Учение об обычном праве 8 страница

5. Кразъяснению тёмных мест Дигест и других памятников Юстинианова законодательства догматики прилагали такое старание, которое уместно лишь относительно тёмных постановлений действующего законодательства. В действующемзаконодательстве каждому, хотя бы наименее понятному постановлению, должен быть придан определённый смысл; относительно же многих тёмных решений римских юристов и постановлений римских императоров разумнее всего ограничиться констатированием такого их свойства без каких либо дальнейших изысканий. Примером может служить знаменитый сорок девятый фрагмент титула Дигест о мандате, где Марцел трактует запутанный случай передачи вещи на основании договора поручения[67], Случай изложен так,

стр. 114

что истинная мысль юриста навсегда осталась от нас скрытою; тем не менее до сего времени казус служит излюбленным предметом остроумных изысканий.

Из всего сказанного явствует, что догматическое исследование римского права не всегда служило к раскрытию истинного смысла его постановлений. Наиболее крайние писатели даже возводили в принцип такое к нему отношение. Не далее как тридцать лет тому назад (1855) один из авторов утверждал[68], что при толковании Юстиниановой кодификации надо выходить из воззрения на неё, как на нечто цельное; надо стремиться к раскрытию не мысли юриста, которому принадлежит данный фрагмент, но смысла фрагмента, как части компиляции. Потому, напр., частное правило о порядке доказательства при одном из исков (condictio indebiti), должно признать за общее правило только потому, что оно помещено в титуле «о доказательствах» (de probationibus). Вообще нахождение фрагмент в том или другом титуле определяет его значение. Объяснение противоречий историческим путем не следует допускать, как противное воле имп. Юстиниана. Хотя автор и признаёт, что Corpus iuris не может быть признан за непосредственный источник права, но обязателен лишь настолько, насколько подкрепляется авторитетом закона, обычая или теории, однако в конце концов он всё таки держится того мнения, что вышеизложенный способ толкования будет наивернейшим, ибо соответствует указаниям, изданным на этот счёт самим Юстинианом. Так как реципировано и реципируется юстинианово право, то и толковаться оно должно по Юстиниановски. Таким образом замыслы бедных идеями и лишённых почти всякого вдохновения компиляторов призывались заслонить собою идеи Юлиана, Папиниана, Ульпиана и других светил римской юриспруденции! — Не мудрено, что при таких условиях наиболее требо-

Стр. 115

вательные критики отказывались вовсе признать рецепцию римского права в обще-германской догме (das gemeine Recht),— взгляд, страдающий некоторым преувеличением[69]

стр. 116

II. Влияние догматических приёмов на историческую разработку права.

36. Во всех областях нравственной и умственной деятельности человека мы можем наблюдать одно и то же явление. Порядок, необходимый на известной ступени развития всего общества, или какой либо среды его, вводится и поддерживается упорно со стороны руководящих обществом или средою сил, воспитывая наклонности и привычки, благоприятные своему существованию. Развитие таких наклонностей и привычек служит залогом прочности опирающегося на них порядка. Но, образовавшись однажды, они продолжают существовать и тогда, когда жизнь переступает связанную с ними черту истории и, отрешаясь постепенно от установившегося строя идей и сопряжённого с ними образа действий, переходит к новому строю. Тогда изменяется значение старых привычек. Их усиленное развитие становится вредным, оказываясь помехой прогрессу; борьба с ними, когда то сосредоточенная в руках консервативной партии, делается обязанностью для сторонников развития. История наук богата указаниями на то, как раз установившиеся понятия и однажды выработанные приёмы переживают своё время и как много надо потратить силы, чтобы парализировать и устранить их вредное влияние. Так и в немецкой юридической литературе самые лучшие стремления были не в силах победить сразу подобное влияние. Обстоятельства прошлого—рецепция римского права—выработали в немецкой юриспруденции известные догматические приёмы. Эти приёмы, как мы видели, продолжали действовать и в девятнадцатом столетии, не смотря на коренное изменение условий (34); мало того, те же приёмы повлияли на ту отрасль юридической литературы, с которою они не имели ничего общего—на историческое исследование права.

стр. 117

Сравнивая исторические труды немецких юристов с их догматическими произведениями, легко найти между сочинениями обоих родов замечательное сходство относительно характеристических черт, составляющих их недостатки. В особенности это обнаруживается на литературе, посвящённой римскому праву. Черты, характеризующие догматические исследования романистов, повторяются в их исторических работах. Долгое время царствует в них, взамен живого отношения к предмету исследования, отношение формальное; вместо изображения права, как элемента народного быта, мы находим в истории искусственное обособление гражданских институтов от их житейской основы и стремление связать их нитями одной логики понятий. Руководящие идеи Савиньи потеряли свою ясность в устах последователей славного учителя, затемнились плохими метафизическими уподоблениями и олицетворениями и омертвели. Они повторялись как святая истина, как девиз школы, но оставались лишь в одном внешнем соотношении к содержанию исторических трудов. История права была логическим сцеплением понятий, но не отражением взаимодействия реальных фактов. Подобно догме и прямо вопреки своему назначению она мало знала о процессе прогрессивного развития человеческих обществ, применяла один и тот же масштаб к объяснению и оценке явлений различных времён и народов и придерживалась такого воззрения на происхождение права, согласно которому человечество уже в начале своего существования оказывается одаренным всеми основными правовыми идеями. Вместе с тем история стремилась, во что бы то ни стало, восстановить все подробности и мелочи прошлой правовой жизни, останавливаясь неохотно пред молчанием источников, цепляясь за двусмысленные намеки, или за все, что могло быть принято за намёк, и злоупотребляя вспомогательными средствами, как напр., этимологией. В результате в науку вдвинулась груда произвольных и шатких предположений, которые толпятся под громким именем «гипотез» вокруг любого спорного исторического факта. Во всём этом отразилось, конечно, общее состояние науки.

Стр. 118

Будучи свойствами несовершенного философского мышления, формализм и догматизм (понимая под догматизмом верование в неизменность существующего порядка) только недавно стали, вытесняться решительным образом из области общественных наук, при чём на Германию выпала далеко не первая роль. Не составляя исключения, историческая юриспруденция платила дань времени, понимая плохо сущность исторического развития и приписывая слову и мысли значение, на самом деле им не принадлежащее. Но общее влияние нашло в юриспруденции местное поощрение, и в нём-то следует видеть ближайший источник невыгодных особенностей нашей науки. Положение, созданное рецепцией римского права, воспитало их в догме; юристы, воспитанные на этой последней, перенесли их в историю. Таким образом догма служила, звеном, чрез которое на юриста историка переходило с усиленною энергиею влияние общего мировоззрения. Справедливо было замечено (Иеринг), что история римского права выиграла бы значительно в своём исполнении, если бы она была написана не юристом, а историком по специальности, и действительно, многие труды (Иеринг, Мэн) свидетельствуют убедительно о преимуществе сочинений, которые написаны авторами, не ограничивающими своего кругозора тесными юридическими рамками.

В настоящее время обстоятельства уже во многом изменяются к лучшему, и завязавшееся знакомство юристов с посторонними для них сферами, открывая двери юриспруденции новым влияниям, с каждым днём всё более и более освежает её живым отношением к делу. Но рыться в хламе противоречивых и неполных исторических свидетельств с целью добыть какой нибудь, хотя бы в высшей степени натянутый вывод о неизвестном факте, ещё до сих пор почитается одною из насущнейших обязанностей цивилиста, в особенности романиста. Замечание (применимое ко многим историческим наукам), утверждавшее, что история римского права стремится быть кладовой, где с одинаковою заботливостью вполне ничтожное сохраняется рядом с полным значения (Иеринг), почти не утратило своей силы для настоящего вре-

Стр. 119

мени[70]. Однако следовало бы убедиться в ненормальности подобного стремления. Если наукою должна двигать чистая любознательность, то этим не оправдывается безграничное по-

стр. 120

ощрение фантазии. Научная любознательность, в интересах своего собственного дела, должна остерегаться переступать далеко за границы достоверного материала, рискуя отдалиться от выводов, возможно близких к действительной жизни. Не может быть сомнения в том, что исследование древнейших состояний весьма полезно и в известном смысле даже незаменимо. Но вся польза, им приносимая, рискует исчезнуть, если при его применении будут задаваться целями, достижение которых переступает за границы возможного. Следует помнить, что заключение о скрытом от нас историческом факте, т. е. о факте, не засвидетельствованном с полною очевидностью памятниками прошедшего, всегда покоится на выводах из некоторых общих предложений которых качества отражаются на достоинстве заключения. Так как количество прочных предложений, способных послужить ключом

Стр. 121

к выводам этого рода, весьма ограничено и недостаточно, то прежде всего надо озаботиться умножением достоверных положений общего свойства, а затем уже дозволительно освещать ими скрытую от нашего взора старину. Урок, пережитый в этом отношении филологией, весьма поучителен для историка. Было время, когда филологи не знали предела при этимологическом объяснении истории понятий, и в результате получали выводы, хотя подробные, но основанные главным образом на недоказанных априорных положениях, которые принимались за истину только потому, что исследователи были заранее расположены- верить в них. Теперь скептицизм и осторожность заменили там место прежней ретивости, и дело науки осталось от того вовсе не в накладе.

VIII. Зачатки научного правоведения.

(Зачатки науки в догме права).

§ 37. Двум требованиям должно удовлетворять исследование, для того, чтобы заслужить название научного. Во первых, научное исследование служит не непосредственному удовлетворению каких либо практических целей,—не разрешению каких либо практических задач, но руководится исключительно одною любознательностью. Наука разрабатывается непосредственно для науки. Практическое значение полученных результатов обнаруживается само собою по окончании исследования, но не составляет чего либо преднамеренного; преднамеренное изыскание их и дальнейшее комбинирование в видах практических—дело искусства, но не науки.—Во вторых, наука стремится постигнуть изучаемый предмет так,

стр. 122

как он есть, на самом деле, не внося в него ничего от себя.—Прилагая эту мерку к догматическому исследованию римского права, рассмотренному в предшедшей главе, мы должны сказать, что оно не удовлетворяло ни одному из сказанных требований. Во первых, догма римского права изучала это последнее ради известных практических целей, именно—в видах применения его на практике; во вторых, как видно из всего вышеизложенного, она в той или другой мере перерабатывала римское право, придавая ему новый вид. Догма римского права, стало быть, не была наукой.

Если мы обратимся за справкой к истории других наук, то узнаем, что ни в одной отрасли знания научное изучение не возникало вдруг в его чистом виде. Всегда оно было приурочено вначале к каким либо практическим целям. Однако уже в этом своём состоянии человеческому уму удавалось приходить к заключениям, которые содержали в себе некоторое истинное знание об изучаемом предмете. Это знание впоследствии ложилось в основание науки, как скоро она обособлялась, приобретая должную самостоятельность.

Так же произошло и в догме. До девятнадцатого века догматическая переработка римского права состояла в том, что постановления этого права так или иначе приспособлялись к потребностям новой жизни. В девятнадцатом веке ясно сознавали различие, во первых, германского, во вторых, «современного» римского и, в третьих, действительного римского права, и потому такая переработка, в несравненно меньшей степени, чем прежде, продолжалась только как непреоборимый остаток прошлого (§ 35). Но до чего дошли в деле различения отдельных постановлений, до того далеко ещё было в более отвлечённой области определений и теории права. Здесь возродилась, в новой форме, переработка римского права, незаметная для самих догматиков. Догма девятнадцатого столетия отличалась относительно большею отвлечённостью. Она выяснила многие юридические понятия и формулировала соответствующие определения; она построила теории для объяснения разных институтов гражданского права. Обыкновенно предполагалось, что эти определения и теории основываются всецело на римском праве; на самом же деле

Стр. 123

их происхождение было иное. В основе их лежало сравнение соответствующих институтов древнего и нового права, при чём зачастую новое перевешивало древнее, и заключения относительно римского права получались неверные. Это сравнение, незаметно для самих авторов, уже руководило заключениями юристов-философов XVII и XVIII в. в.; из философии многие идеи перешли потом в догматическую литературу, где чрез их призму освещался материал римского права. Такая переработка римских понятий и институтов представляет для нас двоякий интерес. Во первых, она свидетельствует о продолжающемся влиянии рецепции на юридическую литературу; но во вторых, она же являет собою первые опыты научного построения. В юридической литературе изучение римского права составило форму, в которой зародилась и из которой в будущем должна была развиться общая наука о гражданском праве.

Догматические Определения.

§ 38. Центр тяжести всей догматической работы состоял в определениях все термины (названия) гражданского права, крупные и неважные, получили возможно точные определения. Определения признавались отправною точкою каждого учения; изложение института начиналось обыкновенно с определения его названия, а остальной материал группировался так, чтобы подтвердить собою формулированное определение. Этот последний процесс обозначали как «развитие» определения, выдавая тем самым свой неправильный взгляд на логическое значение всего догматического процесса.

Надо помнить, что определение относится не к самому предмету, но к его названию; оно не говорит нам, что такое— данный предмет, но поясняет, какой именно предмет обозначается данным названием. Определение есть словесное перечисление существенных признаков предмета. Каждое такое перечисление, для удобства обзора и проверки, может быть путём словесного преобразования, раздроблено на несколько предложений, полученные предложения могут быть сгруппиро-

Стр. 124

ваны в известном порядке, и в том же порядке, соответственно отдельным предложениям, может быть сгруппирован и рассмотрен фактический материал предмета. — Такое то раздробление определения догматики называли его «развитием», а в сказанной группировке материала усматривали «выведение» частностей из определения. Определение они относили не к названию того или другого института, но к самому институту и усматривали в определении выражение «основной идеи» института. Предполагалось, что основная идея существовала, в её чистом виде, с самого начала, как бы сама по себе, так что развитие института в истории было не более как бы постепенным проявлением этой идеи. В познании определения думали найти познание самого института,— формулу определения признавали за причину или источник отдельных норм, составляющих своею совокупностью учение о данном институте. Вот почему и догматическое построение учения преломлялось под точкою зрения «развития»; вот почему рассуждениям об определении придавали громкое имя «теории». Многочисленные «теории» юридического лица были на самом деле не более как определениями этого института; то же надо сказать о «теориях» солидаритета и кореалитета и о многих других. По той же причине наконец догматики впадали в следующее заблуждение. Названия не обладают безусловною устойчивостью и поэтому определения не в состоянии охватить все случаи определяемого предмета; тем не менее догматики заботились о том, чтобы каждое определение, напр. определение какого либо римского института, согласовалось непременно со всеми решениями, которые можно было найти у римских юристов касательно этого института. Несогласие предложенного определения с каким либо решениями, независимо от степени важности этих последних, всегда рассматривалось как веский аргумент против определения. При этом забывалось и то, что решения, заключенные в римских сборниках права, были формулированы людьми, которые, как бы совершенны ни были их юридические способности и познания, не могли быть вполне свободны от свойственных людям недостатков и потому не были в состоянии сохранить

стр. 125

абсолютную последовательность в высказанных ими положениях. Полная последовательность и единство судебной практики в сфере какого либо института, если только оно осуществимо, было бы явлением в несравненной степени более странным и замечательным, нежели некоторая незначительная непоследовательность и разноречие. Потому несогласие догматического определения с отдельными решениями только тогда обращается в ущерб самого определения, когда переходит известные пределы и касается решений настолько важных или многочисленных, что было бы неосновательно предполагать, что подобное несоответствие могло ускользнуть от внимания юриспруденции

Догматическая Система.

§ 39. Все означенные черты догматической работы порождают заключение об её формально-логическом характере. Она оперировала не столько над реальным существом институтов, сколько над смыслом их названий; не столько практическое назначение института, сколько признаки, указанные смыслом названия, руководили догматической оценкой. Тот же характер сохраняла и систематика гражданского права; она соединяла и разделяла институты по группам, основываясь на «логическом» (как принято было выражаться}, т. е. на формальном их сходстве и несходстве, при чём действительное родство институтов, основанное на одинаковом или родственном практическом назначении их, стушевывалось и могло высказываться разве случайно.

Учение ОБ ИСТОЧНИКАХ ПРАВА.

Во главе догматических систем стояло учение об источниках права, т. е. о юридических нормах (обычное право, закон, право юристов). Такое выделение имело своё основание, ибо, действительно, юридические нормы тем, отличаются от прочих явлений гражданско-правовой жизни, что служат их могущественным фактором: они направляют

Стр. 126

субъектов при совершении юридических действий и судей — при постановлении судебных решений.—Но догма почти забывала другие факторы гражданского права и между ними прежде всего — внутреннее убеждение или совесть самого судьи. Она учила о вполне пассивном положении судьи относительно законодателя, игнорируя, что в римском праве именно суд служил активным центром всего юридического творчества. Не римское право, но учение ХVIII века о разделении властей служило в данном случае основанием догматического учения—В теории толкования закона (Савиньи, Унгер) сказался явный формализм. Если назначение судьи состояло в том, чтобы применять беспрекословно волю законодателя, то казалось бы, что толкование закона должно направляться к тому, чтобы, по возможности, открыть эту волю. Между тем теория толкования заботилась о раскрытии смысла закона, как он следовал из «грамматического> и из «логического» смысла его слов и предложений, без особого внимания к тому обстоятельству, в какой степени законодатель действительно руководился этим смыслом. Толкование закона разделяли на «грамматическое» и «логическое», не спрашивая о том, возможно ли в каждом отдельном случае смысл слова толковать отдельно от смысла всего предложения; далее толкование подразделялось на ограничительное и распространительное, хотя таким подразделением обозначалось лишь различие результатов, но не самого процесса толкования (Иеринг). Толкование по аналогии изображали как бы дедуктивный приём, тогда как на самом деле аналогия—приём индуктивный, и не замечали, что суждение по аналогии составляет в суде форму непосредственного юридического творчества.

Учение об обычном праве

Достоинства и недостатки этого учения уже были указаны нами (л., стр. 88 и 89). Формальный характер исследования сказался здесь в том, что двум понятиям: убеждение и

Стр. 127

обычай было приписано раздельное реальное существование, тогда как следовало бы видеть в них лишь две стороны одного и того же явления.

Учение Об Образовании ПРАВА.

К учению об источниках права и особенно к учению об обычном праве примыкало общее учение об образовании или происхождении права. Это учение—наиболее замечательное из всех учений исторической школы. Излагаемое обыкновенно в догматических системах, во главе учения об источниках права, введённое таким образом в круг догматических учений, оно возникло однако независимо от каких либо интересов догматики и с течением времени получило такую разработку, которая сообщила ему научный характер, превышавший требования чистой догматики (Савиньи, Пухта, Безелер, Иеринг)[71]. Появление этого учения связано с тою постановкою, которую в Германии, в начале нынешнего столетия, получил вопрос о рецепции римского права в связи с вопросом об издании национального гражданского уложения (выше, стр. 98); и потом в основе каждой новой попытки подвинуть вперёд учение об образовании права крылась так или иначе мысль—-содействовать вящему разрешению того же вопроса, до сих пор не утратившего для Германии своего жгучего интереса. Таким путём это учение, долженствующее, несомненно, лечь в основание научного исследования гражданского права, было в истории науки непосредственным порождением особенных условий гражданско-правового быта, созданных рецепцией римского права. С этой стороны оно принадлежит рецепции и составляет тот дар её, который она принесла науке п рава.

Учение о Субъектах ПРАВА.

§ 40. За учением об источниках следовали «общая часть» гражданского права; здесь сосредоточивалось учение об об-

Стр. 128

щих принадлежностях отдельных прав: субъектах, объектах, юридических действиях. — В учении о субъектах права заслуга догмы состояла в точном разграничении двух понятий: правоспособности (Rechtsfahigkeit) и дееспособности (Handlungsfahigkeit). Под правоспособностью лица разумеется юридическая возможность обладания правами, под дееспособностью—таковая же возможность совершать юридические действия, т. е. участвовать в гражданском обороте. Но римское учение о правоспособности с его разделением лиц на категории (divisio personarum) и с тремя ступенями умаления правоспособности (cap. deminutio) было слишком далеко от новой жизни и потому обыкновенно опускалось; большую практическую цену представляли правила касательно дееспособности, именно — дееспособности несовершеннолетних, но римские юристы сами оказывались в этом случае не вполне ясными (л.. стр. 421).

Учение о Юридических лицах.

В отделе о субъектах права было включено учение о юридических лицах, основанное на римском учении о фиске и корпорациях. Против римского права это учение грешило тем, что слишком сближало фиск с корпорациями (ср. л., стр. 646), и ещё — тем, что признавало, наряду с корпорациями, не римскую рубрику «учреждений» (ср. л., стр. 652). Всё это отражало собою не столько римское, сколько новое воззрение на предмет. То же новое воззрение сказывалось тогда, когда согласно с абсолютическими стремлениями времени в участии государственной власти признавали непременное условие установления и прекращения юридических лиц. Формально-логический характер учения выразился в том, что всю сущность таких институтов, каковы корпорация или учреждение, полагали в их юридическом олицетворении, совершенно игнорируя наиболее важное значение их, как формы общего обладания (л., § 260). В этом отношении догма XIX века всецело последовала за средневековыми канонистами, тогда как у глоссаторов и их последователей можно было бы найти более

Стр. 129

реальное воззрение на данный предмет[72]. К пониманию истинного значения юридического лица приблизились относительно недавно, когда, по крайней мере, учреждения квалифицировали, как «имущество, предназначенное для известной цели» (Бринц); но формально-логическая точка зрения не оставляла догматика и здесь, и, чтобы спасти положение учреждений среди субъектов права, предлагалось признать субъектом неодушевленную цель учреждения[73].

Учение ОБ ОБЪЕКТАХ права.

Догма различила четыре вида объектов гражданского права: 1) вещи, т. е. подлежащие освоению отдельные предметы внешнего мира; они составляли объект вещных прав; 2) отдельные человеческие действия (по терминологии одних) или личность в её частичном подчинении (по терминологии других)— объект прав по обязательствам; 3) личность в её полном подчинении другому лицу ~ объект семейственных прав, и 4} совокупность многих прав и обязательств, принимаемая как одно целое—объект наследственного права. Кроме того, по мнению некоторых, объектом гражданских прав служит субъекту его собственная личность, на чём зиждется «право личности» (Пухта).—О каждом из объектов права приходилось вообще говорить немного, и глава «об объектах» сосредоточивалась по преимуществу на первом виде объекта — на вещах. Учение о вещах содержало некоторые их различения. Так, нередко «вещи вне гражданского оборота» (res extra commercium) трактовались как особый вид вещей, тогда как основательнее было бы признать в этом случае одну из форм общего обладания (л., стр. 641), а постановления о религиозных вещах (res religiosae) и вовсе отделить от

Стр. 130

прочих постановлений (л., стр. 649).—Далее в главе о вещах помещались обыкновенно указания на всевозможные различия вещей, хотя бы юридическое значение этих различий было самое незначительное. По отношению к римскому праву впечатление достигалось неверное, так как в развитом римском праве качества вещей играли роль весьма второстепенную. С каждым из различий связывалось в нём так мало юридических последствий, что было неуместно выдвигать на видный план самое их изложение. Но таково уже свойство формально-логического приёма. Достаточно было, что с данным подразделением вещей связывалось два, три юридические последствия (которые притом удобно предусматривались в каком либо другом определении), и догматик считал нужным посвятить этому подразделению особые определения в общей части своего курса. Напр., определение давности предусматривало различие давностных сроков для движимостей и недвижимостей, в определениях займа и ссуды различие вещей генеричеких (genus) и специфических (species) входило как существенная принадлежность; тем не менее означенные свойства разъяснялись не в связи с названными определениями, но особо — в общей части. — Отчасти здесь сказывалось влияние германского права с его, действительно, важным разделением имуществ на движимости и недвижимости.

В учении о вещах следовало бы оттенить свойство самих подразделений. Категории, на которые подразделяются вещи в гражданском праве, имеют т роякий характер. Во первых, подразделение может относиться ко всей области права, — оно отражается на каждом институте, так что, строго говоря, оно есть в то же время разделение всего права: относительно одних вещей учреждается одна система права, относительно других—другая. Таково было древнеримское разделение вещей на манципационные и неманципационные (л., стр. 54); таково же и германское подразделение на движимости и недвижимости.—Во вторых, подразделение может связывать с тем или другим свойством вещи лишь немногие юридические последствия, однако—так, что во всех подходящих случаях эти последствия наступают одинаково; так, напр., рим-

Стр. 131

ское право постановляло, что давностный срок для движимостей один, а для недвижимостей—другой. —Наконец, в третьих, подразделению может быть придан субъективный характер: по усмотрению сторон одна и та же вещь относится то в ту, то в другую категорию, и категории таким образом приобретают отвлечённый характер (л.. стр. 535).

Учение ОБ Юридических Сделках.

Из остальных отделов «общей части» первенствующее место принадлежало учению об юридических сделках. Здесь говорилось между прочим о толковании сделок вообще и договоров в особенности; о влиянии, которое имеют принуждение, обман, заблуждение и шутка, приключившиеся при совершении сделок; о случайных принадлежностях сделок, каковы срок, условие и modus. Но разрешение всех этих вопросов не было поставлено вполне на реальную почву; оно не было объединено воззрением, которое исходило бы из их практического значения в гражданском обороте, и потому оставалось разрозненным и неполным. Между тем вопросы, сюда относящиеся, сливаются в один общий вопрос — об отношении юридических последствий сделки к намерениям сторон (л., стр. 611) и один критерий управляет его разрешением в каждом отдельном случае (л., стр. 612). В учении о юридических сделках удобнее всего было бы показать то значение, которое принадлежит в развитом праве объективному критерию (л., стр. 583—585); именно потому, что это значение оставалось недостаточно выясненным, произошло, напр., такое уклонение от римского права, каково учение о существенной ошибке (л., стр. 608).