Том второй. Часть четвертая. Главы 9-12

Наташа - Копарулина

Николай - Юсупов

Соня - Вахрушева

Диммлер - Бадалян

Петя - Романов

Все занятые

Святки. Поздний вечер. В доме натоплено, жарко, уютно. Мерцают свечи. Все домашние заняты своими делами. Соня, Петя читают в тишине, каждый по своим углам. Наташа на взводе. Она ходит из одной комнаты в другую, хлопает дверьми, тревожит слуг, нарушает святой уют.

Наташа. Соня, Соня? Соня, что делаешь?

Наташа подходит к Соне. Соня только шикает на нее.

Наташа. Соня.

Наташа садится к ней.

Наташа. Сонь. Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо!

Соня взглянула на Наташу.

Наташа. Сонечка, не смотрите на меня, не смотрите, я сейчас заплачу

Наташа встает.

Наташа. За что я так пропадаю?

Наташа снимает со стены гитару. Перебирает струны.

Наташа. Мадагаскар. Мадагаскар.

Наташа идет по дому и кричит слугам, попутно перебирая струны гитары.

Наташа. Мадагаскар. Что бы мне с ними сделать? Послать Никиту. Да, Никита, сходи, пожалуйста,… куда бы мне его послать? На Мадагаскар? Да, сходи на дворню и принеси, пожалуйста, петуха. Да, а ты, Миша, принеси овса. Федор, а ты мелу мне достань. На кухне. На кухне. Фока, вели подавать самовар. Не время? Вели, вели. Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? Остаться тут вдвоем, а всех других на Мадагаскар. Остров Мадагаскар!

Наташа схватила сидящего рядом Петьку, подняла его и запрыгнула на спину.

Наташа. Петя! Петька! Вези меня. Хотя стой, нет, не надо… остров Мадагаскар, Мадагаскар.

Петя сбегает от Наташи. Наташа в одиночестве перебирает струны гитары. На секунду она задумалась, палец повис на струне. Она молчит. Соня решается подойти к ней. Ударяет ветер в окно. Палец щелкает по струне. Громовой раскат.

Соня. Не знаю. Буря?

Наташа. Нет, это хор из Водоноса, слышишь!

Соня. Буря, похоже.

Наташа. Ты всегда занята, а я вот не умею, а Николай где?

Соня. Спит, кажется.

Наташа. Ты поди разбуди его, скажи, я его зову петь.

Соня встает и уходит.

Наташа. Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть, приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла. Дайте мне его, дайте, скорее, скорее… остров Мадагаскар.

Соня возвращается с Николаем. Они садятся к Наташе.

Наташа. Бывает с тобой, бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет — ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?

Николай. Еще как! У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…

Наташа. Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех-всех жалко. И, главное, я не виновата была, ты помнишь?

Николай. Помню. Я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка-болванчик …

Наташа. А помнишь ты, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было — мы это пришли и вдруг там стоит…

Николай. Арап.

Ветер ударяет в окно. Наташа держит руку на гитаре.

Соня. Буря, буря.

Николай. Или мы во сне видели, или нам рассказывали.

Наташа. Он серый был, помнишь, и белые зубы — стоит и смотрит на нас… Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама. Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!

Николай. Как же, как теперь помню его зубы.

Наташа. Как это странно, точно во сне было. Я это люблю. А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет?

Николай. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья.

В большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.

Наташа. Знаешь, я думаю, что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…

Соня. Это метампсикоза!

Наташа с Николаем переглянулись.

Соня. Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.

Наташа. Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, а я знаю наверное, что мы были ангелами там где-то и здесь были, и от этого всё помним…

Николай. Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? Нет, это не может быть!

Наташа. Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.

Диммлер тихо подошел к молодым людям.

Диммлер. Да, но трудно нам представить вечность.

Наташа. Отчего же трудно представить вечность? Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…

Диммлер. Наташа. Спойте что-нибудь. А то вы уселись, точно заговорщики.

Наташа встала, и отдала гитару Николаю. Наташа поет песню под гитару. Николай играет. Диммлер теребит пуговицу на пиджаке, слушает.

Диммлер. Это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…

Неожиданно в комнату вбегает радостный запыхавшийся Петя. Наташа вдруг остановилась. Ее рот уродливо кривится.

Наташа. Дурак!

Наташа упала на пол и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться. В комнату входят наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, пляски, хоровые и святочные игры. Они сходят с ума, танцуют. Наташа сквозь ор и музыку кричит.

Наташа. Маменька, дайте мне его. Скорее! Сейчас же. Сейчас же! Дайте, дайте!

Соня, Петя, Николай, Диммлер кружатся вокруг Наташи вместе с ряженными. Все кричат «Мадагаскар!» Одна из ряженых подходит к Наташе.

Ряженая девушка. В бане гадать, вот это страшно! Тут надо храбрость. А то пошла одна барышня, взяла петуха, два прибора — как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.

Наташа (выкатывая глаза). А! А! Да как же, он так и говорит?

Ряженая девушка. Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; — только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…

Соня. А как это в амбаре гадают?

Ряженая девушка. Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит — дурно, а пересыпает хлеб — это к добру; а то бывает…Да ладно, ведь вы никто не пойдете?

Соня. Нет, я пойду; пустите меня, я пойду.

Ряженая девушка. Ну что ж, коли не боишься.

Соня. Я ничего не боюсь, можно сейчас?

Ряженая девушка. Пошли!

Соня встала, накинула шубку и взглянула на Николая. Соня вышла в коридор, чтобы идти в амбар. Ряженая девушка замешкалась в гостиной. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Соня и Николай встретились на улице. На дворе был тот же неподвижный холод. Свет месяца был так силен, и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело. Соня быстро подбежала к Николаю.

Николай. Соня!

Соня. Nicolas!

Они целуются. Держась за руку, они стоят молча. Соня взяла его за щеки.

Николай. Соня, тебе хорошо?

Соня. Да, а тебе?

Спустя пару минут Николай возвращается в дом.

Николай. Совсем другая, и всё та же. Что за прелесть эта девочка! И об чем я думал до сих пор! Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор? Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо.

Николай находит Наташу.

Николай. Наташа, знаешь, я решился насчет Сони.

Наташа. Ты ей сказал?

Николай. Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?

Наташа. Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони. Теперь я так рада, ну, беги к ней.

Николай. Нет, постой, какая ты смешная! Наташа, что-то волшебное. А?

Наташа. Да.

Николай. Так ты рада, и я хорошо сделал?

Наташа. Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.

Николай. Так хорошо?

Наташа. Да. Соня идет.

Николай сбегает. Соня подходит к Наташе.

Соня. Я в амбаре зеркальце взяла. Садись, Наташа, может быть, ты увидишь его.

Наташа зажгла свечи и села.

Наташа. Какого-то с усами вижу.

Наташа нашла с помощью Сони положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, часто мигала и в итоге отошла от зеркала.

Наташа. Отчего другие видят, а я ничего не вижу? Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, только за меня… Мне так страшно нынче! И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела. Непременно!

Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть. Вдруг Соня отстранила зеркало и закрыла глаза рукой.

Соня. Ах, Наташа!

Наташа. Видела? Видела? Что видела? Его видела?

Наташа схватила Соню за руку.

Соня. Да. Постой… я… видела его. Его?

Наташа. Как же? Как же? Стоит или лежит?

Соня. Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.

Наташа. Андрей лежит? Он болен?

Соня. Андрей, а? Да, Андрей. Нет, напротив, напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне.

Наташа. Ну а потом, Соня?

Соня. Тут я не рассмотрела, что-то синее и красное…

Наташа. Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно…

Наташа ложится на кровать и неподвижно лежит.