Природа чувства

Чувство определяет исходное и основное состояние и способность живого организма. Мы начинаем чувствовать, узнавая наши самые первые потребности, когда нас укачивают, ласкают, не ограничивают проявления желаний или двигательной активности, то есть позволяют развиваться естественным путем. Если главные потребности удовлетворяются, ребенок готов к чувственному восприятию того, что встретится на его жизненном пути. Если же они не удовлетворяются, то ребенок будет вынужден пойти по пути замещения своих потребностей, и в итоге будет искажаться его восприятие окружающей действительности. Любое происходящее в реальности событие невротик пропускает через призму своих страданий или неутоленных желаний, неизменно пытаясь реализовать их.

Появившиеся на каком-то этапе нужды или чувства могут оставаться неосознанными по двум причинам. Зачастую такие чувства развиваются раньше понятийной системы, и в силу этого остаются неузнанными. (Например, младенец не знает, что его не следует слишком рано отнимать от груди матери.) Во-вторых, даже если ребенок уже научился распознавать свои чувства до сцены первопричины, их могут упорно подавляться невротичные родители, и тогда со временем он перестанет осознавать, какие именно чувства испытывал вначале. Если ребенку не позволяют плакать — не важно, связано ли такое подавление с излишне заботливыми родителями, которые не в силах слышать плач своего любимца, или с родительскими насмешками («Ты же мальчик, а плачешь как девчонка!»), — он вскоре перестанет даже осознавать, что ему хочется плакать. В частности, он также может научиться расценивать слезы как слабость.

Подавление чувств не всегда напрямую связано с конкретными действиями родителей. Блокировка или замещение чувства может произойти в младенчестве, когда ребенок еще не способен пойти на компромисс со своими чувствами и построить соответствующую защитную систему. Недостаток родительской заботы и поддержки может вызвать такую мучительную боль, что со временем ребенок спрячет свою боль, подавив и неудовлетворенные потребности. Он перестанет чувствовать себя обделенным. Однако его неудовлетворенность не исчезнет и будет усиливаться день ото дня, год за годом. Она останется неизменной и достаточно примитивной, поскольку ее истоки кроются именно в детских потребностях. Невротик не может иметь зрелых чувств, ведь его терзают неутоленные детские желания. С возрастом у него могут появиться, к примеру, навязчивые сексуальные желания, порожденные не реальными сексуальными чувствами, а давней детской потребностью в любви и ласке. Полностью прочувствовав всю свою подавленную боль, он сможет испытать настоящие сексуальные чувства — и эти чувства существенно отличаются от тех, которые невротик считает сексуальными.

Поведение сексуально озабоченного невротика порождено давней, возможно неосознанной, потребностью. Он может найти ей иное название (секс), однако исходная потребность в любви и ласке от этого не меняется. Один из наших пациентов вдруг осознал эту реальность во время сексуального общения, при этом его возбуждение (символическое сексуальное чувство) сразу исчезло, и он попросил свою жену просто обнять его. Прервав сексуальное общение, он испытал реальные чувства (правда, его прозрение (инсайт) не было по достоинству оценено женой!). Он осознал наконец свои реальные потребности и больше не испытывал нужды в их символическом замещении. Иными словами можно сказать, что это чувство стало осознанным понятием и ощущением, а исходная потребность была правильно оценена. Чувствуя пустоту или бренность жизни, человек может испытать сосущую боль в животе. Хотя невротик, испытав такое ощущение, вполне вероятно, свяжет его с чувством голода.

Невроз не дает возможности правильно оценить («Они не влюбят меня») болезненные физические ощущения, а в результате страдания становятся неизменными спутниками невротика. Он может пытаться облегчить их тем или иным способом (скажем, посредством секса, как в описанном выше случае), но мучительное ощущение не исчезнет до тех пор, пока не будет правильно осознано, — оно должно быть прочувствовано[3]*.

Боль первопричины проявляется в болезненных ощущениях. Первичная терапия помогает им стать реальными чувствами, то есть восстановить связь между болью и породившим ее источником. Только благодаря восстановлению связи мучительное ощущение превращается в истинное чувство. Верно и обратное — прерванная в раннем возрасте связь между мысленным и чувственным восприятием превращается в хронические болезненные ощущения: головную боль, аллергию, боли в спине. Они постоянно будут мучить человека, поскольку разорвана эта причинно-следственная связь. Болезненное чувство как бы оторвано от знания («Мне так одиноко; никто не может понять меня»), оно живет своей жизнью внутри нашего тела, проявляясь так или иначе в форме боли или обиды.

Если скрытая боль станет прочувствованной болью, то она перестанет причинять страдания и невротик обретет способность чувствовать. Все, что затрагивает истинные чувства невротика, обязательно пробуждает боль. Любое глубокое чувственное переживание, которое не способствует усилению боли, является псевдочувством — неким неосознанным» бессвязным заменителем.

Многие пациенты, завершая куре терапии, говорили, что сексуальная близость часто невольно приводит к переживанию боли первопричины. Один мужчина объяснял это следующим образом: «До лечения у меня были самые разные подавленные чувства, которые я реализовывал с помощью секса. Мне казалось, что я — сексуальный гигант. Я мог заниматься сексом в любое время. Теперь я понимаю, что источником моих неукротимых сексуальных желаний были подавленные чувства, которые любыми путями пытались вырваться на свободу. Я освобождал их с помощью пениса. И неудивительно, что оргазм чаще всего вызывал у меня болезненные ощущения. Я считал, что боль является естественной для такого кульминационного момента. Оргазм наступал у меня всегда слишком быстро потому, что давление всех моих скрытых и рвущихся на свободу чувств было настолько сильным, что я не мог контролировать себя. В детстве они проявлялись по-другому, я часто просыпался в мокрой постели. Мне казалось, что я должен научиться сдерживать себя, и тогда у меня не будет ни мокрой постели, ни преждевременной эякуляции. Но в действительности мне нужно было просто пережить те подавленные чувства и избавиться от хронического болезненного напряжения».

Когда он освободился от напряжения, связанного с давними скрытыми чувствами, исчезли и навязчивые сексуальные желания, а его сексуальная жизнь вошла в норму. Такая же напряженность (обусловленная соответствующими детскими переживаниями), возможно, выразится в чрезмерной разговорчивости — в данном случае язык используется как своеобразный «водослив» для излияния накопившегося внутреннего напряжения. Невротик использует слова не для выражения чувств и мыслей; он выговаривается просто для снятия напряжения. Излишне словоохотливому невротику даже не нужен собеседник; он «беседует» со своей потребностью (а в исходном варианте со своими родителями). Здесь мы вновь сталкиваемся с жестоким парадоксом. Человек вынужден говорить потому, что его никогда не слушали в детстве, но такая невротичная манера разговора обычно отталкивает людей, в результате чего напряжение (навязчивое желание) еще больше повышается, побуждая невротика к более обильному словоизвержению. Он не сможет почувствовать то, что говорит до тех пор, пока не сможет прекратить разговоры, порожденные подавленной потребностью, и такая возможность появится, когда он прочувствует мучительную боль неудовлетворенных детских потребностей.

Восприятие невротика останется ограниченным до тех пор, пока он не высвободит подавленные чувства. Либо он будет искать приятных ощущений, чтобы подавить неосознанные болезненные потребности, либо решит, что у него действительно есть некая физическая болезнь, если постоянно испытывает какие-то болезненные ощущения в той или иной области организма. Люди, пытающиеся с помощью алкоголя избавиться от тяжести в желудке, не предполагают, что, возможно, способствуют развитию более серьезного заболевания (например, язвы желудка). Иными словами, искусственные способы, которыми человек- пытается снять внутреннее напряжение или боль, могут в итоге действительно вызвать физические заболевания. Для облегчения страданий невротик может использовать не только алкоголь, но и любые болеутоляющие средства, таблетки или наркотики. Но в данном случае важно другое — все подавленные чувства являются болезненными по определению. Поэтому невротик, по сути дела, постоянно пытается заменить одно (болезненное) ощущение другим, хотя при этом он может наслаждаться невесомостью подводного плавания, живописной палитрой картины, одурманивающим воздействием алкоголя или наркотика. Пока ему не удастся связать свои хронические недомогания (которые, в сущности, мог перерасти в физические болезни) с исходными, основополагающими чувствами, он будет продолжать свои бесплодные попытки поиска символического удовлетворения.

В большинстве случаев именно поиск такого чувственна заменителя стоит за любыми навязчивыми желаниями, включая чрезмерные сексуальные потребности. Оргазм становится для невротика неким наркотическим или седативным средством. Отказываясь от этого символического действия (успокоительного) придет к ухудшению физического состояния.

Почему же восприятие невротика является ограниченным. Потому, что никто не может понять его истинных чувств. Они разрешают испытывать лишь позволительную боль. Допустим, у них может болеть живот, но они не могут грустить, испытывая эмоциональную боль. И ребенок вынужден найти причину боли, которая удовлетворит его родителей; он вынужден искать символическую замену, хотя ему гораздо проще было бы сказать правду: «Мне грустно».

Для иллюстрации моего утверждения давайте рассмотрим ел чай из жизни одного моего пациента. Молодой человек решился жениться. Во время свадебной церемонии к нему неожиданно подходит пожилой мужчина, давний друг семьи, который сердечно обнимает его, желая всего наилучшего. Эта встреча по непонятной причине очень расстроила жениха, и он не смог сдержать горьких слез. Молодой человек был не в состоянии понять, что стало причиной такой реакции.

На основе первичной теории мы можем предположить, что в приведенном случае сердечные слова пожилого человека разбередили какие-то старые раны. В ходе терапии этот пациент рассказал, что его отец всегда был крайне суров и сдержан, что его в детстве рядом с ним никогда не было любящего, доброжелательного человека, который мог бы искренне порадоваться его счастью. Этот молодой мужчина постоянно жил с затаенным ощущением пустоты или неудовлетворенности, и только сердечная доброта смогла растревожить его боль.

Болезненное чувство, испытанное молодым человеком, было лишь тихим отголоском исходного чувства, но, прочувствовав его до конца, он испытал бы в тот момент еще глубокую печаль, мучительную и нестерпимую боль. Сердечная доброта, взволновавшая его в день свадьбы, ни на йоту не уменьшила исходную боль, поскольку она может, исчезнуть, только если подавленное чувство будет полностью выявлено, пережито и — что еще более важно — осознано. Его напряжение или борьба зародилась очень давно, — когда у него впервые мелькнула мысль о том, что он не в состоянии пробудить теплых чувств в своем любимом папочке. Он старался стать независимым, пытаясь показать, что действи-1ельно не нуждается в отцовской ласке. Чтобы не чувствовать обиды, он всячески избегал сердечных отношений (хотя именно в них он больше всего нуждался). Неожиданная сердечность старого друга невольно ранила его в момент эмоционального подъема — во время свадьбы.

Другая пациентка описывала свои ощущения следующим образом;

«Мне казалось, что я окружила неким магическим кругом нежелательный образ моего реального „я», чтобы никто его не видел и не слышал, и в итоге этот образ был надежно спрятан и предан забвению. Однако боль, вызванная неодобрением, заставила исчезнуть мои собственные чувства. И вместе с ними уходили любовь, сила. и. желание. Меня больше не существовало. Однажды, мысленно. оглядываясь назад, я попыталась найти свое реальное „я», но передо мной простиралась пустыня полнейшего небытия. Я умерла от их неприятия и ненависти (нетерпимости). Реальным для меня осталось только чувство презрения к самой себе».

Я полагаю, что невротик, подавляя свою боль, одновременно теряет часть своего чувственного восприятия. Но он даже не осознает этой потери, пока не восстановит свои реальные чувства. То есть невозможно убедить невротика в том, что он не способен на определенные чувствами вероятно, убедится в этом он может только путем — восстановления реальных чувств. Пока этого не случилось, невротик, возможно, с печалью отметит, что трагическая сцена из недавно просмотренного фильма потрясла его до слез. «Вот какой я чувствительный», — скажет, к примеру, он. Однако, этот человек еще не прочувствовал свою собственную личную печаль, поэтому нельзя сказать, что его чувства проявляются в полном объеме. Связав трагическую сцену из фильма с определенными событиями собственной жизни, он, возможно, смог бы пережить боль первопричины прямо в кинотеатре. И действительно, — путь к осознанию боли первопричины зачастую начинается в то время, когда пациент рассказывает о сцене, тронувшей его до слез. Но тем- не. менее чувства, пробудившиеся в кинотеатре, и новые чувства, восстановленные в ходе терапии суть два несравнимых (диспаратных) явления.

Слезы в кинотеатре были неким фрагментом прошлого, отвергнутого невротиком. Они свидетельствуют скорее о чувственном облегчении, чем о проникновении в мир реальных чувств первопричины. Такой процесс облегчения и помогает удерживать исходное цельное чувство в неосознанном состоянии. Он искажает и ограничивает это чувство, чтобы успокоить боль.

Такое же объяснение применимо к человеку, часто теряющем контроль над собой. Казалось бы, вполне естественно, что, испытывая гнев, мы стремимся выплеснуть его. Однако если такой гнев ежедневно выплескивается понемногу на символические мишени, если он не осознан до конца и не связан с его исходной причиной, то его нельзя отнести к чувствам первопричины.

Представим себе индивида, который разражается гневом, не в силах вынести даже пары минут ожидания. Вполне возможно, в детстве этому человеку постоянно приходилось подолгу ждать, чтоб забывчивые родители выполнили свои обещания. И поэтому в дальнейшей жизни любое событие, отчасти напоминавшее о родительской забывчивости, стало вызывать чрезмерный гнев, не соответствующий возникшей ситуации. К сожалению, подобная забывчивость со стороны других людей будет неизменно вызывать гнев, пока этот человек не осознает и не переживет вновь исходные обстоятельства, породившие его реальные гневные чувства.

Такой гнев нельзя рассматривать как реальное чувство, поскольку причины, вызвавшие его, являются символичными, а реальность, породившая его, остается скрытой. И следовательно взрывы подобной ярости можно отнести только к символической, невротической деятельности.

Я считаю, что механизм чувств работает по принципу «Во или ничего». Любое событие, затронувшее чувство, должно вызвать отклик во всем организме. Но эротизм невротика зачастую выражается локализованной чувствительностью в гениталиях, a hi полнокровными сексуальными чувствами, которые охватывают его тело с головы до ног. Такая невротическая фрагментация может проявляться в полузадушенном смехе, подавляемом чихании или в манере и содержании речи, которые совершенно не согласуются с выражением лица. Разумеется, подобные признаки характерны не для всех невротиков, но процесс фрагментации обязательно выразится в той или иной форме.

Есть целый ряд выражений и понятий, которые принято называть чувствами, хотя я их таковыми не считаю. Одно из них — «чувство» вины. Например, невротик говорит: «Мне очень стыдно, что я солгал; я чувствую себя таким виноватым!» Я склонен рассматривать ощущение виновности как попытку уйти от чувства (боли), поскольку в приведенном случае вина связана с поведением, позволяющим снять напряжение. Здоровый человек, совершив дурной поступок, осознает его в полном объеме и попытается исправить ситуацию.

Насколько я понимаю, в основе ощущения вины лежит всего лишь страх потери родительской любви. В ходе курса первичной терапии один пациент поведал мне, что в детстве был страшно рассержен на своего отца, решившего покинуть его. Он говорил, что внутренне был разъярен, как дикий лев, но смог лишь мяукнуть, как испуганный котенок. Именно чувство вины — считал он — помешало ему выплеснуть свой гнев. Постепенно восстановив события своего детства, он понял, что боялся поссориться с отцом, а больше всего боялся потерять его навсегда. Следовательно, мотивацию вины можно рассматривать как поведенческую реакцию на страх.

Депрессию обычно также относят к области чувств. Пациенты, успешно завершившие курс первичной терапии, не жаловались на появление депрессии. Их могло опечалить то или иное событие, и. эти чувства определялись конкретной ситуацией. На мой взгляд, депрессия — это маска, скрывающая очень глубокие и болезненные чувства, которые человек не в силах осознать. Порой невротик даже готов убить себя, страшась испытать всю глубину этих мучительных чувств. Депрессия — это некое настроение (или психическое состояние), сходное с чувствами первопричины, однако она также выражается в неприятных физических ощущениях («У меня ужасное настроение. Все так плохо. Я чувствую тяжесть в груди, как будто меня сдавили стальным, обручем», и так далее), потому что нет связи с реальным источником этого настроения. Восстановление связи превращает настроение в чувство, и поэтому заново родившиеся пациенты рассказывают именно о чувствах, а не о смутных настроениях. Измерения, проведенные с помощью электромиографа, показали, что для депрессивных состояний характерен очень высокий уровень напряжения, и это свидетельствует о том, что депрессия является неким неосознанным чувством. Доктор Фредерик Снайдер из Национального института психологии (душевного здоровья) н< давно записал примеры снов пациентов, находящихся в состоянии депрессии. Депрессанты начинают видеть сны почти сразу после засыпания, и сны их обрывочны и бессвязны. Обычно депрессанты спят меньше здоровых людей — что является дополнительным свидетельством напряжения, характеризующего депрессию.

Любое тривиальное событие может стать причиной депрессии. Одна пациентка пришла на вечеринку, но вскоре покинула ее в подавленном настроении. Никто не разговаривал с ней, не обращал на нее внимания, и она молча сидела в стороне от общего веселья. Ее депрессия продолжалась несколько дней, и виновата в этом была совсем не эта грустная вечеринка. Видимо в этом случае была затронута давняя подавленная боль, связанна с тем, что родители мало интересовались ее делами и редко раз говаривали с ней. Пережив сцену первопричины, в которой он плакала от недостатка родительского внимания, пациентка вместе с тем избавилась и от депрессии. Порой люди, пытаясь изба виться от депрессии, ходят по магазинам, строят планы на. будущее или приглашают гостей, но в сущности, депрессия лишь затаится на время, поджидая, пока эта деятельность не иссякнем Пока человек не осознает реальных чувств, — которые его угнетают, депрессия неизменно будет терзать его.

Бывают и другие псевдочувства. Рассмотрим пример «отверженности» (непризнанность)..

Однажды в ходе учебного семестра я сделал критическое замечание по поводу плохого отчета молодого психолога. Он сразу начал отчаянно защищаться: «Цель моего отчета не тpeбoвaла детального разбора. И к тому же я еще продолжаю работать над ним» и т. д. и т. п. Тогда я спросил его, какие чувства он испытывал при этом, он ответил: «Я чувствовал, что меня отвергли?» Его реальные, заблокированные чувства сводились к тому, что отец никогда не признавал его достоинств («Я никогда не смог стать достаточно хорошим, чтобы заслужить твою любовь»)- чтобы не чувствовать нестерпимой обиды, он окружил себя туманной завесой мысленных представлений, объяснений и доводов, позволявших ему выдержать исходную боль первопричины. Он не пытался выяснить, что именно было ошибочным в его отчете. Эти ошибки означали для него только то, что он недостаточно хорош и поэтому его не признают. Детское чувство отверженности было не прочувствовано до конца. Более того, это породило определенное поведение, направленное на подавление чувства.

Защитная позиция этого молодого психолога в действительности лишь вытесняла давнее чувство, затронутое сиюминутной критикой.» Написание плохого отчета не должно было вызвать мучительную боль, которая могла бы оправдать бурный поток его возражений и объяснений. Защищал свой отчет, он подавлял боль первопричины. Он слегка почувствовал что-то — отверженность ту детскую, реальную отверженность, но подавил чувство, и именно в этом смысле я говорю о том, что невротик не обладает всей полнотой чувств. Расщепление его сознания и чувств произошла в далеком детстве, поэтому он не способен на реальные чувственные переживания. И уже в зрелом возрасте такой человек будет неизменно ощущать отголоски той давней боли, реагируя на любое обидное или критическое замечание. А чтобы реально почувствовать состояние отверженности, ему надо обязательно пережить мучительную боль первопричины — почувствовать себя таким же ужасно одиноким и нежеланным ребенком, каким он был детстве. Пройдя через такое переживание, он избавится от общего ощущения отверженности, и тогда проявятся его подлинные чувства и он сможет здраво реагировать на события текущей жизни. И если теперь, к примеру, такого человека публично унижает одна из сокурсниц, то его восприятие будет, возможно, таким: «Похоже, я ей не нравлюсь» или «Она сегодня явно не в духе»»; он уже не почувствует себя отверженным в невротическом смысле этого понятия. Иными словами, нет больше плодородной почвы исторической отверженности, упав на которую зерно унижения могло вырасти в стойкую обиду и надолго испортить человеку настроение.

Стыд тоже относится к числу псевдочувств. Допустим, взрослый человек расплакался, но потом ему стало стыдно за такое проявление чувств. А в действительности ему кажется, что его не одобрили бы за проявление слабости. Он пытается отстраниться от собственных переживаний («Мне так стыдно») и извиниться за плохое поведение, лишь бы не чувствовать того, что его не любят. То есть реальное «я» подавляется нереальным, которое формируется на основе моральных критериев родителей (а в дальнейшем к ним добавляются и общественные критерии).

Гордость также входит в структуру нереального «я». В известном смысле гордость нельзя отнести к чувствам. Она побуждает человека к определенным, часто неосознанным действиям, которые позволяют ему гордиться собой. В данном случае важно совершить некий поступок или действие. Чтобы испытать настоящее чувство, людям совсем необязательно совершать поступки. Действия невротика, позволяющие ему гордиться собой, значительно меняются с течением жизни. В два года он может гордиться сухими подгузниками, а в тридцать лет — удачной охотой на слонов. А связывает оба эти события одна и та же потребность. Она остается неизменной. С возрастом мы возводим вокруг этой потребности все больше защитных стен, а в итоге блуждаем в лабиринте символической деятельности.

Конкретное повседневное событие может очень огорчить невротика, но сила этого чувства зависит от содержимого первичного резервуара (отстойника). В ходе первичной терапии этот резервуар постепенно опустошается, и пациент с удивлением обнаруживает, насколько незначительными в сущности оказываются его переживания. Теперь, получив из химчистки плохо вычищенный костюм, он может почувствовать раздражение, но не ярость. И такой «опустошенный» невротик уже понимает, что реальных человеческих чувств не так уж много. Покинув мир нереальных чувств — стыда, вины, отверженности и т. д., — он придет к осознанию того, что эти псевдочувства были символическими заменителями, исполнявшими функцию подавления главного чувства первопричины и неудовлетворенной потребности в родительской любви.

Например, невротик, пройдя один из общеизвестных курсов групповой терапии, может считать, что пережил глубочайшее эмоциональное потрясение, однако на самом деле он по-прежнему не ведает о том, насколько глубоко и мучительно подавленное невротическое чувства. Слезы и рыдания в группе условной терапии — это лишь тихий вздох того гигантского, по-прежнему спящего внутреннего вулкана, где содержатся тысячи подавленных и вытесненных переживаний, нуждающихся в освобождении. И на сеансах первичной терапии этот вулкан постепенно освобождается от своего содержимого. Когда все чувственные запреты будут сняты, то исчезнет и чрезмерная эмоциональная глубина, которая не свойственна здоровому человеку. Чувство первопричины, как правило, полярно противоположно обычному и естественному проявлению. Излишне эмоциональные люди чаще всего черпают дополнительные силы в источнике давних подавленных чувств и нереально воспринимают настоящее. Нормальные люди, лишенные подавленного прошлого, воспринимают только настоящее, и эти реальные чувства гораздо менее взрывоопасны, чем невротическая эмоциональность, так как за ними не стоит скрытая напряженность. Веселье невротика может сопровождаться взрывным смехом, и этот взрыв подготовлен внутренним напряжением. Или же он вообще не сможет непроизвольно рассмеяться, если находится под влиянием былой печали. В первом случае невротик превращает подавленное чувство в смех; а во втором — смех (как, впрочем, и печаль), возможно, был подавлен сильной личностью, которой удалось сгладить все эмоции невротика. Обычно несведущие люди принимают за реальные чувства то, что является лишь сильной реакцией на боль, — гнев, страх, ревность, гордость и так далее.

На сеансе традиционной терапии неизменно существуют препятствия для выражения тех мучительных чувственных переживаний. И эти препятствия являются результатом терапевтической конфронтации: пациент — терапевт. В ходе курса первичной терапии существует единственная конфронтация между реальным и нереальным «я» самого пациента.

В действительности невротик наделен обычными чувственными способностями; только напряжение надежно скрывает его чувства. Его всю жизнь терзают давние неудовлетворенные чувства, которые жаждут свободы и проявляются в напряжении. Чтобы вновь ощутить реальность, невротик должен вернуться в прошлое и прочувствовать то, что скрыто в его первичном резервуаре. Разумеется, невротик может пройти курс групповой психотерапии, стремясь найти путь к нормальному общению с окружающими, и в итоге он, наверно, даже решит, что ему удалось сломать барьер собственной необщительности или испытать искренние сердечные чувства — «научившись воспринимать других». Но человек с заведомо искаженным чувствами или восприятием просто не в состоянии научиться правильно воспринимать других людей, и не важно, насколько искренними или радушными кажутся ему вновь обретенные взаимоотношения. Для начала нам необходимо научиться понимать самих себя; и лишь после этого мы сможем понять чувства окружающих. Подавленный индивидуум может вполне осознанно общаться с кем-то целый день и при этом ничего не почувствовать. А точнее говоря, он будет чувствовать давнюю детскую обиду, возможно недостаток сердечного тепла со стороны родителей, хотя не будет осознавать, что именно это он и чувствует. В данном случае под чувственной восприимчивостью я понимаю единую, общую систему чувственного восприятия, открытую для любых внешних раздражителей. Если она не функционирует, то мы сталкиваемся, например, с таким явлением, как фригидность, — фригидная женщина может с готовностью идти на любое сексуальное общение, несмотря на то, что никогда ничего не чувствует.

Иными словами, чувственные барьеры обычно возводятся не для защиты от других людей, хотя такая защита косвенно связана с людьми; такие барьеры являются внутренними. Стена, щит или «кокон», оберегающий жизнь столь многочисленных невротиков, укрепляется под ударами множества невыдержанных испытаний, в которых были подавлены чувства и реакции. И этот кокон становится все толще с каждым новым замещенным чувством. Нет единого быстродействующего способа, позволяющего разрушить такую защиту. Можно лишь, мысленно возвращаясь в прошлое, прочувствовать каждую подавленную доходную боль и шаг за шагом сбрасывать камни вытесненных переживаний, пробивая бреши в мощной защитной стене, и наконец наступит день, когда она будет полностью разрушена —исчезнет и нереальное «я», фильтрующее и притупляющее острые переживания. И чем лучше человек узнает самого себя, тем лучше он сможет понять других людей.

Понятие истинного чувства, принятое в первичной теории, значительно отличается от тех понятий, которые приняты в других психологических теориях. Если в ходе Традиционных — групповых занятий на развитие чувствительности человек, к примеру, нежно поглаживает руку своего партнера, то в нормальной ситуации это могло бы вызвать просто ощущение теплых личных взаимоотношений. Однако ощущения, возникающие у невротика в описываемой ситуации, можно сравнить с угасающими искрами упорно не разгорающегося костра главных подавленных потребностей, которые, оставаясь неузнанными, часто приводят человека в состояние оглушенности. В чем же причина? В том, что обычное проявление ласки, некое приятное ощущение, погружается в глубокое эмоциональное хранилище вытесненного, стерильного детства, которое придает исключительный резонанс и силу этому переживанию. Поскольку эта сила не осознана, она остается бессвязным изолированным переживанием, возможно характеризующимся эмоциональным взлетом или удивительными и непонятными ощущениями, которые невротик может назвать, к примеру, высшим наслаждением. Первичная терапия помогает разжечь тот чувственный костер, и свет его открывает путь к реальному осмыслению прошлого. То есть переживание становится реальным — обычным приятным ощущением, — а не символическим воплощением, обусловленным предысторией вытеснений. Таким образом, становится понятно, как неудовлетворенные потребности превращаются в преувеличенную невротическую реакцию (которая невротику кажется реальным чувством).

Я считаю, что защитные уровни, а точнее, количество защитных слоев определяет, насколько близко тот или иной человек может подойти к осознанию своих реальных чувств. Такая близость зависит от комплекса эмоционально окрашенных представлений, принятых в семье, культурной среды, а также от общего органического склада индивидуума. В одних семьях, к примеру, вообще не принято проявлять чувства; в других — не поощряется гнев и раздражение, зато одобряются сексуальные склонности. Но в общем и целом невротичные родители препятствуют проявлению чувств, и чем больше им самим пришлось подавить своих реальных чувств в борьбе за нормальное существование в этом мире, тем старательнее они будут пытаться подавить чувства своих детей. Зачастую эти истребляющие воздействия бывают непреднамеренными. К ним можно отнести постоянное одергивание расшалившихся детей, строгий взгляд родительских глаз в ответ на ссоры или жалобы, смущение, вызванное детскими разговорами о сексе или появлением голой дочери из ванной комнаты. Порой мы сталкиваемся с требовательным подходом отца, пренебрежительно относящегося к страхам своего сына или грусти дочери. Или это будет обиженная жизнью мать, которая не может позволить своей дочери проявить слабость или потребность в защите. Возможны также замечания или наставления: «Никогда не смей так больше говорить!», или «Не стоит переживать из-за неудачи, подумай лучше об успехе», или «Что случилось, неженка? Неужели ты не можешь сделать это!» — в общем, существуем множество тривиальных ситуаций, в которых детям не позволяю! грустить, быть излишне требовательными, или веселыми, или сердитыми. К более острым переживаниям может привести тот простой факт, что ребенку не с кем поделиться своими чувствами, — пропадающая на работе мать, тяжелобольные родители, которые не в состоянии помочь или выслушать ребенка, или вымотавшийся на работе отец, у которого не остается сил на общение с ребенком. Все это приводит к одним и тем же последствиям — подавленная нестерпимая боль вытесняет реальное «я».

Насколько мне известно, существует много запутанных и сложных версий того, что именно происходит с невротическими чувствами с психологической точки зрения. Одни говорят, что чувственные способности невротика в действительности так и не достигли нормального уровня развития. Другие считают, что детские чувства уже похоронены и не могут быть восстановлены. По моим представлениям, чувственная способность невротика не может быть непоправимо повреждена. Можно сказать, что невротик живет в мире чувств первопричины в том смысле, что его подавленные чувства неизменно сопутствуют ему. Они проявляются в повышенном кровяном давлении, аллергии, головной боли, в напряжении мышечной системы, в напряженно сжатых челюстях или косоглазии (косых взглядах), в выражении лица, в тембре голоса или в походке. Все прежние психотерапевтические методы потерпели неудачу, пытаясь восстановить эти фрагментированные чувства по их симптоматическим выплескам, вновь соединить их в единое и определенное чувство.

Я полагаю, что первичный метод лечения, который мы будем обсуждать в следующей главе, открывает путь для восстановления реальных чувств.

Лечение (первичная терапия)

Пациенты, впервые решивших пройти курс первичной терапии, должны быть заранее подготовлены к тому, что им предстоит необычная лечебная процедура. Для начала достаточно телефонного разговора, в котором они описывают характер проблемы и дают краткую историю физических заболеваний. Далее пациента просят прейти врачебное обследование, чтобы исключить любые возможные противопоказания для первичной терапии, к примеру, такие как врожденная мозговая (психо-) патология. При любых формах психоза необходимо личная встреча и собеседование. Пациента просят прислать письмо, в котором он должен описать свою жизнь, историю семьи, свои проблемы, предыдущие методы лечения, а также ответить на вопрос: почему он решил пройти курс первичной терапии? В большинстве случаев личное собеседование происходит только в начале лечения. Как правило, в этом нет необходимости, поскольку человек узнает об этом методе лечения либо от друзей, проходивших курс первичной терапии, либо от врача, который объясняет ему суть данного метода. К началу лечения он уже достаточно хорошо представляет себе, что его ждет.

После первого телефонного разговора и получения письма пациенту высылается список инструкций (смотри приложение). В данных инструкциях оговаривается, что на время первичной терапии — то есть на несколько месяцев — он должен отказаться от курения, алкоголя и наркотиков. Также сообщается, что ему предстоит три недели ежедневного индивидуального лечения, за которым последует несколько месяцев групповой терапии. Его просят освободиться от работы или учебы на первые три недели. Курс индивидуальной терапии предполагает большие затраты энергии, кроме того, он при всем желании не сможет нормально работать, поскольку часто будет слишком расстроен.

Первые три недели всецело посвящаются одному конкретному пациенту. Ежедневно ему уделяется столько времени, сколько ему потребуется; только его самочувствие будет определять, когда должен закончиться терапевтический сеанс. Как правило, сеансы занимают от двух до трех часов; хотя иногда сеанс продолжается меньше двух или больше трех с половиной часов. Курс первичной терапии значительно экономичнее, чем традиционная психотерапия, использующая механизм инсайта, — он экономит не только финансы, но и время. Общие финансовые затраты составляют примерно одну пятую стоимости лечения у психоаналитика.

Последние сутки перед началом курса первичной терапии пациент должен провести в изоляции гостиничного номера, который его просят не покидать до первого сеанса терапии, назначенного на следующий день. В течение этих двадцати четырех часов ему нельзя читать, смотреть телевизор и звонить по телефону. Хотя ему разрешается записывать свои мысли. Если у нас есть основание полагать, что пациент хорошо защищен, то мы просим его не спать всю ночь. Такая подготовительная методик может использоваться время от времени в ходе первых двух недель индивидуальной терапии.

Изоляция и бодрствование в ночное время являются важными приемами, способствующими лечебным целям, поскольку обычно помогают пациентам прийти в то состояние, в котором они смогут быстрее восстановить сцену первопричины. Цель изоляции — лишить пациента всех его обычных способов снятия напряжения, а бессонница способствует ослаблению оставшейся защитной системы; в данной ситуации у него меньше источников для избавления от своих чувств. То есть наша цель — не позволять пациенту отвлекаться от самого себя. Один из пациентов рассказывал мне: «Примерно в середине ночи я начал делать зарядку. Всякий раз, когда я прекращал упражнения и выглядывал из окна своего номера, то начинал рыдать, сам не зная почему». Другая пациентка испытала приступ панического страха, и ей пришлось позвонить мне в полночь, чтобы убедиться, что она не сходит с ума. Одиночество может привести к невротическому отчаянию. Для многих пациентов эта ночь в гостиничном номере становится первой за много лет, когда они вдруг вынуждены спокойно сидеть в полном одиночестве, предоставленные самим себе. Им нельзя ничего делать, нельзя никуда выходить. Они не должны заниматься символической деятельностью. Очень важной функцией ночного бодрствования является то, что пациент лишается возможности символического замещения во время сна. Недостаток ночного отдыха помогает разрушить защитную систему отчасти потому, что простая усталость делает пациента менее способным к активным действиям, а главное, потому, что он не смог символически расслабиться посредством сновидений, то есть не смог снять напряжение. Устранив символическую деятельность во время бодрствования и сна, мы помогаем человеку приблизиться к его реальным чувствам. В добавление к вышеизложенному многие исследовательские работы показывают, что изоляция сама по себе понижает болевой порог.

Первая встреча (сеанс)

Пациент приходит на прием измученным. Ему пришлось отказаться от курения и транквилизаторов, он явно чувствует себя усталым и встревоженным. Больной смутно представляет себе, что его ждет. Можно заставить его подождать пять — десять минут сверх назначенного времени, чтобы еще больше усилить его напряжение. В звуконепроницаемой приемной включен приглушенный свет, телефон отключен. Пациент лежит на кушетке. Ему предписывается лежать распластавшись, поскольку в такой позиции он максимально ощущает некую физическую беззащитность, а именно этого я и добиваюсь. Важное значение такой позиции или позы я осознал, наблюдая за вновь поступившими арестантами, которые часто проводили свои первые дни в тюрьме, лежа в позе эмбриона или скрестив ноги, сложив руки на животе и подтянув колени к туловищу, словно пытались таким образом защититься от одиночества отчаяния и боли. Как будет обстоять дело дальше, зависит, разумеется, от индивидуальности пациента. Давайте рассмотрим некий типичный случай.

Пациент рассказывает о своем напряженном состоянии и других проблемах: о слабости, импотенции, головных болях, депрессии и вообще о несчастной жизни. Возможно, он скажет: «Какой же смысл в такой жизни?», или «Все так страдают; здоровых людей не осталось!», или «Я устал от одиночества! Я не могу завести друзей, а если они и появляются, то вскоре начинают утомлять меня!» Все это означает, что перед нами — несчастный и страдающий человек. Если он испытывает ощущение очень сильного напряжения и страха, я прошу его позволить этим чувствам полностью завладеть им. Если он начинает паниковать, я предлагаю ему позвонить родителям, чтобы попросить о помощи. Иногда это вызывает болезненные чувства уже в ходе первых пятнадцати минут первого сеанса. Я прошу его рассказать о детских годах жизни. Возможно, он скажет, что помнит не так уж много. Я настаиваю, чтобы он вспомнил все, что сможет. Затем пациент начинает рассказ о своем детстве.

Пока он рассказывает, я собираю определенную информацию. Защитная система пациента проявляется двумя путями. Во-первых — в том, как он говорит. Он может философствовать, почти не проявлять чувств, использовать абстрактные сравнения, а в целом создается впечатление, что он скорее посторонний наблюдатель своей жизни, чем человек, который действительно прожил ее. Поскольку его «личность» (или нереальное «я») проявляется в описании собственной жизни, мы внимательно слушаем, что же она говорит. Осторожный человек, который уклоняется и пытается смягчить требования терапевта, возможно скажет: «Не мучайте меня больше. Я не в состоянии ничего воспринимать» пока вы не перестанете терзать меня».

Во время этого рассказа пациент обычно описывает взаимоотношения, принятые в его доме: «Я обычно отмалчиваюсь, когда он говорит так», «Он был бы доволен, заметив, что обидел меня. Но я предпочитал не доставлять ему такого удовольствия», «Моя мать вела себя как маленький ребенок, и мне зачастую приходилось брать на себя роль матери», «Папа всегда набрасывался на меня с обвинениями, и я научился быстро находить оправдание любым поступкам», «Я никогда не мог угодить им», «По-моему, никакой родительской любви вообще не бывает».

Поощряя воспоминания о случаях из раннего детства, мы пробуждаем у пациента довольно сильные чувства. «Я молча сидел, позволяя ему избивать моего брата и… Ох, почему-то я чувствую напряжение… Даже не знаю, что это cq мной…» Ему вновь предлагается отдаться на волю этого чувства. Возможно, on так и не поймет, что именно взволновало его, или, быть может, скажет: «Я подумал, что такое же может случиться и со мной, если начну спорить, как это сделал мой брат… 0-ой, у меня свело живот. Неужели я был так испуган?» Пациент начинает слегка подергиваться. Его руки и ноги приходят в движение. Он моргает и хмурит брови. Слышатся его вздохи или скрип зубов. Я вновь настаиваю: «Постарайся понять это чувство! Вспоминай дальше!» Допустим, он скажет: «Не могу. Это ощущение прошло». Такие тренировочные занятия могут продолжаться несколько часов или дней, но здесь я немного сокращу описание выявления этого чувства, чтобы мы могли перейти к следующему этапу.

«Я весь скован напряжением. Да… Похоже, я действительно боялся своего старика» — таким может быть очередное утверждение пациента. В тот момент, когда я вижу, что он осознал это чувство и твердо стоит на своем, я прошу его глубоко и интенсивно дышать, задействуя мышцы живота. Я говорю: «Откройте рот как можно шире и не закрывайте его! А теперь выталкивайте, выталкивайте это чувство из живота вместе с воздухом!» Пациент начинает глубоко дышать, корчиться и дрожать. Когда такое дыхание становится непроизвольным, я побуждаю его к следующему шагу: «Скажи папе, что тебе страшно!» Возможно, он ответит: «Я вообще не хочу разговаривать с этим мерзавцем!» Я вновь настаиваю: «Постарайся сказать это! Говори!» Как правило, в течение первого сеанса, несмотря на кажущуюся простоту этих слов, пациент не в состоянии произнести их. Если ему все-таки удается выкрикнуть свой страх, то это, как правило, сопровождается потоком слез и глубоким судорожным дыханием. После этого он может тут же начать рассказывать, каким замечательным был его отец. Вполне вероятно, что в ходе этого рассказа он также вспомнит несколько преданных забвению конфликтных ситуаций (возможен также ряд инсайтов).

Такую начальную реакцию мы называем подходом к сцене первопричине, или псевдопервопричинной. Подготовительная стадия, сопровождающаяся псевдопервопричинными реакциями, может продолжаться несколько дней, неделю или около того. По существу, это просто расслабляющий процесс, цель которого — заставить пациента раскрыться, подготовить к сдаче его защитной крепости. Естественно, никто из пациентов не сдаст эту крепость без боя. Невроз отступает далеко не сразу, неохотно и постепенно сдавая свои позиции.

Возможно, уже через пятнадцать минут пациент вновь успокоится и замкнется в себе, вернувшись к привычной необщительности, к бесчувственной манере разговора, свойственной его нереальному «я». И опять-таки его необходимо вывести из себя, вызвав воспоминания о болезненных ситуациях из его прошлой жизни. Терапевт также должен стремиться устранить все проявления защитной системы пациента. К примеру, если он говорит тихо, надо заставить его говорить громко. Если он склонен к философским рассуждениям, надо постараться подвести его к простому описанию реальной жизни. Чаще всего хорошо защищенному пациенту, который привык жить своей головой, а не чувствами, не удается пройти подготовительную стадию (псевдопервопричины) за несколько дней. Так или иначе, мы должны постоянно подчеркивать его излишнее мудрствование на каждом сеансе.

Первая встреча с подобным философом может быть очень похожа на сеанс традиционной психотерапии: обсуждение, история, вопросы и прояснения. Ни в коем случае нельзя обсуждать терапевтические понятия. Многие пациенты склонны обсудить идеи и достоинства первичной терапии, однако нам не следует допускать этого. Наша ежедневная и неизменная задача — пробивать и расширять брешь в его защитной крепости до тех пор, пока пациент уже не сможет больше защищаться. Вероятно, первые несколько сеансов терапии будут соответствовать ранним годам жизни пациента, предшествующим сцене первопричины, вынудившей его уйти от реальности. Он описывает свои переживания в отдельных, бессвязных событиях, по крупицам восстанавливая далекое прошлое. Когда все эти фрагменты соберутся в значимое целое, пациент будет готов к восстановлению сцены первопричины.

Настороженность, робость, вежливость, исполнительность, враждебность или мелодраматичность — все это защитные маски пациента, которые надо постараться снять, чтобы дать возможность проявляться его реальным чувствам. Если пациент сгибает ноги в коленях илу поворачивает голову в сторону, необходимо заставить его бно (ь принять исходное распластанное положение. Усиление волнения может сопровождаться излишней смешливостью или зевотой, на что пациенту надо немедленно и с раздражением указать. Он может попытаться сменить тему разговора — такие попытки тоже следует пресекать. Или он буквально проглотит (подавит) свои чувства, что в общем-то случается со многими невротиками, поскольку они привыкли скрывать или проглатывать нарастающие чувства. Отчасти поэтому мы просим пациента не закрывать рот.

Пока пациент оживляет воспоминания своего детства, мы продолжаем следить за признаками проявления чувств. Его голос может слегка дрожать от повышенного напряжения. Следует напомнить ему о необходимости сочетания глубокого дыхания и чувства. Возможно, через час или два после начала сеанса пациент испытает сильнейшее волнение. Не понимая, какие чувства владеют им, он просто ощущает напряжение и тревожную «подавленность» — в сущности, он пытается подавить свои чувства. Я побуждаю его продолжить воспоминания и восстановить дыхание. Пациент клянется, что не знает, что именно он чувствует. К его горлу подступает комок, ему кажется, что его грудная клетка сдавлена тесным панцирем. Он начинает давиться и тужиться, говоря: «Наверное, меня сейчас вырвет!» Я сообщаю ему, что это лишь кажущееся ощущение и что ничего подобного не произойдет. (Случаев рвоты не было ни у кого из моих пациентов, несмотря на долговременные рвотные позывы.) Я настаиваю на том, чтобы он рассказывал о своих чувствах, даже если он не понимает, что именно чувствует. Он подыскивает какие-то слова и начинает метаться и корчиться от боли. Я прошу его постараться выпустить эту боль, и он продолжает попытки высказать свои чувства. И наконец чувство прорывается в криках: «Папочка» пожалуйста не бей его!», «Мама, помоги мне!», или он просто выкрикивает одно слово — «ненавижу»: «Я ненавижу тебя, ненавижу!» Это и есть первичный крик. Он сопровождается судорожным учащенным дыханием, которое как бы выталкивает это мучительное чувство, долгие годы томившееся в отстойнике боли. Иногда пациент просто кричит: «Мамочка!» или «Папочка!» Даже произнесение этих слов может сопровождаться нестерпимой болью, так как многие «мамочки» не разрешают своим детям обращаться к ним в такой уменьшительной форме. Невротик наконец вновь чувствует себя тем маленьким ребенком» который нуждается в том, чтобы «мамочка» помогла ему высвободить все старые, подавленные чувства.

Такой кряк является криком боли и одновременно неким освобождающим событием, резко снижающим барьер личностной защитной системы. Это оказывается возможным потому, что в течение примерно двадцати дней шло нарастание напряженности, которое позволяло сдерживать проявления реального «я». В большей степени это относится к бессознательным реакциям. Такой крик пронизывает весь организм. Многие сравнивают его с ударом молнии» вдребезги разбивающим все подсознательные запреты и установки» организма. Более подробно значение этого крика я буду описывать в одной из следующих глав. Пока достаточно отметить, что крик первопричины является как причиной, так и результатом разрушения защитной системы.

На первом сеансе я время от времени прошу пациента мысленно представить своих родителей и разговаривать только с ними. Просьба рассказать о них невольно слегка отдаляет пациента от его чувств, и в этом случае наш сеанс скорее напоминал бы дискуссию двух взрослых людей. Поэтому будет лучше, если пациент, например, скажет: «Знаешь, пап, я помню, как ты учил меня плавать и сердился за то, что я боялся опустить голову под воду. В конце концов ты не выдержал и утопил меня». В этот момент пациент может повернуться ко мне и раздраженно заметить: «Вы представляете себе этого идиота, решившего утопить шестилетнего малыша?» А я отвечу ему: «Ты скажи отцу все, что ты чувствуешь!» — и он продолжает выплескивать раздражение и выкрикивать «страх, испытанный в шестилетнем возрасте. Это может вызвать новые ассоциации, ведущие к более связным воспоминаниям. К примеру, он начинает вспоминать, как отец пытался учить его другим вещам и как страшно ему было при этом: «Однажды он подвел ко мне огромного коня. Я не знал даже, как забраться на него. Но он хотел, чтобы я обязательно проехался на нем. Лошадь взбрыкнула и поскакала прочь. Подоспевший тренер вовремя остановил лошадь. Мой отец не сказал ни слова». И вновь я побуждаю его высказать отцу свои чувства. Возможно, он будет и дальше вспоминать о тех жизненных испытаниях или страшных ситуациях, в которых отец отказывал ему в праве на страх. Или может вдруг переключиться И вспомнить о своей матери: «Почему она не остановила его? Она была такой робкой. Никогда не защищала меня от него». Начиная осознавать прошлое, пациент обращается к матери: «Мамочка, помоги мне. Мне так нужна твоя помощь! Мне так страшно!» При этом проявление чувств может стать более сильным — слезы, рыдания, спазмы в животе — и, возможно, оживут новые воспоминания о событиях детства, когда она не могла защитить его от этого «чудовища»! Все четче он понимает, каким слабым и испуганным созданием была его мать. Она была слишком робка, чтобы осмелиться помочь ему и т. д. После двух или трех часов воспоминаний силы пациента обычно истощаются, и мы прекращаем первую встречу. Пациент возвращается в свой гостиничный номер. Он знает, что в случае необходимости может в любой момент связаться со мной, а также в течение первой недели ему, возможно, понадобятся дополнительные ежедневные сеансы, если он будет испытывать повышенное чувство тревоги. Последующие недели обычно проходят более спокойно. Ему по-прежнему не разрешается смотреть телевизор или ходить в кино. По сути дела, он не испытывает в этом необходимости, поскольку полностью поглощен собой.