Концептуальная модель русской литературы конца ХХ – начала ХХI вв

Литература каждой эпохи обладает своим неповторимым лицом, каковым ее наделяют а) содержательно-эстетические параметры, отражающие использование нового литературного материала и новых способов его художественной интерпретации, а также характер взаимоотношений с традицией, б) вписанность в утвердившуюся (вариант: утверждающуюся) эпистему, обусловливающую мировоззренческую систему координат и воссоздаваемую картину мира, в) прагматическая установка, связанная с внедрением в общественное сознание определенных идеалов, ценностей, норм, призванных обеспечить сохранение и прогресс социума. Все три уровня находятся в отношениях релевантности, что позволяет рассматривать как единую социокультурную и эстетическую общность самые разнообразные произведения. Выявлению отличительных черт современной русской литературы может служить создание ее концептуальной модели как теоретического конструкта, парадигматически описывающего и характеризующего вышеуказанные уровни и раскрывающего существующие между ними связи.

Рассмотрение содержательно-эстетических параметров русской литературы конца ХХ – начала ХХI вв. позволяет квалифицировать ее как итожащую, аналитическую, переориентирующую, предупреждающую при утверждении эстетического плюрализма в условиях свободы слова и ситуации постмодерна в культуре.

Итожащий характер современной русской литературы выражается в появлении большого пласта произведений, в которых подводятся итоги советской, российской, мировой истории. Таковы «Дом, который построил Дед» Б. Васильева, «Москва ква-ква» В. Аксёнова, «МСМХСIV» И. Бродского, «Век двадцать первый. Человечья особь…» Б. Кенжеева, «Флейта и прозаизмы», «Двери закрываются» В. Сосноры, «Всех ожидает одна ночь» М. Шишкина, «Голова Гоголя» А Королёва, «До и во время», «Мне ли не пожалеть…» В. Шарова, «Ермо», «Желтый дом» Ю. Буйды и др. Импульсом для их создания послужили: провал проекта Социализма, распад СССР, необходимость выбора дальнейшего пути, потребность осознать, в какой точке исторического развития находится человеческая цивилизация. Доминирует в произведениях этого типа разочарованность и критический пафос, так как жертвы истории неисчислимы, общество всеобщего благоденствия за века и тысячелетия так и не создано, прогресс породил свою зловещую тень – угрозу всеобщего уничтожения. На смену историческому оптимизму, господствовавшему в советской литературе, приходят исторический пессимизм либо исторический скептицизм, что проявляется в распространенности мотивов конца, гибели, рукотворного Апокалипсиса (исключения немногочисленны и, как правило, основаны на утопических постулатах). Легализуется утаивавшееся, осуществляется демифологизация прошлого*, прежде всего советско-российского, неотделимая от критики исторического насилия, осуждения тоталитаризма. Сам взгляд на историю утрачивает линейность, что сказывается в появлении альтернативной исторической прозы, романов-версий, образа «прошло-настояще-будущего» времени в произведениях постмодернистов. Рассматриваются факторы благоприятные и неблагоприятные для исторического процесса. Революции и контрреволюции квалифицируются как социальные катастрофы («Теория катастроф» Н. Исаева); более предпочтительным признается путь социальной эволюции («Гений местности» А. Королёва). Вскрывается связь между господствующей в обществе идеологией (в широком смысле слова) и либидо социально-исторического процесса («До и во время» В. Шарова). При разработке исторических проектов предлагается учитывать национальную ментальность и фактор реального человека ну и, конечно, предапокалипсическую ситуацию нашего времени («Желтый дом» Ю. Буйды).

Другой аспект русской литературы конца ХХ – начала ХХI вв. на уровне содержательно-эстетическом связан с художественным освоением постсоветской реальности, сопровождающимся прояснением сущности совершающихся в обществе процессов. Писатели воссоздают последствия распада СССР, начавшегося демонтажа тоталитарной системы и новые веянья в жизни России, как позитивные, так и негативные. К числу первых относятся: появление гражданских свобод и свободы совести, создание демократических институтов, раскрепощение жизни, легализация ранее запрещенных культурных ценностей, духовное воссоединение метрополии и эмиграции, расширение связей с миром, использование возможностей интернета. Об этом идет речь в произведениях А. Солженицына «На изломах», М. Арбатовой «Мобильные связи», Б. Ахмадулиной «Нечаяние: Дневник», Г. Сапгира «Жар-птица», З. Зиника «Встреча с оригиналом», А. Гостевой «Притон просветленных» и др. Отрицательно оцениваются формы борьбы за власть и передел собственности, криминализация и олигархизация страны, внедрение стандартов общества потребления, падение жизненного уровня, межнациональные конфликты, чему посвящены «Город Глупов в последнее десять лет» В. Пьецуха, «Смута» А. Зиновьева, «Золото гоблинов» Б. Кенжеева, «Whо by fire», «Generation ‘П’» В. Пелевина, «Время ночь», «Номер Один, или В садах других возможностей» Л. Петрушевской, «Хуррамабад» А. Волоса и др. книги. В повести В. Крупина «Прощай, Россия, встретимся в раю», поэме В. Корнилова «Рулетка», книге стихов С. Стратановского «Тьма дневная» возникает образ терзаемой корыстолюбцами России, проступает разочарование в характере реформации общества. Роман А. Проханова «Господин Гексоген» отражает начавшуюся борьбу с олигархами,

*В отдельных случаях старые мифы сменяются новыми, касающимися характера русской государственности и личностей русских царей, главным образом, в произведениях почвенников и «государственников».

идущую, однако, под знаком усиления позиций ФСБ и утверждения «мягкого» авторитаризма, следовательно, – частичного отката назад. М. Берг в книге «Письмо президенту» предупреждает в связи с этим об опасности реставрации старых порядков.

В своей совокупности литература о современности свидетельствует: в результате «революции сверху» Россия освободилась от тоталитаризма, получила большой «глоток свободы», но в силу неуправляемого развития событий, цинизма «верхов» и пассивности «низов» подверглась разграблению и с трудом выходит из экономического кризиса и национальной депрессии, отдавшись в руки «государственников». Окончательно в своем историческом выборе она не определилась.

Наконец, третий аспект содержательно-эстетического уровня русской литературы конца ХХ – начала ХХI вв. связан с футурологическим моделированием и предупреждением о потенциальных опасностях, угрожающих России и человечеству, если негативные тенденции настоящего получат своё полное развитие. Можно сказать, расцвет переживает жанр антиутопии, чаще предстающей как дистопия. Угрозе третьей мировой войны, изображению ее губительных последствий посвящены романы «Кысь» Т. Толстой, «Последняя башня Трои» З. Оскотского, антиутопические сцены в романе Л. Леонова «Пирамида». Как возможные причины всепланетарной катастрофы рассматриваются идеологическая расколотость мира, взаимная нетерпимость, претензии на гегемонизм. Литература осуждает национальный и групповой эгоизм, агрессивность, фанатизм, несущие Взрыв-Смерть.

П. Крусанов в романе «Укус ангела» вскрывает опасность эсхатологической активности (Н. Бердяев) и последовательной реализации «русской идеи», так как ожидаемое «спасение» на самом деле приведет к гибели человечества.

С другой стороны, как неприемлемая воспринимается глобализация в форме подчинения Западу и усвоения стандартов потребительско-технизированной цивилизации. Проецируя наметившуюся уже сегодня тенденцию в будущее, А. Зиновьев в романе «Глобальный человейник» даёт сатирическое изображение Глобального Общества как социального сверхмонстра, навязавшего человечеству технократическую долларизованную цивилизацию примитивных человьёв.

Как бесперспективное рассматривается механическое перенесение западного опыта на российскую почву. В. Тучков в рассказе «Остров свободы и счастья» повествует о провале попытки создать в Сибири русскую мини-Америку. Искусственные проекты неприложимы к жизни, настаивает писатель.

В романе Е. Радова «Якутия» осмысляется перспектива возможного распада России. Подтолкнуть к этому могут несоблюдение прав национальных меньшинств, нарушение суверенитета автономий, рост национализма и расизма. Как противовес дезинтеграции рассматривается учет взаимных интересов, расширение русского сознания до российского. В романе «Суть» Е. Радов моделирует последствия реализации идей метафизического реализма: это всепланетарная катастрофа, превращение человечества в гомогенный «зельц».

А. Волос в романе «Маскавская Мекка» прогнозирует упадок в обществе, лишенном свободы, и моральную деградацию олигархизировавшейся и криминализировавшейся государственной системы.

Э. Лимонов в романе «316, пункт В», создавая антиутопию, осуждает государственную дискриминацию по возрастному признаку, приравнивая принудительную отправку на пенсию к поставленному на человеке кресту.

Критически оценивается перспектива утверждения в России общества потребления, вытесняющего на задворки духовную жизнь. В антиутопиях, входящих в книгу В. Сорокина «Пир», прослеживаются негативные последствия воздействия на человека идеологии (индивид-жертва), массмедиа (субъект-потребитель), техники (кибернетический субъект), генной инженерии (клон в форме человеческого существа). Автор стремится вызвать отталкивание от разлагающей души дискурсии, враждебной жизни, инициирующей «исчезновение» человека.

Будущее, таким образом, видится как преисполненное опасностей. В меру своих сил литература осуществляет «стратегию сдерживания» и снимает страх перед будущим использованием средств комического.

Воплотить столь многоплановое содержание, причем многоракурсно, используя различные творческие методы, предлагая самые разнообразные художественные решения позволяет присущий русской литературе конца ХХ – начала ХХI вв. эстетический плюрализм. Доминируют в ней реализм, модернизм, постреализм, постмодернизм, пост-постреализм, постпостмодернизм, представленные многочисленными течениями и творческими индивидуальностями.

Реалистический принцип сгущенного жизнеподобия наиболее действенен при воссоздании новых жизненных реалий. В активе реализма – современный политический роман («Камикадзе», «Революция сейчас!», «mASIAFuker» И. Стогоff ’а, «Хуррамабад» А. Волоса, «Естественный отбор» А. Звягинцева и др.), сатирическая («Бухтины вологодские (завиральные)» В. Белова, «Член общества» С. Носова, «Испытание деньгами» М. Жванецкого и др.), психологическая («Кавказский пленный» В. Маканина, «Лох» А. Варламова, «Рахиль» А. Геласимова и др.), эротическая («Дорога в Рим» Н. Климонтовича, «День Божоле: Озорные рассказы» А. Стефановича и др.) проза, а также – социально-психологическая драма и комедия («Дранг нах вестен» М. Арбатовой, «Страсти на подмосковной даче» Л. Разумовской, «Дураков по росту строят» Н. Коляды и др.), лирико-публицистическая и лирическая поэзия («Стихи о первой чеченской кампании» М. Сухотина, «Рулетка» В. Корнилова, «Fifia» О. Чухонцева и др.).

Достаточно характерной приметой современности является распространенность «жестокого» («Жизнеописание Хорька» П. Алешковского, «Вечная мерзлота» Н. Садур, «Мальчик со спичками» Е. Садур и др.) и «грязного» («Лучшая грудь победителя» Я. Могутина, «Больница» С. Купряшиной, «Низший пилотаж», «Срединный пилотаж», «Высший пилотаж» Б. Ширянова и др.) реализма, без прикрас (в том числе – в языке) живописующего непарадные стороны действительности. Широко представлен также фантастический и гротескный реализм, апробирующий, используя средства условности, различные социальные модели («Стражница» А. Курчаткина, «Большой футбол Господень» М. Чулаки, «День денег» А. Слаповского и др.).

Современная модернистская литература на субъективной основе воссоздает реальность сознания и бессознательного, отражает поиски смысла существования (личного и всечеловеческого) в обращении к философским системам, сосредоточенным на сфере духа, либо – в выстраивании новых концептуальных моделей духовного бытия. Для модернистовэкзистенциалистов характерно восприятие жизни сквозь призму смерти и стремление вырваться из мира объективации в сферу трансценденции («Театральное» И. Бродского, «И рвота душная…» Н. Кононова и др.). Но для большинства авторов личного спасения недостаточно, они ищут его для всех и находят в различного рода метафизических утопиях. Активизируется «метафизический реализм», претендующий на постижение Высшей Реальности, стремящийся указать путь к бессмертию («Онлирия» А. Кима, «Здесь» Г. Айги, «Дикопись последнего времени» Е. Шварц и др.). Популярны восточные учения, ориентирующие на игнорирование земной действительности и отречение от своего земного «я» как иллюзорных и обещающие просветленным посмертное блаженство паранирваны («Блуждающее время», «Мир и хохот» Ю. Мамлеева, «Близнец» А. Кима, «Желтая стрела» В. Пелевина и др.). На основе метафизического идеализма создаются и новые грандиозные утопии. В «России Вечной» Ю. Мамлеев осуществляет синтез Веданты и «русской идеи», обосновывая бессмертие Космологической России, даже если земная погибнет. К. Кедров в «Инсайдауте» в духе метаметафоризма трансформирует идеи русского космизма и создает утопию нового – космического рождения человечества. Таков ответ модернизма на вызов времени.

Более связана с реальностью неоавангардистская ветвь модернизма. Особенно продуктивна она в таких течениях, как неофутуризм («Флейта и прозаизмы» В. Сосноры, «Россия воскресе» А. Вознесенского), неопримитивизм («Новое Лианозово» Г. Сапгира, «Азбука абсурда» В. Николаева и др.), абсурдизм («Опять двадцать пять» Л. Петрушевской, «Следствие» С. Шуляка и др.). По-прежнему большое значение придается обновлению языка, образной системы («МКХ – мушиный след» Г. Сапгира, «Из минских заметок» Вс. Некрасова и др.).

Резко возрастает в конце ХХ – начале ХХI вв. количество постмодернистских произведений, создаваемых посредством деконструкции культурного интертекста и практически нелинейного цитатного письма и характеризующихся плюрализмом культурных языков, стилей, методов, выходом за очерченные традицией границы. Постмодернизм имеет дело с реальностью знаков – религиозными, философскими, этическими, эстетическими, идиологическими системами, которыми руководствуются в своей жизни и деятельности люди, и, утверждая представление о множественности становящейся истины, подвергает деабсолютизации и релятивизации абсолютизированное, лишая его монополистско-гегемонистских притязаний. Такое течение постмодернизма, как соц-арт, осуществляет развенчание коммунистического метанарратива, занимавшего монопольное положение в советском обществе и формировавшего зомбированных людей («Изгнание бесов» А. Сергеева, «Голая пионерка» М. Кононова, «Омон Ра» В. Пелевина и др.). Принципы соц-арта используются и для профанации «перестроечных» и «постперестроечных» мифов и идеалов общества потребления («Иван Безуглов» Б. Кенжеева, «Пятая русская книга для чтения» В. Тучкова, «Стереоскопические картинки частной жизни» Д.А. Пригова и др.). В то же время наблюдается поворот к культурфилософской, культуристорической, антропологической проблематике. Особенно интересен современный постмодернистский философский роман («Змея в зеркале» А. Королева, «Чапаев и Пустота» В. Пелевина, «Притон просветленных» А. Гостевой и др.), фиксирующий пришествие «философии текста» и осуществляющуюся смену модернистской эпистемы – постмодернистской, воплощающий новые концепции мира и человека. Феномен «конца истории» получает реализацию в произведениях культуристорического характера («Всех ожидает одна ночь» М. Шишкина, «Хоровод» А. Уткина, «Желтый дом» Ю. Буйды и др.). На свой лад его преломляет постмодернистская антиутопия («Кысь» Т. Толстой, «Якутия» Е. Радова, «Укус ангела» П. Крусанова и др.), являющаяся и составной частью киберпанка («Пир» В. Сорокина»). Популярны постмодернистские «прозы» («Мардонги» В. Пелевина, «Тетради Лоаса Ингрира» Р. Аксёнова, «Мадайк» С. Мартынчик, И. Стёпина и др.) и ремейки («Город Глупов в последние десять лет» В. Пьецуха, «Выхожу один я на дорогу…» И. Иртеньева, «Чайка» Б. Акунина и др.). В поэзии выделяются на общем фоне аструктурированные тексты – «Невозможно охватить всё существующее» Л. Рубинштейна, «Речь идет (маргиналии к Французской книге)» М. Сухотина и др., в драматургии – пьесы М. Угарова «Зеленые щеки апреля» и Л. Петрушевской «Мужская зона», где использованы новые принципы создания персонажей.

Наряду с художественными создаются «удвоенные» – паралитературные произведения («Оглашенные» А. Битова, «Три шага в сторону» А. Секацкого, «Дойче Бух» Вс. Некрасова и др.). Сфера концептуализма обогатилась мистификациями М. Берга и М. Фрая, культурными проектами куртуазного маньеризма и киберманьеризма. Все это расширяет возможности художественного творчества, свидетельствует о стремлении к пересечению границ.

Наблюдается активное воздействие друг на друга различных эстетических систем, выступающее в самых разнообразных комбинациях и порождающее новые литературные феномены, пограничные зоны. Достаточно характерен для современной русской литературы постреализм, возникающий в результате

заимствования реализмом элементов поэтики модернизма* («Проза поэта» Ю. Малецкого, «Семейное положение» И. Померанцева, «Тапирчик» А. Бычкова и др.) либо постмодернизма («Козлёнок в молоке» Ю. Полякова, «Суперженщина» Ю. Дружникова, «Бескрайняя плоть» Е. Радова и др.); при заимствовании же и того, и другого, мы вправе уже говорить о пост-постреализме («Кочевание до смерти» В. Максимова, «Время ночь» Л. Петрушевской и др.).

Модернизм также может «присваивать» себе элементы постмодернизма, не отказываясь при этом от собственной философии («После запятой» А. Нуне, «Travel Агнец» А. Гостевой, «Жизнь насекомых» В. Пелевина и др.); не исключено в таком случае его обозначение как неомодернизма.

Пост-постмодернизм предполагает использование смешанноизбирательной поэтики, жестко не привязывающей писателя ни к какой эстетической системе, но предоставляющий в его распоряжение все существующие («Вездесь» В. Павловой, «Конь Горгоны» М. Амелина и др.).

Творчество Т. Кибирова породило феномен «новой искренности», выражающейся во внедрении в постмодернизм реалистического лирического «я» и дорогих для автора постулатов христианства («Парафразис»).

Постконцептуализм предлагает преодоление явления «смерти субъекта» путем использования модели «человека именного» и выстраивания вокруг этой фигуры «персонального пространства» («Опыты бессердечия» Д. Давыдова, «Больше Бена» С. Сакина, П. Тетерского, «Душа и навыки» М. Скорцова и др.).

Формы синтеза либо гибридного соединения элементов различных эстетических систем неисчислимы, что свидетельствует о расшатывании последних, утрате ими четко очерченных границ. Это подтверждает и достаточно характерная для современной литературы межжанровость и полижанровость («Черный ящик» В. Зуева, «Прошлое в умозрениях и документах» Н. Байтова, «Энциклопедия мифов» М. Фрая и др.). В. Аксенов в «Кесаревом свечении» в духе мениппейности соединяет прозу, драматургию, поэзию. Все чаще созданное, вбирающее разнообразный материал, обозначается как «книга» («Дойче Бух» Вс. Некрасова, «Книга с множеством окон и дверей» И. Клеха, «Книга номада» А. Секацкого и др.). За всем этим проступает потребность преодоления канонов, эстети- ческая свобода как характерная примета времени.

Новые возможности открыл перед литературой интернет, что сказалось в появлении пласта сетературы: гипертекстовой, мультимедийной, динамической («Жидкое стекло» А. Андреева, «Сад Расходящихся Хокку» Р. Лейбова и Д. Манина, «Анатомия русской литературы» М. Берга и др.).

*

В том числе его течений, появившихся по завершении эпохи Серебряного века (когда возник неореализм)

Печатной литературе сетевая поставляет новые идеи, и Сеть сама уже стала объектом художественного освоения («Паутина» М. Шелли, «Танцор», «Смерть приходит по интернету» В. Тучкова и др.).

Второй уровень современной русской литературы отражает процессы перестройки и изменения самой эпистемы (если сравнить ее с эпистемой советской эпохи), отнюдь не устоявшейся, вбирающей в себя различные мировоззренческие системы и присущую им аксиологию. В данном отношении литературу можно охарактеризовать как полисемантическивариативную, преломляющую широкий спектр религиозных верований, философских и научных концепций, политических убеждений, господствующих в обществе.

Первое, что бросается в глаза, это отход большинства авторов от марксизма-ленинизма как универсального (будто бы) принципа объяснения бытия. Современными писателями он по преимуществу рассматривается как разновидность позитивизма с солидным утопическим креном. Да и в тех случаях, когда писатели хранят приверженность советской идеологии, чаще она синтезируется с православием («Вербная песня» Н. Тряпкина, «Час Беловежья» Т. Глушковой), выступает в форме национал-коммунизма («Бермудский треугольник» Ю. Бондарева, «Господин Гексоген» А. Проханова). В книге лидера нацболов Э. Лимонова «Другая Россия» национал-коммунистические идеи переплетаются с анархистскими.

А. Цветков-мл. выражает свои убеждения уже названием книги – «Анархия NON-STOP». Панк-протест против существующей системы обретает националистическую окраску («Умри, старушка!» Спайкера (С. Сакина)).

Противоположный полюс национал-патриотизма связан с ориентацией на идеалы почвенничества. На проблемы современности их проецирует А. Солженицын в работах «Как нам обустроить Россию», «Россия в обвале». На первый план в этом случае выдвигается задача национально-религиозного возрождения, защиты интересов русского этноса. Проповедуются ценности православия: жизнь в Боге, святость, соборность. Особенно много таких произведений у Ю. Кузнецова (циклы «Душа повторит этот путь», «Слава Богу на месте святом», «Слово о Законе и Благодати митрополита Илариона», «Река времен шумит», «Ноет душа к переменам»). В поэме «Юность Христа» в качестве идеала поэт выдвигает фигуру Иисуса Христа. Вообще роль религии в связи с утратой почвы под ногами возрастает.

Доминирует традиционное для России христианство («Третий путь» Ю. Кублановского, «Разговоры с Богом» Г. Русакова, «Fifia» О. Чухонцева и др.). Христианство расценивается как фактор, способный исцелить дух страны, напомнить о священной ценности всего живого в Божьем мире, соединить людей в Боге. Вместе с тем акцентирование эсхатологической специфики русского христианства ведет к утверждению оптимистического Апокалипсиса (например, в «Ловушке для Адама» Л. Бородина), что в контексте угрозы термоядерного уничтожения внушает необоснованные надежды.

Параллельно с этим литература отражает и всплеск интереса к религиям Востока, прежде всего – Веданте, буддизму, даосизму («Блуждающее время» Ю. Мамлеева, «Священная книга оборотня» В. Пелевина, «Последний сон разума» Д. Липскерова и др.). Исповедуя иллюзорность земного существования и возможность открытия в себе Высшего, бессмертного Я, эти религии помогают преодолеть депрессивность, отрешиться от тревог современности, но – ценой «упраздения» мира и человека.

Активизируется метафизический идеализм, признающий онтологическую первичность потусторонней, духовной реальности и предлагающий различные способы перехода на более высокий духовный уровень развития личности и обретения бессмертия («Инсайдаут: Новый Альмагест» К. Кедрова, «Фоторобот запретного мира» И. Жданова, «Остров Ионы» А. Кима и др.). Проекты спасения метафизиков основаны на отождествлении мышления и бытия и – при всей их фантастичности – отвечают желаниям коллективного бессознательного.

Религиозно-метафизический пласт современной русской литературы, с одной стороны, свидетельствует о расширении духовных горизонтов и объектов постижения, с другой – отражает неизжитость утопизма в российском обществе – переход из одного чертога иллюзий (социального) в другой (потусторонний). По-видимому, для сохранения психической устойчивости при резкой перемене курса и девальвации прежних идиалов это неизбежно, мифологическо / теологическая модель мира предпочтительнее.

Вопреки учениям, отрицающим ценность земной жизни и саму ее реальность, заявляет о себе в литературе противоположная тенденция – прославления земных радостей, преломляющая и отстаивающая философию гедонизма. К. Плешаков в книге «Св. искусство» главную ценность искусства определяет тем, что оно дает человеку наслаждение, почему автор считает возможным уподобить его воздействие на людей воздействию антидепрессантов и транквилизаторов. С помощью искусства живописи писатель реабилитирует блаженное упоение жизнью. Тотальный гедонизм в обширной республике наслаждений исповедуют куртуазные маньеристы: В. Пеленягрэ, В. Степанцов, А. Добрынин, К. Григорьев и др., в творчестве которых большое место занимает сексуально-эротическая тематика. Воскрешается представление античности о жизни-пире, предполагающее наслаждение и упоение бытием.

Находит в литературе выражение и активизация феминистских идей. Наблюдается переход к их гендерной – социобиологической интерпретации, рассмотрению в аспекте дискурса, формирующего полоролевые отношения в обществе. Проблема господства «одной половины человечества над другой» (Р. Айслер) рассматривается в произведениях М. Арбатовой, отражающих и тенденцию пробуждения женского сознания, открывающего свою субъективность, ищущего путей утверждения равноправного с мужчиной социального и семейного статуса («Меня зовут женщина», «Взятие Бастилии», «Пробное интервью на тему свободы»).

Общечеловеческие гуманистические ценности: право на жизнь и полноценное развитие индивида, человечность, дружба, любовь – стержень большого числа произведений современной русской литературы («Жар-птица» А. Слаповского, «Утюг» М. Кудимовой, «Летучая гряда» А. Кушнера и др.). Как хранитель единящих людей уз расценивается семья («Парафразис» Т. Кибирова, «Третье дыхание» В. Попова и др.), защищаемая в противовес характерному для нашего времени промискуитету.

Немало в литературе рубежа веков и произведений, отстаивающих либерально-демократические идеалы – свободу, гласность, права человека, равные возможности для всех («Современные ямбы» Б. Чичибабина, «Самозванец» А. Кабакова, «Письмо президенту» М. Берга и др.), без чего беззащитность индивида перед государством останется непреодоленной.

Наряду с устоявшимися в веках утверждаются и новые концептуальные представления и аксиологические ориентиры – ориентиры эпохи постмодерна. С наибольшей последовательностью их воплощает постмодернистская литература. Она отражает потребность в переоценке ценностей, расколовших человечество и подведших его к грани самоуничтожения и переориентирует на плюрализм /монизм – представление о множественности становящейся истины, фактор «примирения непримиримого». Это предпологает преодоление логоцентризма, тоталитаризма мышления и языка («смерть Бога», «смерть автора»), пантекстуализацию сферы знания («мир как текст»), производство смысла в сцеплении со всем культурным интертекстом в качестве аструктурированной открытой системы симулякров (по Ж. Делёзу / Ж. Деррида) в роли «дионисийских машин» («ризома»). Основные философские категории: «мир», «человек», «пространство», «время», «природа», «культура», «истина», «гармония», «хаос» и др. получают новые – а-линейные, а-бинарные, множественные, вероятностные, процессуальные, синергетические характеристики («мир как хаос», «конец времени», «конец истории», «конец логоцентризма», «воскрешение субъекта», «номадизм» и др.). Постмодернистские установки проецируются на область соицально-исторической и общественой жизни; прогнозируется становление эсхатологической цивилизации, осознавшей угрозу конца как свое начало (А. Битов).

А. Королев в романе «Змея в зеркале» изображает смену античной эпистемы – христианской и подводит к мысли, что сегодня ей на смену в глобализирующемся мире идет постмодернистская, призванная обуздать тоталитарно-моноцентристские притязания метанарративов, порождающих конфронтацию в висящем на волоске мире, и на плюралистической основе примирить непримиримое. Ю. Буйда в романе «Желтый дом» утверждает необходимость создания всепланетарной духовной ойкумены, основанной на полицентризме и плюралистическом единстве гетерогенно множественного. Х. ван Зайчик в цикле романов «Плохих людей нет (Евразийская симфония)» творит образ Ордуси – государства, на плюралистической основе соединяющего национальные традиции Востока и Запада, различных религий и культур; благодаря этому в обществе царит мир. Как возможный противовес национализму, фундаментализму, расизму рассматривается космополитизм («Ермо» Ю. Буйды, «Встреча с оригиналом» З. Зиника), который в постмодернизме не предполагает стирания национальных различий, а ориентирует на мирное, равноправное сосуществование инакового в контексте единой парадигмы полинационального множества.

Во взаимоотношениях человека и природы на смену антропоцентризму приходит принцип: «не все дозволено» – не только по отношению к человеку, но и к природе. А. Битов в книге странствий «Оглашенные» проповедует принцип панэкологизма, который распространяет на природу, культуру, человека, сам феномен жизни.

Предлагается новый тип субъективации, основанный на номадическом экзистенциальном самопроектировании и позволяющий ускользнуть от стандартизации, превращения в объект манипулирования власти, состояться как свободная, самотождественная личность, движущаяся от «одной идентичности к другой» (Ю. Кристева) («Книга номада» А. Секацкого).

А. Гостева в романе «Притон просветленных», констатируя «затяжной климакс», переживаемый российским обществом, инсталлирующим в своих представителей стагнационные программы, указывает возможные пути деинсталляции «директивного», рассматривает различные техники расширения сознания и «собрания себя», формирования ризоматического типа мышления, «вертикального» роста личности.

Деиерархизируется в постмодернизме иерархия в оппозиции «мужское – женское», высмеивается фаллогоцентризм («Мужская зона» Л. Петрушевской); интеллектуальный феминизм рассматривается как альтернатива маскулинистскому «шовинизму».

Постмодернистская субъективация соответствует «устройству гибкого общества, основанного на информации и поощрении потребностей индивида» [2:19].

Если оценивать данный уровень в целом, можно сказать: литература рубежа веков ведет напряженный мировоззренческий полилог, помогающий уяснить, на чем должно держаться человеческое бытие, чтобы не рухнуть в наше непростое, отмеченное знаком катастрофизма время, дать людям возможность сделать приемлемый выбор.

Современная русская литература не только отражает, но и вторгается в жизнь, стремясь оказать на нее воздействие. На уровне прагматики это связано с резким переломом в истории российского общества и осуществляемым переходом (пусть непоследовательным и виляющим) от тоталитарных норм существования к более раскрепощенным и гуманным, что преломляет общую тенденцию движения человечества от эпохи модерна к эпохе постмодерна и побуждает искать адекватные новой реальности решения.

Главная задача эпохи постмодерна – преодоление мирового общецивилизационного кризиса, чреватого термоядерной войной и экологической катастрофой, а, следовательно, прекращением жизни на Земле. Отсюда – потребность в «смене вех», ослаблении конфронтации между странами и народами, поиск стратегий, объединяющих, а не разъединяющих людей. Наиболее отчетливо эта линия просматривается у писателей-постмодернистов, утверждающих идеи всеобъемлющего плюрализма, полицентризма, религиозного экуменизма, этно-культурного разнообразия, панэкологизма, направленной эволюции, признающих главной ценностью жизнь на Земле. Но скорее это дальняя перспектива, вызывающая слабый резонанс в обществе, обремененном массой нерешенных текущих проблем и в качестве отдушины избравшем религию. Тем не менее источник постмодернизации сознания существует, и желающий может из него испить.

Постмодернистские идеи и концепции – проявление своеобразного западничества в русской литературе, указывающее на близость тенденциям, существующим в мировом сообществе.

С другой стороны, авторов-традиционалистов объединяет стремление возродить национальную самобытность, повысить роль православия и его святынь как основы русской духовности. Они реактуализируют идеи христианского гуманизма и свято-отеческой праведности, воскрешают заповедь любви к ближнему и всему Божьему миру, надеясь просветлить человеческие души, дать достойный пример для подражания.

На первый взгляд, современные западники и почвенники несовместимы, но в общей парадигме культуры они дополняют друг друга: одни укореняют в традиции, другие поставляют новые идеи, созвучные «шуму времени» (О.Мандельштам).

Хорошие книги представителей различных литературных направлений противостоят воздействию массовой литературы, формирующей массовых же людей, отвечают на духовные запросы имеющих таковые, наращивают культурный потенциал общества.

Наконец, появление сетературы формирует читателя нового типа, активно «сотрудничающего» с текстом-проектом (вариант: «заготовками» будущего произведения) в качестве своего рода «соавтора» и тем развивающего свои интеллектуальные и творческие способности. Кроме того, «свобода Сети, ее вседоступность, активность – это очень полезно именно для сегодняшней русской литературы, которую за одну ногу уже прихватил шустрый рынок («талант – ничто, реклама – все!»), а за другую держат костяной рукой «традиции классики» [1:10].

Из «сопротивления материала» и создается настоящая литература, выделяющая воздух необходимый для дыхания. Она чутко реагирует на движение времени и запросы современности, а в ряде случаев и опережает их, оставаясь непонятой, неоцененной, невостребованной. Но если в начале 90-х гг. она была заслонена «возвращенной» и бульварной литературой, то к началу нового века словно вышла из подполья, заявив о себе как состоявшийся, зрелый и очень интересный феномен культуры. Множатся специализирующиеся на издании современной русской литературы издательства («Вагриус», «НЛО», «Ad Marginem», «Эксмо-Пресс», «Амфора», «Zебра Е» и др.), она обретает конвертируемость на международной арене.

Наряду с давно признанными авторами (Б. Ахмадулина, А. Кушнер, Ю. Кузнецов, Г. Айги, Г. Сапгир, Вс. Некрасов, В. Соснора, С. Гандлевский, В. Кривулин, Б. Кенжеев, В. Аксёнов, В. Астафьев, М. Берг, Бородин, З. Зиник, А. Зиновьев, А. Ким, В. Маканин, Ю. Мамлеев, Л. Петрушевская, В. Сорокин и др.) свой вклад в ее развитие внесли писатели, получившие известность в постсоветский период (А. Арбатова, Ю. Буйда, Д. Галковский, Е. Гришковец, А. Гостева, Н. Коляда, А. Королев, Т. Кибиров, Н. Кононов, П. Крусанов, Д. Липскеров, В. Пелевин, Е. Радов, А. Слаповский, М. Сухотин, С. Стратановский, М. Угаров, М. Фрай, В. Шаров, М. Шишкин и др.). Запас творческих сил России, кажется, неисчерпаем, и литература конца ХХ – начала ХХI вв. – результат их мощного «выброса». Можно сказать, что в плане прагматики современная русская литература полифункциональна и способствует адаптации к меняющемуся на глазах миру.

1. Андреев А. Cetera. Манифест Сетевой Литературы, или Личный Опыт Поэтической Независимости // http://www.letera.ru/slova/esse/manif.htm

2. Липовецки Ж. Эра пустоты. Эссе о современном индивидуализме. СПб.: Владимир Даль, 2001.