «пекся» сам глава «демократической» России Александр Федорович Керенский, были мертвы. Они были убиты в Екатеринбурге, Перми, Алапаевске и Петрограде. Но была еще одна большая группа представителей царской семьи. Им повезло больше – они спаслись. Потому что их безопасностью занимался куда более ответственный человек – сам Владимир Ильич Ленин...

ГЛАВА 6 ПОЧЕМУ ВЛАДИМИР ЛЕНИН ОХРАНЯЛ РОМАНОВЫХ ЛУЧШЕ, ЧЕМ СЕБЯ САМОГО

Бывают заблуждения, имеющие видимость истин.

Луций Анней Сенека

... Граф Николай Владимирович Татищев стоял на краю гидрокрейсера «Румыния» и смотрел в синее январское небо. Несмотря на ярко светившее солнце, капитан гвардии абсолютно окоченел, потому что стоял на палубе в одном нижнем белье. Проплывавшие мимо облака были единственным, на что мог смотреть Николай Владимирович. И не то чтобы граф очень любил смотреть на небо, просто ничего другого он видеть уже не мог.

Его руки, до предела отведенные назад и связанные веревками у локтей и кистей, страшно затекли. Начинали ныть и ноги графа Татищева, грубо перетянутые в нескольких местах и крепким морским узлом привязанные к тяжелому грузу. Голова, оттянутая за шею назад, к намертво закрепленным рукам и ногам, была устремлена в небо. Именно поэтому Николай Владимирович и не мог видеть ничего, кроме облаков. Натянутая как тетива веревка глубоко врезалась в горло и нестерпимо душила.

Рядом на краю палубы «Румынии» стояли такие же связанные и беспомощные люди. Сейчас граф не мог их видеть, но он знал, что они стоят справа и слева от него – они вместе сидели в трюме проклятого гидрокрейсера.

- Господи, спаси и помилуй, господи, – неистово шептал кто-то справа от капитана.

- Молись, молись шкура, – раздался сзади злобный голос. – Все равно не поможет!

Подполковник Константин Павлович Сеславин, штабс-ротмистр Федор Федорович Савенков, штабс-капитан Петр Ипполитович Комарницкий, полковник Арнольд Валерианович Сев- римович, подполковник Евгений Алексеевич Ясинский – всех их Николай Владимирович Татищев знал лично. Это жители Евпатории, офицеры, отдававшие долг Родине на полях сражений Первой мировой войны, в том числе и в Румынии. Какая горькая ирония судьбы. Германские и австрийские пули их миновали – а злобная месть взбесившихся матросов застала врасплох.

- Да что ж вы делаете! Люди вы или нет? – заходился где-то слева в истерике женский голос.

Вероятно, это – Ирина Петровна, жена инженера, с забавной для русского уха фамилией Мамай. Татищев знал ее первого мужа, Сергея Егоровича Крицкого, и даже частенько поигрывал с ним в карты. И стоило ей потом менять столь пристойно звучащую фамилию на «Мамай»?!

Николай Владимирович даже усмехнулся, но веревка впилась в горло еще сильней. Сволочи, связали на совесть.

Большое облачко, похожее то ли на барашка, то ли на маленького жеребенка, проскочило над палубой, а лукавое солнце неожиданно выглянуло из-за него. Граф зажмурился, в носу у него защекотало, и он громко и неожиданно чихнул. Оттого и не заметил, как сзади подошел матрос в расстегнутом кителе.

- Пшел! – сильный пинок в спину, и Татищев полетел в воду.

Последнее, что он услышал в своей жизни, был хохот матросов гидрокрейсера «Румыния». Потом всплеск, голубая бездна и – тишина...[122]

Хороша крымская природа: солнце, море, зелень. Благословенный край. В любом путеводителе по местным курортам вы сможете прочитать, что «Ялта (Евпатория и т.д.) – город-курорт на берегу Черного моря, в Крыму, один из самых живописных и интересных городов мира». Стройные кипарисы и пальмы, дворцы, брызги моря под нежным солнцем, креветки и рыба, фрукты, прекрасное вино. Таким главный крымский курорт и встретил русское лихолетье.

Февральская революция была для крымчан, как и для всех русских подданных, полной неожиданностью. Невероятное удивление вызвала она и у властей гражданских. Растерялся первоначально и командующий Черноморским флотом адмирал Колчак. Получив первые известия о беспорядках в Петрограде, он приказал коменданту Севастополя немедленно прервать всякую связь Крымского полуострова с остальной Россией, включая телеграфную и почтовую. Таким образом Колчак стремился сохранить порядок и боеспособность во вверенном ему флоте. Новости приходили самые тревожные. Сообщали их... немцы. На плохом русском языке противник в своих радиопередачах сообщал о беспорядках и вооруженных столкновениях. Позднее германцы заговорили о восстании Балтийского флота в Кронштадте и массовом убийстве там матросами своих офицеров.

Именно этого и старался избежать в своей вотчине командующий Черноморским флотом. Ситуация же была абсолютно непонятной. Но прошло несколько дней, и положение прояснилось – к власти пришло Временное правительство. Именно Колчак первым добился принятия присяги личным составом флота новой власти[123]. Ирония судьбы – будущий Верховный правитель, фактически диктатор, стал горячим сторонником парламентаризма. Именно за эту его лояльность Временному правительству, энергично принявшемуся разрушать Россию, «союзники» и усадят позднее Колчака на сибирский «трон» верховного правителя. Однако, оказавшись у власти, он очень быстро станет не послушным орудием в руках англичан, американцев и французов, а руководителем, жестко и бескомпромиссно отстаивающим интересы вверенной ему державы. Патриотом Колчак окажется большим, чем демократом, а потому и поплатится за любовь к России своей жизнью...

Но в марте 1917-го все смотрели в будущее с оптимизмом: заканчивались приготовления к десанту на Босфоре, в случае успеха приводящему к быстрому завершению всей мировой войны. Он не состоялся – помешал начавшийся развал страны, армии и флота. Признаки разложения быстро появились по всей России, но в благословенном Крыму все происходило значительно медленнее. Только в середине марта организовались на Черноморском флоте первые Советы. И большевиков в их составе почти не было, а преобладали меньшевики и эсеры. Но потом в апреле приехал в Россию Ленин – и началось! Временное правительство не мешало Владимиру Ильичу раскачивать ситуацию и разваливать Россию. Уже разложенный большевиками Балтийский флот прислал на Черное море делегацию из пяти человек, которые за считанные дни нанесли колчаковской дисциплине смертельный удар. Матросы начали массами проситься в отпуск и косо поглядывать на офицеров с немецкими фамилиями. Прошел еще месяц, и они начали косо смотреть вообще на всех офицеров. 3 (16) июня в Генштаб ушла телеграмма: «Положение в Севастополе резко ухудшается вследствие направленной сюда агитации большевизма»[124].

Но мер никто никаких не принимал, если не считать постоянных митингов и уговаривания солдат и матросов выполнять свой долг и оставаться патриотами и людьми. Ни одна армия и ни один флот в истории не могли воевать, скрепленные лишь словами, а не спаянные железной дисциплиной, а вот ее-то навести было как раз нельзя. В стране объявлены свобода и равенство, распространен Приказ № 1 и Декларация прав солдата. Поэтому большевистских агитаторов теперь трогать нельзя, нельзя расстрелять трусов и дезертиров.

И покатился Черноморский флот вместе со всей Россией в тартарары. Сначала на эскадренном миноносце «Жаркий» команда отказалась выходить в морс, потому что его командир «слишком рискованно управляет миноносцем и часто подвергает опасности людей». Колчак, еще пытавшийся остановить развал, приказал спустить на судне флаг, но это только подлило масла в огонь. Требование снять командиров выдвинули команды эсминца «Керчь» и вспомогательного крейсера «Дакия», начались волнения матросов на броненосце «Три Святителя», линкоре «Синоп» и других кораблях. Дело дошло до того, что уговаривать матросиков не бунтовать прибыл лично военный министр Александр Федорович Керенский. К сожалению, армия у России была большая, а военный министр был всего один, поэтому на всех военнослужащих его уговоров не хватало. За митинговыми страстями и полными призывов выступлениями Керенского все яснее проступали признаки будущей катастрофы русской армии и флота: недоверие к офицерам, развал дисциплины и яд большевистской пропаганды. Не может быть в вооруженных силах демократии – это ясно любому здравомыслящему человеку. Военный министр Керенский этого «не понимает» и вместо принятия жестких мер уговаривает, уговаривает, уговаривает...

К июню власть на флоте практически полностью уходит из рук командующего. Фактически начинается открытый бунт. Бурлят митинги, собрания, большевистские агитаторы не слезают с трибун. В итоге 6 (19) июня Севастопольский Совет под давлением судовых комитетов постановляет: личное оружие у офицеров отобрать, произвести обыски у них на квартирах, Колчака от должности отстранить. Адмирал уезжает с флота, выбросив свою георгиевскую саблю в море...

Следующие месяцы развал и анархия на Черноморском флоте заходили все дальше. Но настоящая советская власть установилась в Крыму позже, лишь в декабре 1917 года большевики начали реальные действия по его подчинению своей власти. Именно в это время в Севастополь вернулся отряд матросов, направленный для перехвата идущих на Дон белых добровольцев. Основательно потрепанным и потому безмерно злым возвращался матросский отряд в город. Описание «братишек» оставил в своих мемуарах барон Врангель, видевший их своими глазами: «С наглыми, зверскими лицами, обвешанные пулеметными лентами и с ручными гранатами у пояса, они беспорядочными кучками пробирались в Севастополь, врываясь в пассажирские вагоны, выбрасывая женщин и детей и избивая станционных служащих»[125].

Севастопольский Совет был распущен, а вместо него создан Военно-революционный штаб. И немедленно, в тот же день (!) начались кровавые расправы. Верховодил захватом власти в Крыму большевик Гавен (Дауман). Со своей задачей он справился блестяще: под его руководством матросы устроили в городе бойню ни в чем не повинных офицеров. За одну ночь, с 16 (29) на 17 (30) декабря 1917 года, было расстреляно 32 человека на Малаховом кургане, а всего в главной базе Черноморского флота погибло 128 русских офицеров[126].

Это были первые знаки будущих ужасов, первые «эксцессы» новой рабоче-крестьянской власти. От Севастополя начали распространяться по благословенному полуострову кровавые отростки большевистских советов и военно-революционных судов. Отсюда пошел и страшный счет жертвам русской смуты в Крыму. Запомним. Большевистские убийства в Крыму начались именно в Севастополе.

Тогда же, в январе 1918-го, произошли первые столкновения революционных войск с крымскими татарами, недовольными насилиями и грабежами разнузданной солдатни. Но поступь ленинской власти поначалу была действительно триумфальной, и уже 14 (27) января с помощью восставших рабочих красные вошли в Симферополь. Буквально через неделю весь Крым становится советским. Даты являются для нас очень важными в этой главе, поэтому запомним их. Большевики захватили власть в Крыму только в середине января 1918-го. Это их первое «пришествие» продлится совсем недолго – до апреля того же года.

Если бы местные жители знали, какой ужас приплыл в Ялту вместе с несколькими сотнями революционных черноморских матросов, то они наверняка бросились бы вон из города. Но советской власти тогда еще никто в глаза не видел, а от ее первых декретов никакой кровожадностью не веяло. Значительно позже Антон Иванович Деникин создаст специальную комиссию по расследованию злодеяний большевиков. Материалы этой комиссии бесстрастно фиксируют: «13 января 1918 года г. Ялта и ее окрестности после четырехдневного сопротивления со стороны вооруженных татарских эскадронов и офицерских дружин были заняты большевиками, преимущественно командами матросов с миноносцев «Керчь» и «Хаджи- бей» и транспорта «Прут». Немедленно, закрепившись здесь, большевистский военно-революционный штаб приступил к аресту офицеров. Последних доставляли настоявшие в порту миноносцы, с которых после краткого опроса, а часто и без такового отправляли или прямо к расстрелу на мол, или же помешали предварительно на один-два дня в здание агентства

Российского общества пароходства, откуда почти все арестованные в конце концов выводились все-таки на тот же мол и там убивались матросами и красноармейцами»[127].

Кровавая вакханалия охватила Ялту. Иногда осатаневшие от крови и безнаказанности большевистские матросы просто убивали свои жертвы прямо на улицах, на глазах жителей: «Расследований о расстреливаемых никаких не производилось; пощады почти никому не давалось; бывали два-три случая, когда заключенные, считавшие себя обреченными, неожиданно освобождались, причем причина освобождения оставалась столь же неизвестной, как и причина заключения»[128].

Барон Петр Николаевич Врангель, находившийся в эпицентре кровавой драмы, оказался счастливчиком. Ему невероятно повезло: его не расстреляли, а освободили, благодаря мужеству его жены, не побоявшейся вступиться за мужа перед лицом осатаневших от безнаказанности «революционных» матросов. Судьба хранила будущего вождя Белой гвардии, но многих других честных и ни в чем не повинных русских офицеров провидение обрекло на мученическую смерть. «... Со слов очевидца, старого смотрителя маяка, на его глазах за три дня были расстреляно более ста человек. Трупы их, с привязанным к ногам грузом, бросались тут же у мола в воду»[129], – напишет в мемуарах барон Врангель.

Крым – это курорт, здесь всегда поправляли здоровье те, кому это было необходимо. В то время в Ялте также находилось множество санаториев. Во время войны их основными постояльцами были раненные на войне офицеры. Ни в чем не виноватые, они пополнили собой список жертв: «На улице был убит прапорщик Петр Савченко, вышедший только что из обстреливаемого орудийным огнем санатория Александра III, где он находился на излечении; убил его матрос за то, что офицер не мог ответить, куда направились татарские эскадроны. Обобрав труп убитого, матрос приколол убитому погоны на грудь и стащил его затем на бойню»[130].

В крымских городах русское военное командование разместило и госпитали. Ужасный конец постиг многих их обитателей: «Ни болезнь, ни раны, ни увечность не служили защитою против зверств большевиков: в революционный штаб был доставлен несколько раз раненный в боях с немцами юный офицер на костылях, его сопровождала сестра милосердия. Едва увечный воин вошел в комнату, где сидел красноармеец Ванька Хрипатый, как тот вскочил и на глазах сестры из револьвера всадил офицеру нулю в лоб; смертельно раненный юноша упал, стоявший тут же другой большевик, Ян Каракашида, стал бить несчастного страдальца прикладом тяжелого ружья по лицу»[131].

У будущего командира Дроздовской дивизии Антона Тур- кула во время этих событий был убит родной брат: «В Ялте начались окаянные убийства офицеров, – пишет он в своей пронзительной книге «Дроздовцы в огне»[132]. – Матросская чернь ворвалась в тот лазарет, где лежал брат. Толпа глумилась над ранеными, их пристреливали на койках. Николай и четверо офицеров его палаты, все тяжело раненные, забаррикадировались и открыли ответный огонь из револьверов. Чернь изрешетила палату обстрелом. Все защитники были убиты»[133].

Не зная за собой никакой вины, раненые и здоровые офицеры не собирались прятаться или сопротивляться. Апатия, охватившая страну за время правления Временного правительства, сказалась и на них. Пассивность эта будет стоить им жизни:

«Всего в первые два-три дня но занятии Ялты было умерщвлено до ста офицеров, не принимавших никакого участия в Гражданской войне, проживавших в Ялте для укрепления своего здоровья или лечившихся в местных лазаретах и санаториях. Большинство убитых офицеров с привязанными к ногам тяжестями бросались с мола в море. Трупы безвинно казненных были извлечены с морского дна и похоронены в братской могиле через пять месяцев, когда Крым оказался занятым германцами»[134].

Но, может, именно в Ялте среди большевиков собрались самые отпетые негодяи и садисты, а другим городам Крыма повезло больше, и их коммунисты были нормальными людьми? Материалы все той же деникинской комиссии показывают, что насилие и зверства были визитной карточкой новой власти на всем крымском побережье.

Но самое страшное произошло не в Ялте, а в Евпатории.

«Вечером 14 января 1918 года на взморье вблизи Евпатории показались два военных судна – гидрокрейсер «Румыния» и транспорт «Трувор». На них подошли к берегам Евпатории матросы Черноморского флота и рабочие севастопольского порта. Утром 15 января «Румыния» открыла но Евпатории стрельбу, которая продолжалась минут сорок. Около 9 часов утра высадился десант приблизительно до 1500 человек матросов и рабочих. К прибывшим тотчас присоединились местные банды, и власть перешла в руки захватчиков»[135].

Дальше начались обыски и аресты. Врывавшиеся большевики отбирали не оружие, а все то, что попадало им под руки. Словно ангелы смерти, шныряли по Евпатории матросы «с вымазанными сажей лицами или в масках». Они арестовывали офицеров и всех заподозренных в контрреволюции.

«Арестованных отводили на пристань в помещение Русского общества пароходства и торговли, где в те дни непрерывно заседал Временный военно-революционный комитет, образовавшийся частью из прибывших матросов, а частью пополненный большевиками и представителями крайних левых течений г. Евпатории. Обычно без допроса арестованных перевозили с пристани под усиленным конвоем на транспорт «Трувор», где и размещали по трюмам. За три-четыре дня было арестовано свыше 800 человек. Обхождение с арестованными было наглое, грубое, над ними издевались, и первый день им ничего не давали есть»[136].

По словам очевидца, задержанных не кормят даже по двое суток, потом вдруг приносят ведро бурды, миски и одну ложку. Оказывается, офицеров было приказано кормить только остатками, собранными из мисок прочих арестантов. Далее следовал «справедливый» пролетарский суд и один приговор для всех – смерть. Мучительная... «Казни производились сначала только на «Румынии», а затем и на «Труворе» и происходили по вечерам и ночью на глазах некоторых арестованных. Казни происходили так: лиц, приговоренных к расстрелу, выводили на верхнюю палубу и там, после издевательств, пристреливали, а затем бросали за борт в воду»[137].

Этим еще крупно повезло. Бросали за борт и живых. Озверевшие матросы расставляют связанных людей вдоль борта, а потом ударом ноги отправляют их в море. На берегу весь этот ужас наблюдают родственники приговоренных: «Эта зверская расправа была видна с берега, где стояли родственники, дети, жены... Все это плакало, кричало, молило, но матросы только смеялись»[138].

Как это ни страшно звучит – но сброшенные живыми в воду были просто счастливчиками. Революционные матросы, еще девять месяцев назад вытягивающиеся во фрунт перед офицерами, теперь быстро теряли человеческий облик. Материалы деникинской комиссии без содрогания читать невозможно:

«... Со слов очевидца, картина этих зверств была такова: перед казнью по распоряжению судебной комиссии к открытому люку подходили матросы и по фамилии вызывали на палубу жертву Вызванного иод конвоем проводили через всю палубу мимо целого ряда вооруженных красноармейцев и вели на так называемое «лобное место» (место казни). Туг жертву окружали со всех сторон вооруженные матросы, снимали с жертвы верхнее платье, связывали веревками руки и ноги и в одном нижнем белье укладывали на палубу, а затем отрезывали уши, нос, губы, половой член, а иногда и руки, и в таком виде жертву бросали в воду. После этого палубу смывали водой и таким образом удаляли следы крови. Казни продолжались целую ночь, и на каждую казнь уходило 15–20 минут. Во время казней с палубы в трюм доносились неистовые крики, и для того чтобы их заглушить, транспорт «Трувор» пускал в ход машины и как бы уходил от берегов Евпатории в море. За три дня, 15, 16 и 17 января, на транспорте «Трувор» и на гидрокрейсере «Румыния» было убито и утоплено не менее 300 человек»[139].