Наш человек в футляре

Задания для 9-11 классов

Аналитическое задание

Класс

Выполните целостный анализ произведения Владимира Одоевского «Индийская сказка о четырёх глухих». Обратите внимание на следующие особенности его содержания и формы/поэтики: жанр произведения, особенности диалогов, своеобразие «местного колорита», иронический, лукавый характер заключительного авторского размышления, «морали». Работа должна представлять собой цельный, связный, завершённый текст.

Владимир Одоевский

Индийская сказка о четырёх глухих

Невдалеке от деревни пастух пас овец. Было уже за полдень, и бедный пастух

очень проголодался. Правда, он, выходя из дому, велел своей жене принести себе в

поле позавтракать, но жена, как будто нарочно, не приходила.

Призадумался бедный пастух: идти домой нельзя – как оставить стадо? Того и

гляди, что раскрадут; остаться на месте – ещё хуже: голод замучит. Вот он

посмотрел туда, сюда, видит – тальяри <деревенский сторож > косит траву для своей

коровы. Пастух подошёл к нему и сказал:

– Одолжи, любезный друг: посмотри, чтобы моё стадо не разбрелось. Я только

схожу домой позавтракать, а как позавтракаю, тотчас возвращусь и щедро награжу

тебя за твою услугу.

Кажется, пастух поступил очень благоразумно; да и действительно, он был

малый умный и осторожный. Одно в нём было худо: он был глух, да так глух, что

пушечный выстрел над ухом не заставил бы его оглянуться; а что всего хуже:

онговорил-то с глухим.

Тальяри слышал ничуть не лучше пастуха, и потому не мудрено, что из

пастуховой речи он не понял ни слова. Ему показалось, напротив, что пастух хочет

отнять у него траву, и он закричал с сердцем:

– Да что тебе за дело до моей травы? Не ты её косил, а я. Не подыхать же с

голоду моей корове, чтобы твоё стадо было сыто? Что ни говори, а я не отдам этой

травы. Убирайся прочь!

При этих словах тальяри в гневе потряс рукою, а пастух подумал, что он

обещает защищать его стадо, и, успокоенный, поспешил домой, намереваясь задать

жене своей хорошую головомойку, чтоб она впредь не забывала приносить ему

завтрак.

Подходит пастух к своему дому – смотрит: жена его лежит на пороге, плачет и

жалуется. Надобно вам сказать, что вчера на ночь она неосторожно покушала, да

говорят ещё – сырого горошку, а вы знаете, что сырой горошек во рту слаще меда, а в

желудке тяжелей свинца.

Наш добрый пастух постарался, как умел, помочь своей жене, уложил её в

постель и дал горькое лекарство, от которого ей стало лучше. Между тем он не забыл

и позавтракать. За всеми этими хлопотами ушло много времени, и на душе у бедного

пастуха стало неспокойно. "Что-то делается со стадом? Долго ли до беды!" – думал

пастух. Он поспешил воротиться и, к великой своей радости, скоро увидел, что его

стадо спокойно пасётся на том же месте, где он его оставил. Однако же, как человек

благоразумный, он пересчитал всех своих овец. Их было ровно столько же, сколько

перед его уходом, и он с облегчением сказал самому себе: "Честный человек этот

тальяри! Надо наградить его".

В стаде у пастуха была молодая овца; правда, хромая, но прекрасно

откормленная. Пастух взвалил её на плечи, подошел к тальяри и сказал ему:

– Спасибо тебе, господин тальяри, что поберёг моё стадо! Вот тебе целая

овца за твои труды.

Тальяри, разумеется, ничего не понял из того, что сказал ему пастух, но, видя

хромую овцу, вскричал с сердцем:

– А мне что за дело, что она хромает! Откуда мне знать, кто её изувечил? Я и

не подходил к твоему стаду. Что мне за дело?

– Правда, она хромает, – продолжал пастух, не слыша тальяри, – но все-таки

это славная овца – и молода и жирна. Возьми её, зажарь и скушай за моё здоровье

с твоими приятелями.

– Отойдешь ли ты от меня, наконец! – закричал тальяри вне себя от гнева. - Я

тебе ещё раз говорю, что я не ломал ног у твоей овцы и к стаду твоему не только не

подходил, а даже и не смотрел на него.

Но так как пастух, не понимая его, всё ещё держал перед ним хромую овцу,

расхваливая её на все лады, то тальяри не вытерпел и замахнулся на него кулаком.

Пастух, в свою очередь, рассердившись, приготовился к горячей обороне, и они,

верно, подрались бы, если бы их не остановил какой-то человек, проезжавший мимо

верхом на лошади

Надо вам сказать, что у индийцев существует обычай, когда они заспорят о

чём-нибудь, просить первого встречного рассудить их. Вот пастух и тальяри

иухватились, каждый со своей стороны, за узду лошади, чтоб остановить верхового.

– Сделайте милость, – сказал всаднику пастух, – остановитесь на минуту и

рассудите: кто из нас прав и кто виноват? Я дарю вот этому человеку овцу из моего

стада в благодарность за его услуги, а он в благодарность за мой подарок чуть не

прибил меня.

– Сделайте милость, – сказал тальяри, –остановитесь на минуту и рассудите:

кто из нас прав и кто виноват? Этот злой пастух обвиняет меня в том, что я

изувечил его овцу, когда я и не подходил к его стаду.

К несчастью, выбранный ими судья был также глух, и даже, говорят, больше,

нежели они оба вместе. Он сделал знак рукою, чтобы они замолчали, и сказал:

– Я вам должен признаться, что эта лошадь точно не моя: я нашел её на дороге,

и так как я очень тороплюсь в город по важному делу, то, чтобы скорее поспеть, я и

решился сесть на неё. Если она ваша, возьмите её; если же нет, то отпустите меня

поскорее: мне некогда здесь дольше оставаться.

Пастух и тальяри ничего не расслышали, но каждый почему-то вообразил, что

ездок решает дело не в его пользу. Оба они ещё громче стали кричать и браниться,

упрекая в несправедливости избранного ими посредника.

В это время на дороге показался старый брамин <служитель в индийском

храме>. Все три спорщика бросились к нему и стали наперебой рассказывать своё

дело. Но брамин был так же глух, как они.

– Понимаю! Понимаю! -– отвечал он им. – Она послала вас упросить меня,

чтоб я воротился домой (брамин говорил про свою жену). Но это вам не удастся.

Знаете ли вы, что во всем мире нет никого сварливее этой женщины? С тех пор как я

на ней женился, она меня заставила наделать столько грехов, что мне не смыть их

даже в священных водах реки Ганга. Лучше я буду питаться милостынею и проведу

остальные дни мои в чужом краю. Я решился твердо; и все ваши уговоры не заставят

меня переменить моего намерения и снова согласиться жить в одном доме с такою

злою женою.

Шум поднялся больше прежнего; все вместе кричали изо всех сил, не понимая

один другого. Между тем тот, который украл лошадь, завидя издали бегущих людей,

принял их за хозяев украденной лошади, проворно соскочил с неё и убежал.

Пастух, заметив, что уже становится поздно и что стадо его совсем разбрелось,

поспешил собрать своих овечек и погнал их в деревню, горько жалуясь, что нет на

земле справедливости, и приписывая все огорчения нынешнего дня змее, которая

переползла дорогу в то время, когда он выходил из дому, – у индийцев есть такая

примета.

Тальяри возвратился к своей накошенной траве и, найдя там жирную овцу,

невинную причину спора, взвалил её на плечи и понёс к себе, думая тем наказать

пастуха за все обиды.

Брамин добрался до ближней деревни, где и остановился ночевать. Голод и

усталость несколько утишили его гнев. А на другой день пришли приятели и родственники и уговорили бедного брамина воротиться домой, обещая усовестить его

сварливую жену и сделать её послушнее и смирнее.

Знаете ли, друзья, что может прийти в голову, когда прочитаешь эту сказку?

Кажется, вот что: на свете бывают люди, большие и малые, которые хотя и не глухи, а

не лучше глухих: что говоришь им – не слушают; в чем уверяешь – не понимают;

сойдутся вместе – заспорят, сами не зная о чем. Ссорятся они без причины, обижаются

без обиды, а сами жалуются на людей, на судьбу или приписывают своё несчастье

нелепым приметам – просыпанной соли, разбитому зеркалу... Так, например, один мой

приятель никогда не слушал того, что учитель говорил ему в классе, и сидел на

скамейке словно глухой. Что же вышло?

Он вырос дурак дураком: за что ни примется, ничто ему не удается. Умные

люди об нём жалеют, хитрые его обманывают, а он, видите ли, жалуется на судьбу,

что будто бы несчастливым родился.

Сделайте милость, друзья, не будьте глухи! Уши нам даны для того, чтобы

слушать. Один умный человек заметил, что у нас два уха и один язык и что, стало

быть, нам надобно больше слушать, нежели говорить.

Класс

Выполните целостный анализ стихотворения Владимира Соколова «Ученический зимний рассвет…», приняв во внимание следующие аспекты его художественной организации: соотнесённость «школьного» мира героя с миром природы; отбор деталей пейзажа и приёмы изображения внешнего мира в тексте; цветовую палитру стихотворения; особенности ритмической и лексико-синтаксической структуры текста. Ваша работа должна представлять собой цельный, связный, завершённый текст.

Владимир Соколов

***

Ученический зимний рассвет.

На окне ледяные подтёки.

Я не знал до шестнадцати лет,

Как бывают пленительны строки.

Из постели на прорубь окна

Я гляжу, не спеша из постели.

У меня есть тетрадка одна,

Для которой нет места в портфеле.

Я портфельчик под мышку возьму.

От зимы воротник побелеет.

Я о том не скажу никому,

Что в тетрадке моей лиловеет.

Вот растёт из сугроба метла,

Вот оплывшая наша колонка,

Как задутая свечка, бела

Ото льда, затвердевшего ломко.

Мне отныне спасения нет.

Всё, что пройдено, вижу в обломках.

Ученический зимний рассвет.

Тонет улица в ранних потёмках.

Я пропал! Но кому объяснишь,

Что она меня вновь отстояла

Этим снегом, свисающим с крыш,

Словно съехавшее одеяло.

Спите, улицы! Спи, календарь!

Через день, виновато сутулясь,

Я скажу, что замазал январь

Белым снегом названия улиц.

И не смог я дорогу найти.

Но в училище был небывалом...

Я ворочаюсь под одеялом,

Я встаю. Надо в школу идти.

У меня есть тетрадка одна.

Там грядущие зреют напасти.

Там каракули, там письмена.

Но хоть лаврами путь разукрасьте,

Хоть наметьте любой юбилей,

Я туда убегу без оглядки,

В тот рассвет, что синей и белей

Ученической чистой тетрадки.

Класс

Выполните целостный анализ рассказа Вячеслава Пьецуха «Наш человек в футляре». Обратите внимание на следующие особенности его содержания и формы/поэтики: отсылки к чеховскому «Человеку в футляре» и их функцию; другие литературные имена и упоминания; воспроизведённые в рассказе подробности и детали советской жизни; особенности развития действия; специфику авторской позиции и заключительной сентенции. Работа должна представлять собой цельный, связный, завершённый текст.

Вячеслав Пьецух

НАШ ЧЕЛОВЕК В ФУТЛЯРЕ

Учитель древнегреческого языка Беликов, в сущности, не знал, чего он боялся,

и умер от оскорбления; учитель русского языка и литературы Серпеев отлично знал,

чего он боялся, и умер оттого, что своих страхов не пережил. Беликов боялся, так

сказать, выборочно, а Серпеев почти всего: собак, разного рода привратников,

милиционеров, прохожих, включая древних старух, которые тоже могут походя

оболгать, неизлечимых болезней, метро, наземного транспорта, грозы, высоты, воды,

пищевого отравления, лифтов, – одним словом, почти всего, даже глупо перечислять.

Беликов всё же был сильная личность, и сам окружающих застращал, постоянно вынося на люди разные пугательные идеи; Серпеев же был слаб, задавлен своими

страхами и, кроме как на службу, во внешний мир не совал носа практически никогда,

и даже если его посылали на курсы повышения квалификации, которыми простому

учителю манкировать не дано, он всегда исхитрялся от этих курсов как-нибудь

увильнуть. Нет, всё-таки жизнь не стоит на месте.

Уже четырёх лет от роду он начал бояться смерти. Однажды малолетнего

Серпеева сводили на похороны дальней родственницы, и не то чтобы грозный вид

смерти его потряс, а скорее горе-отец потряс, который его уведомил, что-де все люди

имеют обыкновение умирать, что-де такая участь и Серпеева-младшего не минует;

обыкновенно эта аксиома у детей не укладывается в голове, но малолетний Серпеев

ею проникся бесповоротно.

Ребенком он был, что тогда называлось, интеллигентным, и поэтому его

частенько лупили товарищи детских игр. Немудрено, что во всю последующую жизнь

он мучительно боялся рукоприкладственного насилия. Стоило ему по дороге из

школы домой или из дома в школу встретить человека с таким лицом, что, кажется,

вот-вот съездит по физиономии, съездит ни с того ни с сего, а так, ради простого

увеселения, как Серпеев весь сразу мягчал и покрывался холодным потом.

Юношей, что-то в начале 60-х годов, он однажды отстоял три часа в очереди за

хлебом, напугался, что в один прекрасный день город вообще оставят без

продовольствия, и с тех пор запасался впрок продуктами первой необходимости и

даже сушил самостоятельно сухари; автономного существования у него всегда было

обеспечено что-нибудь на полгода.

В студенческие времена в него чудом влюбилась сокурсница по фамилии

Годунова; в объяснительной записке она между делом черкнула «ты меня не бойся, я

человек отходчивый» и вогнала его во многие опасения, поскольку, значит, было чего

бояться; действительно, из ревности или оскорблённого самолюбия Годунова могла

как-нибудь ошельмовать его перед комсомольской организацией, плеснуть в лицо

соляной кислотой, а то и подать на алименты в народный суд, нарочно понеся от

какого-нибудь третьего человека; с тех пор он боялся женщин.

Впоследствии мир его страхов обогащался по той же схеме: он терпеть не мог

подходить к телефону, потому что опасался ужасающих новостей и ещё потому что,

было время, ему с месяц звонил неопознанный злопыхатель, который спрашивал:

«Это контора ритуальных услуг?» – и внимательно дышал в трубку; он боялся всех

без исключения звонков в дверь, имея на то богатейший выбор причин, от цыган, которые запросто могут оккупировать его однокомнатную квартиру, до бродячих

фотографов, которых жаль до слезы в носу; он боялся всевозможных повесток в

почтовом ящике, потому что его однажды по ошибке вызвали в кожно-

венерологический диспансер и целых два раза таскали в суд; он боялся звуков ночи,

потому что по ночам в округе то страшно стучали, то страшно кричали, а у него не

было сил, если что, поспешить на помощь. Между прочим, из всего этого следует, что

его страхи были не абстракциями типа «как бы чего не вышло», а имели под собой в

той или иной степени действительные резоны.

То, что он боялся учеников и учителей, особенно учителей, – это, как

говорится, само собой. Ученики свободно могли отомстить за неудовлетворительную

отметку, чему, кстати сказать, были многочисленные примеры, а учителя, положим,

написать анонимный донос, или оскорбить ни за что ни про что, или пустить

неприятный слух; по этой причине он с теми и другими был прилично

подобострастен.

В конце концов Серпеев весь пропитался таким ужасом перед жизнью, что

принял целый ряд конструктивных мер, с тем чтобы, так сказать, офутляриться

совершенно: на входную дверь он навесил чугунный засов, а стены, общие с соседями,

обил старыми одеялами, которые долго собирал по всем родственникам и знакомым,

он избавился от радиоприемника и телевизора из опасения, как бы в его скорлупу не

вторглась апокалипсическая информация, окна занавесил ситцевыми полотнами,

чтобы только они пропускали свет, на службу ходил в очках с незначительными

диоптриями, чтобы только ничего страшного в лицах не различать. Придя из школы,

он обедал по-холостяцки, брал в руки какую-нибудь светлую книгу, написанную в

прошлом столетии, когда только и писались светлые книги, ложился в неглиже на

диван и ощущал себя счастливчиком без примера, каких ещё не знала история

российского человечества.

Теперь ему, собственно, оставалось позаботиться лишь о том, как бы

избавиться от необходимости ходить в школу и при этом не кончить голодной

смертью. Однако этот вопрос ему казался неразрешимым, потому что он был

порядочным человеком, и ему претила мысль оставить детей на тех злых шалопаев,

которые почему-то так и льнут к нашим детям и которые, на беду, составляли

большинство учительства в его школе; кроме того, он не видел иного способа как-

нибудь прокормиться.

Со временем эта проблема решилась сама собой. Как-то к нему внезапно

явилась на урок проверяющая из городского отдела народного образования, средних

лет бабенка с приятным лицом, насколько позволяли увидеть его диоптрии. К

несчастью, то был урок на самовольную тему «Малые поэты XIX столетия», которой

Серпеев подменил глупую плановую тему, что он вообще проделывал более или

менее регулярно. К вящему несчастью, Серпеев был не такой человек, чтобы

немедленно перестроиться, да и не желал он перестраиваться на виду у целого класса,

и, таким образом, в течение тридцати минут разговор на уроке шел о первом

декаденте Минском, который в своё время шокировал московскую публику

звериными лапами, привязанными к кистям рук, о Якубовиче, авторе «на затычку», о

самоубийце Милькееве, пригретом Жуковским из непонятных соображений, и

особенно некстати было процитировано из Крестовского одно место, где ненароком

попался стих «И грешным телом подала» – не совсем удобный, хотя и прелестный

стих.

Проверяющая была в ужасе. На перемене она с глазу на глаз честила Серпеева

последними словами и в заключение твёрдо сказала, что в школе ему не место. Но

потом она присмотрелась к ненормально забитому выражению его глаз, подумала и

спросила:

– Послушайте: а может быть, вы чуточку не в себе?

И тут Серпееву, с эффектом внезапного электрического разряда, пришло на

мысль, что это они все чуточку не в себе, а он-то как раз в себе. Через несколько

минут он окончательно в этом мнении укрепился, когда вышел из школы и возле

автобусной остановки увидел пьяного учителя рисования с настоящей алебардой и

слепым голубем на плече.

Дня два спустя от директора школы последовало распоряжение подать

заявление об уходе. Серпеев заявление подал, и у него как гора с плеч свалилась, до

такой степени он почувствовал себя выздоровевшим, что ли, освобождённым. Вот

только детей было жаль, особенно после того, как к нему в вестибюле подошел

середнячок Парамонов и сказал, что он не представляет себе жизни без его уроков

литературы.

– Без уроков русского языка, – далее сказал он, – я его? себе очень даже

представляю, но литература – это совсем другое.

Парамоновские слова натолкнули Серпеева на идею, так сказать, внешкольного

курса словесности, который он мог бы вести для особо заинтересованных учеников хотя бы у себя дома. Таким образом, этическая сторона его отступления была

обеспечена: человек пятнадцать-двадцать ребят из старших классов стали приходить к

Серпееву дважды в неделю, и он по-прежнему учил их, если можно так выразиться,

душе, опираясь главным образом на светлую литературу XIX столетия.

Знал Серпеев, чего боялся, да не до логического конца. Месяца через два после

начала занятий, в назначенный день недели, к нему явился один середнячок

Парамонов и сообщил, что прочие не придут.

– Почему?.. – спросил его Серпеев в горьком недоумении.

– Потому что нам велели на вас заявление написать. Что вы на дому

распространяете чуждые настроения. Конечно, кто же после этого к вам придёт!

– Но ведь ты-то пришел, – с надеждой сказал Серпеев.

– Я человек конченый, – ответил Парамонов, неизвестно что имея в виду,

откланялся и ушёл.

Словом, случилось худшее из того, чего только мог ожидать Серпеев, – его вот-

вот должны были арестовать и засадить в кутузку за подрывную агитацию среди

учащейся молодежи. Он сорок восемь часов подряд ожидал ареста, а на третьи сутки с

ним приключилась сердечная недостаточность, и он умер.

В глазах коллег и кое-каких знакомых он ушел из жизни с репутацией просто

несчастного человека, и это обстоятельство заслуживает внимания: сто лет тому назад

учителя Беликова с большим удовольствием провожали в последний путь, потому что

держали за вредную аномалию, а в конце XX столетия учителя Серпеева все жалели.

Нет, всё-таки жизнь не стоит на месте.

Критерии:

1. Понимание произведения как «сложно построенного смысла» (Ю.М. Лотман),последовательное и адекватное раскрытие этого смысла в динамике, в «лабиринте сцеплений», через конкретные наблюдения, сделанные по тексту.

Максимально 30 баллов. Шкала оценок: 0 – 10 – 20 – 30

2. Композиционная стройность работы и её стилистическая однородность. Точность формулировок, уместность цитат и отсылок к тексту произведения.

Максимально 15 баллов. Шкала оценок: 0 – 5 – 10 – 15

3. Владение теоретико-литературным понятийным аппаратом и умение использовать термины корректно, точно и только в тех случаях, когда это необходимо, без искусственного усложнения текста работы.

Максимально 5 баллов. Шкала оценок: 0 – 3 – 7 – 10

4. Историко-литературная эрудиция, отсутствие фактических ошибок, уместность использования фонового материала из области культуры и литературы.

Максимально 5 баллов. Шкала оценок: 0 – 3 – 7 – 10

5. Общая языковая и речевая грамотность (отсутствие языковых, речевых,

грамматических ошибок).

Максимально 5 баллов. Шкала оценок: 0 – 1 – 3 – 5

Итого: максимальный балл – 70 баллов