Гипотеза Сепира- Уорфа

Согласно этой гипотезе, язык есть не просто средство выражения и оформления мыслей - он определяет ход наших мыслительных процессов и их результаты. Мы расчленяем, структурируем и классифицируем наблюдаемые явления так, как того требует лексика и грамматика нашего языка. А поскольку от используемого людьми языка зависят процессы и результаты их мышления, постольку в культурах, различающихся по языку, формируются и разные представления о мире. Китаец не только говорит, но и мыслит иначе, чем англичанин, а поэтому и мир представляется ему не таким, каким видит его англичанин; русский язык регулирует и программирует мыслительные процессы одним образом, а арабский язык - по-другому, а поэтому картина мира в русской культуре - одна, а в арабской - совсем другая.

Б.Уорф и другие исследователи приводят множество разнообразных фактов, свидетельствующих в пользу этой гипотезы.

Различия между языками наиболее заметно проявляются в том, что в каждом из них есть так называемая безэквивалентная лексика, т.е. слова, которые не переводятся на другие языки однословно. В русском языке это такие слова, как «гармонь», «народоволец», «воскресник», «сглазить». В западноевропейских языках русскому слову «рука» соответствуют два слова: «кисть руки» и «часть руки от кисти до плеча» (по-английски «hand» и «arm»). Поэтому немец или англичанин не могут сказать: «я поранил руку». Ему обязательно надо указать, какую часть руки он поранил. На вопрос: «Сколько цветов в радуге?» любой русский человек ответит, не задумываясь: «Семь». Но немец ответит: «Шесть». Синий и голубой по-немецки обозначаются одним и тем же словом «blau». Немцы, конечно, ощущают разницу между этими цветами, но не считают их настолько различными, чтобы упоминать среди цветов радуги каждый в отдельности. Выходит, что состав основных цветов спектра зависит от того, на каком языке мы о них говорим. Отсутствие в языке слов, соответствующих безэквивалентной лексике другого языка, называют лакунами. Как и безэквивалентные слова, так и лакуны становятся заметными только при сопоставлении языков. Лакуны обусловлены различием между культурами[12].

Почти во всех языках существительные имеют грамматический род - мужской, женский, средний. Но деление их по родам в каждом языке делается по-своему, и это накладывает отпечаток на наши представления о вещах и процессах, обозначаемых ими. Например, у русских «солнце» - среднего рода, у немцев - женского, у французов - мужского. Подобные различия нередко порождают и разницу связанных с данным предметом представлений. Это особенно сказывается на фольклорных и литературных образах и нередко доставляет много мучений переводчикам. В стихотворении Гейне«Сосна и пальма» рисуется образ мужественного поклонника недоступной для него прекрасной пальмы. В немецком для обозначения сосны есть слово мужского рода (der Fichtenbaum), а для пальмы - женского (die Palme), и все выглядит замечательно: Он, der Fichtenbaum, стоящий одиноко на северной скале, грустит о Ней, die Palme, далекой южной красавице. Но как это выразить на русском языке, если в нем и пальма, и сосна - женского рода? В переводе Лермонтова«на севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна», которой снится, что в «пустыне далекой... одна и грустна на утесе горючем прекрасная пальма растет»: тема безнадежной любви мужчины к женщине заменена темой горького одиночества, и причиной тому служит то, что «сосна» на русском - иного рода, чем на немецком. Тютчев, переводя то же стихотворение Гейне, заменил сосну кедром: «На севере мрачном, на дикой скале, кедр одинокий под снегом белеет»; но кедр - дерево южное (сибирские кедровые орешки не от кедра, а от кедровой сосны), стоять на севере под снегом он не может. Фетсделал иначе: у него «на севере дуб одинокий стоит на пригорке крутом»; при этом пришлось заменить дикий утес на далеком севере менее суровым «пригорком», поскольку дубы на северных скалах не растут. Наверное, аналогичные трудности представлял бы перевод на немецкий известной русской песни «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?» Ведь рябина мечтает о могучем дубе. Как это будет выглядеть в переводе, если у немцев дуб - женского рода (die Eiche)? Образ дуба-богатыря у них невозможен из-за грамматики! Так влияет язык на художественное мышление[13].

Несмотря на множество примеров, приводимых в подтверждение гипотезы лингвистической относительности, полностью согласиться с ней все же нельзя.

Во-первых, хотя язык, несомненно, оказывает влияние на процессы и результаты мышления, но это влияние не столь велико, как утверждается гипотезой Сепира-Уорфа. Все-таки содержание наших мыслей и представлений определяется их предметом, а не языком. Если бы это было не так, то мы бы неправильно воспринимали условия, в которых живем, и не могли бы выжить в них. Мы способны ориентироваться и существовать в объективном мире лишь постольку, поскольку жизненный опыт постоянно заставляет нас исправлять ошибки нашего восприятия и мышления, когда они вступают в противоречие с ним. Мы способны развивать научные знания о мире лишь постольку, поскольку их истинность проверяется практикой, а не тем, соответствуют ли они нормам языка. Язык обслуживает культуру, а не определяет ее. Нормы языка, его лексика и грамматика изменяются тогда, когда этого требует развитие общественной жизни, науки, искусства. В конечном счете, не язык определил мышление, а мышление определило свойства, лексику и грамматику языка. Мы, овладевая сложившимся до нашего рождения языком и пользуясь им, разумеется, попадаем в зависимость от него и мыслим в системе его норм и правил. Но сам язык развивается в зависимости от культуры.

Во-вторых, языки, конечно, отличаются друг от друга, но не настолько сильно, как предполагает гипотеза Сепира - Уорфа. Даже если они по-разному структурируют действительность, то это еще не значит, что на них создаются принципиально различные и несопоставимые описания действительности. Это означает лишь то, что на одном языке легче выразить одни свойства и отношения вещей, а на другом - другие.

Взять, например, такой исторический факт. Сохранились записи арабских путешественников, побывавших в Скандинавии тысячу лет назад. И хотя арабский язык не имеет ничего общего с древнескандинавским, а природа и жизнь людей в Скандинавии были чужды арабам, их описания гор и озер, обычаев и событий вполне соответствуют норманнским летописям. Правда, чтобы рассказать о вещах или растениях, которые у норманн обозначались одним словом, арабам за неимением такового приходилось пускаться в длинные объяснения. Выше говорилось, что немцы используют одно слово для описания синего и голубого цветов. Но если нужно, немцы все же могут найти способ выразить различие между синим и голубым, используя составные слова: «hellblau» - «голубой» (буквально – «светло-синий») и «dunkelblau» - «темно-синий». И трудности перевода с одного языка на другой, вызванные тем, что род имен существительных в них не совпадает, все-таки не мешают понять смысл произведения, хотя и осложняют задачу переводчика.

Итак, Уорфи Сепирправы в том, что язык способен воздействовать на наше мышление и восприятие действительности. Но они неправы, когда полагают, что это воздействие носит определяющий характер и происходит всегда. Гипотеза лингвистической относительности требует уточнения. Категорично утверждать, что мышление и создаваемая в той или иной культуре картина мира всецело зависят от языка, по-видимому, неверно. Но если ограничиться тезисом о том, что язык оказывает влияние на наше мышление и наши представления о мире, то в этом виде гипотеза представляется оправданной. Такая «ослабленная» ее формулировка, однако, нацеливает науку на исследование того, когда и в чем проявляется влияние языка на мыслительные процессы и развитие культуры и от каких условий зависит степень этого влияния.

Язык и общение

Естественный язык выступает как средство общения потому, что он представляет собою код, на котором люди передают друг другу информацию. Сам же процесс общения с помощью языка, то есть передачи информации в этом коде, осуществляется посредством речи.