Все заглушающая ирландская мелодия

Жилище отца Роуча стояло на Чейп-Лейн первым — всего на этой не особенно длинной улице было два дома. Его выкрашенная в зеленое (традиционный ирландский цвет) дверь вела в средоточие многих ирландских добродетелей (я счастлив это отметить), в ряду коих первое место принадлежит гостеприимству. Когда Могги обогнула угол и спряталась от холодного ветра за дружественными стенами этого дома, до нее донесся громовой голос, который под сладкозвучный аккомпанемент басов волынки исполнял — в весьма декоративной манере — последнюю строфу из «Коллин Ру»^{174}.

Почтение к этой божественной мелодии, а также желание еще немного послушать задержали Могги на крыльце, и она застыла с дверным молотком в руках, не решаясь несвоевременным стуком спугнуть гармонические звуки, от источника которых ее отделяли всего лишь ставень и оконное стекло. Когда певец и инструмент одновременно завершили свои партии протяжным неописуемым стоном и хрюканьем, разом пронзительно закудахтал хор женских голосов, иные из которых изливали восторг, а иные — смеялись. Затем заговорил отец Роуч, мелодично и со страстью возгласивший: «Удачи вам, Пат Мэхони!»

Поскольку приятная компания загалдела вся одновременно и отдельных слов было уже не различить, Могги не стала дольше ждать и заколотила в дверь изо всех сил, стараясь перекрыть шум.

Служанка, которая, по всей видимости, находилась в холле, отперла почти мгновенно; с возбужденным хихиканьем она быстро приветствовала Могги, за руку втянула в холл и захлопнула за ней дверь, и, повторяя: «Как у тебя дела, все в порядке?», обе соседки принялись трясти друг друга за руки. Служанка священника шепотом затараторила Могги на ухо, что идет свадебное торжество и такого бешеного веселья она никогда еще не видела: какие танцы, а песни, а смех, а затеи; и Могги должна задержаться хоть ненадолго и бросить взгляд на развлечения знати, благо, более чем доступные слуху, они были отчасти доступны и зрению — через приоткрытую дверь передней гостиной; «а обед будет просто сногсшибательный: говядина, два гуся, целый бочонок устриц» и т. д. и т. п.

Здесь я должен упомянуть, что описанный пир был в известном роде даже более чудесен и романтичен, чем прославленное венчание Камачо Богатого^{175}; это лишний раз доказывает ту истину, которой я за долгие годы странствий встречал сотни подтверждений: честная житейская проза зачастую таит в себе в десять раз больше удивительного, чем любые выдумки эпических поэтов, даже самых лучших.

Да, доблестный сэр Джофри был отправлен в темницу по настоянию прекрасной Бруниссенды^{176}, которая вслед за тем, едва увидев рыцаря, влюбилась в него и в конце концов отдала ему свою руку. Но что, если б прекрасная Бруниссенда была дамой лет сорока пяти, а то и — клянусь Пресвятой Девой! — пятидесяти, вдовой портного; если бы она и сама отличалась необычайной жадностью до денег, если бы ее доводил до исступления абсурдный баланс, красовавшийся в ее гроссбухе по вине несостоятельного должника сэра Джофри, а последний уклонялся бы от уплаты с помощью бесчисленных хитроумных уловок? В таком случае сочинитель рыцарского романа отверг бы, скорее всего, вышеупомянутый счастливый поворот сюжета по причине его полного неправдоподобия.

Однако добрый отец Роуч лучше понимал человеческую натуру. Мужское и женское начало стремится к слиянию. Возьмем привлекательного мужчину и женщину — не важно какого возраста, но, во всяком случае, заслуживающую этого наименования, — и сведем их вместе; позаботимся, чтобы обстановка благоприятствовала герою, и черт меня побери, если из этого ничего не выйдет. Враждебность помехой не является. Напротив, для завязки лучше она, чем безразличие. Сид начал ухаживания с того, что застрелил голубей своей возлюбленной^{177}, чем вызвал ее исступленный гнев. Сид прекрасно знал, что делает. Возбудите только страсть, не важно, какую именно, чтобы в памяти дамы прочно укрепился ваш образ, и можете, вслед за горбуном Ричардом, свататься к своей леди Анне^{178} — вас ждет тот же успех, пусть люди поверхностные и назовут такое сватовство противоестественным. Конечно, всему есть пределы. К примеру, я не советовал бы прибегать к этому методу джентльмену пожилому, лысому, прыщавому, с вялым умом и неповоротливым языком — его ждет разочарование. Мой совет предназначается для молодых, сносно выглядящих, для витий из породы златоустов и романтических атлетов с вкрадчивыми манерами.

Достойный отец Роуч взял на себя роль посредника между двумя сторонами, одной из которых был Мэхони — мы помним, как он с упоением разыгрывал роль распорядителя на марсовом пиру, когда его «друг» Наттер должен был разделать на Пятнадцати Акрах великого О'Флаэрти, и как затем — quantum mutatus ab illo![56]— он беспомощным (но мужественным) пленником попал в руки дублинских бейлифов; второй же стороной оказалась та самая миссис Элизабет Вулли, вдова и единственная душеприказчица покойного Тимотеуса Вулли, с Хай-стрит, портного и т. д. и т. п., виновница заточения Мэхони.

Добрый отец Роуч, безупречно соблюдавший целибат, отличался все же галантным обхождением и был способен улестить кого угодно; он нарисовал перед оскорбленным взором жаждущей мести душеприказчицы весьма интересный портрет своего «благородного юного друга, который, став жертвой обстоятельств, от всего своего мужественного сердца сокрушается о былых безумствах и ударах судьбы» и при этом кидает на миссис Вулли издалека взоры, исполненные печали и почтительности, а отчасти, вероятно, и романтические — так сэр Уолтер Рэли созерцал из окна Тауэра королеву Елизавету^{179}; и уговоры завершились наконец успехом: грозная вдовица согласилась посетить своего пленника в узилище. Явилась она настроенная сурово, в сопровождении адвоката и доброго отца Роуча; сделанное Мэхони заявление отличалось скорее напыщенностью, чем точностью, и упоминались в нем чаще чувства, чем материальные возможности; речь изобиловала воззваниями к «леди», а не обращениями к представителю закона, и когда она кончилась, дела, определенно, не стали яснее, чем до ее начала; тем не менее душеприказчица согласилась посетить молодого узника снова и в этот раз не прибегла к услугам адвоката, а довольствовалась в качестве защитника священнослужителем, но при дальнейших визитах она не настаивала даже и на его присутствии.

Вся история была похожа на попурри из наших ирландских мелодий, составленные бедным мосье Жюлльеном^{180}: начавшись воинственным напевом, от которого веет скачками и громами, огнем и мечом, они постепенно переходят в трогательный любовный мотив. Отец Роуч, продолжавший осуществлять посредничество, обнаружил, что непримиримость вдовы стала ослабевать, и наконец договор был благополучно заключен. Пленник покинул темницу, чтобы сменить цепи на более легкие, выкованные Гименеем и украшенные гирляндами роз, и дама поднесла к его старым векселям факел любви, отчего они мгновенно обратились в золу. Здесь, в уединенном жилище нашего веселого чейплизодского священника — ибо как невеста, так и жених принадлежали к «старинной вере»^{181}, — договор был скреплен подписями, и голос жениха, слившийся со звуками волынки в устрашающий унисон, потрясал потолочные балки мощным «Гимен, Гимен, о Гименей!»^{182}.

В самый разгар торжеств его преподобие вызвали в холл, где уже плавали ароматы гусей, лука, бекона, который подрумянивался на очаге в кухне, и множества других деликатесов; этот букет оттеняли и обогащали пары, поднимавшиеся из бутылочки с пуншем — она стояла под рукой у волынщика в качестве средства от усталости.

Выслушав повествование Могги, святой отец почесал свою тонзуру, и вид у него сделался — я должен сказать — ужасно недовольный.

— А теперь, Могги, дитя мое, видишь ли, собственно говоря, тебе нужно было пойти не ко мне; я здесь занят, моя дорогая, — и он отер свое взмокшее румяное лицо, — одним из священных обрядов нашей церкви, моя дорогая, таинством…

Тут Мэхони с волынщиком в гостиной грянули снова, и так оглушительно, что Могги впоследствии заметила: «Им было самих себя не слышно»; таким образом, конец фразы отца Роуча потонул в «Немало я когда-то бутылок раздавил». Его преподобие нетерпеливо кивнул в сторону двери холла, которая стояла открытой, вывел Могги на крыльцо, где было не так шумно, и, объяснив, чем он в настоящую минуту занят, порекомендовал обратиться к доктору Тулу. Узнав, однако, что Тул в Дублине, отец Роуч снова почесал свою тонзуру.

— Черт бы их всех побрал, моя дорогая, нашли время для своих художеств… и судебные бумаги, как ты говоришь, и адвокат тут же… так просто их не убедишь убраться. Если бы не адвокат, то будь их даже трое — ей-богу! — мы с Патом Мораном вышвырнули бы их из дома прямиком в реку — легче, чем сказать «ave!».[57]

Тут достойному отцу пришло в голову, что приведенное им сравнение может показаться служанке богохульным; он помедлил, возвел очи горе и, осенив себя крестом, пробормотал несколько латинских восклицаний. Утвердив таким образом свою принадлежность к рангу священнослужителей, отец Роуч продолжил убеждать Могги, что идти в Мельницы ему бесполезно.

Но отец Роуч, хотя и проявлял иной раз некоторую раздражительность и вообще был не безгрешен, все же принадлежал к числу добродушнейших анахоретов, какие когда-либо служили мессу или предавались размышлениям над чашей пунша. Если бы он отказался посетить Мельницы, то ни в эту ночь, ни во всю ближайшую неделю не знал бы покоя. Поэтому он вздохнул и решился: спокойно надел сюртук, рукавицы, которые висели на гвоздике у двери, нахлобучил шляпу, схватил тяжелую дубовую трость, домоправительнице велел, если гости его хватятся, объяснить, что ему пришлось отлучиться на десять минут по делам своего прихода, и отправился; дородный священнослужитель отнюдь не жаждал, как рыцарь, пускаться на поиски приключений, но вознамерился все же спасти несчастную принцессу из Мельниц, очутившуюся в окружении великанов и злых волшебников.

В «Доме Лосося» отец Роуч привлек под свои знамена Пэдди Морана, огорошив веселого бражника сообщением, что ему придется заночевать в «доме миссис Наттер»; и вот рыцарь духовного звания в сопровождении оруженосца и странствующей девицы быстрыми шагами направился к Мельницам.

Глава LXXVIII

О ТОМ, КАК В ПЕРЕДНЕЙ ГОСТИНОЙ У ОТЦА РОУЧА ПО-ПРЕЖНЕМУ ЦАРИЛА ГАРМОНИЯ, В ТО ВРЕМЯ КАК В ДРУГОМ МЕСТЕ ВОЗНИК НЕКОТОРЫЙ ДИССОНАНС, И КАК НАУТРО ПРИБЫЛ ДОКТОР ТУЛ С ОШЕЛОМЛЯЮЩИМИ НОВОСТЯМИ

Появление священнослужителя ничуть не смутило, судя по всему, честную компанию, обосновавшуюся в жилище бедного Наттера. На стук откликнулась горничная М. М., распахнувшая дверь так уверенно, словно ее хозяйка владела этим домом с самого своего рождения.

Дерзкая девица и настроенный весьма решительно священник вступили в ожесточенную перепалку, по завершении которой его преподобие был препровожден в гостиную; там за столом с «чайным прибором» восседали миссис Мэтчуелл и Грязный Дейви; в воздухе носился приятный аромат — не китайского происхождения, а более крепкий.

Не стану воспроизводить состоявшуюся беседу и показывать, как честный священнослужитель умудрялся, несмотря ни на что, придерживаться правил вежливости, когда обращался к леди, и как давал себе послабление, адресуясь к поверенному; как набожные увещевания сменялись образчиками далеко не церковного красноречия; как в критический момент разговора у отца Роуча хватило самообладания, чтобы отвесить поклон даме, зато Грязному Дейви едва не пришлось изведать на себе крепость ирландского дуба — лишь уважение к адвокатскому званию не позволило отцу Роучу размозжить ему голову своею тростью.

— Но если даже предположить, мадам, что это так и есть, — его преподобие имел в виду поразительное утверждение собеседницы, будто она была обвенчана с Наттером, — не решитесь же вы прогнать бедную женщину на улицу без гроша в кармане, чтобы она пробавлялась подаянием?

— Ваша приятельница сверху, сэр, вознамерилась до конца своих дней изображать из себя важную даму, — промяукала М. М., скрывая за притворно кротким тоном злобу, — за мой счет и мне назло. Двадцать — или почти двадцать — долгих лет она жила с моим мужем, расточала мое имущество, а меня заставляла прозябать в бедности. Что досталось мне от нее за все эти годы? Ничего, даже такой вот сухой корки — ха-ха! — она не разрешила моему мужу послать мне ни строчки, ни шиллинга. Я думаю, она остается должна за свое содержание здесь, в принадлежащем мне доме и за счет моих средств, две тысячи фунтов, не меньше. Вот и прикиньте, сэр, и мой адвокат советует потребовать уплаты.

— Скорее предъявить ей счет, мэм, и вместе с тем высказать готовность, если она признает ваши права, пойти на разумные уступки, какие вам рекомендуют, — вмешался Грязный Дейви.

— Вот именно, — согласилась мадам Мэри. — Не нужны мне ее жалкие гроши. Тысячу фунтов пусть заплатит, а остаток я ей прощу — я согласна проявить умеренность, сэр. А если откажется, я отправлю ее в тюрьму, и пусть там гниет.

— Видите ли, сэр, — продолжал адвокат, — ваша клиентка, то есть ваша приятельница, фактически взяла на себя управление имуществом… Все деньги покойного джентльмена проходили, знаете ли, через ее руки… управление или распоряжение имуществом покойного Чарлза Наттера… И суд справедливости должен потребовать у нее отчета. Нам прекрасно известно, какие суммы проходили ежегодно через ее руки… если она сумеет доказать, что та или иная сумма израсходована честно, то мы не станем предъявлять претензии, но, так или иначе, баланс должен быть нам представлен.

— Баланс! — вскричал вконец разъяренный священнослужитель. — Еще немного таких разумных уступок, и ты у меня побалансируешь под ближайшим суком с петлей на шее.

— Ах так — вы мне угрожаете, сэр! — воскликнул хитрый законник.

— Вы врете как сивый мерин, сэр! Прошу прощения, мэм. Вам что, не известна разница между угрозой и предупреждением — вы, негодяй? — прогремел его преподобие.

— Вы пытаетесь толкнуть меня на нарушение спокойствия. Присутствующие это засвидетельствуют.

— Снова врешь, жирный боров. На что я тебя пытаюсь толкнуть, так это на сохранение спокойствия. Послушайте меня вы оба: леди, находящуюся наверху, хозяйку этого дома и вдову несчастного Чарлза Наттера — миссис Салли Наттер, говорю я — любят все в этом приходе. Стоит им прослышать, что произошло, и сюда сбегутся парни из Палмерзтауна, Каслнока и Чейплизода — это так же верно, как то, что вы противоправно завладели этим домом и имением; они вышвырнут вас обоих в реку или вздернут как пару обычных разбойников, какими вы, без сомнения… не являетесь, — добавил отец Роуч, внезапно вспомнив об уважении к закону.

— Кто это? — спросила дама, чьи рысьи глаза разглядели в дверном проеме прошедшего по темному коридору Пата Морана.

— Это мистер Моран, человек весьма уважаемый и с крепкими мускулами; он пришел, мадам, чтобы защитить владения миссис Салли Наттер, нашей доброй знакомой и соседки, мэм, — отвечал священник.

— Как вам угодно, сэр, — заявил адвокат, — но вы готовите себе и своей приятельнице немалые сложности; ваши поступки могут быть истолкованы как незаконное выселение и отнятие имущества, vi et armis;[58]моей клиентке это только на руку. Не сомневайтесь, сэр, за насильственное ущемление прав мы потребуем законной компенсации; как вы убедитесь, мы можем обвинить вас на основании не только гражданского, но и уголовного права.

— Так вот… поймите меня правильно… и не извольте делать вид, что не понимаете, — проговорил священник; он чувствовал себя не совсем уверенно, потому что ранее имел уже одно или два столкновения с законом, которые оставили после себя не совсем приятные воспоминания. — Я… мистер Моран… мы находимся здесь, сэр… мы оба, как видите… с мирными намерениями… и… все такое… и по просьбе миссис Салли Наттер… это также заметьте… по ее особому желанию… и скажу вам больше… если вы вздумаете затеять здесь шум… я явлюсь с судьей и солдатами, а уж они поступят с вами в соответствии — заметьте — со всяческим правом: гражданским, человеческим, уголовным, правом справедливости, божественным правом… Вот и прикинь, ты… ты… гора, родившая мышь… прошу прощения, мэм.

— Благодарю… это нас устраивает, сэр, — лениво прокудахтал законник.

— А теперь я засвидетельствую свое нижайшее почтение миссис Салли Наттер.

Отец Роуч сопроводил свои слова торжественным поклоном в сторону Мэри Мэтчуелл; та с пронзительным смешком бросила ему вслед:

— Вы имеете в виду леди из спальни, ваше преподобие?

Грязный Дейви вновь издал хриплое кудахтанье.

Это ничуть не смутило служителя церкви; решительно поднявшись по лестнице, он был радостно встречен честной Бетти, которая узнала его мягкий ирландский акцент, и застал бедную Салли Наттер в паническом страхе, едва не вытеснившем из ее груди горестные чувства. Отец Роуч в меру своих сил утешил и ободрил несчастную леди, но на просьбу остаться в доме на всю ночь дал такой ответ.

— Дорогая мэм, — он поднял руку и, прикрыв глаза, качнул головой, — вы забываете о моем сане. В доме полно женщин. Моя дорогая миссис Наттер, я… я не смею о таком даже помыслить, а кроме того, — произнес он, внезапно встрепенувшись, поскольку вспомнил о гусе, который мог подгореть, — меня призывает религиозный долг… священное таинство… пара ожидает венчания; но Пат Моран будет здесь до утра и не даст им разгуляться, а потом я и сам зайду вас проведать. Так что покорный ваш слуга, миссис Наттер, и Бог да благословит вас, моя дорогая мэм.

С этими прощальными словами священнослужитель удалился. На дороге он обернулся, бросил взгляд на знакомые очертания Мельниц, плотную кучку труб, два мигающих огонька и задумался о том, какая внезапная и ужасная перемена судьбы постигла это место и его обитателей, какое жуткое проклятие на них обрушилось, превратив этот мирный приют в обиталище нечистой силы и гнездовье стервятников.

На следующее утро, в десять, доктор Тул привез новости, всколыхнувшие всю деревню. Дознание перенесли на вечер, чтобы можно было пригласить нескольких свидетелей, которые, как надеялись, были способны пролить свет на происшедшее. Доктору Тулу было предложено предварительно опознать тело и ответить на вопросы.

— Но, — добавил доктор, когда разглагольствовал в большой гостиной «Феникса», — хотя лицо похоже как две капли воды, мне бросилось в глаза, что лоб чуточку шире. Э, нет, сказал я, за пять минут тут не разберешься. У Чарлза Наттера был перелом в середине левой плечевой кости — я его лечил; в месте перелома должно быть характерное утолщение; кроме того, он получил удар шпагой в правое плечо, и там имелся отчетливо различимый рубец, а еще у Наттера не хватало двух нижних зубов. Ну да, зубов действительно не хватало — но трех, а не двух; обнажив плечевую кость, я установил, что она не была сломана, с правым плечом тоже все в порядке, а такой развитой дельтовидной мышцы и бицепса, как у Наттера, там не было и в помине. И я сразу так и заявил: это может быть кто угодно, но только не Чарлз Наттер, клянусь вам, джентльмены; и не успел я договорить, как тело опознали: это оказался французский парикмахер, который прибыл недавно из Парижа; как вы помните, он переплывал Лиффи на старом пароме, свалился в воду и утонул! На том история и кончилась, но это еще не все. Однако, джентльмены, — продолжал Тул твердо, со значительным видом, как говорят, когда собираются поразить слушателей неожиданным известием, — к сожалению, должен вам объявить, что бедный Чарлз Наттер сидит в тюрьме.

— В тюрьме! — послышался со всех сторон разноголосый шепот и крепкие словечки, выражавшие удивление, участие и ужас.

— Да, джентльмены, правда, в тюрьме.

Выяснилось, что Наттера арестовали тем же утром, в портшезе, на Кук-стрит; теперь он находился в тюрьме графства в ожидании суда, и, вероятно, на освобождение под залог рассчитывать не стоило — что и подтвердилось впоследствии.

Обсудив поразительные новости во всех подробностях, компания рассеялась, дабы разнести их по городу, а Тул сел за письмо к мистеру Гэмблу, в котором сообщил, что «…Мэри Мэтчуелл — особа, называющая себя женой Чарлза Наттера, — обосновалась в Мельницах и намерена чинить беспокойство; она запугивает бедную Салли Наттер, которая нездорова; из милосердия следовало бы вмешаться и принять меры. Как именно нужно поступить, — писал доктор, — я не знаю, но уверен, что претензии Мэри Мэтчуелл — смесь безумного бреда и лжи, и если ее не остановить, она распродаст вещи и мебель, чем причинит несчастной леди большой ущерб» — и т. д. и т. д.

— Думаю, Мэри Мэтчуелл должны бы посадить в тюрьму за покушение на Стерка; ты ведь знаешь, в грязи радом с телом нашли ее карточку, а в том, что эта дама способна на все, сомневаться не приходится.

Эти слова Тул адресовал своей добрейшей супруге.

— Карточку? — Джимми, который как раз толок в углу порошок для юного мастера Барни Стерка, застыл с пестиком в руках, и на его смышленом лице появилась хитрая улыбка. — Про эту карточку я все знаю.

— Знаешь? Все знаешь? Так почему же ты до сих пор молчал, бездельник? — воскликнул Тул. — Ну ладно, давай говори — выкладывай, что ты там держишь про запас.

— В ту ночь, когда пропал мистер Наттер, я держал эту карточку в руках.

— Да? Ну, дальше.

— Это было в холле Мельниц; когда я снова увидел ее в казармах, то сразу же узнал.

— Это же печатная карточка… таких сотни… Как ты можешь отличить одну от другой, умник?

— А вот как, сэр: на эту карточку кто-то наступил, и буква «М» в слове «Мэри» была надорванной; а на обратной стороне красными чернилами было написано: «для миссис Макнамары», но в казармах надпись не разобрали, потому что карточка намокла и конец фамилии размыло, и они решили, что это Макнэлли или Макинтайр, но я-то сразу ее узнал.

— Ну ладно, ловкач, узнал — и что с того?

Тулу сделалось неспокойно.

— Ничего, сэр; но только когда мистер Наттер выходил из холла, он выхватил эту карточку у меня из рук и сунул в карман.

— Надеюсь, ты не разнес эту выдумку по городу, маленький негодник?

Доктор схватил ученика за плечо и грубо встряхнул.

— Нет… не… не разнес… ни слова не сказал, сэр… что мне до этого? — пролепетал испуганный мальчуган.

— Ну да, как же — не разнес ты. Ставлю десятипенсовую монету, что все городские сплетники уже знают эту историю наизусть… черт тебя дернул вмешаться со своими баснями и заварить эту кашу. Будь это правдой, тогда другое дело, но… придержи язык… с чего ты решил, будто можешь отличить одну карточку от другой, когда все они одинаковые как две капли воды; и что там — миссис Макнамара или Маккошмара — тебе, конечно, проще разобраться, чем адъютанту, ха-ха! Попомни мои слова, ты ввязался в хорошенькую историю; я готов дважды пропутешествовать от здешнего суда до суда графства, чтобы на это посмотреть; адвокаты возьмут тебя за бока, а если попытаешься вилять… ты знаешь, мой мальчик, что я имею в виду… судья с тобой живо разберется: сидеть тебе в тюрьме не пересидеть… И еще, — продолжал Тул, возвращаясь (он имел привычку в минуты сильного волнения выскакивать из комнаты), — помнишь того человека, которого два года назад приговорили к порке и позорному столбу за лжесвидетельство в письменных показаниях под присягой? Подумай об этом, дружок. Известно, и не только мне, что мистер Наттер грозил в тот вечер побить тебя тростью… и поделом бы… проще простого убедить почтенный суд, что ты оговариваешь мистера Наттера, желая свести с ним счеты, — ты, паршивец! Давай… продолжай в том же духе… когда увидишь, куда тебя заведет язык, пожалеешь… это я тебе обещаю.

Тул кивнул головой и, ухмыльнувшись через плечо, выплыл на деревенскую улицу; прохожие видели, как он, поджав губы, с пылающим лицом, раз или два злобно взмахнул на ходу тростью. Мастер Джимми остался с пестиком в руках размышлять о прошедшем и будущем, и раздумья его, надобно сказать, были несколько спутанными и беспокойными, а в ушах звучали грозные слова доктора.

Глава LXXIX