Объяснение, понимание, интерпретация в социально-гуманитарных науках

Сегодня операционатьность таких методов, как аргументация, доказательство, обоснование, объяснение и т.п., понимается преимущественно в безличностном, логико-методологическом смысле. Однако в истории научного познания за этими методами стоят реальные процедуры человеческой убеждающей и объясняющей деятельности. Именно в этих методах, если их не трактовать только формальнологически, нащди отражение диалогичность и коммуникативность интеллектуальной деятельности.

Происходило как бы «исчезновение» из текстов явного субъекта-собеседника он обезличивался, но вместе с тем подразумевался. Эта тенденция от реальных диалогов Сократа к диалогам-текстам Платона, где

собеседники еще персонифицированы, но «персона» — это уже идея или тип

мышления. Новый всплеск античных традиций можно найти в ренессансном диалоге, в частности в «Диалогах» Галилея, которые в дальнейшем трансформируются;в безличное изложение механики у И. Ньютона.

«Ушедший в поддекст» субъект-собеседник, а также человеческие, смыслы, лежащие в основании знания, были изъяты из науки, опирающейся

на формализацию и математику, видимость монологичности была принята за действительность; Вместе с тем диадогичность, хотя по преимуществу.неявная, по-прежнему.существует в науке, это необходимое проявление ее коммуникативной природы,» интеллектуальной, познавательной деятельности человека вообще.

С этой точки зрения, объяснение и понимание с необходимостью предполагают друг, друга,; условием их продуктивности являются общие

теоретические, логико-методологические, фактуальные и аксиологические предпосылки. Однако изучение их особенностей пошло различными путями: объяснение исследуется логико-методологическими средствами в полном отвлечении от других предпосылок, тогда как понимание от трактовки его только как субъективно-психологического состояния «выросло» до базовой категории философской герменевтики.

Объяснение — одна из главных функций теории.

Исследователи-методологи выявили ряд функций научной теории, в частности информативную, систематизирующую, объяснительную, предсказательную и др.

Объяснительная функция является ведущей, тесно связанной с предсказательной функцией, реализуется в многообразных формах, в частности, как причинное объяснение, объяснение через закон (номологическое объяснение). структурно-системное, функциональное и генетическое (или историческое) объяснение.

В гуманитарном знании в качестве оснований для объяснения часто выступают типологии, а процедуры объяснения с необходимостью дополняются пониманием и интерпретацией, в частности, предпосылок и значений, смыслов текстов и явлений культуры.

Историческое объяснение является одним из значимых в сфере естественноисторического знания, как, например, в геологии, палеонтологии,

ботанике, а также в социально-исторических науках, где ставится задача построения теории развивающегося, имеющего свою историю объекта.

Исторический метод требует мысленного воспроизведения конкретного исторического процесса развития. Его специфика обусловливается особенностями самого исторического процесса, последовательностью событий во времени и проявлением исторической необходимости через множество случайных событий.. Исторический способ построения знания опирается на генетический (по происхождению) способ объяснения, который применяется в том случае, если объектами исследования становятся возникновение и развитие явлений, процессы и события, происходящие во времени. Его дополняет логический способ построения знания о развивающемся объекте, его истории, который представляет исторический

процесс в абстрактной и теоретически последовательной форме. Сама по себе временная последовательность исторических явлений не может рассматриваться как порядок построения теории, поскольку историческое,

включая случайные, второстепенные факторы, отклоняющиеся от главного

направления генетического Изменения, не совпадает с логическим, воспроизводящим необходимое, значимое, закономерное.

В социально-гуманитарном знании объяснение существенно дополняется пониманием и интерпретацией, описание которых в полной мере представлено в философской герменевтике, опыт которой, как и ее идеи, необходимы для обогащения методологии этой области знания. Для этих наук необходимо найти способы введения в познание не только теоретизированного, абстрактного «сознания вообще», как это реализуется в

естественном и математическом знании, но менее абстрактного, эмпирического субъекта в единстве мышления, воли, чувств, веры, повседневной жизни, ценностей и предпочтений. Социальное и особенно гуманитарное познание имеет дело с текстами (соответственно контекстами и подтекстами), символами — в целом, с естественными и искусственными языками, поэтому перед ним встает задача постичь природу понимания, интерпретации текстов, знаковых систем, символов, выяснить проблемы^ связанные с ролью языка в познании. Исследуемые в герменевтике понимание и истолкование позволяют также учесть явные и неявные предпосылки и основания познания — вообще неявные компоненты различного типа, овладеть способами их выявления. Известно, что в познавательной деятельности и в формировании знания мы опираемся на смыслополагание или раскрытие уже существующих смыслов на постижение значения знаков, т.е. интерпретацию, следовательно, мы неизбежно выходим на проблемное поле герменевтики, а субъект предстает как «человек интерпретирующий».

Методология социально-гуманитарного знания часто обращается к

дологическим, допонятийным — вообще дорефлексивным формам и компонентам, эмпирическим предпосылкам различного рода, поэтому опыт герменевтики по изучению пред-знания, пред-мнения, пред-рассудков в форме «нерационального априори», «жизненного-мира», «повседневного знания», традиций-и т.п. оказывается в этом случае наиболее значимым. Время, историчность, прошлое, настоящее, будущее были объектом изучения в конкретных областях познания, но теория познания и эпистемология, как правило, отвлекаются от них, более того, отвлечение от историзма рассматривалось как необходимое условие для получения объективно истинного знания. Отвлекаясь от признаков, свойств, определяемых временем, стремились «очистить» познание от всех изменяющихся, релятивных моментов. В методологии гуманитарного и социального знания отношение ко времени существенно иное, от него нельзя отвлечься, не утратив при этом сущностных характеристик объекта познания. Помощь здесь может оказать не традиционная теория познания, но герменевтика, проблема времени и историчности для которой является наиболее разработанной. Таким-образом, герменевтика становится неотъемлемой частью методологии социально-гуманитарного знания, что все более, признается в отечественной философии.

Серьезное продвижение проблем герменевтики в контексте методологии исторического и в целом гуманитарного познания произошло еще в XIX в. в исследованиях немецкого философа В. Дильтея, критиковавшего традиционную гносеологию, но не желавшего утратить ее

респектабельность и рациональный статус. Разделение знания на науки о природе и науки о культуре, а также обобщение идей и принципов специальных герменевтик, попытка создания общей теории понимания — все это убедило Дильтея в возможности рассматривать герменевтику как «органон наук о духе». Он стремился осуществить то, что впрямую не сделал Кант, — «критику исторического разума». Необходимо было понять, как исторический опыт может стать наукой, если в историческом мире отсутствует естественнонаучная причинность, но имеет место связность и темпоральность жизни, «течение жизни», переживание как «проживание жизни». Основой объяснения познания и его понятий становится человек в

многообразии его сил и способностей как «волящее, чувствующее, представляющее существо». Особую значимость в науках о духе получают

нерасчлененность «я» и мира, субъекта и объекта, специфический способ данности внутреннего опыта, самодостоверного и «переживаемого исходя из него самого. Понимание при таком подходе приобретает новые черты, осознается, что понимание себя возможно через понимание Другого, предполагает наличие «общей для них духовной инстанции». Высшие формы

понимания — это транспозиция (перенесение себя на место другого), сопереживание подражание. Понимание не сводимо к процедуре мысли, содержит иррациональное, не может быть репрезентировано формулами логических операций, оно предстает как истолкование, интерпретация устойчиво фиксированных проявлений жизни, языка, культуры прошлого.

Идеи герменевтики существенно обогатил М. Хайдеггер для которого понимание — это фундаментальный способ человеческого бытия. Такой принципиально онтологический поворот стал основой хайдеггеровской концепции герменевтической интерпретации и фундаментально изменил видение самой проблематики, представив интерпретацию текстов как способ «опрашивания» бытия. Тем самым был осуществлен переход от всеобщих структур сознания самих по себе к связи сознания с миром, через которую «говорит» сам мир: Это движение сопровождалось отказом от понятий традиционной гносеологии и категорий субъекта, объекта, познания как отражения и репрезентации, от понятий духа и материи.

Для рассмотрения исторических «конструкций» разума и анализа человеческого существования с целью выявления их предпосылок Хайдеггер

применяет феноменологический метод, понимаемый им как раскрытие структуры здесь-бытия (Dasein).B той мере, в какой этот метод позволяет понять смысл бытия того сущего, которое есть мы сами и которое открыто нам лишь через нас самих, он может рассматриваться и как герменевтический.

Хайдеггер выявляет в качестве вполне очевидных два вида

понимания:

· первичное — это открытость, настроенность, дорефлексивное пред-понимание, или горизонт, от которого нельзя освободиться, не разрушив познание вообще;

· вторичное — это понимание, близкое рефлексии, не способ бытия, но вид познания.

Он возникает на рефлексивном уровне, как, скажем, филологическая интерпретация текстов или герменевтическая интерпретация философских текстов, например, «Изречения Анаксимандра», осуществленная самим Хайдеггером.

Для философии познания, предполагающей историчность познавательной деятельности и форм знания, значима и идея Хайдеггера об

истории, которая в его видении всегда укоренена в пред-понимании историка. Перед философом и исследователем,наук о духе, культуре стоит

задача не построить методологию исторических- наук, но осуществить теорию исторического бытия, онтологию истории. Хайдеггер подверг критике классический историзм, гегелевское понятие глобальной «всемирной истории» и настаивал на историчности самого человеческого

бытия. Оно изначально, безотносительно к смене периодов и эпох общественного развития, становится со-бытием, но быть со-бытием — значит быть самим собой, сбываться, самоосуществляться, а не.воплощать «законы истории» и т.д.

В полной мере философская герменевтика оформляется в работах Гадамера, который стремился осмыслить «наработанные» идеи и осуществить их синтез,: а также преодолеть гносеологическую ориентацию, обратиться к онтологии, выяснить условия возможности понимания при сохранении; целостного человеческого опыта и жизненной практики, что является фундаментальным условием для социального и гуманитарного знания.

Особенность и своеобразие его «бытия в философии» несистемность, открытость философствования. Наиболее значимые новые идеи связаны с интерпретацией исторических фактов и признанием конструктивной роли «временной дистанции» между созданием текста и ero истолкованием. Укорененность субъекта-интерпретатора в истории продуктивна для понимания, его «историчность» также принципиально не снимаема. Она базируется на пред-знании и пред-понимании, а также; пред-рассудках, которые являются в большей мере исторической действительностью бытия индивида чем рассудок, поскольку предстают как отложившиеся в языке схематизмы опыта.

Гадамер разработал концепцию традиций, рассматривая «событие традиции» как присутствие истории в современности. Знание создается в рамках традиции, и само постижение истины, ее проблематизация имеют временную структуру. Нахождение внутри традиции, причастность к общему

смыслу — важная предпосылка понимания, предполагающая взаимодействие смыслов, «слияние горизонтов» автора,и интерпретатора. Для него понимание — это развертывание внутренней логики предмета,

соответственно понять текст означает понять «суть дела», обсуждаемого автором, произвести свой смысл по отношению к нему, а не реконструировать авторский.

Он специально подчеркивал необходимость «герменевтически вышколенного сознания» кашоеознания собственной предпосылочности. Французский, представитель герменевтики П. Рикёр стремится выйти из «заколдованного круга» субъектно-объектной проблематики, обращаясь к вопросу о бытии, находя глубинные связи исторического бытия с совокупным бытием, которое изначальнее теоретико-познавательного субъектно-объектного отношения. Рикёр вводит понятия прямого и косвенного смыслов, полагая, что «нет символики до говорящего человека. Интерпретацию он рассматривает как расшифровку глубинного смысла, стоящего за очевидным, буквальным смыслом,

Рикёр вводит в иррациональные компоненты познания рациональные способы интерпретации, реализуя особый тип «научной объективности». Современной философской герменевтике присуще стремление к дополнительности, к диалогу и синтезу с другими типами философствования и системами знания. Так, Рикёр «прививает» герменевтику к феноменологии, соотносит с персонализмом, структурализмом, психоанализом, религией. Стремясь осмыслить повествовательные функции культуры, он соединяет герменевтику с лингвистическим анализом и аналитической философией, от герменевтики текста переходит к герменевтике социального действия.

Сложилась определенная традиция исследования и классификации

типов интерпретации. Как показал известный русский философ Г.Г. Шпет в написанной им истории герменевтики (1918)2, переход от частных герменевтик к общей теории понимания вызвал интерес к вопросу о множественности типов интерпретации, представленных во всех гуманитарных науках. Были выделены грамматическая, психологическая и

историческая интерпретации (Ф. Шлейермахер, А. Бек, Дж.Г. Дройзен), обсуждение сути и соотношения которых стало предметом как филологов, так и историков.

Грамматическая интерпретация осуществлялась по отношению к каждому элементу языка, самому слову, его грамматическим и синтаксическим формам в условиях времени и обстоятельствах применения.

Психологическая интерпретация раскрывает представления, намерения, чувства сообщающего, вызываемые содержанием сообщаемого текста.

Историческая интерпретация предполагала включение текста в реальные отношения и обстоятельства.

В целом в герменевтике, поскольку она становится философской, расширяется «поле» интерпретации, которая не сводится теперь только к методу работы с текстами, но имеет дело с фундаментальными проблемами человеческого бытия-в- мире.

Вера, сомнение, знание в социально-гуманитарных науках.

Трактовка познания как процесса, включенного в культуру, а также в

исторически определенные формы предметно-практической деятельности и коммуникации — одна из главных предпосылок философско-методологического анализа социально-гуманитарного знания. Такой подход к научному знанию с необходимостью выявляет в нем малоизученные в классической теории познания компоненты, не охватываемые традиционными категориями как не относящиеся к рациональному познанию.

Среди них значимое место занимает вера в ее соотношении с сомнением и знанием — тема, которая «изгоняется» из экспериментально

проверяемого, обоснованного и «точного» естественнонаучного знания, опирающегося на математические и логические доказательства, дедуктивные выводы. При этом имеется в виду не религиозная вера — это

особый случай, требующий специального рассмотрения, — но вера вообще

как состояние сознания, не испытывающее сомнения, принимающее события, высказывания и тексты без доказательств и проверки. Это явление не отвечает научным критериям, но вместе с тем тема веры, достоверности, сомнения оказывается одной из фундаментальных в познавательной деятельности, особенно в неформализованном, нематематическом либо интуитивном и метафорическом знании об обществе, культуре, человеке, его сознании и жизни. Реальный факт существования веры и верований в познавательной деятельности сегодня не отрицается, но гносеологический, логико-методологический статус, социокультурные, в частности коммуникативные, истоки веры — это проблемы, требующие специального рассмотрения.

Социально-гуманитарные науки, в отличие от естествознания не забывающие о своих корнях в «человеческих смыслах» и отношениях, рассматривают веру и верования человека прежде всего как данность его бытия среди людей. Так, Э. Гуссерль видит основу «наук о духе» и достоверность познания в «жизни» или «жизненном мире», который является сферой непосредственно очевидного и в этом смысле первичного. Важно

подчеркнуть, что для Гуссерля «жизненный мир» — это «круг уверенностей», к которым относятся с давно сложившимся доверием и которые в человеческой жизни приняты в качестве безусловно значимых и практически апробированньх до всех потребностей научного обоснования. Это достоверные, очевидные предпосылки всякого познания (в том числе и научного), имеющие большую значимость по сравнению с ценностью объективно-логических высказываний.-Именно очевидности «жизненного мира» и выступают у Гуссерля критерием достоверности. Идея рассмотрения достоверности в связи с дорефлективными представлениями о «жизни», «жизненном мире» предстает как определенная традиция, на разные лады развиваемая в работах феноменологов и терменевтиков.

Идеи Л. Витгенштейна о вере, достоверности, уверенности также близки традиции, где познание не сводитсяк науке, к.естеетвознанию, но имеется в виду обыденное,' опытное, жизненное знание, а также гуманитарное — филологическое-, историческое, теологическое-, — далекое от рационально-логических норм, образцов научности, созданных в естествознании, он не рассматривает достоверность как характеристику знания — доказательного, обоснованного с помощью логической связи с

высказываниями, истинность которых доказана либо эмпирически подтверждена, но исследует ее укорененность в допонятийных феноменах, на уровне более глубинном, чем субъектно-объектные отношения, как некую «форму жизни». Витгенштейн раскрывает достоверность в ее социокультурных, коммуникативных аспектах. Жизнедеятельность в целом, а не только познание или общение невозможны без веры, доверия, принятия знания как достоверного. Опираться на некоторыедостоверности, несомненности — это и есть «форма жизни» и ее условие. Усвоение «картины мира» в детстве, основанное на доверии взрослым, — это тоже «форма жизни», а не чисто познавательная процедура, не просто знания, но реальные действия на основе уверенности в том, что говорят взрослые. «Ребенок приучается верить множеству вещей, учится действовать согласно этим верованиям. Мало-помалу оформляется система того, во что верят; кое-что в ней закрепляется незыблемо, а кое-что более или- менее подвижно. Незыблемое является таковым не потому, что оно очевидно или ясно само по себе, но поскольку надежно поддерживается тем, что его окружает». Достоверность—условие и «форма жизни», бытия среди людей, результат того, что «мы принадлежим к сообществу, объединенному наукой и воспитанием».

Как «жизненные феномены», имеющие свои функции в контексте бытия рассматривал веру и верования известный испанский философ и культуролог X. Ортега-и-Гасет, противопоставлявший роль идей и верований в бытии человека. Идеи как результат интеллектуальной деятельности и воображения включают в себя и обыденные мысли, и строгие

научные теории — все то, «что приходит в голову» человеку. Он их творит, распространяет, оспаривает и даже способен умереть в борьбе за них, но, в отличие от реальной жизни — ее мы проживаем, — идеи принадлежат сфере интеллектуальной жизни, которая конструируется как «ирреальность». Идеи поддерживают друг друга и образуют некое целое — определенную умственную конструкцию, систему идей, между которыми всегда существует как непреодолимая дистанция, расстояние от реального до воображаемого.

В отличие от идей, верования не являются плодом наших размышлений, мыслями или суждениями, они совпадают с самой реальностью как наш мир и бытие. Ортега, как и Витгенштейн, полагает, что верования — это «наиболее глубинный пласт нашей жизни», все то, что мы

безоговорочно принимаем в расчет, не размышляя об этом. В нашей жизни мы руководствуемся огромным количеством верований, подобных тому, что

«стены непроницаемы» и нельзя пройти сквозь здания или что земля — это твердь и т.п., хотя и бывают ситуации, для которых не оказывается коренных верований, и тогда рождается сомнение. Верования — это другой

жизненный феномен, нежели идея, мы в них пребываем как «пребывают в уверенности»;; о них не размышляют,.но с ними всегда считаются. Являясь

основанием жизни, базисной предпосылкой и условием наших действий, верования присутствуют влас не в осознанной форме, а как «скрытое значимое нашего сознания». По этой причине мы их обычно не осознаем, не

мыслим, но они воздействуют» на нас неявно, как воздействует и то, что мы делаем или мыслим явно. Значимость наших верований определяется тем, что они унаследованы как традиции, принимаются в готовом виде как «вера наших, ощов», система прочных, принятых на веру объяснений и ищерпрешций, «образов» реальности; действующих в жизни предков.

Среди самых значимых в европейской культуре является вера в разум и интеллект.

Философ вводит.понятие «коллективной веры», признавая коллективно установленное, социально действенное состояние веры, которое предстает как «социальная догма». Она не остается неизменной, и даже самые фундаментальные верования претерпевают своеобразную трансформацию в истории культуры.

Вера присутствует и в структуре научною знания. Как правило, исследователи стремятся предельно ограничить в науке область веры, что

является одним из важных требований научности но одновременно многие

мыслители, особенно в сфере философии и культуры, признают конструктивную роль веры в познании. Так, И.А. Ильин посвятил проблеме

верований работу «Путь духовного обновления», где, называл «предрассудком», требующим критической переоценки, утверждение о том, что только знание обладает достоверностью, доказательностью, истинностью, а вера не более чем Суеверие, или «вера всуе», напрасная и неосновательная. В доказанное не надо верить, оно познается и мыслится, верить же можно лишь в необоснованное, недостоверное. Отсюда отрицательное, пренебрежительное отношение к вере; требование «просвещения» и борьбы с суевериями. Критикуя эту упрощенную позицию, Ильин отличает настоящих ученых, которые не абсолютизируют результаты, науки, прекрасно понимая, что многое из принимаемого за истинное знание не имеет окончательною обоснования и полной достоверности, от тех, кто к науке относятся догматически, «слишком часто верят в "науку" так, как если бы ей было все доступно и ясно, и только настоящие ученые знают границы своего знания и понимают, что истинанность их трудное заданием далекая цель, а совсем не легкая, ежедневная добыча.

Если вера в познании может иметь конструктивный характер, то какова

ее познавательная природа, и какие виды достоверностей, субъективной уверенности охватываются этим понятием? Как соотносятся ее положительные и отрицательные следствия? Прежде всего отметим, что возникновение веры в познавательном процессе не вызвано, как это часто

утверждают исследователи, лишь отсутствием или недостатком информации, это частный случай, момент веры, не носящий всеобщего характера, а главное, не объясняющий механизмы и причины ее возникновения. Можно

бесконечно наращивать объем информации, но ее усвоение и использование по-прежнему будут основаны на предпосылках, в той или иной степени принятых на веру. Как отметил еще в XVII в. английский исследователь познания Дж: Локк, с точки зрения которого «вера стоит сама по себе и на своих собственных основаниях. Она не может быть снята с этих оснований и помещена на основание познания... она разрушается. Тогда это уже более не вера, а знание».

Итак, и вера, и знание имеют основания, но их основания различны и по природе и по когнитивному статусу. Различие в основаниях носит непросто частный характер, но обладает фундаментальным значением, а изменения в степени и характере обоснованности противоположно направлены.

Знание получает свой статус в результате логического оформления, обоснования, проверки, доказательства достоверности и истинности, и лишь в таком качестве оно обретает не только когнитивную, но и социальную значимость, начинает функционировать в культуре, включаться в коммуникации и различные формы деятельности.

Вера же базируется совсем на другом — на социокультурной, коммуникативной апробации, социальной санкции и общезначимости того, во что верят. Изменение этих предпосылок рождает сомнение и необходимость рефлексии, критики оснований субъективной уверенности, сам пересмотр которых будет осуществляться на базе новых социально апробированных «несомненностей».

В научно-исследовательскую деятельность ученого различного рода

верования входят в таких формах, как личностное неявное знание, представленное в форме индивидуальных навыков и умений, практического

знания, знания о пространственной и временной ориентации, двигательных возможностях нашего тела — своего рода «личностного коэффициента», «инструмента» взаимодействия с миром вокруг нас. Признание эвристической значимости неявного знания, в свою очередь, влечет за собой

введение субъективной веры, поскольку «неявное знание не может быть критическим....Систематическая критика применяется лишь к артикулированным формам, которые мы можем испытывать снова и снова».

Часто вера как субъективная уверенность является началом и источником знания. Вера присутствует также и как доверие к показаниям органов чувств, которое коренится в чувственно-практической деятельности

человека; в отнесении объектов к определенному классу вещей; событий.

Как соотносятся вера, сомнение, истина? Это классическая тема, особое значение ей придавал Декарт, требовавший подвергать все.сомнению, чтобы освободить- научное знание от обыденных заблуждений и

принятых на веру эмпирических представлений. Способы преодоления сомнения как-«закрепления верований» специально исследовал Ч. Пирс, полагавший, что неявно все умы владеют правилами перехода от сомнения к вере при том же самом познаваемом объекте. Этому предпослано знание о различий между ощущением сомнения и ощущением верования. Ощущения верования связаны с.укорененными привычками, сомнение не обладает подобной особенностью. Сомнение— это состояние беспокойства и неудовлетворенности, заставляющее действовать с целью его устранения, порождающее желание перейти к состоянию верования— спокойного и удовлетворенного.'итак, сомнение, усилие для его преодолениям это стимул исследования и достижения цели. Очевидно, что Пирс считает научно оправданным рассмотрение взаимодействия сомнения и верований как в обыденном познании; где представлены свои «методы», а скорее нестрогие приемы закрепления верований, так и в научном, где вырабатываются собственные способы закрепления верований, не зависящие от произвольных мнений, а сводящиеся к упрощенным правилам перехода от сомнения к верованиям.

Однако в науке ставка только на сомнение приобрела прочность предрассудка, который должен быть сам подвергнут критике. И тогда выяснится, что не только вера, но и сомнения могут оказаться необоснованными, фанатическими, догматичными; допущение или недопущение сомнения само есть акт веры. «Программа всеобъемлющего сомнения терпит крах и своей неудачей свидетельствует о том, что любая рациональность коренится в доверии» (М. Полани).

Вместе с тем очевидно и другое: речь может идти только о единстве и взаимодействии доверия и сомнения в научном познании, именно так здесь реализуется рациональность.

Таким образом; признание конструктивной роли веры в повседневности, в познавательной и преобразующей деятельности дает возможность по-другому оценить соотношение веры и сомнения в познании.

По-видимому, нельзя однозначно решать вопрос в пользу сомнения, если даже речь идет о научном познании, широко использующем критико-рефлексивные методы. За этим, по сути, стоит вопрос о степени доверия убеждениям, интуиции ученого, его творческому воображению.

Важнейший аспект веры — ее соотношение с истиной. Проблема соотнесен веры и истины, обращения веры в истину, принятия истины на веру остается ведущей в работах, посвященных проблеме веры, при этом подходы варьируются в зависимости от понимания того, что есть вера и что есть истина. Положительная оценка веры дается тогда, когда ею пользуются для признания особого рода положений, например, о том, что природа завтра будет следовать тем же законам, которым она следует сегодня. Это истина, которую не может знать ни один человек, мы ее постулируем и принимаем за веру в интересах нашей деятельности.

Однако в других подобных ситуациях «принятие;на веру», подвергается жесткой критике. Стало своего рода «предрассудком» утверждение о том, что верить — это то же самое, что признавать за истину. Не соглашаясь с этим, И.А. Ильин обосновывал, что вера и истина — феномены различной природы и сущности; вера существует интуитивно-экзистенциально, а истина — рационально-рассудочно. Они отличаются прежде всего степенью близости к основаниям жизни и «глубине нашей души», а также эмоциональной окрашенностью или ее отсутствием. Истиной считают такие научные знания, как таблица умножения, теоремы, формулы, законы логики и исторические факты. Как и таблицу Менделеева, таблицу логарифмов, карту Европы и тому подобное, их принимают и применяют не с «верой», но с «познавательной уверенностью», как «холодные истины», признанные в теории за истину, правильные и верные на практике. По сравнению с ними «вера есть нечто гораздо большее, более творческое и более жизненное»; «о ней позволительно говорить только там, где истина

воспринимается глубиной нашей души; где на нее отзываются могучие и творческие источники нашего духа; где говорит сердце. Человек верит в то, что он воспринимает и ощущает как самое главное в своей жизни». Совместное рассмотрение веры и истины лежит в русле экзистенциально-антропологической традиции, которая глубоко укоренена в европейской философии и представлена, как мы видели, идеями крупных философов. Такой подход служит важнейшим основанием для понимания философских и

методологических проблем социально-гуманитарного знания и его природы.

Основные исследовательские программы социально-гуманитарных наук.

При рассмотрении места и роли исследовательских программ необходимо разделить реальную исследовательскую деятельность историков,

психологов, правоведов и представителей других специальных общественных наук и методологическую рефлексию этой деятельности. Подобная рефлексия обусловлена, на наш взгляд, тем, что понятие исследовательской программы в специальных общественных науках приобрело недостаточно определенное содержание и существенно меньшее

влияние, чем в методологических построениях, предполагающих не только

ориентацию на действующие образцы научного исследования, но и формирование его должных норм.

Будучи философской программой развития науки, исследовательская

программа нетождественна тому или иному философскому направлению (не всякое философское направление послужило базой развития научных теорий, ряд философских ориентации объединялись для формирования исследовательской программы). Исследовательская программа содержит в

себе характеристику предмета, метода исследования, общих предпосылок

научной теории, способов перехода от философской системы к научным построениям. Отличаясь от философской системы, научная (исследовательская) программа не тождественна и научной теории: «В отличие от научной теории научная программа} как правило, претендует на всеобщий охват всех явлений и исчерпывающее объяснение всех фактов, т.е. на универсальное толкование всего существующего. Принципы или система

принципов, формируемая программой, носит... всеобщий характер».

Понятие исследовательской программы плодотворно для анализа методологических построений, ибо последние, будучи философскими по своему статусу, несут на себе печать изучаемой области научного познания — наук об обществе и потому не являются всецело совпадающими с тем или иным философским направлением. Близким к исследовательской программе

понятием является парадигма — термин, введенный Т. Куном и характеризующий исторически устойчивый образец исследования.

Сегодня вопрос об исследовательской программе или близком к ней

понятии парадигмы в социальных науках сталкивается с двумя

трудностями:

1) избрания масштаба исследования (идет ли речь о дисциплине, теоретическом построении известного ученого определенной специальности,

обсуждается ли способ решения некоторой проблемы или речь идет о социальных науках в целом) и

2) многообразия исследовательских программ, многопарадигмальности, совершенно очевидно господствующей сегодня в социально-гуманитарных науках.

В свете этого вопрос об одной-единственной парадигме либо о конкуренции парадигм может показаться надуманным! (Однако, чтобы говорить о плюрализме парадигм, надо знать, во-первых, плюрализм каких парадигм имеется в виду и, во-вторых, в каком смысле достигается их плюрализм, что он означает на деле, кроме многообразия возможностей, каковы способы взаимодействия и совмещения многообразия.

Какие исследовательские программы, (парадигмы) можно выделять на уровне дисциплины, персонального исследования или конкретного анализа проблемы?

Обычно выделяют позитивистскую, интерпретативную, критическую.

Раннебуржуазная и классическая философия были ориентированы

на природу и изучающие ее науки, на следующую отсюда натуралистическую парадигму. Они использовали образ природы как основы

познания, реально и логически первую. Последователи натуралистической

исследовательской программы полагают: либо предмет паук об обществе

тот же, что и у естественных наук, либо предметы различаются, но методы наук об обществе те же, что у естественных наук. Часто под натурализмом понимают редукционизм как отождествление высших форм познания с низшими. Это лишь крайность, которая иногда присуща натуралистической исследовательской программе.

Согласно натуралистической исследовательской программе, мир рационален и есть то, что он есть или чем он кажется, ноне иная «вещь». Это относится как к предметам естествознания, так и наук об обществе. Например, есть человек. Он думает и говорит, он живет в обществе, он производит духовную и материальную культуру. Можно рассмотреть эти и

другие параметры человеческого существования как нечто, что постоянно и является неизменным, подобно природной основе его существования.

Слово «вещь» упомянуто тут далеко не случайно. Классик натуралистического подхода в социологии Э. Дюркгейм прямо определяет сущность натуралистического метода как превращения исследуемого объекта в вещь: «Положение, согласно которому социальные факты должны

рассматриваться как вещи, — положение, лежащее в самой основе нашего метода, — вызвало больше всего возражений. То, что мы уподобляем реальность социального мира реальности мира внешнего, нашли парадоксальным и возмутительным. Это значит глубоко заблуждаться относительно смысла и значения данного уподобления, цель которого не низвести высшие формы бытия до уровня низших форм, но, наоборот, востребовать для первого уровня реальности, по крайней мере, равного тому, который все признают за вторыми. На самом деле мы не утверждаем, что социальные факты — это материальные вещи; это вещи того же ранга, что и материальные вещи, хотя и на свой лад».

Главный результат применения натуралистической исследовательской

программы к обществу — объяснение. Генетически первой исследовательской программой обществознания Нового времени была

натуралистическая программа, которая формировала идеал и нормы научности по образцу естественных наук. Исторически первым таким образцом была механика, определившая механицизм всего домарксовского материализма и придавшая натуралистической программе исторически конкретный вид.

Исследования общественной жизни в XVII—XVIII в. еще не претерпели такого отделения от философии, как естественные науки, но и в ее рамках восприняли механицизм. На его основе были предприняты попытки не только анализа социальной реальности, но и теоретического синтеза — поиска экономистами фундаментального отношения экономического механизма, историками и философами — основного «фактора» истории.

Центральное положение механики в натуралистической исследовательской программе (парадигме) было обусловлено уровнем развития естествознания. Позже в XIX в. появляются классификации наук, в центр которых помещаются география (Г. Бокль, Ф. Ратцель, И.И. Мечников

и др.), демография (А. Кост, М.М. Ковалевский и др.), биология (Г. Спенсер и др.), в XX в. — психология (Ж. Пиаже и др.), физика (О. Нейрат, Р. Карнап и др.), снова биология. Это перенесение центра тяжести натуралистической программы с одной науки на другую отражает степень зрелости естествознания, появление в нем все новых лидирующих дисциплин.

На основе методов какой-либо из названных наук формируются определенные школы в естествознании, прежде всего в социологии — географическая, демографическая, биологически-органицистская и т.д. В рамках натуралистической исследовательской программы со временем происходит осознание нетождественности предметов социальных наук изучаемым объектам природы. Программа трансформируется, но не сдает своих позиций. Безусловным проявлением натурализма является социоцентризм, как уже можно было заметить, исходя из метода Э. Дюркгейма.

Предельной формой развития натуралистической социологии XIX в.

является экономический материализм, вульгарно сводящий весь социально-культурный процесс к проявлению первичного экономического фактора, действующего в качестве естественного.

Натурализм в методологии социальных наук XX в. связан с развитием

всех разновидностей позитивизма, со структурно-функциональным подходом. В этих направлениях безусловно понято отличие предметов физики, биологии, социальных наук, но провозглашена необходимость единства методов в построении теории любых процессов. В частности, позитивизм абсолютизировал применимость гипотетико-дедуктивной модели (в концепции «охватывающего закона» Поппера—Гемпеля) для исторического знания. В исторической науке его универсальность не подтверждена даже в качестве тенденции, ибо в равной мере здесь применяется и имеет право на применение эмпирико-индуктивный подход,

сохраняется просто описательность. Структурно-функциональный подход вписывается в натуралистическую программу по причине того, что функциональная связь, открытая в природе, раскрывается затем и в обществе без заметных качественных отличий. Эти структурные и функциональные сходства природных и социальных объектов были подмечены еще в XIX в. (Спенсер, классики политэкономии). Шаг от анализа субстанциональных свойств к функциональным в натуралистической исследовательской программе был ее значительным достижением в области обществознания, но вместе с тем и пределом ее развития. В рамках натуралистического подхода методу понимания фактически не было места.

Ограниченность натуралистической исследовательской программы в

определенной мере была уже осознана немецкой классической философией. Диалектический подход к социальным явлениям, рассмотрение истории деятельности людей служило основой для попыток построения антинатуралистической исследовательской программы. Ее формирование было медленным, а влияние — слабым вплоть до XX в. Учет исторических

характеристик социальных объектов в XIX в. вполне уживался с натуралистической программой в ее историко-эволюционистском варианте, будь он продуктом перенесения биологических закономерностей на социальные объекты или следствием применения позитивистского подхода к обществу.

Для того чтобы антинатуралистическая исследовательская программа окрепла, требовались условия, при которых была бы найдена иная онтологическая реальность, отличная от природы, но столь же самостоятельная и значимая, как первая. Такая новая реальность была найдена в культуре, получившей признание такой же самостоятельной сферы, что и область природы. В качестве ведущей черты неклассической

(современной) философии многие исследователи отмечают переход от ориентации на каноны наук, изучающих природу, к признанию равноправия с природой культуры, социальной сферы и соответственно равноправия изучающих их наук с естествознанием.

Можно назвать ряд причин, в силу которых натурализм возможен как

исследовательская программа естествознания в XVII—XVIII вв.

Во-первых, принцип раннебуржуазного и классического буржуазного рационализма состоял в утверждении тождества разума и бытия, при котором разум сам рассматривается как природное свойство. Отсюда следовало, что источник человеческой активности — предмета изучения наук об обществе — естественен и что культура (это понятие возникло еще в XVII в.) есть способ адекватной реализации природы человека, быть культурным человеком — значит не забывать своей природы. Этот значимый социальный фактор, определивший развитие натуралистической парадигмы, проистекал из взгляда на общество как определенный организм — по словам Дюркгейма, органическую солидарность.

Во-вторых, естествознание выделилось раньше в самостоятельную область и давало блестящие образцы исследования уже тогда, когда обществознание еще не имело собственного опыта.

Кризис натуралистической программы в конце XIX — начале XX в. (не помешавший между тем ее оживлению в конце XX в.) был связан с осознанием различий природы и культуры, отличия природных объектов от общественных. С развитием капитализма разрушались первоначальные природные зависимости людей и создавались все новые связи, определяемые совокупным общественным трудом. Открытие второй, по сравнению с природой, онтологической реальности — культуры означало отказ от ее понимания как деятельности, направленной на реализацию природной сущности человека. Культура была теперь понята как формирование человека и общественных связей, как продукт истории и сама история, как самоосуществление человека, в ходе которого меняется его собственная природа.

На той ступени развития, когда отношение к природе предстает как общественное отношение, культура становится для человека «второй природой». Это происходит потому, что на начальных стадиях капитализма человек является в определенной мере элементом природной среды, составляя с ней непосредственное единство, на более поздних ступенях развития сама природа становится элементом человеческой среды. «В культуре тем самым представлен всеобщий специфический именно для человека характер его связи с природой, возвышающий его над особенностями чисто природного бытия и прямо совпадающий с его существованием как общественного субъекта деятельности».

Таким образом, культура как созданное человеком и создание самого

человека выступает как всеобщее определение, которое, однако, предстает в конкретно-исторических формах. Первоначальная природная зависимость сменяется открытием социальных связей, сформированных общественным трудом, т.е. отношений людей, создаваемых не природным способом, а исторически обусловленными условиями труда и активностью общественного субъекта. Поэтому антинатуралистическая программа может быть названа культурцентристской. Дилемма натурализма и антинатурализма (культурцентризма) обнаруживает себя как на уровне познания общества в целом, так и в отдельных дисциплинах.

В культурцентристской исследовательской программе этот позже, чем

природа, открытый объект — культура — становится логически первым.

Главная идея новой программы есть отличная от природы самостоятельная реальность — культура, не позволяющая уподобить многие явления социального мира вещам. Теории культуры могут обеспечить солидную основу для научного анализа общества. Они включают в науки об

обществе правила и структуры сознания повседневности, что требует специальных методов — индивидуализации, понимания, интерпретации. С

позиций этой программы явления не самотождественны, они всегда другие.

Мы находим различную реальность в примитивных обществах, в прошлом, в своем и чужом обществе. Но тема «другой» реальности не ограничена определенным временем или местом. Дети, женщины — иные, чем мужчины. Есть другие среди нас. Мы сами всегда другие. В отличие от уподобления социального мира вещам, теперь он уподобляется субъекту, человеку. В культурцентристской программе можно быть ученым не тогда, когда анализируешь социальные факты как вещи, а когда включаешь мнения людей, их ценности. По мысли выдающегося экономиста Ф. Хайека, «факт социального анализа — это мнение, конечно, не мнение студентов о социальных явлениях, а мнения тех, чьи действия производят предметы социальных наук». Хайек, также как и Дюркгейм, подчеркивает методологическое значение своих утверждений. Социальные науки, понятые указанным образом, — это лишь другой метод.

Антинатуралистическая стратегия устанавливает концептуальные границы объяснения и вводит принцип понимания в качестве ведущего методологического средства. Эта стратегия также представляет собой концептуальное упрощение и унификацию социального мира: реальность упрощается и редуцируется до ее культурных элементов, до ценностей индивида, коллектива или социальных групп. Антинатуралистическая программа одновременно является антропологической. Она близка к «естественному» взгляду на вещи обычного человека, хотя дает этому взгляду научное обоснование.

Антинатуралистическая исследовательская программа не столь явным образом, как натуралистическая, опирается на частные науки, ибо общественные науки, на которые она могла бы опереться, сами в существенной мере формируются той или иной исследовательской программой. И все же можно фиксировать присущую культурцентризму ориентацию на антропологию, историю, искусство и науки об искусстве, культурологию, психологию и пр., но в гораздо большей мере — на развитие этих наук под влиянием культурцентристских ориентации.

Открытие культуры как особой реальности не разрывает связей человека с природой. Это одна из причин, в силу которой антинатуралистическая исследовательская программа не упраздняет натуралистическую программу. Природа остается в качестве предпосылки деятельности человека, но культурцентризмом не схватывается, оставляя место натурализму. Другой причиной жизненности натуралистической

исследовательской программы является вызванное объективными социальными изменениями крушение классических рационалистических установок.

Неклассический рационализм существует как представление о тождестве целей и средств. Так он реализуется в социальной деятельности и в схемах познания, ориентированных на натуралистическую программу. Натурализм соответствует новой фазе рационализма, более грубой и упрощенной по сравнению с классическим рационализмом. В силу сказанного натуралистическая исследовательская программа может распространяться и на такой объект изучения, как сама культура. Способ натурализации культуры состоит в рассмотрении ее не как самоосуществления человека, в ходе которого меняется он сам и его социальные связи, а как деятельности, источник активности которой лежит в

индивидуальных устремлениях абстрактного индивида. Абстрактный индивид есть продукт натуралистической редукции культуры. Натурализация культуры состоит также в превращении ее из процесса в объект, состояние, лишь результат деятельности, воплощение активности природного существа.

Первоначально антинатуралистическая культурцентристская программа формировалась только применительно к обществознанию. Она, по существу, указала на границы натуралистической программы.

Антинатуралистическая исследовательская программа охватывала такие области действительности, где качества субъекта были неэлиминируемы и интересовали не только как среднетипичные, а прежде всего как наиболее характерные, исключительные, способные дать ключ к среднетипичному.

Натуралистическая и антинатуралистическая программы направлены

на изучение одного и того же объекта, но в соответствии со своей методологией (исследовательской программой) они превращают в свой предмет исходно разные части этого объекта: натурализм позволяет изучить

«жесткий каркас», «скелет», взаимодействие частей социальной системы, антинатурализм — «мягкие ткани» общества, вплоть до того, чтобы построить историю без героев (школа Анналов), социологию — без общества.

Существование названных исследовательских программ в дисциплинах имеет философские предпосылки, наличие в философии, в том

числе и философии культуры, натуралистических и гуманистических подходов. Первые призывают верить в не знающую исключений закономерность, вторые — в изменчивость человеческого духа. Как показал

Э. Кассирер, «натурализм пропитан фаустовской жаждой знания и апофеозом науки, которая одна только может принести человечеству избавление. Однако вера, будто наука способна не только познать человеческую природу, но и призвана излечить ее слабости и недостатки, иссякает тем больше, чем дальше представители натурализма как историки и

психологи проникают вглубь этой природы».

Обе исследовательские программы — натуралистическую и антинатуралистическую — следует признать основными в методологии социально-гуманитарных наук. Они являются системообразующими факторами обществознания, определяющими видение его специфики и его методов.

В XX в. противоречие двух исследовательских программ — натуралистической и антинатуралистической — явилось одним из источников движения методологического знания, а также самих наук. Эти

программы следует признать основными в методологии обществознания. Они являются системообразующими факторами обществознания, определяющими видение его специфики и его методов.

В социологии, исторической, экономической и юридической науках, психологии, филологии, культурологии могут применяться обе программы: натуралистическая, пытающаяся построить эти науки по типу естествознания, ориентировать их на поиск закономерностей, объяснение и исключение оценки; и антинатуралистическая, в которой намеренно подчеркивается присутствие субъекта в предмете познания и значимость его ценностных ориентации.

Разделение социально-гуманитарных наук на социальные и гуманитарные науки.

Существует общий термин — «науки об обществе», или «социальные

науки» (в широком смысле). Однако эти понятия неоднородны.

С одной стороны, есть экономика, социология, наука о праве.

С другой — антропология, науки об искусстве, история, культурология.

Первые называют социальными в узком смысле слова, в отличие от вышеупомянутого широкого. Вторые — гуманитарными науками. После этой эмпирической классификации необходимо обсуждение критериев разделения на гуманитарные и социальные науки.

Есть точка зрения, которая вообще не предполагает возможности

существования гуманитарных наук. Аргумент состоит в том, что только в науках, подобных наукам о природе, производится конструирование предмета исследования из существующего объекта с помощью научной процедуры.

В гуманитарных науках предмет науки специально не сконструирован,

совпадает с объектом, и речь может идти только о гуманистике, но не о специализированной деятельности по производству гуманитарного научного

знания. В этой точке зрения игнорируется наличие собственных научных

процедур получения гуманитарного научного знания, которые включают в

себя: следование методам соответствующей научной дисциплины, задающей стандарты и нормы научной деятельности; постулат субъективной интерпретации, согласно которому соотносятся научные описания изучаемой

реальности и субъективные мотивы деятельности людей; постулат адекватности, требующий, чтобы научное утверждение гуманитарных наук было понятно тому, относительно кого оно высказано. Это отличает гуманитарные науки от социальных, в которых научное утверждение отнесено к сущности и не является понятным для людей, которых оно описывает.

Таким образом, гуманитарные науки получают свои процедуры научной деятельности и способы конструирования своего предмета познания.

Имеется и другая точка зрения, согласно которой включенность субъекта в объект наук об обществе делает все науки этого цикла гуманитарными, ориентированными на человека. Аргументом является то, что предмет социального познания — мир человека, а не вещь. Все социальные науки изучают деятельность человека, поэтому их можно отнести к гуманитарным наукам. Социальные науки анализируют процессы, динамику, объективные законы. Любое познание социально. Специфика же познания общества такова, что в широком смысле оно является гуманитарным. В онтологическом плане это верно. Но рассмотренная выше натуралистическая исследовательская программа свидетельствует о том, что в этой группе наук могут применяться методы, сходные с теми, которые работают в естествознании.

Культурцентристская исследовательская программа более явно подчеркивает «другую» научность знаний об обществе.

Единая система наук об обществе, называемая общественными науками, социальными науками (в широком смысле слова), социально-гуманитарными науками, подразделяется на социальные (в узком, выше представленном смысле слова) науки и науки гуманитарные.

По вопросу об их разделении существует несколько точек зрения.

1. Разделение наук по предмету: социальные науки изучают общие социальные закономерности, структуру общества и его законы,

гуманитарные науки — человеческий мир.

2. Разделение наук по методу: социальные науки — это те, в которых

используется метод объяснения, гуманитарными называют науки, где базовым методологическим средством является понимание.

3. Разделение наук одновременно по предмету и методу. Это предполагает, что специфический объект диктует специфические методы.

4. Разделение наук в соответствии с исследовательскими программами.

В истории развития социальных наук применялись в основном первые три метода.

Представитель Баденской школы неокантианства В. Виндельбанд (1848—1915) противопоставил естественным наукам исторические, или иначе: наукам о природе — науки о культуре. Им соответствует различие в методах. Первые используют номотетический (обобщающий метод), вторые — идиографические (описательные, индивидуализирующие методы). Другой представитель этой школы — Г. Риккерт (1863—1936) считал, что науки делятся на науки о природе (естествознание) и науки о культуре, об истории, чему соответствует различие методов: обобщающие, независимые от ценностей, направленные на выявление закономерностей методы первой группы наук, и индивидуализирующие, связанные с ценностями методы второй группы наук.

Те из наук об обществе, которые похожи на науки о природе по методам, например социология, получают название социальных наук, те, которые ближе к истории, являются науками о культуре, — гуманитарных наук.

Наиболее современным и перспективным способом разделения социальных и гуманитарных наук может стать их разделение на основе используемых исследовательских программ.

Следуя ему, к социальным наукам надо отнести те, которые используют натуралистическую программу с присущей ей моделью объяснения, разделением субъект-объектных отношений.

Гуманитарными науками будут называться те, которые применяют антинатуралистическую культурцентристскую исследовательскую программу с характерным для нее устранением субъект-объектного противостояния посредством раскрытия субъектных характеристик объекта и

использованием «понимающей» методологии.

Научное социальное знание — наиболее объективированный и приближенный к естественным наукам тип знания об обществе, изучающий

законы функционирования и развития отдельных социальных сфер и общества в целом, объективные закономерности общественного развития. Здесь субъект-объектное противостояние, противостояние исследователя и изучаемого им фрагмента действительности, намеренно и методически заостряется. Иными словами, описанию и объяснению в такого рода науках поддается лишь то, что имеет значение всеобщего и охватывается в форме понятия.

Гуманитарные науки — это науки о человеке, истории, культуре. Но

их существование конституировано не столько объектом (знание о человеке, истории, культуре может быть получено не только в гуманитарной, но и социальной форме), сколько выбором культурцентристской исследовательской программы, предполагающей выделение субъектной природы самого объекта исследования, диалектики объективного (присущего научному знанию) и субъективного (присущего самому объекту

исследования). При этом осуществляется такое же объективное конструирование предмета исследования, как и в социальном знании, но оно,

как будет показано ниже, ограничено структурами повседневности.

Именно исследовательская программа определяет, в конечном счете,

разделение наук на социальные и гуманитарные, поскольку, как уже отмечалось, объективации, натурализации, социологизации могут быть подвергнуты исследования таких объектов, как человек, культура, история,

равно как культурцентристская стратегия, учет субъективных характеристик возможен и при рассмотрении социальных сфер. Уже на уровне формирования предмета науки, перехода от объекта действительности к его

представленности в научном знании начинает действовать одна из познавательных стратегий — объективации (натурализации) или антинатурализма, находя продолжение в методе. Объект исследования в определенной мере диктует способ образования предмета науки и выбор метода, но не детерминирует их с абсолютной определенностью.

Существует известная свобода в расширении сферы гуманитарного

знания путем применения антинатуралистических культурцентристских стратегий. Она и рассматривается чаще всего как единственный способ увеличения гуманитарной адекватности всего социального знания. Более того, гуманитарные науки выступают в известной мере моделью знания в целом, поскольку техническое знание обнаружило наличие субъекта в своем объекте, естествознание пересматривает свои объективистские идеалы, ориентируется на понимание того, что любая наука работает с наличными культурными средствами и зависит от уровня практики и уровня знания.

Социальная природа науки оказывается методологически значимой для определения ее познавательных идеалов. Кроме того, такой традиционно-гуманитарный способ видения предмета исследования, как понимание, проник в естествознание, характеризуя его гуманитаризацию, ибо функция понимания в этом случае состоит в том, чтобы сохранить бытийный смысл вводимых теоретических конструктов при всех аналитических разъятиях действительности. Понимание является способом содержательной трактовки научных абстракций, ибо теоретические конструкты в развитом знании абстрактны, оторваны от мира и существуют в системе математических и теоретических аргументаций, и поэтому придание им смысла и есть гуманитарная забота о сохранении человеческого мира даже в естествознании.

Тем более в науках об обществе задача достижения гуманитарной адекватности чрезвычайно важна. Мы имеем опыт догматического функционирования социальной теории, отсутствия критического отношения к ней, разорванности обратных связей социальной теории и практики. Однако «репрессивность» всеобщих представлений констатируется и сама по себе, коль скоро с их помощью люди должны учиться думать и жить иначе, чем они думают и живут.

Но в таком случае в качестве гаранта гуманитарного берется индивидуальный опыт исследователя. Последний, однако, может расходиться с нашим опытом и может быть навязан нам точно так же, как абстрактная схема. В этом случае наука превращается в рационализацию опыта обыденного сознания. Тем не менее, преимущество такого подхода состоит в том, что опыт субъекта познания и предлагаемые им выводы могут быть обсуждены широким кругом людей на понятном им языке. При обсуждении сохраняется ценностно-смысловое содержание реальной жизни.

Очевидно, что гуманитарное знание, формируемое таким путем, отвечает своему назначению быть наукой о человеке, достигая тем самым определенного уровня гуманитарной адекватности.

Однако представление о том, что это единственный путь, неверно. Очевидно, гуманитаризация знания, выбор гуманитарной, культурцентристской методологической стратегии — не единственная и в ряде случаев чисто внешняя возможность достижения гуманитарной адекватности знаний об обществе.

Существует некоторая тенденция отказа от научного доминирования в

социальной сфере и тенденция критики науки, причем критики во многом справедливой. Подчеркивается значение научно-гуманитарного и вненаучного социального знания. Их непосредственность, понятность для неспециалистов, связь с обыденно-практическим сознанием вызывает естественное доверие к такому типу знания. Однако социальные науки несут ответственность перед людьми за состояние социальной жизни, ибо их цель заключается не только в объективном познании, но и в нахождении путей социально необходимых преобразований. Требование понятности, доступности для обсуждения заменяется тут другим — умением раскрыть социальные механизмы, дать возможность их использовать, осуществить не только регулятивно-консультативную, но и познавательно-преобразующую, даже технологическую функцию. Социальные науки гуманитарно адекватны, если выполняют эти задачи. Например, экономические науки проявят свою гуманитарную адекватность, если не только выразят экономические устремления людей, но и найдут механизмы и способы реализации этих устремлений на основе изучения объективных экономических законов. При этом социальные науки, как отмечалось выше, могут попадать в поле неоправданных ожиданий, когда от науки требуют того, что может сделать лишь общество или даже история.

Убеждение, что наука всегда может выполнить любое желание, что

она волшебный ключик от любых кладовых прогресса, является сциентистской иллюзией, порожденной отчасти самой наукой.

Обе стратегии — натуралистическая и культурцентристская — чаще

всего вступают в конфронтацию, но потенциально могут находиться в содружестве, стимулировать развитие друг друга. Совместимость не всегда означает какой-то особый или определенный способ связи, она только означает, что есть две точки зрения на одну проблему: одна исходит из целей субъекта, другая — из объективных процессов.

Обществоведение заслуживает серьезной критики. Если ее точнее адресовать различным группам знаний об обществе, то вненаучное знание

можно упрекнуть в нежелании считаться с достижениями наук при постановке социально значимых целей, особенно в мировоззренческом поиске. Гуманитарное научное знание, подвергающее должному обсуждению

смыслостроение человеческой жизни, недостаточно последовательно утверждает ценности. Сегодня это особенно проявляется при появлении в нем технологической составляющей — тестирования, манипулирования, избирательных технологий, PR, в том числе и грязных. Социальное знание погружено во внутринаучную логику, игнорирует жизненное содержание этой логики и практических следствий своих выводов.

У многих специалистов в связи с этой критикой возникла иллюзия о