Четыре года назад

На следующий день после того, как ей исполнилось восемнадцать, Аннабель отправилась на прогулку одна. Ей пришлось ускользнуть тайком, пока никто не заметил, поскольку дом все еще был полон тетушек, дядюшек и кузенов, приехавших по случаю дня ее рождения. Во время прошлого весеннего сезона ей не позволили выйти в свет, и приглашение их всех было способом papa утешить ее.

Но уже в августе ей будет восемнадцать, протестовала она, когда он вместе с mama как раз перед пасхой уезжал в Лондон. Именно, что в августе, согласился papa, пощекотав ее под подбородком, словно она все еще была ребенком, а вот на следующий год, к этому времени, она будет представлена королеве и сможет наслаждаться развлечениями сезона. Но пока ей придется остаться дома, а они отпразднуют особый день ее рождения, пригласив столько членов семьи, сколько смогут приехать.

Как и ожидалось, день рождения получился безумно веселым. Вчера на прием приезжало несколько молодых людей из семейств, проживающих по соседству. В гостиной даже устроили танцы. А Джейми Севелл, пользуясь благоприятным случаем, поцеловал ее. Это был первый в ее жизни поцелуй. И Джейми ей нравился. Недавно она даже повоображала его героем своих романтических грез. Но поцелуй ее разочаровал. Его сухие губы так сильно прижались к ее губам, что она прикусила щеку.

Вот тебе и романтика! Вот тебе и Джейми!

Мириам Севелл, сестра Джейми, понизив голос, заговорщическим тоном упомянула в компании молодых леди, что Реджинальд Мэйсон сейчас дома, и что теперь он стал еще неотразимее, чем прежде. Леди ахнули и захихикали. Каролин Эштон, кузина Аннабель, спросила, кто такой Реджинальд Мэйсон и будет ли он на приеме. Но она задала вопрос в полный голос и леди тут же на нее зашикали. Все знали, что имя Мэйсонов в Оукридж-Парке произносить не полагается. И это все, что было сказано Каролине – в сторону, шепотком и со сдавленным хихиканьем. Но Аннабель, отправившись спать, долго лежала без сна, думая о нем.

Реджи. В течение четырех лет она почти не обращала на него внимание. В детстве они были друзьями, пока однажды ее не изловили достаточно далеко от дома, после чего к ней была приставлена новая, более бдительная молодая няня, заменившая старую. Ту, с пенсией, выплачиваемой papa, отправили на покой в уютный деревенский домик.

Но когда Аннабель и Реджи стали старше, три лета подряд они снова были друзьями. Все эти три года они виделись не слишком часто. Он редко бывал дома, а когда появлялся, то в отъезде бывала она. А так как они никогда заранее не договаривались о встрече, то зачастую им просто случалось разминуться друг с другом, приходя к дубу у реки в разные дни. Но это не имело значения. Они ведь не были закадычными друзьями.

Для него это было неважно. Важным это было для нее. Когда ей было двенадцать, она неистово влюбилась в него, хотя не призналась бы об этом никому на свете. Никому вообще, даже Мириам, своей ближайшей подруге. Люди с удовольствием посмеялись бы над самой мыслью о влюбленной двенадцатилетней девочке. Им доставило бы удовольствие с презрением позабавиться над щенячьей любовью. Но такая любовь могла быть глубокой и неизбывной. Она знала это. Это случилось с нею.

По сути, она так и не разлюбила его, хотя они ни разу не встречались с того лета, когда ей исполнилось четырнадцать, а ему семнадцать. О нет, она не оплакивала его каждый день в течение этих четырех лет. Порой она не вспоминала о нем по многу дней.

Она с нетерпением предвкушала, как будет водить за нос разных денди, когда станет выезжать. Но какой-то уголок ее сердца всегда таял от нежности, когда она думала о нем, или во время редких случайных встреч, когда замечала его в деревне или в церкви, которую он не часто баловал своим присутствием.

Наутро после дня рождения она отправилась на прогулку одна, потому что ей надоело, что mama, papa, тети, дяди и старшие кузены относились к ней, как к ребенку. И потому, что ей не понравился первый в жизни поцелуй и хотелось избежать встречи с Джейми, если бы он, как намеревался, приехал к ним вместе с Мириам. Вернее, она опасалась, что ему-то поцелуй понравился, и он может затеять что-то вроде ухаживания за нею, хотя, у papa, конечно же, было бы что сказать на этот счет. Она отправилась одна, потому что Реджи был дома, а она не видела его и, возможно, не увидит, прежде чем он снова не уедет.

Она брела между деревьями на восток от дома, стараясь не признаваться самой себе, что направляется к реке и к дубу. На самом деле, она приходила сюда довольно часто. Это было ее любимое место, место, где ей становилось легко на душе. Это было место, где она могла лелеять свои немножко грустные мечты.

Увидев дуб, она подошла к нему и приложила руку к древнему стволу. Ей нравилась мысль о том, что дерево, наверное, несколько столетий стояло здесь, на этом самом месте, росло, переносило невзгоды. Она прислонилась лбом к коре и вздохнула. День сегодня был не слишком хорош. Хотя было довольно тепло, небо затянули облака, а сильный порывистый ветер рябил гладь реки.

Она побрела к берегу, встала на колени и стала смотреть в воду. Рыбок сегодня видно не было. Наверное, они нашли уютное местечко, где переждут, пока вода успокоится. Одной рукой она коснулась воды. Не холодная.

Она вспомнила тощего маленького мальчика в панталонах, едва не спадающих с несуществующих бедер. Как шумно он вошел в воду, когда прыгнул с дерева. И улыбнулась своим воспоминаниям.

– Пенни за твои мысли, – произнес низкий мужской голос.

Она потрясенно оглянулась. Он стоял на другом берегу реки и выглядел настолько великолепно, что захватывало дух. На нем были облегающий сюртук, тугие панталоны и сверкающие гессенские сапоги. Его наряд куда более подходил для чаепития в гостиной, чем для прогулок на природе. Его волосы, густые и темные, лежали по-модному небрежно. Хотя, возможно, так вышло случайно, и их просто растрепал ветер. На нем не было шляпы. Скульптурно четкие черты его лица были красивы. Он стал мужчиной. Ему уже должно было исполниться двадцать один.

– На старости лет ты оставил свою привычку нарушать границу? – улыбнулась она.

– Может быть, я к ней вернусь, когда настанет время, – ответил он, – но ни днем ранее. Могу я перебраться на твою сторону?

– Но как? – озадачилась она.

– Выше по течению есть мост, – показал он направо.

– Неужели? – она не знала ни о каком мосте.

– Пойдем и увидишь.

Он усмехнулся и, повернувшись, пошел вдоль своей стороны реки. Она, в ногу с ним, шла по своей стороне.

– Вчера был мой восемнадцатый день рождения, – обронила она, чтобы он не считал, что она все еще ребенок.

– Я знаю, – ответил он. – Ну и как праздник, понравился?

Ах, так он о нем знал? Он, должно быть, единственный молодой человек в округе, которого не пригласили.

– Да.

– И ты получила кучу подарков?

– Да, – снова подтвердила она. – Papa и mama подарили мне бриллиант на серебряной цепочке. Я надену его на мой первый бал, когда следующей весной выеду в свет.

– И ты будешь королевой бала. Но ты была бы ею и без бриллианта. Ты превратилась в прекрасную женщину.

Вот! Вот он, самый драгоценный подарок.

– Спасибо, Реджи. Ты и сам выглядишь не так уж плохо.

Она весело засмеялась, и он вместе с нею.

– Вот здесь, – он показал вперед, и она увидела то, что было вовсе не мостом, а скорее цепью больших, похожих на плоских рыб, камней, уложенных на дно реки и выступающих над поверхностью воды. Они были неким подобием каменной переправы, подумала она, хотя и располагались опасно далеко друг от друга.

– Ты свалишься, – встревожилась она.

– Следи за мной.

Конечно же, он не свалился. Он прыгал с одного камня на другой уверенно и без малейшего колебания. Почти мгновенно он оказался на ее стороне реки, посмотрел на нее сверху вниз и усмехнулся. Он был выше ее, возможно, на три четверти головы, а вовсе не на три фута, как ей казалось, когда она видела его в последний раз. Внезапно он очутился совсем рядом.

– Привет, Анна, – сказал он, словно они только что встретились.

– Привет, Реджи.

Ее сердце зачастило, а в его глазах плескался смех, и она изо всех сил старалась не покраснеть и не выдать свою тайну. Это было бы так унизительно.

– У тебя тоже был день рождения? – спросила она, поворачиваясь в сторону дуба.

– Да, был. В мае. Теперь я достиг совершеннолетия. Однако бриллиант отец мне не подарил. Он подарил мне дом с землями.

– Что? – она повернула голову, чтобы посмотреть на него.

– В Гемпшире. Но на определенных условиях. Юридически он станет моим либо когда мне исполнится тридцать, либо когда я женюсь, смотря, что раньше произойдет. А пока право собственности остается за отцом. Но фактически все это мое.

– Надо же, собственный дом! – поразилась она. – А ты собираешься там жить?

– Я уже там живу. Приехал сюда на пару дней, чтобы разобрать кое-какие свои вещи.

Они вернулись к дубу. Она остановилась и прислонилась к дереву спиной.

– Ох, Реджи, ты все еще растешь.

– И ты. Стоит только посмотреть на тебя.

Он стоял в паре футов от нее и именно этим и занимался – его глаза бродили по ней с головы до ног.

– В конце концов ты выросла, – он улыбнулся своей немного кривоватой, невероятно привлекательной улыбкой.

И она знала, что он имел в виду не только ее рост. Она была, что называется, поздним цветком. И даже в четырнадцать все еще напоминала жердь.

– Уже восемнадцать, и, я полагаю, ни разу не целовалась?

– Конечно же, целовалась, – ощетинилась она.

Он усмехнулся.

– Целовалась? Сколько раз? И с кем? Похоже, мне придется бросить кому-то вызов и обменяться парой выстрелов на рассвете.

– С Джейми Севеллом, – торжествующе ответила она. – Вчера, во время моего праздника.

– С Севеллом? – он нахмурился, припоминая. – Этот тот, у кого слишком много зубов и жирные волосы?

У Джейми и впрямь была зубастая улыбка, которой он так и сверкал, когда поблизости оказывались молодые особы.

– И волосы у него вовсе не жирные, правда, иногда он забывает их вымыть.

Он усмехнулся.

– Тебе понравилось?

– Ох, Реджи, совсем не понравилось.

– Почему нет? – по-прежнему посмеивался он.

– У него были такие сухие губы. И он так сильно надавил. Я едва не прикусила щеку.

Она чувствовала, что краснеет, и рассмеялась. Что такое есть в Реджи, что заставляет ее расслабиться и относиться к нему как к лучшему другу, хотя она почти больна безответной любовью к нему?

– Какой мерзкий опыт на твое восемнадцатилетие, – в его глазах плясало веселье. – Вполне возможно, ты будешь помнить о нем всю жизнь, если другие воспоминания достаточно быстро его не сотрут.

– Да, – она все еще улыбалась. – Я должна буду запомнить все танцы, подарки и прекрасное угощение.

– Или другой поцелуй.

– О, я… – она собиралась было возразить, что не позволит Джейми приблизиться к себе ближе, чем на десять футов, по крайней мере, следующие год или два. И тут поняла, что он имел в виду. Внезапно ей показалось, что возле дуба совсем не осталось воздуха, и она задохнулась, закрыла рот и неловко сглотнула.

– Если ты предлагаешь свои услуги, Реджи, то это вовсе ни к чему. Мне бы не хотелось помнить два неудачных поцелуя.

И она опять рассмеялась.

– Ну, это уже слишком! – он шагнул к ней. – Я не могу уйти отсюда, оставив тебя с таким низким мнением о моих мужских достоинствах.

– Я вовсе не имела в виду…- она уперлась ему в грудь руками, словно пытаясь удержать его на расстоянии.

– О нет, как раз имела. Теперь я просто обязан их доказать. И обеспечить тебе более приятные воспоминания.

И как раз тогда, когда ее колени угрожали подломиться, он наклонился и накрыл ее рот своим. Накрыл ртом, а не коснулся губами. Его губы были приоткрыты, и она почувствовала не только его губы, но и теплую, влажную плоть его рта. Это было легкое прикосновение, но оно взяло ее губы в плен и, казалось, пленило и ее магией, теплом и страстным желанием.

Она почувствовала, как его язык коснулся центра ее губ и начал легонько поглаживать от уголка к уголку, как бы разделяя их, и тогда неведомое ощущение пронзило ее тело и сосредоточилось в уголке между ее бедер. А затем его язык раздвинул ее губы, скользнул мимо зубов и оказался у нее во рту.

А потом их рты разъединились.

Аннабель открыла глаза и обнаружила, что его глаза совсем рядом и что она смотрит в них. Они были глубоки как море, и она чувствовала, как тонет в них.

– Реджи, – сказала она так тихо, что и сама не поняла, слетел ли хоть какой-нибудь звук с ее губ.

– Анна.

Она скорее почувствовала, чем услышала свое имя.

А затем одна его рука скользнула по ее плечам, другая на талию, он отделил ее от дерева и прижал к себе. Она обхватила его обеими руками, и он снова поцеловал ее.

Аннабель потеряла счет времени и забыла, где находится, хотя позже она предположила, что поцелуй длился не больше минуты-другой.

И прервал его тоже он. Он слегка откинул голову назад, его руки все еще обнимали ее.

– Ну и как, этот лучше? – поинтересовался он.

Ничего не понимая, она уставилась на него.

– Чем первый, – пояснил он.

– О да, – она приподняла брови. – Да, на самом деле, намного лучше. Но, надо думать, что для Джейми это тоже было в первый раз, тогда как у тебя, полагаю, была большая практика.

Его глаза смеялись

– Так ты будешь его вспоминать? – спросил он.

Она обдумала вопрос.

– Время от времени. Когда у меня не найдется ничего более достойного.

Он засмеялся, отпустил ее и отступил на шаг.

– А ты? – спросила она. – Ты будешь вспоминать?

– О, всегда, – ответил он, прикладывая к сердцу правую руку. – Отныне и вовеки веков.

– Реджи, ты безобразник, – засмеялась она.

– Это так, тут уж ничего не поделаешь, – согласился он. – Я вынужден откланяться, Анна. Мне нужно переделать тысячу и одно дело перед тем, как я завтра уеду.

Все как будто заледенело у нее внутри. Она улыбнулась ему.

– Я тоже должна поспешить. У нас полон дом гостей, и я слишком долго пренебрегала своими обязанностями. Кроме того, сегодня приезжает Мириам Севелл, и Джейми собирался ее сопровождать.

Он еще раз усмехнулся, повернулся и направился в сторону переправы из камней, не сказав больше ни слова и ни разу не оглянувшись.

Аннабель пыталась справиться со слезами. Не было никакого смысла бороться с ощущением, будто из нее вынули душу.

На самом деле это был вовсе не поцелуй, а всего лишь демонстрация. Для него он вообще ничего не значил.

А для нее был всем.

Она оттолкнулась от старого дуба и скрылась за деревьями.

Когда он переберется на другую сторону реки, то пусть не надеется увидеть, что она так и стоит здесь, под дубом, ошеломленная и покинутая.

Реджи.

Ах, Реджи.

Глава 7.

Следующие три недели Аннабель видела своего нареченного довольно редко. Даже если они и виделись, то только в присутствии других. Как-то днем они проехались по Гайд-Парку в открытом ландо и их матери сидели напротив. Странно, но, казалось, эти две леди неплохо ладили друг с другом. И Аннабель это радовало.

Однажды они были в театре, в другой раз на домашнем концерте, а следом посетили бал, где дважды танцевали друг с другом.

В один из вечеров в доме Хаверкрофтов давали обед, на который пригласили Реджинальда Мэйсона. Без родителей. Аннабель полагала, что это было намеренное оскорбление. Остальные приглашенные мужчины были пэрами Англии, и их беседа сосредоточилась исключительно на делах верхней палаты, членами которой все они являлись. Аннабель показалось, что отец намеренно направил разговор в это русло. Отстранение леди от участия в застольной беседе считалось нарушением приличий, что было так не характерно для ее отца. Но это позволяло отстранить от участия в разговоре и ее нареченного, что, как подозревала Аннабель, и составляло его главную цель.

Она была вынуждена почувствовать себя оскорбленной за него, а это, конечно же, тоже было целью отца.

Ее отцу, который всегда баловал и любил ее, причинили боль, и он не намеревался быстро простить ей это.

И теперь, менее чем за неделю до бракосочетания, они – Аннабель и ее родители – были приглашены на чай к Мэйсонам, где ожидалось присутствие некоторых членов их семьи, приехавших в город на свадьбу.

Отец Аннабель решил было не ходить. Но mama топнула ногой, что делала крайне редко, но, если уж делала, то это почти всегда действовало.

– Деньги Мэйсона достаточно хороши для тебя, Уильям, – резко заявила она в тот день, когда прибыло приглашение и Аннабель уже взялась за ручку двери в гостиную, чтобы присоединиться к родителям. – И его сын достаточно хорош для твоей дочери, пусть даже как наказание. Так что тебе надлежит принять вежливое приглашение на чай, если оно прислано.

– Мэйсон будет хвастаться этим лет десять, – посетовал отец, пока Аннабель все еще была за дверью.

– А ты двадцать лет будешь ворчать по этому поводу, – парировала mama. – Довольно, Уильям! В конце концов, мистер Мэйсон обычный человек.

– Вот именно. Человек, но не джентльмен ^[10].

^[10]Хаверкрофт подчеркивает разницу в значении слов man – человек, и gentleman – джентльмен (благородный человек).

Аннабель открыла дверь, и больше относительно предмета обсуждения не было сказано ни слова, кроме того, что мистер и мисс Мэйсон пригласили их на чай и приглашение принято.

– И не дуйтесь, когда будете там, мисс, – предупредил ее отец. – Следите за своими манерами.

Mama только глянула на него, вскинув брови.

В назначенный день все трое явились на чай в особняк Мэйсонов на Портмон-сквер.

Аннабель почувствовала, как напряглась мать, и как застыл отец, когда дворецкий растворил дверь гостиной, чтобы объявить о них. Большая квадратная комната едва ли не трещала по швам от переполнявших ее людей. И почти вибрировала от смеха и шума громких, сердечных разговоров с густым северным акцентом.

А затем грянула тишина, словно острый нож отсек все разговоры в комнате, обрезав предложения и даже оставив некончеными слова.

Головы всех присутствующих повернулись в их сторону.

Мистер и миссис Мэйсон поспешили к ним. Они оба тепло улыбались и оба протягивали им руки. Реджинальд Мэйсон, чуть медленнее, шел за ними.

– Хаверкрофт! – прогудел мистер Мэйсон, и Аннабель могла только предположить, что почувствовал ее отец, когда мистер Мэйсон схватил его руку своими двумя и энергично затряс ее верх и вниз. – Милости просим к нам. И вас, леди Хаверкрофт, – он повторил на ней процедуру качания руки. – И леди Аннабель, красавицу, как всегда.

Он сгреб ее в медвежьи объятия и звучно чмокнул в щеку. Тем временем миссис Мэйсон, неуклюже приседая, сделала реверанс и, гораздо спокойнее, чем это проделал ее муж, пригласила гостей в свой дом. Следом за ним она обняла Аннабель.

– Как приятно снова видеть вас, моя дорогая, – ласково сказала она. – Вам так идет розовый. От него ваши щечки становятся такими румяными. Проходите и познакомьтесь с нашей семьей. Несколько родственников приехали на свадьбу Реджинальда аж с севера Англии. И еще мы пригласили несколько самых близких друзей. Надеюсь, вы не против.

Несколько родственников показались Аннабель огромным количеством родственников. Это же относилось и к ближайшим друзьям, хотя она не знала, кто есть кто. Мэйсоны, решила она, совсем по-другому понимают слово несколько, чем она.

Реджинальд Мэйсон вежливо поклонился и пробормотал что-то большей частью невразумительное.

– Позвольте мне представить вас всем присутствующим, – миссис Мэйсон положила руку Аннабель на свой локоть и подбадривающе погладила ее. – Они все просто жаждут встретиться с вами.

Ее сын предложил свою руку mama.

– Хаверкрофт, проходите и знакомьтесь со всеми, – зычным голосом предложил мистер Мэйсон, потирая руки.

И все они проследовали в комнату. Аннабель непрерывно улыбалась и приветственно кивала, пока не почувствовала, что голова пошла кругом, поскольку каждый присутствующий был представлен ей по имени и с разъяснением его родственных отношений со всеми остальными. Она тщетно пыталась отложить в памяти все детали этих отношений и запомнить каждое лицо по каким-то характерным чертам.

– В конце концов, это же не проверка, – заявила миссис Мэйсон, лаская руку Аннабель, когда они, улыбаясь, стояли посреди последней группы из шести одинаково улыбающихся человек, удивительно похожих друг на друга. – Моя дорогая, от вас и не ждут, что каждого запомните.

Все доброжелательно рассмеялись и уверили ее, что, действительно, не ждут этого.

– Со временем вы их всех узнаете, – утешила ее миссис Мэйсон, – Вы же будете замужем за Реджинальдом, а мы – очень дружная семья.

Мельком взглянув на отца, Аннабель отметила, что весь его вид выражает саму надменность и аристократичность. Она была уверена, что он вообще не собирался запоминать лица и фамилии, а также то, кто по отношению к кому являлся троюродным или двоюродным братом. Ее мать, в отличие от него, улыбалась всем, улыбалась любезно, даже тепло.

– Если вы не против, можете располагаться здесь, – предложила миссис Мэйсон, когда все были представлены друг другу. Она указала на три свободных кресла, стоявших рядом и явно предназначенных для них. – Можете передохнуть и насладиться чаем. Все счастливы, что познакомились с вами. Ни моя семья, ни семья Берни никогда прежде не видели настоящих живых графа и графиню. И, конечно же, все мечтали познакомиться с невестой Реджинальда.

Отец Аннабель уселся без дальнейших церемоний.

Ее мать, которую Реджинальд все еще держал под руку, разговаривала с последней группой, которую ей представили. Она была очень обходительна.

И ей следует вести себя так же, подумала Аннабель. В последнее время она причинила своему papa сильную боль. Она нанесла ему глубокую рану и вынудила совершить то, что, возможно, навсегда унизит его. Она не была в ответе за его опрометчивые инвестиции и непомерные траты, это так. Но она могла бы избавить его от забот, выйдя замуж за маркиза Уингсфорта. Такое решение проблем было бы для него куда менее постыдным, чем это.

Она любила их обоих. Любила и его, и маму. Она сделала бы для них все, если бы могла.

Аннабель улыбнулась миссис Мэйсон.

– Если вы не возражаете, мадам, я бы хотела поговорить с другими вашими гостями и, возможно, запомнить на будущее их имена. Госпожа Даффи, вон там, это ваша сестра, не так ли? А ее дочь зовут Хелен?

Как только миссис Мэйсон, очень польщенная, подтвердила это, Аннабель подошла к двум названным леди и группе гостей рядом с ними и завела беседу. Целый час она переходила от группы к группе, разговаривая практически с каждым гостем.

На самом деле, она, скорее, наслаждалась. Северный деревенский акцент – вульгарный по определению ее отца – на ее слух казался вполне привлекательным. Ей нравился сердечный смех, который эти люди и не думали сдерживать, если что-то их веселило, и хохотали от души.

Они ей понравились, и она чувствовала, что понравилась им, или что они готовы полюбить ее после того, как узнают немного лучше. Конечно, многие из них, если не все, знали историю ее побега с Томасом Тиллом, но никто не чурался ее и не смотрел на нее холодно и презрительно.

Ее мать тоже обходила гостей, сначала под руку с Реджинальдом Мэйсоном, а потом и одна.

Испытывая приступ беспокойства, Аннабель увидела, как ее нареченный, оставив mama, двинулся к papa, сидевшему в высокомерном одиночестве. Каждый, проходивший мимо, шаркал и кланялся, но никто не приблизился к нему, кроме слуги, который подавал чай и пирожные.

Реджинальд Мэйсон сначала стоял, обращаясь к ее отцу, а затем сел в кресло рядом с ним. Он что-то говорил и улыбался. Ее отец, неприязненно скривив губы, казалось, слушал его.

О, дорогой, мудро ли это?

– Леди Аннабель, – обратилась к ней одна маленькая редкозубая девчушка с миленьким свежим личиком. Аннабель безуспешно пыталась вспомнить, как ее зовут. – А как выглядит ваше подвенечное платье? Вам можно рассказывать?

– Нет, – улыбнулась Аннабель. – Но я могу рассказать тебе, как стояла на подставке, пока его подгоняли. Мне показалось, что я простояла часов десять, и все это время меня без конца поворачивали, толкали и кололи так, словно я была индейкой, жарящейся на огне.

Слушатели взорвались добродушным смехом, и она продолжила украшать историю.

– Не важно, какое выйдет платье, девонька, – сказал один из кузенов Реджинальда по материнской линии – Гарольд, Горас, Гектор? – Ты будешь красоткой и в дерюге.

Последовал новый взрыв смеха.

Papa и Реджинальд встали со своих кресел. И вышли из комнаты.

Оба.

Вместе?

Людям причинили боль. Реджи осознал это, ожидая прибытия своей невесты с Хаверкрофтом и графиней. Причинили боль четверым. Он с самого начала предполагал, что так и будет, но одно дело что-то предполагать, а другое – видеть это воочию. Его отец был в восторге от того, как повернулись события. Но он не был бессердечным человеком. Отнюдь. Несмотря на гнев по поводу расточительности Реджи и на заявление, что если сын будет несчастлив в предстоящем браке, то он это заслужил, на самом деле сын и жена значили для него больше, чем всё его богатство и все амбиции вместе взятые. Его отец горько сожалел бы, если бы брак, на котором он настоял, на самом деле оказался несчастным.

Это в равной степени относилось и к обеим матерям. Они были очень разные по характеру: его мать – открытая, добросердечная и любящая, леди Хаверкрофт – более спокойная и сдержанная. Но он не сомневался, что они обе безумно любили своих детей и будут очень страдать, если решат, что их дети обречены на несчастье.

Реджи чувствовал бремя вины из-за того, что заставил этих троих беспокоиться. Пришло время хотя бы немного утешить их. Настало время открыто продемонстрировать свое примирение с тем фактом, что ему придется провести всю свою оставшуюся жизнь с леди Аннабель Эштон и предпринять направленные на публику усилия, демонстрирующие расположение к ней. Оно должно быть не слишком явным, иначе никто ему не поверит. Но открытой враждебности должен быть положен конец.

Как бы то ни было, больше всего его беспокоил Хаверкрофт. Человек был унижен – сначала неожиданными финансовыми потерями и потребностью возместить их, устроив своей дочери выгодный брак, а затем необходимостью выдать ее замуж за него, сына человека, которого он ненавидел, вероятно, больше всего на свете.

Реджи не считал его приятным человеком, и, если бы смог, то смотрел бы на крушение этого высокомерного, холодного человека с некоторым ликованием. Но Хаверкрофт – отец его будущей жены и вскоре должен стать его тестем. Реджи догадывался, что где-то там, глубоко под его ледяным экстерьером, таится любовь к жене и дочери. Любовь, за которую и они платят ему любовью.

Примирить Хаверкрофта с этим браком будет труднее, чем успокоить трех остальных. Однако, Реджи считал важным все же попытаться это сделать. Такая возможность представилась во время чая, когда графиня и ее дочь беседовали с родственниками и друзьями его родителей, а не сидели с Хаверкрофтом, как недосягаемые аристократы. Граф с холодным достоинством сидел в гордом одиночестве. Никто не смел приблизиться к нему, даже если и испытывал такое желание.

Реджи посмел.

– Быть членом большой семьи, – бодро начал он, стоя возле кресла графа с чашкой чая в руках, – во время торжественных событий прекрасно. Увы, большая семья несколько пугает посторонних.

Хаверкрофт поднял глаза от своей тарелки. Его глаза были холодны, как лед.

– Меня не так-то легко запугать, Мэйсон, – процедил он.

Реджи, тоже ничуть не испугавшись, продолжил:

– Но особенностью моей семьи является то, что она в мгновение ока раскрывает объятия, чтобы принять других, любимых кем-то из них.

– Можно только надеяться, – с сарказмом процедил граф, – вы не ожидаете, что я упаду в объятия Мэйсона.

Реджи улыбнулся нелепой картине, возникшей перед его мысленным взором. Он сел в кресло напротив графа.

– Леди Аннабель будет обласкана семьей сразу же, как только выйдет за меня замуж. И даже до этого. Она уже пришлась по вкусу. Она будет принята и искренне любима множеством добрых, великодушных людей. У нее будет теплая и любящая семья, которая добавится к ее собственной.

– И это принесет ей немыслимую пользу, – с глубоким презрением заметил граф.

– Безоговорочное признание и привязанность – всегда полезно. Вы не должны беспокоиться, что она будет несчастна. Я не думаю, что такое случится.

– Я желаю ей счастья в ее новом жизненном статусе, – пробурчал Хаверкрофт.

Очень трудно испытывать добрые чувства к такому человеку, подумал Реджи, но он был отцом леди Аннабель Эштон.

– Не согласитесь ли вы на несколько минут пройти со мной в библиотеку? – спросил он, снова вставая. – Там потише.

Шум в гостиной стоял немыслимый, поскольку каждый пытался говорить громче другого, и практически все, что говорилось, считалось достаточно забавным, чтобы вызвать раскаты и переливы смеха.

Это была типичная картина воссоединения семьи.

Леди Аннабель беседовала с дядей Уилфредом, который хотя и был глух как пень, но в остальном находился в прекрасной форме. Должно быть, он извлек на свет божий весь свой запас старых историй. Она смеялась и промокала уголки глаз носовым платочком.

Хаверкрофт молча поднялся и следом за Реджи вышел из гостиной. Несчастный граф, должно быть, сожалел, что нельзя ускользнуть и из дома, пока никто не видит.

В библиотеке никто из них не сел. Хаверкрофт встал перед холодным камином, похоже, его любимым местом в любом помещении, а Реджи, подойдя к окну, стал смотреть на площадь перед домом.

– Вполне возможно, – начал он, – леди Аннабель будет счастлива, став членом моей большой семьи. Они, безусловно, не из знати, но никто из них и не кучер, с которым совсем недавно она пыталась сбежать. Все же она предпочла его маркизу Уингсфорду.

– Полагаю, Мэйсон, – разражено бросил Хаверкрофт, – вы всю оставшуюся жизнь будете попрекать ее этой неосмотрительностью. Однако будьте благодарны, что вы получили то, к чему стремились, рыская как стервятник у дверей моего дома – жену с титулом.

Реджи повернулся к нему.

– Общеизвестно, что этого всегда хотел мой отец. Он всегда хотел сделать из меня джентльмена. Он хотел, чтобы то, что я приобрел благодаря своему образованию, было подкреплено женитьбой на благородной или даже титулованной. Что касается меня, то я надеялся, что когда придет время думать о женитьбе, я смогу выбрать ту, о которой буду заботиться всю жизнь, ту, которая точно так же будет заботиться обо мне. Невзирая на ее социальный статус.

Граф скривил губы.

– Тем не менее, вы оказались весьма расположены уцепиться за Аннабель, когда она стала доступна, нежели лишиться всего, что ваш отец щедро вам выделял.

– Я вырос в дружной, любящей семье. В тесной близости с моими родителями и в постоянном общении с многочисленной родней. Я не желал бы для себя ничего другого. Брак между леди Аннабель и мною был устроен нашими отцами по их собственным соображениям, и обстоятельства вынудили нас принять его как данность. Но это не означает, что весь остаток наших дней мы должны прожить в непримиримой вражде. Я намерен работать над тем, чтобы развивать привязанность к вашей дочери, не без надежды, что она сделает то же самое в отношении меня. Меня радует то обстоятельство, что в гостиной она предпочла общаться с моей семьей вместо того, чтобы сидеть в сторонке, хотя мать думала, что вы, все трое, пожелаете именно этого.

Поджав губы, Хаверкрофт рассматривал его холодными глазами. Казалось, ему нечего было сказать.

– Беру на себя смелость предположить, что ваша дочь очень дорога вам. Должно быть, она причинила вам невыносимую боль, когда бежала с вашим кучером, вместо того, чтобы выйти замуж за Уингсфорда. Полагаю, вам также причиняет боль необходимость выдать ее замуж за меня. Я пригласил вас сюда, чтобы сказать вам, сэр, что больше вы не должны испытывать из-за этого чувство вины. Что сделано, то сделано, и мы, леди Аннабель и я, постараемся поступить наилучшим образом. Все, что ни случается в этой жизни, говорила мне моя бабушка, все, что ни случается, случается не зря. Мы сделаем этот брак счастливым.

Хавркрофт уставился на него.

– Единственные внуки, которых я могу ожидать, будут носить фамилию Мэйсон. И они будут и его внуками.

– Да, – подтвердил Реджи.

– И у вас хватает дерзости заявить мне, что все, что ни случается, случается не зря?

– Да, – снова подтвердил Реджи.

– Я оставил чашку прекрасного чая на столике рядом с моим креслом наверху, – бесстрастно обронил Хаверкрофт и направился к двери.

Реджи последовал за ним наверх. Он попытался. Это все, что он мог сделать в данный момент.

Его нареченная разговаривала с его матерью и двумя его тетками. Сегодня на ее щеках алел румянец. Лицо было оживленным. И его матушка была права относительно розового муслинового платья. Она выглядела беззаботной и прекрасной. Он направился к ней через гостиную, зигзагами огибая группы родственников и друзей.

– … сделаю список, как только вернусь домой, – говорила она, – и постараюсь заучить, чтобы ко дню свадьбы помнить все имена и фамилии.

– Тех, кого они приведут с собой, в список включать необязательно, – невозмутимо добавила тетя Ада

Леди Аннабель застонала, а остальные рассмеялись.

Реджи взял ее под руку, и она ошеломлено посмотрела на него. Она не слышала, как он подошел.

– Вы успели поесть? – спросил он.

– Она не проглотила ни крошки, Реджинальд, – сказала тетя Эдит. – Мы слишком заболтали ее. И должна сказать, если мне позволят вставить словечко, что ты ну очень удачливый молодой человек.

– Я знаю это, тетя Эдит, – он приложил к сердцу свободную руку. – Но прямо сейчас я намерен проводить свою удачу к чайному подносу, чтобы она могла поесть и не истаять прежде, чем я заявлю на нее свои супружеские права.

– Идите с ним, моя дорогая, – его матушка погладила ее руку. – Вам надо нарастить немного мясца на ваши косточки

Реджи наклонил голову к ее голове, когда они подошли к чайному подносу. Там никого не было, вероятно потому, что все гости уже давно вволю наелись и напились.

– Я уверил вашего отца, что намерен безумно влюбиться в вас и жить с вами долго и счастливо.

– В самом деле? – она надменно посмотрела на него. – И, полагаю, он упал вам на грудь и оросил ее обильными слезами?

– Не совсем, – признался он. – А вы старались понравиться Мэйсонам, Глеггам и другим родственникам и друзьям?

– Ну, это куда интереснее, чем сидеть одной в углу.

– Может быть, тогда нам стоит официально объявить мир? – спросил он. – Наверное, самое время. Не хотите ли попробовать одно из этих пирожных, или на нем слишком много крема, чтобы его можно было деликатно съесть? Как насчет вот этого кекса со смородиной?

– И то, и другое, пожалуйста, – ответила она, наблюдая, как он кладет угощение на тарелку. – Мир не обязательно должен означать полное согласие, а лишь окончание острой вражды. Да, об этом можно заявить. Только осторожно. По вполне понятным причинам, все скептически отнесутся к тому, что мы внезапно страстно влюбимся друг в друга.

– Наши матери стали счастливее, – заметил он.

– И ваш отец. Но разве он вообще когда-нибудь бывал несчастен?

– До того как он услышал о вашем бедственном положении и понял, как можно использовать его в своих интересах, я раздражал его, как клещ. Как вы знаете, у меня была дьявольская череда неудач и за игорными столами, и в гонках.

– Да, – усмехнулась она. – И поэтому вам нужно было забить ту комнату сапогами, пальто и прочей ерундой

– Не думаю, что мой камердинер обрадовался бы, услышав, что мои любовно накрахмаленные шейные платки и кучу других дополнений, называют ерундой.

А затем его глаза встретились с ее глазами, и он увидел смех в их глубине. В это же мгновение она надкусила небольшое пирожное в бумажной обертке, и со всех его сторон выступил крем, как он и предупреждал. Словно зачарованный он наблюдал, как она слизывает крем с уголков рта. Он бессознательно наклонился над ее тарелкой, так же, как это сделала она.

Реджи с тревогой ощутил, как в достаточно теплой комнате внезапно стало немыслимо жарко, и одновременно испытал напряжение в области паха.

Чтобы отвлечь себя от похотливых мыслей, он смотрел на ее руку, все еще державшую злосчастное пирожное. Он забрал его и положил назад на тарелку с кексом, которую заботливо держал для нее. А затем, глупейшим образом забыв о всякой осмотрительности и о том, где они находятся, поднес ее руку к своим губам, слизал крем с кончика указательного пальца и взял большой палец в рот.

Он словно попал в пылающую печь.

И крем никогда не был таким восхитительным на вкус.

– Ох!

Она прерывисто задышала. Так, будто ей не хватало воздуха.

Реджи посмотрел на ее лицо и на ухмыляющегося кузена позади нее.

Он вернул кузену ухмылку и взял с подноса салфетку, чтобы осушить ее руку и стереть остатки крема.

– Украденный на балконе поцелуй на балу в честь помолвки, облизывание пальчиков на семейном чаепитии… Леди Аннабель, люди вполне могут придти к выводу, что я мужчина с горячей кровью.

– Тогда как на самом деле все, что вы собой представляете, это индивид, не умеющий себя вести.

– Как я понимаю, вы не хотите доедать пирожное? Я вас предупреждал. На самом деле, я полагаю, нашего повара надо сурово отчитать за то, что он посмел приготовить такое непокорное лакомство, когда у нас гости.

– Все отметили, насколько они восхитительны, – не согласилась она, снова взяла тарелку и откусила от остатка пирожного.

Крем снова выступил, и она снова принялась медленно слизывать его с губ, неотрывно и дерзко глядя ему в глаза.

Распутница!

– В последнее время стоит несколько неустойчивая погода, – заметил он с вежливой веселостью. – Как вы полагаете, что нас, в конечном счете, ожидает – солнце или дождь?

Глава 8.

Один год назад.

Реджи не был дома более трех лет. Не был здесь, в доме своих родителей, хотя за эти годы виделся с ними неоднократно. Иногда, чтобы повидать его, они приезжали в Лондон. Обычно весной, когда он с удовольствием проводил время в обществе друзей, которых приобрел в школе и в университете, или в обществе знакомых ему всю жизнь сыновей и дочерей друзей его родителей. Родители также часто приезжали, чтобы побыть с ним в Уиллоу Энд – особняке и поместье, неофициально принадлежавшем ему со дня совершеннолетия.

Ему нравилось в Виллоу-Энд. Он любил свой дом – старую раннегеоргианскую усадьбу, любил свой парк. Ему нравилось помогать в работах на ферме: марать в земле руки, отнимать телят от несчастных коров, стричь овец, трудиться до пота. Под его руководством ферма даже стала приносить скромную прибыль.

Но наконец-то он вернулся домой, в Уилтшир. Прошлой зимой его матушка неважно себя чувствовала. И хотя к весне ей стало намного лучше, отец Реджи посчитал, что ехать с нею весною в Лондон или летом в Уиллоу Энд пока еще не стоит. Так что Реджи приехал повидать их ранней осенью, после того, как был собран урожай.

Стояли те дни начала октября, когда можно было поклясться, что все еще лето. Разве что чуть другим казался на вкус воздух, чуть по-другому падал солнечный свет, а листва на деревьях начинала желтеть.

На третий день по приезду, пополудни, он в одиночестве бесцельно брел по парку. Шел куда ноги несут, упиваясь окружающими красотами и наслаждаясь теплом. Все-таки он должен был вернуться сюда раньше, даже несмотря на то, что часто виделся с родителями. Виделся, но не здесь. А ведь он всю свою жизнь принадлежал этому месту. Здесь были его корни.

Почему у него всегда находились оправдания, чтобы не приезжать? Он знал причину, но, когда бы о ней ни подумал, его сознание старалось от нее отгородиться. Кроме того, причина была весьма глупой. Никто в двадцать один год не может влюбиться за один единственный день. Возжелать – да, несомненно. Но не влюбиться.

Это было простым влечением к запретному.

Вдруг он осознал, что бесцельные шатания привели его к тому узкому участку реки, который он всегда называл мостом. Кажется, он шел вовсе не бесцельно? И все это время его тянуло именно сюда? Нет, нельзя переходить на другую сторону. Будет весьма неловко, если его, в его-то возрасте, застигнут на землях Оукриджа и с позором выдворят или, хуже того, поволокут к судье за нарушение границ.

Однако, он все-таки перебрался через реку и медленно двинулся к старому дубу. Странно, что они всегда встречались именно там. Их встречи были не слишком частыми, хотя продолжались много лет. Пожалуй, что их можно было пересчитать по пальцам двух рук, ну, может, с добавлением нескольких пальцев ног. Но они всегда встречались именно у старого дуба. В первый раз ему было восемь, в последний двадцать один.

Теперь, когда ему двадцать четыре, он снова здесь.

Он не поверил собственным глазам. Она была там. Она сидела на траве у реки, пристроив на коленях раскрытую книгу. Бледно-желтый зонтик бросал тень на ее шею, лицо и страницы книги.

Он не мог быть в точности уверен, что это именно она, потому что зонт наполовину скрывал ее. Но он знал, что это она. Да и кому еще там быть? Кроме того, что-то внутри него точно знало, что это она. Она не слышала его. Так же, как не видела. Он подошел к реке не с той стороны, как обычно, а опавших листьев на земле было не так уж много, чтобы они выдали его шорохом под ногами.

Он хотел было повернуться и уйти назад тем же путем, что и пришел. Еще немного и ему придется приветствовать ее. Три последних весенних сезона он время от времени видел ее в Лондоне. Ее выход в свет был чрезвычайно успешен – мало того, что она была дочерью графа Хаверкрофта, так еще, по меньшей мере, вдвое красивее своей ближайшей конкурентки. За эти три года она могла дюжину раз, если не больше, выйти замуж за того, кто был не ниже ее по рождению. Тот факт, что она так и не вышла ни за кого из своих многочисленных поклонников, говорил, что она могла позволить себе быть разборчивой, что могла позволить себе ждать, пока не встретит того, с кем действительно хотела бы провести всю свою жизнь.

За эти три года пропасть между нею и Реджи непомерно расширилась, хотя она и так была невероятно велика. Он никогда не пытался встретиться с нею лицом к лицу. Или поговорить с ней. Или привлечь ее внимание. Порой она видела его. Они встречались взглядами, пару неловких мгновений смотрели друг на друга, а затем отводили глаза. Иногда первой это делала она, иногда он.

Он сделал несколько шагов вперед, а не назад, и прислонился к дереву плечом.

Она перевернула страницу.

– Хорошая книга? – поинтересовался он.

Зонтик упал на траву позади нее. Ее голова резко повернулась в его сторону, она уставилась на него, широко раскрыв глаза и удивленно вскинув брови.

– По правде говоря, книга довольно глупая, – пару мгновений спустя ответила она. – «Памела» Сэмюэля Ричардсона. Papa сказал, что мне не следует ее читать, потому что в ней встречаются места, неподобающие для глаз леди. Так что, само собой разумеется, я была просто обязана стащить ее из библиотеки и прочесть. Но она оказалась нудной и необычайно дурацкой. Мистер В. заслуживает, чтобы его подвесили вниз головой на ближайшем дереве, но меня одолевают ужасные подозрения, что Памела собирается совершить глупость и выйти за него замуж.

– Собирается, – подтвердил он. – И они собираются жить долго и счастливо – так неизменно происходит с повесами и добродетельными женщинами, после того, как они поженятся.

– Какой вздор! – возмутилась она.

– Нет у тебя романтической жилки, – вздохнул он, сложив руки на груди. – Я помню времена, когда ты категорически отказывалась быть девицей в беде, позволить тебя спасти и ускакать со мной на моем верном коне.

– Я и впрямь была таким здравомыслящим ребенком? – удивилась она.

Шутливый разговор оборвался, и они снова уставились друг на друга.

– Анна, – наконец выговорил он, потому что не мог придумать, что еще сказать.

– Реджи.

Она закрыла книгу и положила ее на траву позади себя, прежде чем встать и подойти к нему. На ней было светло-голубое платье, спенсер и симпатичная маленькая соломенная шляпка.

– Я не слышала, что ты дома, – она пристально вглядывалась в его лицо, словно стараясь запомнить его черты. – Я видела тебя весной на балу у Уиллингсов. Ты танцевал с миссис Стоквуд.

– Тебе уже должно быть двадцать один. Ты опасно близка к тому, чтобы остаться в старых девах.

– Возможно, я никому и не нужна.

– Или, возможно, тебе никто не нужен. Ты ждешь кого-то особенного?

– Да, – печально улыбнулась она. – Но такого человека так трудно найти. А ты, Реджи, еще не начал поиск жены? Не находишь, что тоже очень непросто?

– Ты никогда не встречала того, кого могла бы полюбить?

– Не… – она хотела было покачать головой, но потом пристально посмотрела ему в глаза и вздохнула. – Да. Однажды.

Нелепо, но он почувствовал себя так, будто она ударила его ножом.

– Ничего не вышло?

Она покачала головой.

– Он тебя не любил?

– О нет, – улыбнулась она. – Нет, не любил. Он был молод и беззаботен и ничего не хотел от меня, разве что украсть поцелуй. Мужчины очень отличаются от женщин. Это мое самое глубокомысленное наблюдение за последний год.

– Так он украл у тебя поцелуй? – хмуро спросил он.

– Честно говоря, я и не сопротивлялась.

– А ты хотела, чтобы он тебя поцеловал? Ты получила удовольствие? Поцелуй тебе понравился?

– Ах, Реджи, иногда старый друг может быть таким глупым, – усмехнулась она, и он ощутил глубокое и нелепое уныние.

– Ну, Анна, – он слабо и кривовато улыбнулся, пытаясь скрыть свои чувства, – это удар по моей гордости. Я-то думал, что второй поцелуй, тот, что ты получила на следующий день после восемнадцатилетия, запомнится тебе на всю оставшуюся жизнь.

Внезапно ему показалось, что он тонет в ее глазах, и тут до него дошло, что они полны непролитых слез.

– О, Реджи, – прошептала она настолько тихо, что он едва услышал.

Ну и ну!

Черт побери!

– О каком поцелуе ты говоришь? – нетерпеливо спросил он.

– Меня целовали только два раза. После того, второго, поцелуя я никому не позволяла ничего, кроме галантного поцелуя руки. Правда, глупо?

Он всегда считал отличительной чертой ее характера способность искренне говорить о таких вещах, о которых обычный мужчина не признается даже под пыткой. Так она говорила о нем? Когда-то она любила его?

Она тихо рассмеялась и сморгнула слезы.

– О, глупыш, не стоит так пугаться. Ты только поцеловал меня, Реджи, а вовсе не скомпрометировал. Я не собираюсь требовать, чтобы ты проявил порядочность и женился на мне. Ну, скажи мне, что мы все еще друзья, даже если видимся так редко. – И она протянула ему правую руку.

– Ты любила меня? – он проигнорировал ее руку.

– Я была всего лишь девчушкой, – засмеялась она. – Конечно же, я любила тебя. Ты был такой красивый и такой эффектный, тебя все любили.

– В прошедшем времени, – не унимался он. Она уронила руку. – Но не в настоящем?

– Ох, Реджи! – она снова засмеялась. – Какой же ты все-таки глупый!

Это ведь не было ответом на его вопрос?

– Расскажи мне о своем доме, – попросила она. – О том, который отец подарил тебе на совершеннолетие. Ты все еще в нем живешь? Тебе там нравится? Тебя влечет туда? Я почти ничего не знаю о твоей нынешней жизни. Расскажи мне.

Она ослепительно улыбалась, но ее глаза были странно пустыми. Или непроницаемыми. Он не понимал, что не так с ее глазами, но что-то было не так.

– Анна, знаешь, почему я так поспешно ушел в тот день, после того, как поцеловал тебя?

Ее улыбка увяла, и он, наконец, смог понять то, что видел в ее глазах. В них был холод.

– Конечно, знаю. Ты продемонстрировал мне свои таланты и побоялся, что я неправильно тебя пойму и начну лепетать о своих чувствах. Мужчины так боятся, чтобы речь не зашла о чувствах. Но тебе не стоило беспокоиться. Я знала, что ты не испытываешь ко мне нежных чувств. И не ждала этого от тебя.

– Я ушел потому, что ситуация была безысходной. Совершенно безысходной Я был сыном человека, нажившего состояние торговлей углем. И он не делал тайны из своего происхождения, несмотря на стремление продвинуться по социальной лестнице. Ты была дочерью графа, обостренно осознававшего свое превосходство над другими, простыми смертными. Помимо классового вопроса существовал тот дополнительный факт, что наши отцы, пылая обоюдной жгучей ненавистью, почти тридцать лет гладили друг друга против шерсти. И даже не знаю, почему я использую прошедшее время. В настоящем все то же самое. Выражаясь языком шекспировской драмы, можно сказать, что мы с тобой были несчастными влюбленными. Или стали бы, если бы…- его голос затих, не закончив мысль.

Ее глаза стали в пол-лица:

– Мы вовсе не были влюбленными.

– Ты влюбилась в меня в тот день?

– О, – внезапно она отвела взгляд так, словно на реке происходило что-то интересное. – Нет. Я влюбилась в тебя, когда мне было двенадцать, а тебе пятнадцать. Тогда ты вырос почти на фут с тех пор, когда я видела тебя последний раз, и стал стройным, а не тощим. Твое мальчишеское лицо возмужало, и все девочки на милю вокруг решили, что ты просто неотразим. В тот год мы все влюбились в тебя, Реджи. Но мне повезло больше остальных. Ты был моим другом.

– О, тогда я был полнейшим недотепой. Я влюбился, когда поцеловал тебя, Анна. Или, вернее, именно тогда я понял, что люблю тебя. И почти одновременно понял, насколько все это невозможно. Я никогда не относился к тем, кто позволяет лишним страданиям входить в свою жизнь. И я унес ноги, полагая, что если сделаю это достаточно быстро, то оставлю всю боль позади.

– И как, оставил? – необычно высоким голосом спросила она.

Он покачал головой и скривил губы.

– Порой память может быть самой мерзкой вещью на свете.

– Ты так и не смог забыть?

Он снова покачал головой.

Она шагнула вперед и уткнулась лбом ему в грудь. Он склонился лицом к ее голове, наткнулся на соломку шляпки и неловко завозился под ее подбородком, пока не потянул за свободные концы лент и не кинул шляпку на землю позади нее. Затем вынул шпильки из ее волос и, когда они каскадом хлынули ей на плечи, запустил в них пальцы и уткнулся подбородком в ее макушку.

Она обвила руки вокруг его талии и какое-то время стояла молча.

Он не переставал любить ее три года. Она любила его девять. Сегодня шанс на счастливый исход их любви был тем же самым, что и тогда. Другими словами, ноль. Вообще никакого. Его просто-напросто не существовало.

Когда она закинула голову, чтобы всмотреться в его глаза, он наклонился к ее губам. И прежде, чем страсть завладела им, завладела и телом, и разумом, он поразился чувству возвращения домой, поразился правильности происходящего. Он был там, где должен быть. Как и она. Они были там, где и должны были быть.

Вместе. В объятиях друг друга.

Наконец-то.

***

Он любил ее. Он ее любил. Эта мысль билась в ее голове, наполняя жизненной силой. Она прижалась губами к его губам, коснулась языком его языка, обвила вокруг него руки.

Он был здесь. Сейчас он был здесь, в кольце ее рук.

Но и удивление, и восторг, вскоре вытеснило желание, такое сильное, что оно поглотило все остальное.

– Анна.

Он целовал ее лицо, горлышко, шею. Его руки скользнули с ее груди вниз, на талию, на бедра, а потом обхватили ее ягодицы и приподняли ее повыше. Она лихорадочно гладила ладонями его мускулистую грудь и широкие плечи, упиваясь доселе неведомыми очертаниями его мужского тела. Она могла чувствовать его потребность в ней, чувствовать его желание, что крепко прижималось к ее животу.

– Реджи.

Она снова нашла его рот своим ртом, и все в ней стало одним влажным, пульсирующим желанием.

Но потом он весь напрягся, сдерживая себя и ловя воздух у ее рта.

– Я не должен. Не могу. Это недопустимо.

– Да нет же, – она со стоном обхватила его шею, – допустимо. Нет ничего недопустимого. Реджи, не останавливайся. Не оставляй меня. Пожалуйста, не останавливайся.

Конечно же, она плохо соображала. То, о чем она просила, было возмутительно при любых обстоятельствах. И он был прав. Это недопустимо. Она не должна была позволить ему продолжать. Хотя теперь, когда он, наконец-то, был здесь и его руки обнимали ее, а ее руки обнимали его. Ничто в мире не имело значения, кроме них двоих.

Она предпочла не разбираться с сумятицей в собственных мыслях. Она предпочла вообще не думать. Не сейчас. Потом.

– Реджи, – шептала она у его губ. – Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Возможно, он тоже плохо соображал, хотя и предпринял героическую попытку проявить благоразумие. Он заглушил ее шепот своим ртом, нетерпеливым в безудержной страсти.

А потом каким-то образом они оказались на траве, вместе, между корнями дерева, терзая рты друг друга, пока их руки с лихорадочной поспешностью блуждали, изучали и ощупывали. Он потянул вверх ее юбки, и она почувствовала, что он возится с пуговицами на поясе ее панталон.

А затем он чуть отстранился от нее, заглянул ей в глаза, и оба замерли. Только на мгновение. Страсть слишком глубоко овладела ими. Но, сдерживаясь, чтобы подавить худшее из того безумия, что они собирались сотворить, они знали, что уже недалеко от него и прекрасно понимали друг друга

Она улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ. Момент затишья перед бурей. Она никогда прежде не видела такой глубины в его темных глазах.

– Анна, любовь моя.

Она подняла руку и приложила ладошку к его щеке.

– Реджи, – прошептала она в ответ.

И он упал на нее, его ноги улеглись между ее ногами и широко раздвинули их, руки задрали юбки до талии, а затем скользнули под нее, приподнимая и выгибая ее. Она согнула ноги, упираясь пятками в землю, и почувствовала его на себе, тяжелого и какого-то незнакомого.

В шоке от его вторжения, она крепко зажмурила глаза. Он был таким твердым, и настойчиво проникал в нее, растягивая все шире. А затем она почти запаниковала от ощущения, что пространства больше нет, и испытала жгучую боль, когда он все-таки продвинулся дальше. И под конец осознала, что она наполнена.

Она открыла глаза. Он приподнялся на локтях и пристально посмотрел на нее.

– Прости, – прошептал он. – Мне так жаль.

Он просил прощения за боль. Но это была боль мучительного наслаждения. И желания.

– Не надо, – прошептала она в ответ. – Не надо извинений.

Он целовал ее рот, ее подбородок. Он почти вышел из нее, вновь вошел и затем установил медленный и ровный ритм. Аннабель снова закрыла глаза. Это все еще было мучительно. Ей было ужасно больно. И в тоже время это было самое поразительное и совершенное чувство на свете. Они занимались любовью. Он был в ее теле. Реджи был в ее теле. Она сомкнула вокруг него свои внутренние мускулы.

Она вдыхала запах его одеколона, ощущала жар его тела, слышала влажные звуки их слияния. И, наконец, когда ритм его движений ускорился, а проникновения углубились, боль стала незаметной, ее затмило удовольствие, которое нахлынуло на нее и поглотило целиком.

А потом он вошел особенно глубоко и замер, ожидая, пока она не почувствовала, как огненный поток пронесся по ее телу. Она задохнулась от удовлетворения, конвульсивно поджав пальцы ног.

Это свершилось.

И она ни о чем не жалела.

Ее любовь не была безответной, ее любовь не была неосуществленной.

Она была абсолютно счастлива. Ее не волновало будущее. Значение имело только настоящее. Тяжело обмякнув, он несколько мгновений лежал на ней, а потом поднял голову, посмотрел в ее глаза и поцеловал ее теплыми, расслабленными губами. Вздохнув, он вышел из нее, скатился набок и лег рядом. Одной рукой он опустил ее юбки, затем привел в порядок собственную одежду и сел, обхватив колени руками.

Аннабель какое-то время пристально глядела на него. Она любила его, и он любил ее. Они принадлежали друг другу. Нет на свете чувства прекраснее. Она приобняла его спину одной рукой.

Он снова вздохнул.

– Ах, Анна, мне так жаль. Но что может значить мое извинение…

Ее рука скользнула на траву.

– Потому что все это настолько невозможно? – Она не была готова рассматривать возможность невозможного.

Одной рукой он распутывал ее волосы.

– Мы не можем пожениться. Ты знаешь это.

– А ты женился бы на мне, если бы мог?

Он повернул голову, чтобы через плечо посмотреть на нее, и она задержала дыхание.

– В одно мгновение.

Она перевела дыхание и улыбнулась.

– Мы оба совершеннолетние, – заметила она. – Никто не может запретить нам пожениться.

Он по-прежнему смотрел на нее.

– Как отреагирует твой отец, если ты заявишь ему, что вопреки всему выходишь за меня?

Она пристально посмотрела на него. Он снова отвернулся и уставился на реку.

– Точно, – согласился он, так, словно она ответила на его вопрос. – Он никогда больше не заговорит с тобой. Он не позволит говорить с тобой ни твоей матери, ни другим членам семьи. Он заставит общество отвергнуть тебя. Ты не сможешь этого вынести.

– Я смогла бы…- начала было она, но затихла. Она смогла бы справиться с социальным остракизмом. Но отчуждение от матери и отца? Она закрыла глаза. – А как отреагировал бы твой отец?

– Он всегда настаивал, что ненавидит твоего отца и что его не заботит, как он выражается, пустая болтовня. Но на самом деле еще как заботит. Он был бы оскорблен, если бы я сотворил нечто такое, что заставило бы твоего отца презирать его еще сильнее, чем он презирает сейчас.

Они надолго замолчали, она неподвижно лежала, он сидел, не шевелясь.

Казалось, все было сказано. Они не могли пожениться. Но как же им жить? Особенно теперь.

– Papa хочет, чтобы я вышла замуж за кого-то богатого, – наконец сказала она. – А ты богат.

Она хваталась за соломинку.

Он отвернулся так, что она не могла видеть даже его профиль.

– Эти деньги черны от угля, – горько сказал он. – Они испачкают его руки.

– В этом году он затеял очень дорогую перестройку дома. И потерял деньги, которые инвестировал пару лет тому назад. Практически все состояние.

Она чувствовала себя виновной в разглашении информации, которая, как считалось, была страшной тайной ее семьи. Но люди все равно скоро узнали бы об этом. Так всегда бывает.

Он ничего не ответил.

– Пару последних лет он позволял мне наслаждаться свободой, – печально продолжила она. – Но в последнее время стал настаивать, чтобы я вышла за маркиза Уингсфорта, который воображает себя моим поклонником с тех пор, как станцевал со мной на балу, посвященном моему выходу в свет.

– Его отец один из богатейших людей в Англии, – обронил Реджи.

– Да.

Она услышала, как он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

– Следующей весной, во время сезона, на меня начнут давить уже по-настоящему.

Он порывисто поднялся на ноги и, подойдя к реке, остановился, глядя в никуда.

– Хаверкрофт никогда не примет мое предложение, даже если знает, что мой отец так же богат, как и герцог. Полагаю, он это прекрасно знает. Мечтать об этом бессмысленно.

Она продолжала лежать, пристально глядя в безоблачную синеву небес сквозь желто-зеленую листву над нею. Ею овладело беспросветное отчаяние.

– Но как же жить, если не мечтать?

Но он ничего не ответил.

Чуть погодя, она поднялась, отряхнула юбки, повернулась и направилась в сторону дома. Немного отойдя, она остановилась. Здесь над ее головой было куда больше желтых листьев. Здесь в полной мере ощущалась осень. Скоро все листья опадут, и наступит зима. И только в глубоком отчаянии человек забывает, что после зимы неизбежно наступает весна, возвращающая краски, жизнь и надежду.

Она оставила на речном берегу книгу, шляпку, зонтик и целую кучу шпилек. И нечто бесконечно более драгоценное, чем все это. По сути, самое дорогое, что было в ее жизни.

На речном берегу она оставила свои мечты.

Глава 9.

Аннабель осталась наедине со своей матерью. Горничная закрепила украшенную цветами соломенную шляпку на ее тщательно продуманной прическе и, удовлетворенная делом рук своих, покинула гардеробную. Пора было ехать в церковь. Разумеется, она будет забита до отказа. По этому случаю прибыли почти все родственники Аннабель, даже те, кто не приехал в Лондон на сезон. Прибыло множество родственников со стороны Мэйсонов, а также со стороны Глеггов, родственников миссис Мэйсон. Ответные визитки ^[11] прислали почти все остальные приглашенные.

Похоже, вполне можно получить прощение за побег с отцовским кучером, если этот побег пресечен в самом начале. И если немедленно вернуться в общество, выйдя замуж за кого-то почти респектабельного. А некто, богатый, как мистер Мэйсон, почти респектабелен, особенно, когда его сын, жених, совершенно не отличается от любого другого джентльмена – ни речью, ни образованием, ни внешним видом, ни манерами. По крайней мере, люди будут поддерживать с ними отношения хотя бы из любопытства. И по той же причине год, другой будут следить за такой парой, принимая все их приглашения и, в свою очередь, приглашая их на собственные приемы. В конечном счете, мистер Мэйсон станет более или менее своим, а скандал, окружающий его жену, канет в лету.

– Я советовала тебе надеть белое, – сказала графиня. – Но я рада, что ты все-таки выбрала зеленый. Это чудесный весенний цвет. Цвет, дарующий надежду.

Аннабель повернулась от зеркала и крепко обняла ее, рискуя измять их платья.

– У вас есть все основания надеяться, mama. Я настроена на лучшее. Мистер Мэйсон мне весьма нравится, и, я думаю, что, до некоторой степени, нравлюсь ему. Я полагаю, что привязанность между нами будет только расти.

– А его родители? – спросила mama.

– Я их просто обожаю, – тепло улыбнулась Аннабель.

– О, – с безмерным облегчением выдохнула mama. – И я тоже. Они всегда мне нравились. Я всегда сожалела, что не могу поговорить с ними в церкви, не могу пригласить их на наши приемы или побывать на ассамблеях, на которые они ходят. Теперь я все это смогу сделать. Было бы странно, если бы я так не поступила. Думаю, что в лице миссис Мэйсон я приобрету хорошую подругу.

– Ох, mama, – Аннабель сжала ее руки, – сейчас вы уже не так сердитесь на меня, как тогда?

– Ответь мне только на один вопрос. Ты убежала с Томасом Тиллом только для того, чтобы не выходить замуж за маркиза Уингсфорта? Ты заплатила ему за это? И ты убедилась, что оставила достаточно заметные следы, чтобы вас очень быстро настигли?

Аннабель стиснула ее руки еще сильнее.

– Можешь не отвечать, – поспешно сказала ее мать. – Это все мой грех. Если бы я отстаивала свое мнение, что должна была делать куда чаще, чем делала, то, возможно, проследила бы, чтобы твой отец выбрал тебе в мужья кого-нибудь другого, а не маркиза. Не думаю, что человек с плохими зубами может считаться хоть сколько-нибудь привлекательным.

Обе неожиданно для самих себя фыркнули и, со слезами на глазах, рассмеялись.

– Будешь ли ты счастлива с мистером Мэйсоном? – спросила графиня. – Я нахожу его необычайно обаятельным и остроумным.