Ниндзя - шпионы Средневековья

Буддам и патриархам

при встрече — голову с плеч. Наготове всегда

держи отточенный меч. Колесо Закона

вращается неспроста — Чу1 Зубами скрежещет

великая Пустота...

Дайто Кокусн (XIV в.)

Ниндзя в буквальном переводе значит «лазутчик». Корень слова нин (или, в другом прочтении, синоду) — «красть­ся». Есть и другой оттенок смысла — «претерпевать, вы­носить». Отсюда происходит и название самого сложного, самого загадочного из всех воинских искусств. Нип-дзюцу — искусство шпионажа, о котором могли бы только мечтать разведывательные службы XX в. Прошедшие сверхчеловеческую по трудности, физическую и психиче­скую подготовку, прекрасно владеющие всеми приемами кэмпо без оружия и с оружием, ниндзя легко преодолева­ли крепостные стены и рвы, часами могли оставаться под водой, умели ходить по стенам и потолку, сбивать с толку погоню, сражаться с безумной отвагой, а если надо — молчать под пытками и умирать достойно. Шпионы и ди­версанты, продающие свой труд тому, кто больше запла­тит, ниндзя подчинялись неписаному кодексу чести и не­редко шли на смерть во имя идеи. Объявленные людьми низшего сорта (хи-пин), парнями, стоящими вне закона, они внушали невольное уважение самураям. Многие предводители кланов оспаривали благосклонность опыт­ных ниндзя, многие пытались привить своим дружинни­кам опыт ниндзюцу. И все же военный шпионаж на про­тяжении веков оставался уделом избранных, родовым про­мыслом узкого круга незаменимых специалистов, клано­вым «ремеслом».

Ниндзюцу, безусловно, связанное с эзотерической практикой ряда китайских школ у-шу, таит много зага­док не только для историков, но и для врачей, биологов, химиков, физиков, инженеров. То, что нам известно; лишь верхушка айсберга, основание которого уходит в темные глубины мистики, в космические бездны парапси­хологии.

Лишь в недавнее время появились отдельные работы, проливающие свет на тайны ниндзюцу. Это, прежде всего книги Д. Дрэгера «Ниндзюцу — искусство быть невиди­мым», Д. Дрэгера и Р. Смита «Азиатские боевые искус­ства» и Э. Эдамса «Ниндзя, невидимые убийцы». Все они основаны главным образом на исследованиях Хацуми Масааки, ныне здравствующего наследника средневековых ниндзя.

Традиция возводит родословную ниндзюцу к началу нашей эры, но реальные признаки существования таинст­венных горных общин в Центральной Японии прослежи­ваются не ранее VII в.

Первые сведения об организованном военном шпиона­же под руководством Митиноуэ-но Микото относятся к периоду правления императрицы Суйко (593—628). В эти годы принц Сётоку Тайси вел войну против могуществен­ного феодала Мория за провинцию Оми. Кстати говоря, принц был весьма просвещенным государственным дея­телем и ревностным пропагандистом буддизма. Легенда гласит, что сам Бодхидхарма, закончив свои дела в Ки­тае, появился в 622 г. под видом нищего в Японии, по­беседовал с Сётоку Тайси и даже обменялся с ним сти­хами. В ходе военных действий принц послал в распо­ложение вражеских войск лазутчика Отомо-но Сайдзин. Шпион вернулся с ценной информацией, за что был удостоен почетного звания Синоби (то есть Соглядатай). От­сюда и пошло синоби (или пин-дзюцу).

По всей вероятности, процесс выделения ниндзя в обособленный социальный слой, в замкнутую касту шел параллельно со становлением самурайского сословия и почти тем же путем. Однако, если самурайские дружины поначалу формировались на северо-восточных, границах из отходников и беглых простолюдинов, то некоторые бег­лецы предпочитали скрываться вблизи от родных мест. Возросшая мощь самурайства впоследствии позволила ему занять независимое положение в общественной жиз­ни Японии и даже прийти к власти, между тем как раз­розненные группы ниндзя никогда не представляли и не могли представлять сколь-нибудь значительной военной и политической силы. Ряд японских историков определяют пиндзя как воинов-земледельцев (дзи-дзамураи). И в са­мом деле, на начальном этапе развития они имели много общего с самурайством. Но уже в эпоху Хэйан (VIII — XII вв.), знаменовавшуюся правлением дворцовой ари­стократии, гордые буси считали наемных лазутчиков опас­ным деклассированным элементом. Время от времени местные феодалы и правительственные войска устраива­ли настоящие облавы на ниндзя, разоряя их лагеря и се­ления, убивая стариков и детей.

Опорные базы ниндзя были разбросаны по всей стра­не, но естественным центром ниндзюцу стали лесистые окрестности Киото, горные районы Ига, и Кога. Начиная с эпохи Камакура (1192—1333) лагеря ниндзя часто по­полнялись за счет ронинов, служилых самураев, потерявших своего сюзерена в кровавых междоусобных распрях. Со временем, однако, доступ в горные общины был почти прекращен, поскольку содружества вольных наемников постепенно перерастали в секретные клановые организа­ции, скрепленные узами кровного родства и присягой на верность. Каждая из таких организаций становилась уни­кальной школой воинских искусств и культивировала оригинальную традицию ниндзюцу, именуясь, как и са­мурайские школы бу-дзюцу, рю. К XVII в. насчитывалось около семидесяти кланов ниндзя. Из двадцати пяти наи­более влиятельных выделялись по масштабам Ига-рю и Когат-рю. В каждом клане из рода в род передавалась своя традиция воинских искусств.

Будучи исключенными из государственной системы фео­дальных отношений, ниндзя выработали свою иерархиче­скую классовую структуру, отвечавшею потребностям такого рода организаций. Во главе общины стояла военно-клерикальная элита (дзёнин). Иногда дзёнин контролировали деятельность двух или даже трех смеж­ных рю. Руководство осуществлялось через среднее зве­но— гюнин, в обязанности которого входила передача приказов, подготовка и мобилизация рядовых исполните­лей, нижнего звена (гэнин). История сохранила имена не­которых дзёнин времен позднего средневековья: Хаттори Хандзо, Момоти Саидаю, Фудзибаяси Нагато. Положение высшего и среднего звена варьировалось в зависимости от общины. Так, в клане Кога реальная власть была со­средоточена в руках пятидесяти семейств тюнин, каждое из которых имело под началом от тридцати до сорока се­мейств гэнин. В клане Ига, наоборот, все бразды правле­ния были сосредоточены в руках трех семейств дзёнин.

Залогом благополучия общины являлась, разумеется, секретность, поэтому рядовые лазутчики, исполнявшие самую трудную и неблагодарную работу, получали мини­мум информации о верхушке иерархической пирамиды. Зачастую они даже не знали имен своих дзёнин, что слу­жило лучшей гарантией неразглашения тайны. В случае если ниндзя приходилось действовать несколькими груп­пами, связь между ними осуществлялась через посред­ников, и никакие сведения о составе соседних групп не сообщались.

Работой по налаживанию явок, строительству укры­тий, вербовке осведомителей, а также тактическим руко­водством всеми операциями ведали тюнин. Они же всту­пали в контакт с нанимателями — агентами крупных феодалов. Тем не менее, договор заключался между дзёнин и самим даймё. Полученное вознаграждение за услуги также передавалось главе клана, который распределял деньги по своему усмотрению.

Громкую славу искусству шпионажа снискали прежде всего гэнин, большей частью безвестные исполнители сложнейших поручений, преодолевавшие опасности и боль, на каждом шагу рисковавшие жизнью за мизерную плату или просто «из любви к искусству». В случае по­имки гэнин еще мог надеяться на спасение, пообещав выкуп или продав за жизнь часть важных документов, но участь рядового ниндзя была решена — он испускал дух в страшных мучениях. Самураи, верные законам рыцарской чести, не пытали военнопленных благородного происхождения. Редко унижались они и до истязаний простолюдина, на котором можно было разве что испробовать остроту клинка. Другое дело ниндзя, парии среди людей, хитрые и злобные бестии, всегда наносящие удар исподтишка, лесные оборотни, владеющие дьявольскими приемами рукопашного боя и колдовским искусством перевоплощений. Если один из этих «призраков» попа­дался в руки стражи живым, что случалось крайне редко, его допрашивали с пристрастием, проявляя садистскую изощренность. С неудачливых ниндзя сдирали кожу, по­сыпая раны солью, поджаривали на медленном огне, от­резали один за другим пальцы рук и ног, а затем и сами конечности, подвергали «муравьиной пытке», привязыва­ли, к полому металлическому столбу, внутри которого го­рел огонь.

Пользовалась популярностью такая пытка. Человека привязывали к «растяжке» на полу. Над ним был укреп­лен небольшой блок с перекинутой через него веревкой. К одному концу веревки подвешивался котелок с кипя­щим дегтем, другой конец давали жертве в зубы, после чего начинали колоть ее мечом. При конвульсиях горя­чий деготь проливался на тело.

Тех, кто молчал до конца, обрекали на долгую и му­чительную смерть. Например, следуя китайским образ­цам, жертву превращали в «человека-свинью» — отруба­ли руки и ноги (останавливая кровотечение), выкалывали глаза, протыкали барабанные перепонки, вырывали язык и в таком виде «отпускали». В другом варианте пленника, намертво привязанного к деревянной раме-распорке, подвешивали по принципу качелей в сидячем положении над заостренным ростком бамбука, который вскоре достигал критической высоты. Для ускорения про­цесса веревку поливали водой, чтобы она провисала.

Тех, с кем были особые счеты, варили в воде или в масле на медленном огне, с перерывами, так что казнь порой длилась больше суток.

Как правило, неудачливые шпионы, зная, что их ожи­дает, предпочитали покончить с собой, не дожидаясь пы­ток. Этикет ниндзюцу требовал до неузнаваемости изуро­довать свое лицо и вообще уничтожить все признаки, могущие способствовать идентификации рю. Если же об­стоятельства этому препятствовали (например, ниндзя попадался в подвесной капкан-петлю или был оглушен) и если мучения становились невыносимы, оставалось по­следнее средство — откусить себе язык, что вызывало бо­левой шок и бурное кровотечение с летальным исходом.

Тем не менее, хотя ниндзя с детства приучались не дорожить жизнью, никто из них, конечно, не торопился отправиться в мир иной и возродиться в лучшем случае цветком или бабочкой. Со своей стороны они делали все возможное, чтобы избежать подобной участи. Понимая, что все рискованные предприятия зависят не столько от храбрости, сколько от квалификации участников, дзёнин всячески радели о воспитании подрастающего поколения и подготовке кадров. Плоды их усилий выражались в се­рийном производстве суперменов-разведчиков, каждый из которых воплощал в себе самые причудливые фантазии современных сочинителей детективов.

Ниндзя расправляется с самураем

* * *

Тренировка ниндзя начиналась с младенчества. У роди­телей не было выбора, ибо карьера ребенка диктовалась принадлежностью к касте отверженных и успех в жизни, то есть выдвижение в ряды тюнин, зависел исключитель­но от личных качеств бойца.

Физическая подготовка начиналась с колыбели. В доме плетеная люлька с малышом обычно подвешивалась в углу. Родители время от времени раскачивали люльку сильнее, чем было необходимо для укачивания, так что она ударялась бортами о стены. Ребенок на первых порах пугался сотрясения и плакал, но постепенно привыкал и инстинктивно сжимался в комочек при толчке. Через не­сколько месяцев упражнение усложнялось: ребенка вы­нимали из люльки и подвешивали в свободном состоянии «на вожжах». Теперь при ударе о стенку он должен был не только сконцентрироваться, но и оттолкнуться ручкой или ножкой. Сходные игровые упражнения проделыва­лись и в обратном порядке, когда на ребенка катили мяг­кий, но довольно тяжелый шар. Подчиняясь инстинкту самосохранения, малыш поднимал руки, чтобы защитить­ся, «ставил блок». Со временем он начинал находить вкус в такой игре и уверенно расправлялся с «против­ником».

Для развития вестибулярного аппарата и мышц мла­денца периодически раскручивали в разных плоскостях или, взяв за ноги и опустив головой вниз, заставляли с маху «выходить в стойку» на ладонях взрослого.

В ряде рю юный нипдзя в полугодовалом возрасте на­чинал заниматься плаванием и осваивал технику плава­ния раньше, чем ходьбу. Это развивало легкие и давало прекрасную координацию движений. Привыкнув к воде, ребенок мог часами оставаться на поверхности, нырять на большую глубину, задерживать дыхание на две-три минуты и более.

Для детей от двух лет вводились игры, на быстроту реакции: в «цап-царап» или «сороку-воровку» — требую­щие мгновенного одергивания руки или ноги.

Примерно с трех лет начинался специальный укреп­ляющий массаж и постановка дыхания. Последнему при­давалось решающее значение во всем дальнейшем тренин­ге, напоминавшем китайскую систему ци-гун.

Как и в китайских школах кэмпо, вся подготовка ниндзя осуществлялась в рамках триединства. Небо-Человек—Земля и основывалась на принципе взаимодей­ствия пяти стихий.

Как только ребенок обретал устойчивость на земле и на воде, то есть мог хорошо ходить, бегать, прыгать и плавать, занятия переносились в «Небо». Сперва бревно средней толщины укреплялось горизонтально над самой поверхностью земли. На нем ребенок разучивал несколь­ко простых гимнастических упражнений. Постепенно бревно поднималось все выше над землей, одновременно уменьшаясь в диаметре, а комплекс упражнений значительно усложнялся: в него входили такие элементы, как «шпагат», прыжки, перевороты, сальто вперед и назад. Затем бревно заменялось тонкой жердью, а со време­нем — натянутой или провисшей веревкой. После таких тренировок ниндзя ничего не стоило перебраться через пропасть или замковый ров, перебросив веревку с крю­ком на противоположную сторону.

Отрабатывались также приемы лазанья на деревья с голым стволом (с веревочной петлей вокруг ствола и без нее), прыжки с ветки на ветку или с ветки на лиану. Особое внимание уделялось прыжкам с высоты и в высо­ту. При прыжках с высоты шло медленное, осторожное наращивание сложности с учетом возрастных особенно­стей организма. Существовали также различные способы амортизации удара при падении с помощью ног, рук и всего тела (в перевороте). Прыжки с высоты 8-12 м требовали специальных «смягчающих» сальто. Учитыва­лись и особенности рельефа: так, на песок или торф можно было прыгнуть с большей высоты, на каменный грунт — с меньшей. Благоприятным фактором при «вы­сотных» прыжках были деревья с густой кроной, которая могла спружинить и дать возможность ухватиться за вет­ку. Отдельной дисциплиной были прыжки, в воду.

Прыжки ниндзя в высоту, о которых сложено немало легенд, строились главным образом на регулировке дыха­ния и умении мобилизовать ки. Однако в детстве осваи­валась лишь техника движений. Существовало много способов прыжка в высоту, но предпочтение всегда отда­валось прыжку «перекатом», руками вперед, с сальто или без него, с разгона или с места. В подобных прыжках, которые служили для преодоления небольших препятст­вий— заборов, повозок,.вьючных животных, а иногда и цепи преследователей, важно было, приземлившись, сра­зу выйти в боевую стойку. Прыжки в высоту обычно от­рабатывались на простейшем «тренажере» — вместо планки ребенок должен был перепрыгнуть через куст колючего кустарника, но на «экзаменах» использовалось и настоящее оружие, о которое, в случае неудачи, можно было серьезно пораниться. Столь же кропотливо отраба­тывались прыжки с шестом, который позволял в мгнове­ние ока перемахивать через стены высотой в несколько метров. Прыжки в длину через глубокие рвы и «волчьи ямы» должны были воспитать способность не бояться глубины инавык приземления не только на ноги, но и на руки с подтягиванием.

Особый раздел составляли «многоступенчатые» прыж­ки. В качестве подготовительного упражнения к ним сле­довало освоить бегание по вертикальной стене. С неболь­шого разгона человек пробегал по диагонали вверх не­сколько шагов, стараясь по возможности сохранять рав­новесие за счет большого угла к поверхности земли. При должном навыке ниндзя мог таким образом взбежать на трехметровую скалу и остановиться на гребне либо, резко толкнувшись от опоры, прыгнуть вниз и неожиданно ата­ковать противника. В китайском цюанъ-шу такой прием получил название «тигр, прыгающий на утес». Другим вариантом многоступенчатого прыжка было заскакивание на невысокий (до 2 м) предмет, который служил как бы трамплином для следующего, финального прыжка на об­щую высоту до 5 м. Такая техника в сочетании с ис­пользованием миниатюрных портативных пружинящих трамплинов нередко создавала иллюзию «полета по воз­духу».

Развитие силы и выносливости служило основой всех
тренировок ниндзя. Здесь одним из наиболее популярных упражнений для детей было «подвешивание» на ветке дерева. Цепляясь двумя руками (без помощи ног) за тол­стую ветку, ребенок должен был провисеть несколько минут на большой высоте, а затем самостоятельно вскарабкаться на ветку и спуститься по стволу вниз.
Постепенно время «виса» доводилось до часа. Взрослый ниндзя мог таким образом висеть на внешней стене замка под самым носом у часовых, чтобы, улучив удобный мо­мент, пробраться в помещение. Естественно, практикова­лись многочисленные отжимания, поднятие тяжестей, хождение на руках.

Одна из загадок ни-дзюцу — хождение по потолку. Сразу же оговоримся, что ни один ниндзя не умел ходить по обычному гладкому потолку. Секрет заключался в том, что потолки японских комнат украшены открытыми рель­ефными балками и стропилами, проходящими на неболь­шом расстоянии друг от друга. Упираясь руками и ногами в параллельные балки или же цепляясь при помощи «кошек» за одну балку, повиснув спиной к полу, ниндзя мог перебраться через всю комнату. Тем же манером, но уже прыжками, он мог взобраться вверх, упираясь в стены домов на узкой улочке или в коридоре замка.

Одним из любопытных аспектов обучения ниндзя был бег на разные дистанции. Марафонский бег был нормой для любого ребенка в возрасте 10-12 лет: он покрывал за день несколько десятков километров почти без остано­вок. Такого рода навыки требовались не только для того, чтобы уйти от погони, но и для передачи важных сообще­ний. На очень больших расстояниях применялся принцип эстафеты. В спринте индикатором «достаточной» скоро­сти служила обычная соломенная шляпа. На старте сле­довало прижать шляпу к груди и, если она оставалась там прижатая потоком встречного воздуха до самого фи­ниша, зачет считался сданным. Бег с препятствиями мог принимать самые разнообразные формы. На трассе ста­вили барьеры, капканы и ловушки, протягивали веревки в траве, вырывали «волчьи ямы». Юный ниндзя должен был, не прерывая движения, на ходу подметить следы присутствия человека и обогнуть препятствие или пере­скочить через него.

Для того чтобы передвигаться по территории против­ника, мало было уметь хорошо бегать — нужно было учиться ходьбе. В зависимости от обстоятельств ниндзя мог использовать один из следующих способов ходьбы: «крадущийся шаг» — мягкое, бесшумное перекатывание с пятки на носок; «скользящий шаг» — обычный способ перемещения в кэмпо дугообразными движениями стопы; «уплотненный шаг» — перемещение по прямой, носок вплотную прижат к пятке; «прыжковый шаг» — мощные толчки ногами, напоминающие технику «тройного прыж­ка»; «односторонний шаг» — прыжки на одной ноге; «большой шаг» — нормальный широкий шаг; «малый шаг» — передвижение по принципу «спортивной ходьбы»; «врезка лунок» — ходьба на носках или на пят­ках; «ходьба вразбивку» — зигзагообразные движения; «обычный шаг»; «ходьба боком» — перемещение «при­ставным шагом» или спиной, чтобы помешать погоне оп­ределить направление движения.

При групповых операциях на местностях, где хорошо были видны следы, ниндзя чаще всего передвигались гуськом, след в след, скрывая количество людей в отряде. Основными требованиями при ходьбе любым способом были быстрота, экономия сил и контроль дыхания. Важ­ным дополнением к искусству ходьбы было передвиже­ние на высоких, легких ходулях из бамбука — такуэума, которые в случае необходимости можно было изготовить за несколько минут.

Обитатели труднодоступных горных районов, ниндзя были прирожденными альпинистами. Ребенок сызмальст­ва приучался карабкаться по скалам и каменистым осыпям, спускаться в расселины, переправляться через стремнины в бездонные пропасти. Все эти навыки впо­следствии должны были помочь лазутчику взбираться на неприступные стены замков и проникать во внутренние покои монастырей. Искусство скалолазания (сака-нобори, или тохэки-дзюцу) было одним из самых сложных пред­метов в программе обучения ниндзя. Хотя для облегче­ния подъема существовали, некоторые вспомогательные инструменты, считалось, что настоящий мастер должен взбираться по отвесной стене не прибегая ни к чему более, кроме собственных рук и ног. Секрет заключался в умении концентрировать силу и жизненную энергию ки в кончиках пальцев. Таким образом, малейший выступ или бугорок на поверхности стены становился надежной точкой опоры. Нащупав хотя бы два-три выступа, линдэя мог уверенно продолжать путь наверх. Мысленно в это время он устремлялся «в глубь» стены, как бы прилипая телом к каменному массиву. Стены замков, сложенные из огромных обтесанных глыб, могли считаться неприступ­ными, благодаря своей высоте и крутизне, но для тренированного лазутчика преодолеть подобное препятствие со множеством щелей и щербин не составляло особого труда.

В средние века жизнь человека нередко зависела от коня. Вспомним Ричарда III, который на поле боя щедро судил «королевство, за коня». Конь был верным боевым спутником самурая и не раз выручал в беде, разведчика. Хотя условия местности в лагерях ниндзя редко позволяли держать коней и передвигались они в основном пешком, самурайское искусство верховой езды (ба-дзюцу) также входило в курс обучения. Вольтижировка ниндэя помимо обычной; выездки, скачек с препятствиями и стрельбы с
седла предусматривала некоторые акробатические трюки. Юный ниндзя осваивал технику, езды под брюхом лошади или, свесившись на один бок, так, что стрелы противника были ему не страшны. Он должен был уметь вскакивать
на мчавшуюся лошадь, на всем скаку падать, из седла, свешиваться на стременах; и волочиться по земле, притворяясь убитым. Одним из самых сложных номеров было перескакивание с лошади на лошадь. Еще труднее
был прыжок на лошадь с земли, при котором следовало
ногой вышибить, изседла всадника и занять его место. Кое-чего, правда, ниндзя не умели, например, стоять в седле, но это объясняется только отсутствием традиции. Во всяком случае, любой ниндзя в искусстве джигитовки на много превосходил среднего самурая. Приблизительно с четырех-пяти лет мальчиков и де­вочек в лагере ниндзя начинали обучать борьбе без ору­жия и с оружием — по системе одной из школ дзю-дзюиу, но с обязательным включением акробатических элемен­тов, что давало бойцу явные преимущества в схватке. Кроме того, детей подвергали жестоким и весьма болез­ненным процедурам с целью добиться свободного расчленения суставов. В результате многолетних упражнений суставная сумка расширялась и ниндзя мог по собствен­ному усмотрению «вынуть» руку из плеча, «отстегнуть» ногу, перевернуть стопу или кисть. Эти странные свойст­ва были неоценимы в тех случаях, когда шпиону прихо­дилось пролезать в узкие отверстия или освобождаться от пут, наложенных каким-нибудь хитроумным способом. Оказавшись в руках преследователей и дав себя связать, ниндзя обычно напрягал все мышцы, чтобы потом осла­бить веревку общим расслаблением, «вынимал» руки, чтобы петли соскользнули с плеч. Дальнейшее уже было делом техники. Тем же манером ниндзя мог освободиться от болевого захвата или замка. В фехтовании расчленение сустава позволяло на несколько сантиметров удлинить руку при ударе.

В некоторых школах добивались также ослабления восприимчивости к боли. Для этого с ранних лет тело об­рабатывалось специальным «болевым» массажем, в кото­рый входили постукивания и сильные удары, щипки, хлопки, а позже — «окатывание» корпуса, рук и ног при помощи граненой палки. Со временем образовывался тон­кий, но прочный мышечный корсет, а болевые ощущения значительно притуплялись.

Естественным сопровождением всего комплекса физи­ческого воспитания было общее закаливание организма. Детей не только приучали ходить в любую погоду почти нагишом, но и заставляли часами сидеть в ледяной струе горной реки, ночевать в снегу, день проводить на паля­щем солнце, подолгу обходиться без пищи и воды, добы­вать пропитание в лесу.

Острота чувств доводилась до предела, ибо от правиль­ной и быстрой реакции зависела жизнь. Зрение должно было помогать ниндзя не только выведывать секреты не­приятеля, но и благополучно избегать западни. Поскольку разведывательные операции обычно проводились ночью, возникала насущная потребность ориентироваться в темноте. Для развития ночного видения ребенка периодиче­ски помещали на несколько дней и даже недель в пещеру, куда едва пробивался снаружи дневной свет, и заставляли уходить все дальше и дальше от источника света. Иногда применяли свечи и факелы. Постепенно интенсивность света сводилась к минимуму, и ребенок приобретал спо­собность видеть в кромешном мраке. В результате регу­лярного повторения подобных тренировок эта способность не исчезала, а, наоборот, закреплялась.

Зрительная память развивалась специальными уп­ражнениями на внимательность. Например, на камне рас­кладывался набор из десяти предметов, прикрытый плат­ком. На несколько секунд платок поднимался, и юный ниндзя должен был без запинки перечислить все увиден­ные предметы. Постепенно число предметов увеличива­лось до нескольких десятков, состав их варьировался, а время демонстрации сокращалось. После нескольких лет такого обучения разведчик мог по памяти восстановить во всех деталях сложную тактическую карту и дословно воспроизвести дюжину страниц единожды прочитанного текста. Наметанный глаз ниндзя безошибочно определял и «фотографировал» рельеф местности, расположение ко­ридоров замка, малейшие изменения в маскировке пли поведении часовых.

Слух доводился до такой степени изощренности, что ниндзя не только различал по голосу всех птиц и угады­вал в птичьем хоре условный сигнал партнера, но и «по­нимал язык» насекомых и пресмыкающихся. Так, умолк­ший хор лягушек на болоте говорил о приближении вра­га. Громкое жужжание комаров под потолком комнаты свидетельствовало о засаде на чердаке. Приложив ухо к земле, можно было на огромном расстоянии услышать то­пот конницы. По звуку камня, брошенного со стены, можно было определить глубину рва и уровень воды с точностью до метра. По дыханию спящих за ширмой можно было точно высчитать их количество, пол и воз­раст, по звону оружия определить его вид, по свисту стрелы — дистанцию до лучника. И не только это...

Приспосабливаясь к действиям в темноте, ниндзя учились видеть по-кошачьи, но в то же время стремились компенсировать зрение за счет слуха, обоняния и осяза­ния. Кроме, того, тренировка, рассчитанная на продолжи­тельную слепоту, призвана была развить и великолепно развивала экстрасенсорные способности.

Многолетние упражнения сообщали уху ниндзя со­бачью чуткость, но его поведение в темноте было связано с целым комплексом слуховых, обонятельных и осязательных ощущений. Ниндзя - мог вслепую судить о близости огня по степени теплоты, о соседстве человека — по звуку и запаху. Мельчайшие перемены вентиляционных струй позволяли ему отличить сквозной проход от тупика и большую комнату от каморки. При длительном отключе­нии зрения у человека быстро прогрессировала способ­ность ориентироваться как в пространстве, так и во вре­мени. Ниндзя, не имевший, естественно, часов, орудуя в закрытом помещении, был лишен возможности высчиты­вать время по звездам. Тем не менее, основываясь на своих ощущениях, он определял, который час, с точ­ностью до нескольких минут. Наиболее талантливые уче­ники через несколько лет занятий действовали с повяз­кой на глазах почти так же свободно, как и без нее. Куль­тивируя в себе способности к внушению, они устанавли­вали порой «телепатический контакт» с невидимым противником, сидящим в засаде, и наносили упреждаю­щий удар точно в цель. В японских домах с обилием раз­движных перегородок из вощеной бумаги и ширм, где глаза далеко не всегда могли поведать о местонахожде­нии врага, — все прочие органы чувств приходили на по­мощь. Пресловутое «шестое чувство», или «экстремаль­ный разум» (гоку-и), о котором так любили рассуждать теоретики бу-дзюцу, по сути дела являлось производным от имеющихся пяти, а точнее, трех — слуха, осязания и обоняния. С их помощью можно было вовремя избежать ловушки и даже отразить, не оборачиваясь, нападение с тыла.

Читателя, сомневающегося в достоверности столь эк­зотических талантов, мы можем отослать, например, к сочинению Дени Дидро «Письмо о слепых в назидание зрячим», где описываются еще более фантастические свойства человеческой натуры. В частности, Дидро при­водит такой поучительный случай, сопровождая его вер­ным обобщением: «Слепой так правильно реагирует на шум и на голос, что я не сомневаюсь: упражнение в этом может сделать слепых очень ловкими и очень опас­ными. Я расскажу вам по этому поводу один эпизод со слепым, который убедит вас в том, что если бы он на­учился пользоваться соответствующим оружием, то было бы довольно неблагоразумно подставлять грудь под его пистолетный выстрел или ожидать удара камнем. В мо­лодости у него (слепого) была стычка с одним из братьев, окончившаяся довольно плачевно для последнего. Раздосадованный на него из-за каких-то неприятных замечаний, слепой схватил первый, попавшийся ему под руку предмет, бросил в брата, попал ему в лоб, и тот упал.

Что случайности здесь не было и что подобный навык
может воспитать в себе зрячий, подтвердят охотники,
стреляющие «на звук».

Обоняние также говорило ниндзя о присутствии лю­дей или животных, а кроме того, помогало понять распо­ложение покоев замка. Гостиная спальня, кухня, не, говоря уж об отхожем месте, резко различались по запахам. К тому же обоняние, а в равной степени и вкус были не­заменимы при некоторых фармацевтических и химиче­ских операциях, к которым порой прибегали ниндзя.

Физическая подготовка ниндзя продолжалась вплоть до наступления зрелости, которое знаменовалось обрядом посвящения в члены рода. Инициация обычно проводи­лась, как и в самурайских семьях, в пятнадцать лет, но иногда и раньше. Только став полноправными члена­ми общины, юноши и девушки переходили от стандарт­ного психофизического тренинга к познанию сокровенных таинств духа, заключенных в учении монахов ямабуси, в Дзэн и в изощренных методиках йоги.

Откуда пришли ямабуси, какое отношение имеют они к наемным шпионам и убийцам? Ямабуси — самая зага­дочная из когда-либо существовавших в Японии буддий­ских сект, более напоминающая монашеский орден. За­писывается это слово иероглифом, идентичным даосско­му понятию «святой», «совершенно мудрый» (сянь), что говорит о тесной связи секты с доктринами сянь-даосизма о самосовершенствовании и продлении жизни. Однако по звучанию слово ямабуси означает «спящие в горах», что само по себе свидетельствует о направленности их учения. Секта сложилась в IX—X вв., оформившись как монашеский орден. Считается, что ямабуси изобрели осо­бую разновидность йоги, углубляя мистические аспекты эзотерических буддийских сект Сингон и Тэндай. Свои открытия они обобщили в труде, недоступном взору про­стых смертных. Название упомянутого труда «Сюгэн-до» («Путь приобретения могущества»), и все его положения должны были передаваться изустно — от учителя прозе­литу. Как правило, верными учениками ямабуси стано­вились ниндзя, жившие по соседству.

Посвятив жизнь аскезе и неустанным радениям в глу­ши лесов, ямабуси лишь изредка спускались со скали­стых вершин, чтобы поклониться святыням центрального храма ордена — Дайгодзи в Киото. Большинство ямабуси, подобно даосским отшельникам Китая и Кореи или подвижникам иных сект тантрического буддизма, осваивая тайны йоги, специализировались в какой-нибудь одной узкой области: например, совершенствовали «технику рук», задержку дыхания под водой или владение кинжа­лом. Можно себе представить, что несколько десятилетий упорного труда и безгрешной жизни по канону «Сюгэндо» давали неплохие результаты. Не случайно большин­ство школ воинских искусств и почти все традиции ниндзюцу связывали свое происхождение с легендарными ямабуси. От них предводители общин ниндзя узнавали мантры и мудры, которые должны были помочь отважным лазутчикам в их предприятиях.

Тренировка ниндзя

Конечно, далеко не все ниндзя получали из рук яма­буси ключ к загадке Бытия, далеко не всем с равным успехом удавалось применять свои познания. Тем не менее, очевидно, что многие хранители традиций ниндзюцу, как и наставники воинских искусств в ряде самурайских клановых школ, черпали энергию и вдохновение в неис­сякаемом источнике тантрийской магии. Из тантрических книг по медицине и алхимии были заимствованы навыки составления ядов быстрого и медленного действия, лечеб­ных бальзамов и питательных смесей наподобие уникаль­ных концентратов в виде пилюль, способных утолять го­лод и жажду в течение нескольких дней.

Наряду с мудрами (основных мудр, относящихся к важным энергетическим центрам, насчитывалось девять) и мантрами ниндзя пользовались и менее экзотическими, но более надежными методами акупрессуры для залечи­вания травм и преодоления всевозможных физических и психических расстройств. Так, следовало: для преодоле­ния чувства страха одновременно в течение пяти минут ритмично нажимать указательными пальцами обеих рук на точки «Божественного спокойствия», расположенные на внешней стороне икры ближе к колену; для преодоле­ния усталости — некоторое время активно нажимать в ритме пульса кончиком большого пальца одной руки на точку, расположенную на «подушечке» между первой и второй фалангой мизинца другой руки; для притупления чувства жажды — в течение нескольких минут ритмич­но покусывать кончик языка; для снятия головной боли после контузии — массировать точку, расположенную между большим и указательным пальцами обеих рук по­переменно н т, д. Рекомендации имелись буквально на все случаи жизни, что позволяло лазутчикам зачастую обходиться без помощи врача. В сочетании с самовнуше­нием акупрессура была мощным стимулятором жизнедея­тельности в экстремальных условиях.

Многие самураи, не говоря уж о простых горожанах и крестьянах, всерьез верили, что ниндзя знаются с не­чистой силой, к чему, конечно, было достаточно основа­ний. Взять хотя бы удивительное свойство неожиданно «исчезать» из поля зрения, словно растворившись в воз­духе... Но при ближайшем рассмотрении ничего сверхъ­естественного в подвигах ниндзя мы не обнаружим. На­оборот, мы столкнемся с неукротимой жаждой познания человеческого естества, помноженной на повседневное усердие и опирающейся на мощную традицию.

«Высшее образование» ниндзя не ограничивалось спортивным многоборьем и даже магией тантрических обрядов. Лазутчик должен был уметь не только подкра­дываться, подслушивать, подглядывать и убивать. Для того чтобы перерабатывать и анализировать добытую ин­формацию, необходимо было свободно читать сложней­шие тексты, написанные замысловатой иероглифической скорописью в старинной манере, а подчас и на китай­ском языке, разбираться в вопросах фортификации, кар­тографии, стратегии и тактики.

Для маскировки во время разведывательных операций, особенно требующих длительного сбора информации («ра­боты резидента»), ниндзя тщательно разучивали семь классических амплуа:

Бродячий актер. Роль требовала знания народных песен и плясок данной местности, равно как и акробатических номеров, реприз бродячих комедиантов.

Странствующий монах, собирающий подаяние (комусо). Роль требовала знания множества расхожих молитв и треб, а также монастырского устава и различных тонкостей обращения.

Горный отшельник. Эта роль для ниндзя представляла наименьшую сложность, ибо в городах яма­буси обычно рассматривались как юродивые.

Буддийский священник. Тут требовались примерно те же познания, что и в случае с нищим мона­хом, но, разумеется, с большим вниманием к ритуалу и реалиям «своего» храма.

Иллюзионист и жонглер. Для этой роли необходима была общая «цирковая» подготовка.

Особенно важно было освоение иллюзионистских номеров с переодеванием, нахождением и извлеченном пред­метов, утаиванием крупных предметов под одеждой и с «ис­чезновением» на заранее подготовленные позиции. Каж­дый уважающий себя ниндая должен был стать професси­ональным фокусником.

Обычный крестьянин или горожанин. Роль требовала определенных познаний в сельском хозяйстве или ремесле.

Купец. Роль предполагала знакомство с конъ­юнктурой рынка и умение разбираться в качестве то­варов.

В эпоху Муромати, когда победоносный Такэда Сингэн вел одну за другой военные кампании в разных кон­цах страны, он привил многим кланам ниндзя сравни­тельно новые для них навыки дальней сигнализации. Для передачи срочной информации на расстояние стали ис­пользоваться сигнальные костры с разным качеством дыма, флаги, барабаны, гонги и раковины-трубы. Напри­мер, если ниндзя со стены вражеского замка вывешивал красный флаг, это означало, что осаждающей армии сле­дует применить зажигательные снаряды, если синий — прибегнуть к водяным средствам, то есть попытаться за­топить укрепления.

Несмотря на то, что все кланы ниндзя давали универ­сальное шпионско-диверсионное образование, главным для квалифицированного лазутчика было в совершенстве освоить коронную технику своей школы. Так, Гёкку-рю из поколения в поколение передавала секреты поражения болевых точек при помощи пальцев (юби-дзюцу), Котто-рю специализировалась по болевым захватам, переломам и вывихам (коппо), а также практиковала искусство гип­ноза (ссшмин-дзюцу). В физической подготовке по систе­ме этой школы особенно заметно сказывалось влияние ин­дийской йоги. Кюсин-рю славилась мастерами копья, меча и дротика. Свои секреты имели и ниндзя Синсю-рю по прозвищу «прозрачные волны», и их собратья из Дзёсю-рю — «бурные волны», из Рикудзэн-рю — «черные обмотки», из Косю-рю — «дикие обезьяны».